Текст книги "Простая услуга"

16
Блог Стефани
Черновик поста (не опубликован)

Призрак Эмили преследует Шона, из его дома он перебрался в мой. Эмили здесь везде, она смотрит и слушает. Она знает, когда мы встречаемся за завтраком в закусочной, проведя ночь каждый у себя дома.

Мы сосредоточены на Ники. Этого хотела бы Эмили, хотя вы могли бы спросить: если кто-то настолько печется о своем ребенке, то зачем, приняв горсть таблеток, запивает их спиртным и отправляется поплавать в озере?

17
Блог Стефани
Ежедневное горе

Майлз знал, что Ники и его папа собрались развеять прах мамы Ники. Ники, кажется, ничего не понял, зато понял Майлз. Может быть, потому что у него уже был опыт столкновения со смертью. Он сказал, что мы с ним на нашем заднем дворе должны устроить минуту молчания, когда Ники и его папа будут отпускать дух мамы Ники в рощу.

Мы с Майлзом долго стояли, склонив головы и закрыв глаза. Я нагнулась к Майлзу, чтобы мы смогли обняться.

Все мамы знают, как это странно – когда наши дети растут. Еще вчера Майлз был грудным малышом у меня на руках. Сейчас он все еще ребенок. Но он уже маленький мужчина, на которого я могу опереться. Я никогда не стану возлагать на него подобное бремя, но он – моя маленькая скала. У нас есть опыт разделенного горя. Мы выучили, что горе проходит. Может быть, Майлз говорил Ники об этом, может быть, это сделало их дружбу крепче.

Несколько месяцев после гибели мужа и брата я плакала каждый день. Иногда я плакала весь день напролет. Помню, как смотрела на прохожих и думала: вот, они страдают, а я этого не вижу, так же, как они не осознают, в какой агонии корчусь я. Если бы изобрели такую разновидность люминола – средства, при помощи которого в детективах обнаруживают следы крови, – чтобы обнаружить следы горя, половина прохожих на улице светились бы, как рождественские елки.

Я не помню, когда постоянное горевание пошло на спад. Но оно пошло на спад. Я не помню, как пережила свой первый день без слез. Не помню первого утра, когда проснулась без желания тут же заснуть снова. Забывание милосердно.

Мне не хватает моих мужа и брата, а теперь – и моей лучшей подруги. Иногда боль так остра, что я сама слышу свои стоны. Я слышу себя и думаю, что, может быть, сейчас кто-нибудь еще озвучивает сердечную боль. Но я больше не боюсь, что не смогу пережить эту боль.

У меня есть Майлз, и он всё для меня. Я научилась отставлять себя в сторону и жить для своего сына. Но это не означает, что я забыла или не помню каждую секунду того дня, когда погибли мои муж и брат. Каждая минута того дня отпечаталась у меня в мозгу.

Мои муж и брат недолюбливали друг друга, хоть и делали вид, что это не так. Они оба были гордыми, порядочными и добрыми, и им обоим было важно сохранять видимость хороших отношений. Но это оказалось невозможно. Оба были альфа-самцами: Крис – в стиле уличного мачо, Дэвис – с упорством человека из старинной привилегированной семьи.

Когда мы жили в городе, у Дэвиса был заказ на ремонт в Форт-Грин; субподрядчиком он нанял Криса, который стал строителем. Напряжение между ними несколько ослабло, когда мы с Дэвисом переехали в Коннектикут и они с Крисом перестали работать вместе. Моему брату предстояло приезжать раз в месяц или около того. Майлз обожал своего дядю. У Криса и Майлза были особые имена друг для друга, и нам с Дэвисом их знать не полагалось.

Жаль, что Дэвис и Крис не нашли общего языка. У них было гораздо больше общего, чем казалось на первый взгляд. Оба любили бокс и бейсбол. Много знали о машинах. Оба заботились обо мне, хотя в этом и заключалась бо́льшая часть проблемы.

Однажды после обеда, летом, мы все вместе сидели на передней веранде нашего дома в Коннектикуте и пили лимонад. Эффектная винтажная машина ехала по дороге.

Дэвис сказал, что это “гудзон” такого-то года, а Крис сказал – нет, это “паккард” другого года. Оба были свято уверены в своей правоте, дискуссия стала горячей. В конце концов мои парни заключили пари. Они собирались устроить барбекю. Оба с ума сходили по грилю, хотя ни тот, ни другой не ориентировались в кухне или возле духовки.

– Ладно, – сказал Дэвис, – идет. Давай посмотрим в энциклопедии винтажных автомобилей. А потом поедем в мясной магазин. Проигравший заплатит за ребрышки и стейки. Если мы оба ошиблись, то расходы поровну.

– Договорились, – согласился Крис. – Я думаю – “портерхауз”. Вот насколько я уверен.

– Принеси папину книжку, дружище, – попросил Дэвис Майлза.

Я терпеть не могла, когда он называл нашего сына “дружище”. Крис вызвался пойти с Майлзом – тот был слишком мал, чтобы тащить тяжелый том. Его папа подшучивал над ним, поднимет ли он книжку.

Все трое моих парней склонились над книгой, ища загадочную машину. Майлз так взбудоражился! Можно было подумать, что он умеет читать, хотя ему было всего два года. Наконец Крис объявил:

– Ага! Ну вот!

Крис оказался прав. Дэвис – нет.

– Ты выиграл, чувак. С меня стейки, – сказал мой муж. – Давай купим что-нибудь особенное.

Он поцеловал меня, такое обычное прикосновение, и пошел за ключами.

Неужели это были последние слова, которые я от него услышала? С меня стейки? Давай купим что-нибудь особенное?

Дэвис сел за руль “камаро” шестьдесят шестого года, которую водил шутки ради летом. Крис сидел рядом с ним на пассажирском сиденье.

Знаю, какие последние слова они услышали от меня. Именно эти слова я всегда говорила, когда члены моей семьи куда-нибудь ехали. Я не могла не сказать эти слова тем, кто уезжал: “Люблю вас. Осторожнее за рулем”.

По сей день я, едва проснувшись, благодарю Господа за то, что решительно воспротивилась тому, чтобы Майлз ехал с ними. Ему хотелось побыть большим мальчиком, хотелось прокатиться с папой и дядей. Но малышу надо было поспать, если он собирался протянуть до ужина. И я подумала, что ребятам будет веселее, если им не придется хлопотать с ребенком, пристегивать и отстегивать его с детского кресла, если они обойдутся без тех развлечений, которым я предавалась всю неделю.

Позже полицейские скажут, что грузовик несся по шоссе номер двести восемь слишком близко к их полосе. Дэвис резко взял в сторону, чтобы разъехаться с ним, потерял управление, и они врезались в дерево. Лобовое столкновение.

Вот так вдруг.

Дорожите каждым моментом, который вы проводите с любимыми. Потому что мы никогда не знаем, что случится через несколько мгновений.

Я сейчас опустила глаза и увидела слезы на клавиатуре. Кажется, процесс выздоровления идет не так быстро, как я думала. Как мне хотелось думать.

Спасибо, милые мамы, что слушаете и отвечаете.

С любовью,

Стефани

18
Стефани

На самом деле случилось совсем не это. Точнее, не совсем это. Мои муж с братом ехали на машине. Они собирались купить кое-что для барбекю. Машина врезалась в дерево, и оба погибли на месте. Рассказ был о том, что случилось, но не о том, как это случилось.

Они не недолюбливали друг друга. Они друг друга ненавидели. Они всегда ненавидели друг друга.

Трудно представить себе двух людей, которые отличались бы друг от друга больше, чем мои муж и брат. Крис был приземленным, а Дэвис витал в облаках. У них было настолько разное чувство юмора, что Крис мог сказать что-то, что он считал шуткой, а Дэвис воспринимал это как оскорбление – и наоборот. Без меня, связующего звена, они бы и пяти минут не провели в одной комнате. У них было только одно общее: я. И Майлз, полагаю. Преданный отец. Души не чающий в племяннике дядька.

Вечно вспыхивали ссоры – отвратительные, мелочные. Не помню, с чего все началось в тот день. Они часто спорили по поводу марки, года и модели какой-нибудь винтажной машины, которую видели. Может быть, причиной этой ссоры стала машина. Едва ли это имело значение. Эти двое разогревались от нуля до шестидесяти за десять секунд. Быстрее, чем “мазерати”.

Было громко, отвратительно. Быстро. Оба вытряхнули все старье. Один обвинял второго в том, что считает себя всезнающим, второй обозвал первого мошенником. Один сказал, что ему до смерти надоело дерьмо второго, второй ответил… Не знаю. Они ссорились как братья, хотя на самом деле были зятем и шурином. Если бы Каин и Авель были связаны через жену, а не кровно, все могло бы получиться еще хуже, хотя куда уж хуже.

Так продолжалось долго, и я точно знала, что будет дальше. Например, один из них гордо удалится, после чего наступит несколько минут тишины. Потом другой последует за ним, словно им надо договорить до конца. И они начнут кричать снова. А еще могло быть так тихо, что я ощущала напряжение по всему дому. От этого мне хотелось вопить.

Майлз слышал каждое слово. Не думаю, что он много понял. Но он уловил интонацию. Его папа и его дядя сошли с ума. Майлз расплакался.

Я написала в блоге, что двое парней решили купить мяса для барбекю. Но опять-таки это не вполне правда. Это я предложила им съездить в мясную лавку. Никогда себе этого не прощу, всю оставшуюся жизнь. Я сказала:

– Почему бы вам не прокатиться? Остыньте. Съездите в “Смокхауз”, купите что-нибудь вкусное к ужину.

“Смокхауз”! Парни встрепенулись.

“Смокхауз” мы просто обожали. Старомодная немецкая мясная лавка. Там делали собственные колбаски, и там было лучшее мясо. Приветливые молодые немки-блондинки ждут вас и независимо от того, что вы закажете, говорят “прошу!”. Мы с Дэвисом обожали это место. Даже когда я пыталась свести мясоедение на нет, я срывалась, ехала туда и покупала горячий домашний сэндвич с ливерной колбасой на большой мягкой булочке.

Выступать посредником в попытке привести мужа и брата к согласию было все равно что разнимать дерущихся собак. После излитых друг на друга потоков матерщины и сердитого рычания Дэвис и Крис в конце концов успокоились (как всегда бывало), и до рукоприкладства не дошло. Они никогда не дрались. Но двое мужчин, которых я любила больше всего на свете, не выносили друг друга, и их не заботило чужое мнение. Они хотели, чтобы я все знала. Они не хотели, чтобы я об этом забывала.

Оба обрадовались возможности выбраться из дома, даже в обществе друг друга. Для обоих это была безопасная, простая возможность закончить ссору, сохранив лицо.

Дэвис схватил ключи и торопливо чмокнул меня на прощанье.

– Осторожнее за рулем, – сказала я. – Люблю вас.

– До скорого, – сказал брат.

Они все не возвращались. Не возвращались. И не возвращались. Где они? Они не отвечали на мои сообщения и звонки. Может, заехали выпить? Майлз поспал, проснулся в дурном настроении. Голодный. Где его папа, где дядя? Где ужин?

Когда на пороге появился полицейский, моей первой мыслью было, что муж с братом поехали в город, там ссора началась по новой, и их арестовали. Как нам с Майлзом вызволить их из тюрьмы?

Мне понадобилась целая вечность, чтобы понять, что говорит коп.

Полицейскому, вероятно, было не в новинку иметь дело с людьми в состоянии шока, но он все же странно посмотрел на меня, когда я сказала:

– В машине было мясо? Они хоть заехали в “Смокхауз”?

– Мясо?

Именно в ту минуту я и стала вегетарианкой.

Коп спросил, есть ли кто-нибудь – член семьи, близкий друг, – кому я могу позвонить. Офицер Такая-то или Сякая-то (не помню имени) может побыть со мной, пока не приедет кто-нибудь из родни. Он указал на машину на подъездной дорожке. В машине на пассажирском сиденье сидела женщина в полицейской фуражке.

Я держала на руках Майлза, тот начал плакать. Офицер с жалостью взглянул на него. Бедный пацан, только что потерял папу. Я сказала:

– Нет, спасибо, поезжайте. Все в порядке. Я позвоню своей матери.

Ничто не было в порядке, и моя мать пять лет как умерла. Мне просто хотелось, чтобы они убрались из моего дома.

То, что именно я отправила ребят за мясом для барбекю, было бы слишком для кого угодно, чтобы жить с этим – и оставаться в своем уме.

После отбытия полицейских я долго пыталась успокоить Майлза, который плакал до икоты, хоть и не понимал, что произошло. Я была так занята с ним, что мне некогда было сходить в туалет. Мамы маленьких детей учатся откладывать или игнорировать свои базовые потребности.

Мы с Майлзом легли в мою кровать. Майлз задремал, и я выскользнула в ванную, оставив дверь открытой, чтобы услышать, если он проснется.

К зеркалу в ванной был приклеен пластырями лист бумаги. Пластыри сидели вкривь и вкось, и все выглядело каким-то психозом. Примерно так серийные убийцы из криминальных передач декорируют свои логова.

Это был почерк Дэвиса – за исключением того, что Дэвис обычно писал, как и все, что он делал, аккуратно и опрятно. А эту записку Дэвис мог бы написать, если бы принял наркотики. Торопливо. Не заботясь. Зло. Небрежно. Мне пришлось прочитать ее несколько раз – не только потому, что ее трудно было расшифровать, но и потому, что я все еще пребывала в состоянии шока.

Записка гласила: “Меня тошнит от всего этого вранья”.

На раковине была фотография: мы с Крисом болтаем на заднем дворе. Улыбаемся. Дэвис согнул фотографию посредине, и неровный разрыв отделил меня от моего единокровного брата.

Я поняла, что это записка самоубийцы или что кто-нибудь может истолковать ее именно так. Я сожгла записку в кухонной раковине. Я не хотела, чтобы кто-нибудь думал, что Дэвис покончил с собой. С практической точки зрения, нам надо было решить вопрос со страховкой. От него зависело, как мы с Майлзом отныне будем жить. Майлзу не нужно знать. Маме Дэвиса не нужно знать. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, мне это было не нужно.

Видимо, на какой-то миг я вырубилась. Следующее, что я помню, – это что я сижу на полу в ванной. И ударилась головой о край раковины.

Прижимая тряпку ко лбу, чтобы остановить кровь, я услышала, как Майлз плачет в спальне. Увидев меня с окровавленным лицом, он зашелся в крике.

Я подумала: плачь, мой дорогой мальчик, плачь. У тебя есть повод бояться.

Твоя мать – чудовище.

19
Стефани

Я понимала, что имел в виду Дэвис. Понимала, что он имел в виду, говоря о вранье.

Мы с Крисом любили друг друга с того самого дня, как он вошел в дом моей матери. Не было минуты, когда мы не знали бы, что делаем что-то неправильное, и не было минуты, когда мы не думали бы, что наша любовная связь предопределена судьбой. Или когда мы по-настоящему верили бы, что она приближается к концу. Мы клялись, обещали друг другу остановиться. Потом Крис звонил или заезжал, и все начиналось сначала.

Когда я поступила в колледж, Крис покинул Мэдисон и снял квартирку недалеко от моего общежития. Он был плотник, и плотник хороший, так что без труда мог найти работу где угодно. После занятий я отправлялась к нему и ждала, когда он вернется домой. Мы проводили остаток дня и ранний вечер в его постели – просто матрас на полу холодной комнаты; зимнее солнце Новой Англии садилось рано, и свет становился сначала угольно-черным, потом синим. Мы были счастливы вместе, обнаженная кожа на обнаженной коже. Мы были друг для друга и наркотиком, и дилерами.

Кто-нибудь спросит, почему мы не могли расстаться и вести себя благопристойно, почему не могли покончить с этим и двигаться дальше. Им я могу ответить лишь, что с ними, значит, никогда не происходило ничего подобного. Наша связь длилась – с перерывами – многие годы. Совершенное безумие. Была пара месяцев, когда я возбуждалась, только поглядев на свадебное фото мамы и папы. Насколько это ненормально? Избавят от этого в какой-нибудь группе “12 шагов”? Может, есть такая группа – для переживших все, что случилось в моей жизни. А не что мне надо было бы сделать.

Мы с Крисом были согласны: это неправильно. Нездорово. Мы делаем плохо людям, делаем плохо самим себе. Мы обрывали нашу связь – и держались, сколько могли.

Когда я встретила Дэвиса, у нас с Крисом как раз длился период, когда мы по-настоящему сдерживали наше обещание. Дэвис был приятный парень – пока не начнешь противоречить ему насчет цвета краски или куда поставить диван. Каким надежным, благоразумным и великодушным он был! Он заботился о планете, о будущем. Он хотел семью, дом. Он был таким горячим, таким искренним. Казалось, Дэвис жил в ярком сияющем мире, где люди совершают правильные поступки и не занимаются любовью со своими сводными братьями.

Я даже могла представить себе – почти представить, – как Дэвис прощает меня, если я расскажу ему правду о Крисе. Если предположить, что наша связь закончилась. Но я не рассказала Дэвису. И связь не закончилась.

Было бы подозрительно не познакомить его со сводным братом. И Дэвис знал историю – часть истории – о том, как мы с мамой узнали про папину другую семью.

* * *

Я решила, что их первая встреча должна произойти в общественном месте; это всегда рекомендуют, если есть опасение, что возникнет конфликт. Не знаю, с чего я решила, что конфликт должен возникнуть. Весь конфликт был у меня в голове.

Мы отправились ужинать в старомодный итало-американский ресторан в Бруклине – Дэвис его любил, потому что там было аутентично. Там ничего не менялось со времен Христофора Колумба.

Крис привел подружку – высокую, светловолосую, как все женщины, с которыми он тогда встречался. Кажется, ее звали Челси. Эта девушка была моей полной противоположностью. Может, Крис хотел продемонстрировать мне, что покончил со мной. Но он был таким отстраненным и холодным с этой девочкой, что не обманул меня. Я знала, как Крис ведет себя, когда он на взводе. Когда ему не все равно. Я не ревновала ни единой секунды, хотя ему хотелось, чтобы я ревновала.

Дэвис был не из тех, кто способен вообразить, что его жена, женщина, которую он, по его мнению, знал и любил, сношается со своим сводным братом. И ничто в тот вечер не возбудило ничьих подозрений. Мы с Крисом наловчились шифроваться.

И все-таки Крис и Дэвис вступили в идиотский спор о – ну и ну! – о Фрэнке Ллойде Райте. Дэвис разливался насчет того, каким гением был Райт. Крис сказал:

– Конечно, гений. Но настоящий гений заботится о том, чтобы у его клиентов не протекала крыша. А Райт говорил им – поставьте под протечку ведро или передвиньте мебель.

Насчет этого я с Крисом была согласна. Представляю, на что похожа жизнь в великолепном доме с протекающей крышей. Но брать сторону брата и противостоять своему мужу было бы неразумно.

Каким легким мог бы стать дружеский разговор на общую для них тему! Оба знали о Райте, у обоих были стойкие убеждения на его счет. Оба разбирались в архитектуре и строительстве, хоть и под разными углами.

Я поискала взглядом официанта. Еще вина! И где, черт возьми, наша паста?

Наконец Крис сказал:

– Что, если мы согласимся не соглашаться?

– Великолепно! – Я бросила благодарный взгляд на брата.

Позже, дома, Дэвис сказал:

– Если бы он не был твой брат, я сказал бы, что он просто засранец.

– Он мой брат, – ответила я. – Так что фильтруй базар.

Мы рассмеялись, и я подумала: я избежала аварии. На этот раз.

Однажды ночью, когда Дэвис был в Техасе, инспектировал место для будущего музея, за право проектировать который боролся его офис, явился Крис – без приглашения. Клянусь, я ему не звонила, так что это было что-то вроде шестого чувства: интуиция подсказала ему, что я одна.

Крис вошел в дом. Мы посмотрели друг на друга. Он обнял меня в знак приветствия. Объятие перешло в поцелуй. И снова все началось.

Моя интрижка с Крисом закончилась, когда мы с Дэвисом забеременели Майлзом, и мы снова взялись за старое лишь однажды (и ненадолго) после рождения Майлза. Я не хотела, чтобы моего драгоценного сына воспитывал участник инцестуозного адюльтера. Я.

* * *

Дэвис спросил меня о Крисе напрямую лишь однажды, незадолго до гибели. Это произошло после вечеринки с барбекю на заднем дворе, которую мы устроили для его сослуживцев.

Я спросила, могу ли я позвать Криса, чтобы и мне было с кем поговорить. Наши гости будут беседовать в основном о дизайне и обсуждать офисные сплетни, будут задавать вопросы, чтобы продемонстрировать: они признают, что это я приготовила картофельный салат и купила хот-доги. И родила ребенка босса. Не то чтобы кто-то из них действительно интересовался Майлзом или мной. Все вертелось вокруг Дэвиса: гений, звезда.

– Конечно, почему нет? Позови Криса, – согласился Дэвис.

Наверное, решил, что это лучше, чем выслушивать потом мои жалобы на то, что меня все игнорировали. Рискованно было звать Криса сюда. Но я уже давно его не видела и знала, что не заскучаю, если мы просто будем переглядываться через двор.

В первый же час вечеринки я заметила, что Дэвис смотрит на меня. Вероятно, он заметил, что я здесь лишь наполовину, а наполовину где-то еще – пока не появился Крис.

Я стояла у стола с угощением. Крис подошел ко мне сзади. Я обернулась – а он там. Моя радость видеть его была больше, чем сестринская. Все казалось таким очевидным. Я взглянула на Дэвиса и поняла, что он тоже это видел.

Тем вечером Дэвис сказал:

– Стефани, я хочу тебя кое о чем спросить. Может быть, это прозвучит очень странно, но… есть ли что-то… необычное в твоих отношениях с Крисом? Может, я параноик, но иногда у меня такое чувство, что вы, ребята, немного… слишком близки. Это сбивает меня с толку. У вас такая тесная связь, вы почти как любовники.

Я сидела перед зеркалом в спальне, причесывалась. Я сделала вид, что уронила что-то на пол, чтобы не встречаться с собой глазами.

– А я-то думала, что в нашем браке параноик я, – сказала я. – Потому что это смешно. Мы просто близки. Может быть, потому, что мы брат и сестра, которым не случилось провести детство вместе. Мы наверстываем упущенное время.

Дэвис знал, что я лгу. Он знал это, как люди знают и не знают что-то, чего не хотят знать о любимых. Но тем не менее он знал.

У нас было несколько обеденных тарелок – белые с зеленоватой каемкой, – которые Дэвис обожал. Он кропотливо отбирал их, одну за одной, из коробки с глиняной посудой в магазине на Нижнем Бродвее.

Той ночью, когда я отказалась признать, что мои отношения с Крисом выходят за рамки обычной семейной привязанности, Дэвис пошел на кухню. Я услышала, как что-то разбилось, потом еще раз. Прибежав на кухню, я обнаружила, что Дэвис швырнул несколько тарелок о стену.

– Что это значит? – спросила я.

– Не знаю, – ответил он. – Может быть, это я просто наверстываю упущенное время.

Это было на него не похоже. Больше в его характере было то, что он сделал потом: извинился и убрал осколки пылесосом.

Я думала, то, у меня есть Майлз, что у нас с Дэвисом есть Майлз, все изменит. Я думала, это заставит нас с Крисом образумиться. Но это только увело нас еще глубже в подполье, где воздух был еще более спертым, душным и жарким.

* * *

В день, когда они погибли, стояла удушающая летняя жара. Я была на заднем дворе у бассейна, Майлз плескался в лягушатнике рядом со мной, а Дэвис сидел поодаль, под зонтиком. У него была светлая кожа, и он быстро обгорал в отличие от нас с братом.

Далеко за полдень я услышала, как перед домом останавливается фургон Криса. Я уставилась на Майлза, чтобы не посмотреть на Криса, – услышала, что он идет по дорожке. Я не могла взглянуть на Дэвиса. Он понял бы все по моему лицу.

Мы только торопливо обнялись и поцеловали друг друга. Дэвис не спускал с нас глаз.

Он знал. И я знала, что он знал.

Я закрыла глаза, чтобы мой муж не прочел в них вожделения. Вышла, чтобы принести Крису пива. Потом мы все втроем сели в кружок и стали смотреть на Майлза, который отправлял пластмассовую обезьяну в плавание на оранжевой пластмассовой лодке.

В день, когда они погибли, после спора, когда эти двое мужчин сели в машину, я, помню, думала: что дальше? Грузовик, ехавший прямо на них, и дерево, в которое они врезались, ответили на мой вопрос за меня.

Дэвиса похоронили в Нью-Гемпшире, на сельском кладбище недалеко от дома – родового гнезда. Я оставила Майлза с домработницей его бабушки, чтобы он не видел, как отца в саване опускают в землю. Я не знала, что Дэвис завещал устроить ему зеленое погребение и что он оставил все (включая будущий доход от своей дизайнерской продукции) мне.

На похоронах было много народу. Приехали все манхэттенские сослуживцы Дэвиса и кое-кто из клиентов, живших в домах, которые он проектировал или перестраивал: чужаки, которые работали с ним и привыкли им восхищаться. Плюс у Дэвиса оказалась куча родственников по всей Новой Англии: тетушки, дядюшки, кузены, которых я никогда не видела. Весь клан собрался для последнего “прости”, и некоторые видели меня в первый и последний раз.

На поминках мать Дэвиса подала холодные закуски и круг твердого сыра, от которого никто не смог отрубить ни кусочка. Крекеры и морковные палочки. Кофе. Чай. Все. Я подумала: неужели есть в мире люди, которые не знают, что в день, подобный этому, человеку нужно выпить как никогда? Это многое объясняло в Дэвисе, но мне уже ни к чему было понимание того, как сформировала моего мужа среда, в которой он вырос. Поздно было думать об этом.

На следующий день я оставила Майлза с его бабушкой и улетела в Мэдисон, на похороны Криса. Я была ближайшая родственница. Никто не помог мне составить хоть какое-то представление, что мне следует делать, но я была в таком оцепенении, что делала все на автомате. Я предположила, что Крис (который не оставил завещания) хотел быть похороненным рядом с матерью. Чтобы вычислить ее могилу, понадобилось небольшое расследование, но это, слава богу, немного отвлекло меня от происходящего.

Похороны Криса радикально отличались от похорон Дэвиса. Никаких родственников, кроме меня. Ни теток, ни дядьев, ни кузенов. Зато у Криса оказалось множество друзей. Кое-кто из них запостил в фейсбуке некролог из мэдисонской газеты. Мне показалось, что на кладбище собралась добрая половина одноклассников Криса.

Они все любили его, и для всех (кроме одного парня по имени Фрэнк, который работал с Крисом на строительстве и напомнил мне его, немного) стало сюрпризом, что у Криса была сестра. Они считали его единственным ребенком, думали, что его мама была матерью-одиночкой. Которой она в каком-то смысле и была. Но они радовались знакомству со мной. Сожалели, что это происходит в таких грустных обстоятельствах. Соболезновали моей потере. Знали бы они, что я потеряла!

Там была одна женщина – бывшая подружка Криса, – которая все смотрела на меня не отрываясь, непонятным, до крайности странным образом. Удивительно, но она немного походила на меня. Типаж Криса.

Я была уверена, что бывшая подружка Криса что-то знает или подозревает… о… обо мне и моем брате. Но преступник всегда думает, что кто-то знает его секрет.

Никто из них, кажется, не знал, и я не видела причин говорить им, что мой муж погиб в той же аварии, что и Крис. Я сделала вид, что, когда машина врезалась в дерево, в ней был только Крис. Так казалось проще: меньше объяснений, меньше ненужной жалости. Жалости с меня было уже довольно.

После похорон мы отправились в местный бар. Каждый заплатил за выпивку по кругу и произнес слезливый тост в память о Крисе. Все напились до визга. Я приклеилась к приятелю Криса Фрэнку, меня зацепили жесты и фразы, напомнившие мне о брате. В конце концов мы остались в баре одни.

В ту ночь я сделала то, за что мне глубоко стыдно. Я сказала Фрэнку, что слишком пьяна, чтобы сесть за руль и ехать в мотель, и это было правдой. Но я пригласила его к себе в номер, где, как я сказала, имелся мини-бар. Мы могли бы опрокинуть по стаканчику на ночь. Я знала, что это неправда. Мотель был слишком дешевым, чтобы предлагать мини-бары.

Едва за Фрэнком закрылась дверь, как я полезла целоваться. Фрэнк понимал, что я не в своем уме, – он был порядочный парень. Он все время повторял: “Ты уверена, что хочешь этого?” Думаю, он понимал, что это все по поводу Криса, а не по поводу секса – или по поводу него. Может быть, он чувствовал, что его в известном смысле используют – что, как мы думаем, происходит только с женщинами.

Мы улеглись на кровать. Фрэнк задрал на мне свитер, оттянул лифчик в сторону и занялся моими сосками.

– Прости, я на минутку, – сказала я. Пошла в ванную, и там меня дичайше вырвало.

Фрэнк не обиделся, он даже не расстроился. Мы оба горевали по Крису. Он дождался, пока я вернусь в постель, и укрыл одеялом. Дал мне номер своего мобильного и сказал, чтобы я звонила, если он мне понадобится. Или если я захочу позвонить. Мы оба знали, что я не позвоню никогда.

Я проснулась с раскалывающейся от боли головой и с глубочайшей ненавистью к себе, ненавистью гораздо более жгучей, чем головная боль. Перед похоронами Криса, как оказалось, я бессознательно сняла обручальное кольцо и сунула в кошелек.

Я сварила кофе в убогой кофеварке, имевшейся в номере; вода из-под крана отдавала хлоркой. Выпила обе чашки. Потом сварила декаф и тоже выпила. А потом меня снова вырвало.

Я вызвала такси и каким-то образом умудрилась отыскать бар, на парковке которого все еще стояла моя арендованная машина. Я села в нее и поехала в аэропорт Мэдисона.

Никогда я не была так уверена, что самолет потерпит крушение. Я точно знала, что никогда больше не увижу Майлза, и это будет мне наказанием за то, что я сделала прошлой ночью, – наказанием за то, что я делала все эти ночи и дни с Крисом. Я больше не знала, во что верю. Но в тот день я молилась, сидя во взлетающем самолете.

Пожалуйста, пусть я останусь жива, чтобы видеть сына и чтобы никогда больше не делать ничего подобного. Я буду существовать только ради Майлза. Я зарекусь иметь дело с мужчинами. Я никогда больше не пойду на рискованный недолжный секс с неправильными людьми. Единственное счастье, которое будет иметь для меня значение, – это счастье Майлза. Я брошу все остальное. Только дай мне добраться до дома.

Я захватила Майлза из дома его бабушки в Нью-Гемпшире. Он заверещал от радости, увидев меня, а я обняла его так крепко, что он взвизгнул. Все дорогу до нашего дома в Коннектикуте он не спал в своем кресле; оперируя несколькими известными ему словами, он пытался рассказать мне (я думаю), что бабушка водила его посмотреть на пони.

Я была так рада остаться живой, что лишь войдя в свой дом, вспомнила: Криса и Дэвида больше нет.

* * *

Я сдержала свое обещание. Никаких мужчин. Никаких опасных связей. Все ради Майлза.

До тех пор, пока не пропала Эмили и в моей жизни не появился Шон.

Может быть, потеря выбила меня из колеи. Может, горе выпустило на свободу демонов, которые иначе так и сидели бы глубоко внутри меня.