Текст книги "Антикиллер"

– Первый, я двенадцатый, дверь блокирована…

– Я седьмой, соседей вывели…

– Ах ты сука… В дверь саданул, чуть Ваську не зацепило…

Если прозвучит его позывной, он возьмет винтовку и наведет на окно седьмого этажа дома напротив, где то и дело мелькала какая-то тень.

Если поступит команда, он эту тень достанет.

Виктор Акимов служил в СОБРе и имел специальность «снайпер первой категории». Это означало, что он всегда поражает цель – и в тумане, и ночью, и в движении…

Акимов работал со снайперкой Драгунова – СВД. Он привык к ней с Афгана, где тоже являлся снайпером, только категория у него тогда была еще вторая… Но и со второй категорией снял «духа» – пулеметчика с девятисот метров!

Иногда, когда требовала обстановка, он использовал малокалиберку – и звук тише, и рикошет меньше.

Год назад два зека захватили женщин-контролеров в заложники. Одной заточку под горло, на другую удавку – и давай требовать как обычно: водку, автомат, машину…

Акимова это особо не интересовало – что требуют, да как переговоры ведут… Он приготовил малокалиберный карабин и ждал. А когда приказ поступил – начал действовать.

Зеки находились во внутреннем дворике, и достать их можно было только через небольшое окошко, расположенное под потолком хозяйственной пристройки. Вначале поставили стол, на него стул, а на него залез Виктор с карабином. Пирамида неустойчивая, хотя и держат внизу, а надо еще приложиться да прицелиться…

Зеков отвлекают вовсю, затеялись им водку передавать, а он мостится под потолком, неудобно – зверски!

Опасней был тот, кто с заточкой – он вмиг горло проткнет, и как раз он отвлекся на водку… Щелк! И свинцовая пулька в голове. Щелк! И второму в башку. А повалились трое: и зеки, и одна из заложниц!

И Акимов, потеряв равновесие, сверзился спиной вперед, хорошо ребята подхватили и карабин удержал! Вскакивает как ошпаренный и туда, во дворик! А там оббегать чуть ли не триста метров, да еще решетки, замки… В голове одна мысль: неужели и ее убил? Вроде не должно, но когда люди вплотную стоят, и маленькая безоболочечная пуля может дел наделать!

Когда побежал – перевел дух: женщина уже сидела, улыбалась… От страха в обморок плюхнулась!

Виктор во многих операциях участвовал и всегда сохранял спокойствие. Подберет оружие, зарядит – и ждет команды. Чаще обходится: сдались или по-другому решили – собаку пустили, «черемухой» придушили… Тогда разрядил винтовку, спрятал в чехол – и обратно на базу…

Ну а если поступила команда снайперу, то протирает он еще раз оптику и берет жизнь преступника в свои руки. Потому что сейчас все от него зависит. Ни адвокат, ни прокурор, ни друзья-приятели не помогут! И ни судебной волокиты, ни кассационного обжалования! Все будет так, как старший лейтенант Акимов решит: может засадить пулю в руку или в ногу, а может – в голову или сердце.

Ранил – закрутилась следственно-судебная машина: постановления, жалобы, передачи, свидания… А влепил пулю в лоб – и конец! Отвезли, зарыли, и все дела…

Виктор волокиты не любил, а потому решал радикально: команда – выстрел – труп. И сам бандит больше никогда заложников не захватит, оружия не поднимет, да вообще ничего плохого не сделает, и другим наука! Ведь такой пример куда убедительней профилактических бесед и телевизионных передач на правовые темы. Потому как наглядней и доходчивей. Только что Сашок-корифан куражился, гранатой размахивал, ментам грозил. И вдруг – трах! И он лежит спокойно рядом с собственными мозгами… И второй тут же пушку бросил, будто руки обожгла, на колени упал, голову обхватил с одной мыслью: хоть бы не положили рядом, хоть бы пожить еще малость… Сразу все понимает, до самой души это понимание продирает и соседям по камере потом будет убедительно рассказывать…

Как и каждый снайпер, Виктор свой счет вел. Там, на войне, шестнадцать и здесь семь. Здесь чаще стремились без снайпера обходиться, «по-хорошему» решать.

Об одном таком случае он особенно жалеет.

Четверо ублюдков детей захватили в заложники, целый класс. И автобус с водителем захватили. Детей в автобус – и на аэродром. Вертолет потребовали и деньги, пять миллионов долларов.

Закрутилась обычная карусель: переговоры, высокое начальство, к аэродрому каких только сил не подтянули – и батальон внутренних войск, и ОМОН, и СОБР, и территориальная милиция, и транспортная… Группу антитеррора «Альфа» вызвали, спецподразделение МВД…

А шестерка снайперов выгодные позиции выбрала, ожидает. Тут бандиты допустили ошибку: вышли все четверо из автобуса, курят, советуются…

Акимов, старший снайперской группы, берет на прицел одного, а ребята уже докладывают: готов, готов, готов…

В результате – все на мушке. В двух по одной винтовке нацелено, в двух – по две, для страховки.

Виктор говорит в микрофон:

– Готовы к поражению целей, ждем команды.

А сам уже представляет: залп – и лежат эти долбаные террористы дохлыми, все их требования – в заднице, СОБР одним броском у автобуса, детишек ведут к родителям… Те, бедные, убиваются за воротами, с ума сходят.

Но команды нет.

Минута, две, три…

Ребята из группы на связь выходят:

– Второй поразить цель готов…

– Четвертый готов…

– Шестой готов…

Все готовы.

Старший лейтенант Акимов снова в микрофон:

– Цели захвачены, ждем команды.

– Вас понял. Ждите команды.

А команды нет.

Когда долго целишься, затекает рука, палец на спуске немеет, глаз начинает слезиться.

Если поправляться – прицел собьешь, надо терпеть. Чем дольше терпишь, тем больше вероятность промаха.

Эти четверо докурили, огоньки окурков рассыпались по бетону. Один вернулся в автобус. Трое стоят, спорят. Четвертый вышел, вынес еще пачку сигарет. Скучились над зажигалкой. Сейчас не то что снайпер, любой собровец из своей засады двумя очередями их покрошит!

Нет команды!

А тем временем руководители совещались.

Литвинов свое мнение сразу высказал:

– Валить!

Командир ОМОНа:

– Валить!

Но у них вроде совещательный голос. Не им решение принимать. Старший оперативный начальник командует – генерал-майор Крамской. По своей линии он здесь главный. Но тут же и областная власть – глава администрации, бывший партийный начальник Лыков.

Начальнику УВД непривычно с ним не посоветоваться. Хотя только что к бандитам сам ходил, никто ему советов не давал. Но личная храбрость – одно, а управленческая смелость – другое.

Советуется. Задумался Лыков.

– А стопроцентную гарантию вы даете, что заложники не пострадают?

Стопроцентных гарантий вообще на свете не бывает. Особенно в таком деле, объясняет Крамской. Лыкова это не радует. Он ведь о чем думает? «Вот санкционирую я сейчас стрельбу, а вдруг детей перебьют… И окажусь крайним…»

А вслух говорит:

– Я должен с Президентом посоветоваться.

Старая партийная привычка. С одной стороны – лишний раз о себе напомнить, вот, мол, я каков – на переднем крае, с террористами воюю! С другой – поддержку получить. Или, наоборот, неодобрение: смотрите там дров не наломайте! В любом случае с решением не ошибешься…

Пошел Лыков с Президентом связываться.

Литвинов аж зубами скрипит:

– Неужели за каждого бандита надо с Президентом советоваться? На хрена тогда местные начальники нужны?

Раньше за такие выпады ему в характеристику «незрелость» вписывали, что на партийном новоязе означало нелояльность к руководящей и направляющей силе. И продвигаться не давали, только в Афган и продвинули под ножи и пули. Сейчас записывают «невыдержанность» и тоже не шибко им довольны.

Четверка бандитов по второй сигарете докуривает. Смеркается. Расплываются детали, но вероятность поражения целей все равно высока. Пока.

Лыков добрался до помощника Президента, тот отвечает: связаться можно будет через два часа…

Спрятаться бы на эти два часа, да некуда, надо что-то говорить. Такое, чтобы пообтекаемее…

– Без стопроцентной гарантии действовать нельзя…

Гениальная фраза. При любом исходе не придерешься.

– Жду команды, – напоминает Акимов.

– Огня не открывать!

Ну и хер с вами! Передал группе:

– Огня не открывать!

А уже и не в кого открывать, террористы в автобус залезли и через несколько минут начали детей в вертолет переводить.

Шесть онемевших пальцев снялись с чутких спусковых крючков, шесть слезящихся глаз оторвались от окуляров прицелов.

Лопасти вертолета раскрутились, вскоре машина взмыла в чернеющее небо.

Лыков вздохнул с облегчением: улетели, и слава Богу!

И Крамской перевел дух: теперь другому генералу брать на себя ответственность.

Лишь родители детишек-заложников волосы на себе рвут. Да «незрелый» Литвинов матерится:

– А если они их выкидывать по одному начнут? Что тогда?!

Но в тот раз все обошлось. И тиходонские руководители героями стали: как же, умело провели операцию, не допустили кровопролития. Вроде все хорошо. О! Через три недели еще захват заложников, на Ставрополье. Опять вертолет требуют и доллары. Через месяц еще захват, третий! Через месяц – чертвертый! И выстрелы, и трупы…

Каждый раз схема одна, сценарий один, умные головы из МВД и ФСК размышляют: почему так происходит, да кто всем руководит, да какая цель целой череды однотипно спланированных акций…

А простой снайпер первой категории старший лейтенант Акимов знает – что да почему!

Если бы шлепнули бандитскую четверку, то ничего дальше и не было бы… Ни второго захвата, ни третьего, ни четвертого, ни крови, ни трупов. Потому что пример крайне убедителен. И все знают: начнешь захват заложников – расшлепают на месте!

А так пример обратный получился: возьми под прицел невинных людей и сразу превратишься в важную фигуру! Большие начальники с тобой почтительно говорят, все просьбы выполняют. Хочешь вертолет – на! Оружие – бери! Наркоту – пожалуйста! Деньги? Выбирай – доллары, марки, фунты… Красота! А то, что у тех до конца не вышло, так они сами дураки! А мы-то умные, у нас выйдет…

Снайпер мог только жалеть о том, что зло осталось безнаказанным. Он был таким же орудием в руках руководителя операции, как СВД в его собственных руках. Винтовка не выстрелит, пока он не нажмет на спуск, а он не нажмет на спуск, пока не поступит команда.

На крыше было жарко, Виктор достал платок, хотел прикрыть голову, но передумал и накрыл оптику. Опыт подсказывал, что сегодня обойдутся без него. Мелькание в окне прекратилось, эфир успокаивался.

– Кажется, отпирает…

– Точно, дверь открылась… Выходит…

– Все!

Через пару минут дали сигнал общего отбоя. Акимов разрядил винтовку, зачехлил ее и направился к чердачной двери.

Когда вернулись на базу и он переоделся, Литвинов сказал:

– Я тебя поставил спецмероприятие обеспечивать на той неделе. Готовься.

– Что за спецмероприятие?

Литвинов пожал плечами.

– Приказ: обеспечить. А что – сам не знаю.

– Ну и ладно, обеспечим.

Пожал старший лейтенант командиру руку и пошел домой – в коммуналку с сохнущими посередине комнаты пеленками. Платили ему в СОБРе куда меньше, чем Мастеру, и жил он не так комфортно и красиво.

* * *

Амбал пролежал пластом два дня, на третий стал ворочаться, садиться, а на шестой встал на ноги.

Карманы оказались пустыми, ни любимого ножа, ни отобранных у мужика денег. Башка сказал: когда его бесчувственного тащили, Попугай вроде шмонать прикладывался. И потом на «пятачок» к проституткам бегал. На какие шиши?

Попугай с возмущением от всего отперся, а на Башку буром попер, тот хотел уже морду бить, но Амбал запретил, защитил Попугая и вроде даже ему поверил. Это была хитрая и дальновидная политика, но не понимающий ее Башка психанул и хотел уйти.

– Погодь, – успокоил Амбал. – Большие дела намечаются, на хер обиды разводить. Собирай ребят на вечер. Валька, Ржавого, Морду не надо… Веретено тоже позови.

– А баб?

– У тебя одно на уме! Кого сказал – и все!

Попугай присутствовал здесь же, и подразумевалось, что он тоже придет.

Бросив недобрый взгляд на Попугая, Башка хлопнул дверью.

– Жрать охота, – Амбал открыл холодильник. – Посмотрим, что маманя напиздила…

Мать работала поваром в кафе за углом, проблем с продуктами в доме никогда не знали. Продуктовые карточки и многочасовые очереди семьи не коснулись. Амбал в те времена подчищал холодильник и продавал хозяйкам другого квартала яйца, масло, колбасу. Матери он объяснял опустевшие полки хорошим аппетитом и угощением друзей. Но она как-то дозналась правду, устроила скандал, несколько раз вытянула сына шваброй по спине и громко ругалась матом, крича, что из-за такого ублюдка может легко оказаться в тюрьме.

В конце концов Амбалу это надоело, он вырвал швабру и сказал:

– Заткнись, а то ночью удавлю!

Тогда он еще не вошел в силу и ножиком не обзавелся, а мать весила за центнер и легко ворочала мешки с сахаром, но угроза подействовала.

– Эх, нет отца, он бы с тебя шкуру спустил, – устало сказала она, выходя из комнаты.

Отец был шофером и разбился, когда Саше Сомову исполнилось пять лет и он еще не стал Амбалом. Хотя он с первого класса понял, что легче всего добиться желаемого силой, кличка прилепилась в четырнадцать, когда его расперло вверх и в стороны и даже старшеклассники стали оказывать знаки уважения и дружеской расположенности. Тогда же он первый раз украл мопед и впервые попал в милицию.

Оказалось, что ничего особо страшного там нет. И хотя пацаны постарше рассказывали, как буцкают в кабинетах уголовного розыска, инспектор по несовершеннолетним ничем не отличался от учительницы: такая же полная усталая тетенька, только в форме. И говорит то же, что и училка.

Амбал пожарил яичницу и ел ее ложкой, вытирая губы тыльной стороной ладони. Попугай от угощения отказался. Ему была неприятна запущенная, никогда не убиравшаяся квартира с ржавыми трубами в ванной и засаленной раковиной на кухне, да и Амбал, никогда не моющий руки…

Попугай брезговал. В отличие от приятелей он рос в полной и вполне благополучной семье: отец заведовал лабораторией проектного института, мать работала там же конструктором. Семья выписывала много газет и журналов, участвовала в заочных конкурсах радиослушателей и однажды выиграла в какой-то викторине. Их фамилию назвали несколько раз и сыграли любимую песню «Подмосковные вечера».

Родители неплохо зарабатывали, каждый год Пикотины выезжали на море, и маленький Игорь с удовольствием строил крепости из песка и «пек блины», зашвыривая плоские камни так, чтобы они давали рикошет от водной поверхности.

Уделяя внимание развитию сына, они обучали его музыке, фигурному катанию и большому теннису. Ни к чему из перечисленного способностей у Игоря не было, он с трудом тянул лямку утомительных обязанностей и злился на свою беспомощность, а еще больше – на родителей, заставляющих его эту беспомощность ощущать.

Он хотел быть «таким как все». Дворовые пацаны, свободные от бесконечных обязательств, целыми днями гойдали по проходнякам, чердакам и подвалам, мастерили рогатки, и никто им ничего не запрещал.

Несколько раз Игорь устраивал истерики, требуя свободы, но родители в один голос объясняли, что полностью свободны только хулиганы, а у него есть долг перед чудесной семьей, фамилию которой объявляли на весь Союз.

Но та давняя победа в радиовикторине не помогала Игорю, когда у него выворачивали карманы в туалете, отпускали щелбаны на лестнице или кололи булавкой прямо на уроке. Он пытался самоутвердиться за счет унижения слабых: репрессировал младшеклассников, больно таскал за косы девчонок, а с Маринки Воропаевой на физкультуре стащил трусы.

Это вызвало страшный скандал, обсуждение на педсовете и угрозу исключения. Будущий Попугай испугался, сник и убедился в несправедливости мира: то, что делали нехорошего ему, не привлекало внимания взрослых, а когда невинно пошутил он – на него обрушились все силы педагогического коллектива.

Ожидал он своей участи в компании грозы всей школы Сомова по кличке Амбал. Общие переживания сближают, и Амбал, ожидавший неминуемого исключения за оскорбление директора, угостил Игоря сигаретой и назвал «корешем». Сам он тут же про это забыл и вспомнил несколько лет спустя, когда Попугай стал проситься в команду. Если бы не покровительство Амбала, то обмочившемуся при испытании Попугаю не видать команды как своих ушей.

Обретший защиту Попугай испытывал к Амбалу, Башке и другим чувство благодарности, хотя постоянно переносил от них насмешки и оскорбления. Сейчас к этому добавлялось ощущение вины перед обворованным вожаком. Правда, деньги пошли на благое дело: с каждым новым визитом в ларек к Ивану возня на топчане за занавеской доставляла ему все большее удовольствие. В конце концов проклятый психологический барьер был сломан, и Попугай посчитал, что стал настоящим мужчиной.

– А на какие бабки ты к Ивану ходил? – спросил Амбал, доедая яичницу.

Попугай кашлянул.

– Дома шопнул.

Украсть дома крупную сумму денег было невозможно по самой простой причине: семья Пикотиных бедствовала. Проектный институт закрылся, родители лишились работы. Мать устроилась уборщицей в гастроном на первом этаже, отец сторожил склад стройматериалов. От предложений приятелей мотаться «челноками» в Турцию или реализовывать привезенные шмотки они отказывались, хотя эти занятия полностью решали материальные проблемы.

Имея столь наглядный пример перед глазами, Попугай сделал вывод, что радиовикторины и большой теннис – не те занятия, на которые стоит тратить время. Это полная фигня, как и конструкторская работа, газеты и журналы. А если уж ездить к морю, то к Эгейскому.

Родители были умными, начитанными людьми с высшим образованием, но оказались в дураках. А Амбал, изгнанный из девятого класса и не прочитавший ни одной книжки, может за вечер раздобыть пятьсот тысяч. А если повезет, то и больше.

Вопроса «с кого делать жизнь» перед Попугаем не стояло.

– Слышь, Амбал, – шепотом сказал он. – Я знаю одного дядьку, коллекционера. Богатющий! Сейчас квартира пустая стоит…

Амбал вымазал хлебом сковородку и бросил ее в раковину, а хлеб отправил в рот.

– А он где?

– В санаторий уехал.

– Квартира на сигнализации?

– Нет.

– Откуда знаешь?

– Был там несколько раз…

Точнее, много десятков раз. Дядя Юра – давний друг отца. Сколько раз показывал Игорю монеты, ордена, надеялся заинтересовать, увлечь…

– Ладно, покажешь… Нам сейчас надо казну собрать.

Амбал вышел куда-то, вернулся, держа руку за спиной.

– Гражданин Пикотин? – Он попытался изобразить официальный тон, но вышло плохо – проскальзывали привычные блатные интонации.

«Чего это он»? – подумал Попугай и на всякий случай сделал шаг назад.

– Вы арестованы!

Амбал выставил перед собой удостоверение Галенкова и ощерился в веселой, по его мнению, улыбке.

– Покажь!

Попугай выхватил красную книжечку.

– Ух ты! Подполковник госбезопасности! Где взял?

– Нашел.

Попугай недоверчиво покрутил головой.

– Ну да! Такими ксивами не разбрасываются!

Амбал, не отвечая, спрятал документ и вместо него извлек картонный прямоугольник с красной полосой.

– А это что?

В глубине души Амбал понимал, что у Попугая башка работает лучше, чем у кого-нибудь из команды. Но признавал это он крайне редко. Сейчас был как раз такой случай.

– Это?

Попугай вертел карточку в руках. Проявить свою неосведомленность было нельзя. И он ляпнул наобум:

– Внутренний пропуск.

– Да?

Амбалу это ничего не сказало.

– И какой с ним можно поиметь навар?

– Навар?

Попугай лихорадочно думал.

– Позвонил в квартиру, показал: госбезопасность, будем делать обыск! Или на улице: пройдемте! И в подворотню…

Он понимал, что говорит полную ерунду, но Амбалу идея понравилась.

– А что, здорово! Только фотография не годится… Он совсем старый…

– Можно переклеить… Только… Если там будет твоя фотка или Ржавого… Молодые ведь! А написано «подполковник». Подполковников таких не бывает!

Амбал отмахнулся.

– Херня! Когда за яйца берут, кто будет разбираться! А фотку переклеим! У Башки есть керя, который ксивы мастырит… Только ты про это молчи!

Вечером в подвале Амбал предложил корешам новые дела.

– Сколько можно огрызки хватать, – ругаясь через слово, начал он. – Сейчас у кого сила – у того все! Сраного дебила Рынду видели? Раньше я бы ему за пазуху нассал, а теперь – по башке получил!

– А я чуть пулю не схлопотал, – обиженно вякнул Башка.

– Короче! Надо собирать казну, покупать стволы и посылать всех к долбаной матери! Чем мы хуже этого долбаного Рынды? Или этого долбаного Баркаса!

Злобно оскалившись, Амбал плюнул в угол.

– Если бы у меня была пушка, я бы их на месте положил!

Валек, Ржавый и Башка развалились на универсальной кушетке, Веретено и Попугай сидели на ящиках. То, что говорил Амбал, нравилось всем, кроме Попугая. Он понимал: окружающая криминальная жизнь развивается по своим законам, там все взаимосвязано, и если даже жалкий недоумок Рында, став частью бригады, получил надежную защиту, то Баркас, которого знает весь город, окажется не по зубам ни Амбалу, ни всем им вместе взятым.

Остальные не были склонны к абстрактным размышлениям и долгосрочному прогнозированию. Они опирались на простой опыт: если шесть против троих, то троим дадут трендюлей. Но если у этих троих арматурные прутья или ножи, то выйдет наоборот. Два кулака сильней одного, нож – сильней кулака, пистолет – сильней ножа!

– Правильно, Амбал, – поддержал Ржавый – высокий крепкий бугай с темно-рыжими, стриженными «горшком» волосами. – Пушки достанем – наведем шороху!

Веретено с остервенением почесал маленькую пулевидную голову.

– Болтали, что какие-то залетные предлагали стволы. По полтора лимона…

Амбал насторожился.

– От кого слышал?

– От Шершня. Он их знает.

– Нам нужно…

Амбал ткнул в каждого, не считая Попугая, пальцем.

– Пять дур. Хотя бы четыре…

– Шесть лимонов.

Башка выругался.

– Это надо двенадцать гоп-стопов сделать…

Наткнувшись на окаменевшее лицо Амбала, он осекся.

– А если бесплатно взять? – сказал Ржавый. – Они не обидятся?

– Правильно! – оживился Башка.

– Что ж тут правильного, – угрюмо возразил Веретено. – Они ж не с улицы придут – через Шершня… А он меня знает.

– Значит, придется тебя грохнуть, – загоготал Ржавый. – Или Шершня. Это выгодней, чем шесть лимонов платить!

– Заткнись, мудила! – обиделся Веретено.

– А ты что скажешь? – вдруг обратился Амбал к Попугаю.

Все удивленно замолкли. Попугай напрягся.

– У мента проще отобрать. Прыснул газом – и все!

– Смотря какой мент, – поежился Веретено. – Если тихий – такой пустой ходит. А если омоновец или опер вроде Лиса… Такой тебе яйца вмиг оторвет!

– Что ты этого дьявола вспоминаешь, – выматерился Ржавый. – Он у меня здо-о-ровый кусок здоровья забрал! Хорошо, что его свои упрятали…

– Наш участковый спит на ходу, – снова заговорил Попугай. – А из кобуры рукоятка торчит…

Его внимательно слушали, и Попугаю это нравилось.

– По субботам он в восемнадцатую квартиру шастает, к Лидке-буфетчице. Это в тупике, за углом, под лестницей. Возвращается поздно и под газом.

– Ладно, – подвел итог Амбал.

– Вначале попробуем бабки собрать. Не получится – посмотрим…

Квартиру дяди Юры по наводке Попугая взяли легко. Денег нашли немного, около ста тысяч, зато орденов и монет выгребли целую наволочку. Но сбывать столь специфический товар оказалось непросто. На городской толкучке Веретено сдал золотые и серебряные монеты перекупщику, тот же взял несколько орденов, содержащих драгоценные металлы.

Все остальное Попугай, зайдя во двор с заведомо ложной надписью на заборе: «Туалета во дворе нет» – спустил в выгребную яму.

Башка собирался вертануть чемодан у иностранных туристов, выгружающихся из автобуса возле гостиницы. Но удалось схватить только дамскую сумочку, после чего он бежал по главной улице города – Большой Садовой до ближайшего проходняка, радуясь, что прохожие намертво отучены реагировать на крик «держи вора!».

В сумочке оказались очки, пудреница, носовой платок, мятные конфеты от кашля, записная книжка и маленький серебристый фотоаппарат. Когда его раздвигали, раздался мягкий щелчок взводимого затвора, при нажатии на спусковую кнопку– двойной шелестящий звук открывающейся шторки.

Мятные конфеты Башка ссосал, пудреницу и кружевной платочек отдал Светке, сумочку подарил матери. Очки и записную книжку он выбросил, а фотоаппарат оставил себе. Пленку на всякий случай вынул и сжег. Где достать новую – Башка не знал, поэтому щелкал вхолостую, дурача приятелей и пугая девчонок, застигнутых в не слишком целомудренных ситуациях. Когда забава наскучила, он забросил фотоаппарат на шифоньер и забыл о нем до поры до времени.

Если бы Башке сказали, что эта игрушка плюс некоторые его слова поломают совершенно секретную правительственную операцию «Зет», нарушат планы киллера высокого класса по прозвищу Мастер и изменят развитие политических событий на Кавказе, он бы никогда не поверил. Да и никто бы не поверил.

* * *

Курьер, посланный Гангреной в следственный изолятор с малевкой насчет Быка, вернулся через восемь дней. Официально он был арестован за кражу вывешенной на просушку шубы, одна женщина его опознала, да и он не отпирался– признался, что взял шубу и обещал показать, куда спрятал.

Но вдруг положение изменилось: свидетельница заявила, что не уверена в точности опознания, арестованный отказался от ранее данных показаний, шубу так и не нашли – дело лопнуло как мыльный пузырь.

Привычно пройдя колготную процедуру освобождения из-под стражи, курьер оказался за высокими железными воротами, выкрашенными зеленой краской, пощурился на яркое солнце, поглазел на гремящие трамваи, на пестрые одежды прохожих, адаптируясь к воле. И хотя переходить из одного мира в другой и обратно ему приходилось многократно, каждый раз он испытывал острое чувство происходящих в нем изменений.

В затхлом вонючем полумраке зарешеченного «дома людей» он имел большой вес и сразу занимал место Смотрящего, если, конечно, в «хате» не оказывалось «законника». Но и в этом случае он становился правой рукой, потому что любой вор в законе знал, кто такой Клоп.

Он имел самое удобное место и лучший кусок, к его услугам были «петухи», а если захотеть – то можно попасть на пару часов в карцер вместе с зечкой помоложе из женского отделения.

Но главное – власть. Одно его слово имело большее значение, чем целая речь секретаря обкома, или как их там сейчас называют, потому что без всяких преувеличений касалась жизни и смерти обитателей камерного мира.

В киче не было неожиданностей: устоявшийся распорядок дня, одинаковый во всех «домах» от Москвы до Магадана, обязательная пайка, хорошо знакомые «законы» и обычаи, толкователем которых он же и являлся.

Вонь, непереносимая духота, влажные испарения, вши, тараканы и крысы не доставляли Клопу не то что страданий, но даже неудобств, он воспринимал их как обыденный элемент окружающей действительности.

И все же, выходя за железные ворота СИЗО или ряды «колючки» ИТК, он радовался воздуху, свету, солнцу, ветру, запросто проходящим рядом женщинам и другим приметам мира, в котором он не представлял собой ничего. Здесь не кормили по часам, жизнь не была известна наперед, никто не подкладывал кусок сала и не спрашивал совета. Все вокруг вертелось по непонятным, а в последнее время еще более непонятным правилам и законам… Ему не было здесь места. Из большого мира воли он стремился в узкий мирок общины, но там Клоп – только рядовой «брат», не входящий в число авторитетов.

Долгие годы имелась у него тайная сила, потому что состоял на связи у Лиса, чувствовал себя нужным и значимым не только «шестеркам» «дома». Лис держался уважительно, здоровался за руку, советовался… Эта секретная связь стала для Клопа необходимой, а Лис из курирующего офицера превратился в друга. Единственного друга за всю жизнь, пожалуй.

Ни с кем другим Клоп работать не хотел и Лису о том сказал. Майор поступил как друг – нигде его официально не зарегистрировал, начальству про него не сообщил. Так что в официальной сети секретных агентов Клоп не числился, и когда Лис сел, единственная ниточка оборвалась – никто из ментов его дернуть не мог.

Клоп по Лису тосковал и за ним бы в зону пошел, но тот в особой, ментовской, не попадешь…

Поозиравшись у железных ворот, привыкнув к яркому дню, Клоп перешел наискосок трамвайную линию, выпил у уличного ларька три кружки пива и отправился к Черномору. Сегодня он мог прийти к нему напрямую, в обход Гангрены, потому что нес важное сообщение.

Ему пришлось подождать.

Дежурившие у ворот Черт и Фома сказали, что у Отца представители донецких воров. Клоп сел на табуретку рядом с крылечком, зажмурился от блеска золотой тарелки и погрузился в ожидание. Он умел ждать очень долго.

Наверху, у Черномора, шел довольно неприятный разговор.

– Они не правы, что полезли в чужую зону – факт! И местного замочили в горячке – тоже неправильно… Но!

Низенький и широкий Петрусь – пахан донецких – вскинул к небу короткий толстый палец.

– И Шаман ваш не прав! Во-первых, это была и не его зона. Во-вторых, надо с разбора начинать, а не нападать – тогда и пики в ход не пойдут! А в-третьих, разве можно руки рубить! Это уже беспредел! Наши сильно возмущались, хотели Тиходонску кровь пускать…

Черномор нахмурился.

– Если жить надоело!

– И потом, он же двадцать лимонов за убитого назначил! А руку не посчитал! То, что нашими заработано и отобрано – не посчитал! – вмешался в разговор Трезубец – мощный хлопец с обритым черепом и могучими покатыми плечами.

– А чего вы мне предъяву делаете? – недовольно спросил Черномор. – Те – не ваши, эти – не мои. Пусть между собой и разбираются! Наши общины не ссорились, претензий друг к другу нет.

– Так-то оно так, – кивнул Петрусь. – Да не совсем. За город кто отвечает? Воры отвечают, община. Зачем тебе тут стрельба и взрывы? И нам ни к чему. Потому мы должны все раздоры прекратить.

Трезубец громко высморкался в мятый платок.

– Мы у себя уже прекратили. У нас просто: сказали – закон! Но двадцать лимонов пока в воздухе висят! И заложника Шаман оставил!

Черномор задумался. Еще полгода назад Шаман выполнил бы его указание. Сейчас он не был в этом уверен. Но терять лицо перед донецкими ворами он не мог.

Придвинув телефон, Черномор набрал номер.

Шаман находился в кабинете над рынком. Напротив окна возвышалась громада собора, ярко сверкали под солнцем золоченые купола. Внизу толклись тысячи покупателей – временных подданных его царства, сотни постоянных обделывали свои делишки, набивая карманы деньгами, из которых он обязательно получит долю. Но сейчас он не смотрел в окно, не обращал внимания на натужно гудящий человеческий муравейник.

Он рассматривал большой, пахнущий типографской краской плакат с собственным портретом и биографией кандидата в Законодательное собрание области Воронцова И.П.

– Теперь лучше, – наконец сказал Шаман, и державший плакат юрисконсульт рынка Хасьянов, он же руководитель инициативной группы по выдвижению кандидата, с облегчением перевел дух.