Текст книги "Антикиллер"

Плакат печатался в третий раз, но первые два хозяин забраковал. Теперь с плаката смотрел молодой энергичный мужчина, прямой взгляд и открытое лицо говорили о его несомненной честности, а программа кандидата не могла оставить равнодушным ни одного избирателя.

«Я вас накормлю вкусно, сытно и дешево!» – крупные буквы предвыборного обещания бросались в глаза и намертво западали в душу.

По субботам и последние три дня перед выборами рынок будет торговать по сниженным на двадцать процентов ценам. Это подкрепит убежденность домохозяйки, сделавшей дешевые покупки, в искренности обещания, повысит настроение пенсионеру, даст пищу для размышлений вечно сомневающимся интеллигентам, расположит рабочих, заинтересует безработных.

Кстати, три дня перед выборами у мясного павильона будут бесплатно кормить наваристым борщом всех желающих – и неимущих, и имущих. Если глава областной администрации, бывший товарищ, а нынче господин Лыков захочет отведать – и ему без всякой дискриминации поднесут полную тарелку…

А Лыкова предусмотрительный Воронцов пригласил. Вместе с другими руководителями, газетчиками, телевизионщиками. Пусть все увидят заботу о народе: еще и не выбрали в депутаты, а кандидат уже свою программу реализует, кормит население! Значит, и дальше кормить будет!

Народ доверчив, особенно когда сытость почувствует. Проголосуют на «ура»! И станет Иван Павлович Воронцов неприкасаемым: ни задержать его, ни обыскать, ни телефон прослушать…

– Развешивайте плакаты и крутите всю эту лабуду, – сказал Шаман. – Кого надо в помощь – берите. Только Толстяка не трогайте, у него сейчас здесь уйма работы!

Да, Толстяку и четырем бригадирам предстояло поработать с продавцами. Убедить их несколько дней торговать в убыток. И не допустить, чтобы они, суки, забастовали, оставив голыми прилавки! Впрочем, за такой исход Шаман не волновался.

Зазвонил телефон. Шаман привычным жестом снял трубку.

– Слушаю! – отвечал он всегда важным баритоном ответственного работника.

– Рад приветствовать, Ванечка, – раздался чуть глуховатый голос Черномора. – Поговорить бы надо.

Черномор звонил крайне редко. Если что было нужно – присылал обезьяну с отвратительной рожей и кличкой – Гангрена, от которого исходили такие биоволны явной угрозы, что и Толстяку, и самому Шаману становилось не по себе.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич, – чуть помедлив, отозвался Шаман. – Поговорить всегда с вами рад.

– Вот и хорошо. Подъезжай ко мне прямо сейчас.

– Чего не могу, того не могу. Меня же в Законодательное собрание выдвигают. Через полчаса встреча с избирателями.

Несмотря на внешнюю обтекаемость и почтительность, ответ был исключительно дерзкий. Если Черномор приглашал к себе, отказываться нельзя. А упоминание об избирателях вообще выделка чистой воды. Черномор тебя и твоих избирателей в гробу видал, политик хуев!

– Эхма… Может, и мне в депутаты выдвинуться? – с явной издевкой спросил Черномор.

– И правда, попробуйте…

В голосе Шамана тоже проскальзывали насмешливые нотки. Он поймал себя на мысли, что впервые разговаривает с главарем воровской общины на равных.

– Ладно, Ванюша, хватит шутки шутить, – доброжелательно продолжил Черномор. – Тут ко мне друзья приехали из Донецка. Постарше тех, что ты на «Супермаркете» взял. Поавторитетней. Моего уровня. Ты понял?

– Да, – Шаман постарался сказать это как можно безразличней, хотя сердце учащенно забилось. История с донецкими могла иметь самые неожиданные последствия. Особенно если вмешались тамошние воры.

– Они просят, Ванюша, парнишку донецкого отпустить. Зачем он тебе? И от денег просят отступиться. Ты тоже в чем-то не прав. Мальчонка ихний теперь инвалид. Пошумели, покричали, подрались – и хватит. Квиты!

Шаман ждал.

– Как считаешь, Ванечка? Надо просьбу уважить? По-моему, надо. Есть в ней свой резон!

С самого начала разговора Шаман понял, о чем пойдет речь. И лихорадочно размышлял: стоит ли идти на уступки? С одной стороны, можно залупиться. Но выигрыш небольшой – двадцать лимонов… Авторитета не добавится. А неприятностей наживешь! Пожары на рынке начнутся, может, взрывы… Больше потеряешь!

– Раз вы просите, Иван Сергеевич… Надо согласиться. Только вы своим друзьям и нашу просьбочку передайте: пусть ихние сюда не лезут.

Шаман выдержал паузу и усилил нажим:

– Мои-то ребята обозлены, друга потеряли, золотого парня. Поймают чужака – могут что угодно сделать, у меня не спросят. И я не услежу…

На том конце провода собеседник гулко откашлялся.

– Спасибо, Ванюша, что просьбу моих друзей уважил. И к моему мнению прислушался. Но уследить мы за всем обязаны, для того и поставлены. Ты как освободишься, подъезжай, мы как раз об этом поговорим…

Положив трубку, Черномор повернулся к Петрусю.

– Все решили. У нас, как и у вас: сказали – закон.

Он покривил душой, но донецкие воры ушли внешне удовлетворенные и уверенные в том, что Черномор по-прежнему полностью контролирует Тиходонск.

Почти сразу же появился Клоп.

– Знаю, Петенька, ты все правильно передал, люди все как надо сделали. Опустили беспредельщика, пусть будет другим наука.

Черномор старался всегда говорить приветливо и ласково, оправдывая прозвище Отец. Но многие имели возможность убедиться в обоснованности его основной клички. И все знали, что пахан очень чуток.

– Вижу, ты мне тоже весточку принес, – проговорил он, внимательно вглядываясь в лицо Клопа. – И не очень хорошую!

Клоп кивнул, подивившись проницательности пахана.

– Крест малевки разослал. И в тюрьмы, и в зоны, и на волю.

– У нас пока не было, – настороженно произнес Черномор. – И не слышали.

– А по тюрьме ходит…

– И что же там?

Клоп опустил голову, чтобы не встречаться с главарем взглядом.

– Пишет, что ты «закон» не блюдешь, замену ему не прислал. Что в общак кто хочет – дает, кто не хочет – не дает. А ты глаза закрыл и не видишь. Что зоны плохо греешь, ему помощи не даешь.

– И что? – ледяным голосом спросил Черномор.

– Хочет всеобщий сходняк собрать. Выйдет, осмотрится и соберет!

– Пусть собирает, – пахан пожал плечами. – Я «закон» не нарушал, казну не присваивал, это всем известно. А если что не так – пусть люди спросят, я отвечу!

Но, когда Клоп ушел, маска спокойствия сползла с Черномора. Проблемы с беженцами, залетными, неизбежная стычка с «новыми» и теперь еще это… Очевидно, Крест ждал, что они поменяются местами: один на волю, второй – в зону. Единственный вариант, когда не приходится делить власть.

Однако в шестьдесят лет не хочется идти на нары. Особенно из нового уютного дома, в котором уже наметил провести старость. За это Крест и уцепится: не оброс бы имуществом, как «закон» велит, не держался бы за волю, исполнил бы свой долг «законника»…

Сходки Черномор не боялся, никто не поддержит старорежимных требований Креста.

Но «зоновский вор» опасен и без сходки, сам по себе. Если он решит, что Черномору надо сделать «правилку»…

Заглянувший в комнату Фома не узнал хозяина. За столом, оперевшись щекой о ладонь, сидел удрученный, усталый человек, которому легко можно было дать его шестьдесят лет. А может быть, и больше.

Повидавший виды Клоп понял, что принесенная им весть огорчила пахана. Ясно и то, что предстоят большие внутренние разборки. Лис в таких ситуациях оживлялся и с азартом инструктировал его: что кому сказать, да что узнать, да кому передать.

Когда у воров сумятица, у ментов самая работа!

Клоп медленно брел по улице, мысленно пересказывая Лису происшедшие события. Лис улыбался, потирал руки, хлопая его по плечу, и говорил: «Ну ты даешь, Петруччо! Придется тебя брать в штат, на зарплату. Форму наденешь – все девки твои будут!»

Он любил так шутить. А теперь парится в зоне. В то время, как мордатый участковый Гапаськов уже много лет берет взятки со всех с кого можно. И спокойно гуляет на свободе, только разжирел настолько, что мундир трещит по швам.

«Нет в жизни справедливости!» – подумал Клоп.

Не очень свежая мысль, и пришла она в голову не одному Клопу.

Глава четвертая
Зоны

Очень часто за решеткой оказываются совсем не те люди, которым там место. Столь же часто на воле спокойно живут отъявленные негодяи, которым самое место в тюрьме.

Наблюдения автора

Утро в любой зоне начинается одинаково. Даже если это специальная зона и кнопку побудочного звонка нажимает прокурор, советчик юстиции. Конечно, бывший. А ныне спецзоновский «петух» Маргарита.

В специальной зоне зеки отличаются от обитателей обычных зон только прошлым, где они имели чины и звания, должности, кабинеты, персональных водителей, секретарш. Эта шелуха отлетела, сдутая приговором, а за проволоку пришли обычные люди из мяса и костей, в обычной зековской одежде – черных бушлатах, непомерно широких, обязательно лоснящихся на заднице штанах и тяжелых ботинках.

Удостоверения, власть, ордена и медали, многочисленные подхалимы, привычное окружение – все это кануло в вечность и никакой роли не играет. Важна только сила духа, крепость характера, умение постоять за себя. И прежняя должность может сыграть роль, только совсем не такую, к которой привык ее обладатель.

Зона есть зона. «Бывшие» создают точно такой же мир, как обычные зеки в обычной колонии. Так же выстраивается иерархия авторитетов, мужиков, петухов, обиженных…

В авторитете бывшие сотрудники исправительно-трудовой системы: оперативники тюрем, режимники СИЗО, начальники отрядов колоний. Они лучше других знают зоновскую кухню, да и отношение к ним местного начальствующего состава сочувствующее: «Сегодня ты, а завтра я…»

В авторитете и оперативники, особенно оперсостав уголовного розыска. Парни резкие, крученые, много чего знают – с ними лучше не связываться.

Следующая козырная масть – сотрудники «силовых» подразделений: ОМОНа, спецназа, групп захвата, специальных отрядов быстрого реагирования, особых оперативно-поисковых групп… Тут все ясно: чуть что не так, вмиг на инвалидность переведут.

Нейтральное отношение к основной массе зеков: следователям, гаишникам, паспортистам, патрульным, участковым, кадровикам, дежурным, дознавателям… Это рабочий слой, «мужики». Они занимают промежуточное положение между авторитетами и презираемым людом.

На ступенях, идущих вниз, располагаются вначале адвокаты – хитрая, пронырливая и никчемная братия, не умеющая ничего, кроме как «стричь» клиента, обещая ему полное оправдание. Когда-то они ломали дела оперативникам, ставили палки в колеса по работе, потом «остригали» их как клиентов и ни хрена не смогли сделать. Или не захотели. Или не сумели. Это не важно. Обещал вытащить и не вытащил – вот главное.

Самая презираемая категория осужденных, копошащаяся на нижней ступени иерархии специальной зоны, – судьи и прокуроры. Кабинетные чиновники, бумагомараки, они всегда пили из ментов кровь: то представление загонят, то частное определение, то уголовное дело возбудят. Да и сюда кто всех позагонял? Прокуроры дело раскручивали, срок требовали, а судья свой проклятущий приговор нарисовал, неразборчивой закорючкой подмахнул, гербовую печать тиснул и… здравствуй, спецзона!

И пусть это другие судьи и прокуроры делали, не те, что тут сидят, неважно – они по должности за свою касту отвечают! Тем более, просидев задницу на мягком стуле, они к уличным ситуациям непривычны, постоять за себя не умеют и оборотку дать не могут. Бери кого хочешь – и вправляй ему геморрой!

А уж если судьба-шутница со «своим» тебя сведет, с тем, кто лично тебя прессовал и на постановлениях «чекухи» ставил, то ему весь срок «крестник» будет по голове настукивать и, конечно, «молнию» ширинки придется спереди назад переставить.

Так и получилось с прокурором Козилкиным. Взял он срок восемь лет за взятки, пришел этапом в спецзону и нос к носу – с опером угрозыска Титовым, которого год назад упаковал за превышение власти. Челюсть отвисла, глаза забегали, но еще до конца не понимает, что к чему.

А Титов с ним вежливо поздоровался, приговор попросил почитать, а потом веско так, с расстановкой говорит:

– Что же это, товарищ прокурор, получается? Оказывается, вы в полный рост взятки брали, когда меня к уголовной ответственности привлекали? Я разбойнику, убийце почки отбил – было дело! А ты меня под суд отдавал и от таких же разбойников бабки получал?

Бывший советник юстиции только рот открыл, объяснить что-то хотел, но бывший капитан милиции не дал.

– Значит, ты под видом государственной службы на уголовников работал? А за меня сколько они тебе заплатили?

Спокойный тон Титова ввел прокурора в заблуждение, он снова рот открыл, не понял еще ничего, думал тут как на воле словами прикрыться можно, мозги запудрить, извиниться на худой конец: «Прости, брат, что я тебя на шесть лет упрятал…»

Но слушать его никто не собирался. Въехал капитан пару раз жестким кулаком в холеную прокурорскую ряшку и говорит:

– До вечера, милашка!

А утром следующего дня Козилкин уже был Маргаритой, переселился в специальный угол, в столовой сидел за особым столом с другими обиженными и ел специальной, пробитой гвоздем ложкой из пробитой миски, чтобы порядочные люди ненароком не опоганились.

Так началась для него жизнь в спецзоне, и такой же она должна продолжаться все восемь лет, потому что, кроме Титова, «петух» обязан всех желающих обслуживать и освобождение капитана через шесть лет ничего не изменит.

Жизнь «петуха» не только ночью, но и днем невеселая. За малейшее нерадение любой может трендюлей навешать, и начальник отряда либо помощник дежурного без церемоний сапогом в копчик угостят. Мечется он меж двух огней, мельтешит и тем и другим угодить старается. Подъем и построение – важный пункт режима, тут дневальному облажаться нельзя.

Потому старается Маргарита, жмет изо всех сил кнопку, дребезжит звонок, вырывая зеков из спасительных снов в паскудную действительность.

Лису как раз любимый сон снился, как он с Натахой сексом занимается. Не в самом начале, когда она стеснялась ноги как следует раздвинуть и показать, что у нее там такое есть. Тогда ему позволялось лишь войти и сделать свое дело, а она воспринимала это как некую обязательную безболезненную процедуру, связанную со стаскиванием трусиков: гинекологическое зондирование или клизмирование, которую нужно терпеливо перенести. Так и переносила: лежала спокойно, смотрела в потолок, иногда ногти рассматривала – не надо ли маникюр поправить, а такая необходимость частенько была…

Лис отдергается, отхрипит свое, а она спокойно спрашивает, как у доктора: «Можно одеваться?» И в зависимости от ответа либо быстро, как солдат, натянет трусики и, если зима, колготки, а больше, как правило, ничего и не снималось, либо лежит в прежней позе, только белые тонкие ножки плотно сведет, ожидает повторной процедуры.

Хотя Лис свое получал и она послушно делала все, что он говорил: перевернуться, на четвереньки, сверху сесть – его мужское достоинство страдало. И не оставляло ощущение, что рядом с ним специальная кукла для секса, которые в изобилии производятся на тлетворном развращенном Западе.

«Фригидная она, что ли? – спрашивал он себя. – Или темперамент северный тому виной, латышка как-никак, хоть родилась и выросла в Тиходонске…»

Большинству мужчин наплевать, что чувствует партнерша. И сам Лис никогда раньше этим не интересовался, да и Натаха привыкла: кончил мужик – и доволен, а до нее дела нет. Поэтому удивлялась: что он выспрашивает да интересуется? И отвечала одинаково: не волнуйся, все нормально…

Раз у Лиса потерпевшим доктор-сексолог проходил, он и объяснил: скорей всего у нее «позднее зажигание». Ты уже отстрелялся, а она еще и не разогрелась. В принципе ей «долгоиграющий» мужик нужен. Но ты тоже вполне справишься. Надо просто предварительную подготовку проводить, прелюдию…

Натаха Лису была небезразлична, иногда он ее даже любил, поэтому начал стараться, разогревать девочку. И сразу дело на лад пошло.

Такой вариант ему и снился: Натаха раскинулась настежь, длинные ножки в коленях согнула, а он между ними сидит, средним пальцем правой руки в нежную скользкую плоть ныряет. Сколько раз Лис замечал, если у женщин соски розовые, то и здесь розовое. А у Натахи соски коричневые и внизу все коричневое. Вначале ему это не нравилось, потом привык.

Ныряет палец в горячую щель между вытарчивающими складками, левая рука на пушистом лобке, а большой палец поглаживает бугорок там, где эти складки соединяются.

Лис, конечно, заведен до предела, ждет с нетерпением, лаская Натаху не только руками, но и взглядом.

А она уже не бесчувственная кукла: напряглась вся, зубы стиснуты, кулачки сжаты, глаза закрыты, румянец на щеках, дышит тяжело, даже тазом начала двигать, чего никогда раньше не бывало… Значит, скоро конечная станция, застонет, охнет пару раз грубым голосом, ей обычно не свойственным и к нежному облику не подходящим, и расслабится, улыбнется, откроет глаза: «Я уже. Теперь давай ты…» Или он раньше присоединится, и они одновременно влетят на конечную станцию…

Звенит звонок, врывается в сон. Лис удерживает сладостную картинку потому, что надо облегчиться, «петухами» он брезгует и онанировать не хочет, только во снах разряжается. Сознание раздваивается: одна половина понимает, что он спит, но от подъема никуда не деться, и он уже полупроснулся, раз осознает происходящее. Во второй половине он приникает к Натахе, соединяется с ней, яростно вгоняет в нее воспаленную плоть, чувствует ответные толчки и… Получилось, успел!

Натаха исчезает, остается понимание полусна и происшедшего облегчения, ощущение мокроты в трусах и мысль, что надо срочно вымыться. Цепляться за сон больше нет смысла, и Лис вываливается в реальный мир.

Отряд медленно просыпается, все матерят Маргариту, бросают в него килограммовыми ботинками, но больше для порядка: над зоной резко взревает ревун и мощный динамик с короткими промежутками грохочет: «Московское время шесть часов. По ИТК-13 объявляется подъем!»

Лис поднимается, натягивает зековскую робу, уже не испытывая к ней такого отвращения, как в самом начале срока, втискивает ноги в негнущиеся ботинки и привычно отправляется по утреннему маршруту: туалет с неизменной очередью жмущихся с ноги на ногу «мужиков» и умывальник с такой же, только уже не пересиливающей физиологическую потребность очередью.

Лис в очередях не стоит, он «в авторитете», перед ним расступаются. Обмывшись до пояса холодной водой, он подмылся, не снимая, простирнул спереди трусы, оттянув, выжал ткань. Высохнет на теле, не впервой.

– Обтрухался? Тебе везет! – к соседнему крану стал Зотов, бывший коллега, тоже начальник розыска. – У меня так не получается. И Маргарита с остальными надоели.

Он осторожно сполоснул глаза, шумно высморкался, повернулся.

– Слышь, кореш, в четвертый отряд майор с Украины прибыл, говорят, классно за щеку принимает. Хочешь, сходим перед отбоем?

Лис дочистил зубы, сплюнул.

Ну и рожа! Настоящий матерый зечара! Он привык к мысли о предстоящем сроке – вот в чем дело. И переродился. А может, всегда был таким внутри, а сейчас маскировочная шкура благопристойности сползла…

– Без меня сходишь!

Главное, не притерпеться к роли зека, иначе – пропал! Он, Лис, не будет бить зону шесть лет! Недаром написал столько жалоб во все прокурорские и судебные инстанции! Вон копий – целая папка. И ответы: оснований к пересмотру приговора нет!

Как же нет, псы поганые, когда есть! Вы только дело поднимите да доводы жалоб проверьте – все сразу ясно станет!

Нет, не хотят возиться. Бил задержанного? Пистолетом угрожал? Даже на видеопленку записано! Чего же в приговоре копаться…

– Объявляется утреннее построение! – рявкнул динамик.

Лис занял свое место в строю. Плечом к плечу на плацу ИТК-13 стояли бывшие должностные лица, в основном менты. Статьи у них разнообразием не отличались: причинение телесных повреждений, превышение власти, получение взятки, у сотрудников вневедомственной охраны часты кражи охраняемого имущества…

У сержантов патрульно-постовой службы – в основном мордобой, мелкие поборы, случаются изнасилования. У следователей, начальников подразделений и служб наиболее распространены взятки. У прокурорских и судейских – сплошь взятки и должностной подлог. Советско-партийные бонзы – тоже сплошняком за взятки попадают. Они-то никакого отношения к правоохранительным органам не имеют, по всем правилам должны в обычные зоны идти да идейно-воспитательную работу проводить с уголовниками, но нет – выхлопотали себе льготу…

Сам Лис всех, кто здесь парился, на две категории делил. Те, кто за исполнение службы попал, – дело одно. Пусть неумело или нерадиво долг правили, но умысла гадкого, своекорыстного не имели. Вон Павлов, дежурный, связал буйствующего хулигана, да не уследил, тот на спину перевернулся и захлебнулся в собственной блевотине. Сенченко, участковый, домашнего дебошира задерживал, тот активно сопротивлялся, пришлось взять на прием, а шейный позвонок – хрусть! И лопнул… Патракиев, опер, квартирного вора гнал, выстрелил вслед, а пуля тому плечо насквозь пробила и прохожему в грудь. Сопкин, один против двоих, увидел нож – застрелил обоих. А у второго ни ножа, ни кастета…

По убеждению Лиса таких вообще сажать нельзя. Ну а если все же государство считает нужным как опасных преступников от общества изолировать, то для них и должна быть специальная колония с облегченным режимом, а еще правильнее – просто поселение.

Зато другие… Сержанты Петров и Заславский хватали у ресторана подвыпивших мужчин в приличном «прикиде», завозили за город, избивали палками до полусмерти, ценности, деньги, вещи забирали и выкидывали бедолаг в придорожную канаву. Разбойники в форме, еб их мать! Дудорин из спецприемника задержанных баб трахал. Метелкин, участковый, по пьянке к гражданину пристал, драку затеял, глаз выбил. Иванов, опер, любовника жены избил и по сфабрикованному материалу на три дня в КПЗ засунул. Лескин, судья, за взятки преступникам меру пресечения смягчал да условные приговоры выносил. И остальные хищники, которые хапали что могли, гребли под себя изо всех сил, должность как кормушку использовали во вред закону…

Вот эту вторую категорию Лис бы в общие зоны направил. Раз они обычные уголовники, то пусть с уголовниками и разбираются, хотя результат таких разборок известен заранее… Или в спецзону, но другую, на каторжные работы!

– Коренев!

– Я! – гаркнул Лис как и положено.

– Костиков!

– Я, – отозвался младший лейтенант, осужденный за шесть квартирных краж и два грабежа.

– Котенев!

– Я, – откликнулся сержант, изнасиловавший четырнадцатилетнюю девочку.

– Котелевский!

– Я, – пробасил гигант-старлей, неправильно применивший оружие.

– Кофейкин!

– Я, – вякнул боров-прокурор, выпускавший за взятки преступников, которых с таким трудом устанавливали и задерживали Лис и его товарищи.

Сейчас все стояли бок о бок в одной шеренге, и закон не делал между ними никаких различий.

Лис считал это крайней несправедливостью.

Свое осуждение он тоже считал несправедливым. Хотя действительно сделал то, что написано в приговоре. И даже больше. Но, во-первых, все, что он делал, было направлено на обуздание уголовной сволочи. Никаких шкурных, корыстных интересов он не имел. И если приходилось нарушать закон, то только потому, что он связывал руки. А если закон мешал наказать опасного негодяя, он действовал вопреки закону.

Во-вторых, многие переступают через закон, когда он им мешает, и причем совершенно безнаказанно. А его подставили. Хряк Бобовкин – вот кто это сделал. С мальчишки-эксперта какой спрос: заснял на свою камеру и отдал пленку… Хотя тоже должен соображать: что хорошо, что плохо. Труп-то при нем выкапывали!

Перекличка закончилась. Отряд строем двинулся в столовую. Там было душно, гремели ложки, миски и кружки. Привычно покрикивали раздатчики. В углу у своего стола жались «петухи», им предстояло получать еду в последнюю очередь. Бац! Бац! Главный «петух» Котенев съездил по мордасам Зинке и Маргарите. Остальные засмеялись. У них тоже существовала своя иерархия, а главпетух поддерживал строгую дисциплину.

К Лису подошел маленький шустрый Шворкин – дежурный вытрезвителя, насмерть забивший «выступавшего» клиента.

– Из Тиходонска бумага пришла насчет тебя, – зашептал он в самое ухо. – Чтоб проверили причастность к убийству какого-то Сахно или Сихно… Ты чего, правда, кого-то грохнул?

Лис оскалился.

– А тебе поручили проверить?

– Что ты, я так спросил, – испугался Шворкин. Он убирал в помещениях штаба колонии и слышал много разговоров, не предназначенных для посторонних ушей. А Лис вступился за него, когда трое зеков вознамерились учинить расправу с несостоятельным карточным должником.

Драка вышла отчаянной, с применением палок и заточек, потому произвела на Шворкина сильное впечатление. Благодарность к спасителю перевесила страх перед администрацией, и бывший дежурный стал исправно передавать Лису интересующую информацию. Он, конечно, не знал, что схватка не на жизнь, а на смерть была искусной имитацией, да и никто, кроме Лиса и трех его агентов, не мог об этом догадаться, потому что палки, заточки, удары и синяки – все было настоящим.

Мастер оперативных комбинаций, майор Коренев проводил их всегда очень убедительно, чтобы самый хитрый и изощренный противник не мог ничего заподозрить. Кроме тщательной подготовки, успех ему обеспечивала внутренняя решимость добиться цели любой ценой. И если бы на Шворкина напали по-настоящему, он все равно встрял бы и дрался всерьез, до конца. И все равно Шворкин исправно носил бы ему сообщения о происходящем в штабе, так же, как делали это многие другие обитатели специальной колонии.

В служебных аттестациях майора Коренева отмечались блестящие способности к оперативной работе. После осуждения они никуда не исчезли, потому он заплел зону агентурной сетью более плотной, чем сеть четырех сотрудников оперчасти ИТК-13, возглавляемых майором Сазоновым. Вдобавок ко всему многие секретные агенты администрации делились информацией и с ним, поэтому Лис был в курсе большинства разработок Сазонова.

Поскольку информация имеет обыкновение утекать в обе стороны, начальник оперчасти знал о деятельности Лиса, несколько раз вызывал его к себе и окольными путями заводил разговоры о сотрудничестве.

Лис отшучивался:

– Если узнаю о заговоре против власти или о подготовке убийства, обязательно сообщу. А остальную информацию я не запоминаю.

В обычной колонии «кум» обязательно запрессовал бы несговорчивого зека. Но Сазонов поулыбался в ответ и проводил бывшего коллегу до дверей кабинета.

Вообще, и начальник «тринадцатой», подполковник Жистовский, и его подчиненные находились в довольно двусмысленном положении. С одной стороны, они должны были «исправлять и перевоспитывать» обычных уголовных преступников, осужденных областными и верховными республиканскими судами. Процесс исправительно-трудового воздействия включал в себя и целый букет репрессий – от штрафного изолятора до дубинок охочих до расправы прапорщиков войскового наряда.

С другой стороны, к «обычному уголовному преступнику» мог заехать с визитом какой-нибудь министр, сопровождаемый начальником УВД или прокурором области. А бывало, что приговор вдруг отменяли, и вчерашний зек взлетал опять в высшие сферы власти… А как прикажете «перевоспитывать» недавнего первого зама министра внутренних дел – фактически главную фигуру в системе МВД, у которого в высоких кабинетах остались многочисленные друзья-приятели?

Администрации спецзоны приходилось проявлять гибкость и дипломатичность, направляя острие перевоспитания в основном на младший и средний начсостав, осужденный за кражи, грабежи и рукоприкладство. Ибо чем выше прошлая должность нынешнего зека и чем крупнее сумма полученных им взяток, тем большая вероятность отмены приговора или помилования с полной реабилитацией. Так, полностью оправданы и вернулись на родину героями матерые расхитители и взяточники, осужденные по узбекским делам. Не имеющий собственного родственного клана, первый зам МВД протоптался в зоне подольше, но в конце концов дружеские связи сработали и ему тоже скостили оставшуюся часть срока.

Лис, конечно, не относился к «сильным мира сего», но хороший опер тоже способен доставить зоновскому коллеге немало неприятностей, поэтому дальновидный Сазонов прессовать его не стал, предпочтя сохранить нейтральные отношения.

И по-прежнему часть информаторов на встречи с сотрудниками оперчасти спешит, а часть с Лисом информацией делится.

– Еще что?

Лис гипнотизирующим взглядом впился в Шворкина, и тот сморщил маленький лобик, искренне стараясь не забыть ничего важного.

– Запрос прислали: дать предложения по статьям, подпадающим под амнистию. Вроде к концу года объявят…

– Еще!

– Циркуляр по усилению борьбы с побегами… И вроде все…

Лис кивнул, и Шворкин исчез с облегчением человека, выполнившего сложную, но необходимую работу. Сегодня еще пять-семь доверенных лиц сообщат Кореневу, что делается в отрядах, какие задачи ставит перед секретными сотрудниками оперчасть, что произошло в администрации, какие официальные и неофициальные вести поступили с воли.

Лишенный специального звания «майор милиции» и разжалованный с должности начальника уголовного розыска Центрального РОВД города Тиходонска, осужденный Коренев продолжал заниматься работой, составляющей смысл его жизни.

Коренев прослужил в милиции четырнадцать лет. Специфика этой службы такова, что каждый день она преподносит тебе уроки, дает богатейший жизненный материал, который следует хорошо усвоить и уметь использовать в дальнейшем. Если ты умеешь делать выводы из ситуаций, преподносимых службой, то останешься в живых и можешь продвинуться по должностным ступеням. Если нет – сгниешь в яме либо засохнешь на исполнительских ролях.

В двадцать один год он надел милицейскую форму и сел на заднее продавленное сиденье раздолбанного патрульного «УАЗа». Старшим патрульной группы был двадцативосьмилетний старшина Кирсанов, баранку крутил милиционер-шофер Веснин.

Запомнился первый нарушитель – крепкий, расстегнутый до пояса мужик, который в изрядном подпитии учинил дебош на Большой Садовой. Гуляющий народ обходил бурный водоворот человеческих тел, из которого доносилась отборная матерщина вперемешку со страшными угрозами.

Когда скрипнули тормоза патрульного автомобиля, мгновенно собралась толпа, жаждущая острого зрелища. Коренев не знал, как следует поступать в таких случаях, и рассчитывал поучиться у старших товарищей, но те, оказывается, не собирались ничему учить, а хотели сами посмотреть, каков новичок в деле.

– Давай, – лениво бросил Кирсанов, облокотившись на открытую дверцу, вот и вся учеба.

Полукруг зевак предупредительно расступился, и Коренев увидел двух мужчин с разбитыми носами и победителя, того самого крепкого мужика с распахнутой волосатой грудью. Он двинулся вперед, решив, что сориентируется по ходу развивающихся событий; когда расстояние сократилось до двух метров, он испугался собственного незнания: какие слова говорить, как именно выступать от лица закона, представителем которого он, по словам командира взвода, теперь является.