Текст книги "Простая услуга"

10
Блог Стефани
(Ссылка на пост)
Дружба на всю жизнь

Что не дает нам, мамам, дружить по-настоящему? Мы негодуем на других мам, мы готовы до бесконечности говорить о наших детях, словно у нас больше нет своих собственных потребностей, надежд или желаний. Может, другие матери загоняют нас в чувство вины, если мы думаем еще о чем-то, кроме наших детей? Или мы соревнуемся с другими мамами? Как можно дружить с женщиной, которая рассказывает, что ее девятимесячный малыш ходит – а твой десятимесячный еще не начал ползать?

Скажу откровенно: сидя дома и заботясь о сыне, я чувствовала себя ужасно одинокой. Раньше мы жили в большом городе. У меня была работа в женском журнале, я писала материалы о модных веяниях в мебели и декоре. Советы по домоводству и как сэкономить время и силы, секреты хранения всего, удаление пятен – всякое такое. Теперь, когда я сама вела домашнее хозяйство, я не могла припомнить ни одного полезного совета.

Мой муж утверждал, что большой город – не место для маленького ребенка. Дэвису пришлось долго убеждать меня, но в конце концов я согласилась с его точкой зрения. Я думала, жить в пригороде – а по сути, в деревне – будет здорово, и так оно и оказалось. Мой муж влюбился в наш дом с первого взгляда, хотя я не видела возможностей этого места – сначала. Но меня снова переубедили, и теперь я люблю этот дом больше, чем могу выразить словами.

Сразу после переезда у меня началось сумасшедшее время. Я забыла, кто я такая. Единственное, о чем я пеклась, – это быть суперженой и супермамой. Я жила в кошмаре родом из пятидесятых годов. Малышу я готовила еду только своими руками. Я готовила тщательно продуманные ужины мужу – а он слишком уставал после работы, чтобы их есть, или уже бывал сыт, потому что славно пообедал, пока я перекусывала остатками вчерашнего ужина. И хотя я старалась быть понимающей и терпеливой, мы ссорились.

Как только мой сын подрос, я записала его на всевозможные занятия и программы. Йога для малышей. Танцы для самых маленьких. Уроки плавания. Я делала это, чтобы он развивался, развлекался и знакомился с другими ребятами. А я сама хотела знакомиться с другими мамами, с неравнодушными женщинами, одержимыми теми же смешанными чувствами, что и я, с теми же проблемами, что и у меня, – и кому наградой было бы то же, что и мне.

Но я никак не могла сойтись с коннектикутскими мамашами. Они сплачивались и снова становились вредными девчонками, какими были в средней школе. Когда я пыталась завести разговор, они переглядывались и чуть ли не закатывали глаза. Смотрели на меня невежливо долго, а потом продолжали болтать друг с другом.

Поэтому я и начала вести этот блог – чтобы протянуть руку другим женщинам, ощущающим себя в изоляции, матерям, перегруженным требованиями материнства. Иным из вас может показаться странным, что мама, неспособная заводить друзей в реальном мире, начала вести блог, давать советы и делиться новостями с друзьями в мире виртуальном. Но ведение блога помогло мне осознать тот факт, что я не только мама – одинокая и без друзей.

Если ты вдова, то все – в том числе материнство – становится труднее. Мой муж умер. Когда я просыпаюсь утром, моя первая мысль – о нем, когда ложусь спать – о нем моя последняя мысль. Нет, не первая. Всегда бывает несколько благословенных секунд, когда я просыпаюсь и чувствую себя почти хорошо – а потом замечаю, что его сторона постели пуста.

Несколько месяцев после аварии я думала, что умру от горя. И может быть, сделала бы какую-нибудь глупость – как-нибудь необратимо навредила бы себе, – если бы мой маленький мальчик не бросил мне спасательный круг своей любви, удержав меня от гибели.

Мой брат тоже погиб, так что я и на него не могла опереться. И это было горе другого рода. Я стала экспертом по разным видам боли.

Моя мать ненамного пережила отца. И мне не хотелось повторить ее путь: умереть от разбитого сердца. Поговорить мне было не с кем. Мои городские друзья переключились на свою собственную жизнь, и иногда мне казалось, что они смотрят на меня свысока из-за того, что я вышла замуж, родила ребенка – опустилась и переехала в пригород.

Все в нашем городке знали про аварию, унесшую жизни моих мужа и брата. Я бы набрала пятьдесят фунтов, если бы съела все кастрюли и закрытые крышкой блюда, которые мне приносили сочувствующие, все пироги, которые оставляли у меня на крыльце. Однако через некоторое время проявилось нечто вроде обратного эффекта. Люди начали избегать меня, словно трагедия была заразна.

Я прошла через это. Ведение блога очень помогало, как и чудесные комментарии, которые я получала от мам из разных уголков страны, а потом и мира: умные, смелые, объединенные одной идеей женщины. Мне писали даже вдовы, и мы изливали друг другу души онлайн. Как только справлялись мамы в доинтернетовскую эпоху?

А потом, через несколько месяцев после того, как мой сын пошел в приготовительный класс, я встретила Э.

Шел мелкий дождь, была не по сезону теплая октябрьская пятница. Мы приехали забирать детей из школы. Я забыла зонтик и ждала под дождем – не то что другие мамы, которые не вылезут из машины, если решат, что облачко угрожает их салонной укладке. Э. кивнула мне, подзывая к себе – она стояла под дубом, ожидая своего сына. У нее был огромный зонтик, которого оказалось больше чем достаточно, чтобы мы обе не вымокли. Это был особенный зонтик – прозрачный пластик поверх слоя какой-то жидкости, в которой плавали счастливые мультяшные уточки.

Я и раньше видела ее стоящей под дубом. Я заметила ее потому, что она всегда выглядела более естественной и реальной, чем ожидаешь от дорого одетой женщины.

Она сказала, что ее зовут Э., а потом сказала, что она мама Н. Ее сын учится вместе с моим, они приятели. Так что мы сразу оказались заодно. Мальчики постарались.

В отличие от мамаш с бегающими глазами Э. смотрела прямо на меня. И я почувствовала, что она видит меня. Я сказала:

– Может, мне стоит написать в блоге о том, что я вечно забываю взять зонтик.

Видно было, что ее заинтересовало, что я веду блог. Она ответила:

– Возьмите вот этот. Держите. Это эксклюзив. Пилотная модель. Мой босс заказал его в филиале компании, потом ему не понравилось, и он отменил заказ.

– Не могу, – сказала я, – тем более если это единственный экземпляр.

– Прошу вас, возьмите. Слушайте… вы не заняты? Может, поедем ко мне? Это совсем близко. Мальчики могут поиграть. Я сварю им горячий шоколад. А мы выпьем по бокалу вина. Моего мужа не будет дома еще пару часов.

Я на своей машине последовала за Э. к ее дому: несколько миль от школы. Дом Э. выглядел как журнальная картинка, хотя был гораздо более стильным и элегантным, чем дома из журнала, в котором я работала. Большой старый георгианский особняк, величественный, полный отлично отреставрированной мебели середины века. На стенах висели рисунки и картины известных художников.

На каминной полке стояла фотография двух девочек-близняшек. Не буду говорить, кто автор, потому что не называю в этом блоге имен, известных всем и каждому. Мне показалось, что делать такой снимок центром гостиной – странный выбор. Но Э. гордилась фотографией; ее гостиная была на порядок интереснее всего, что я видела в нашем городке. Для дома, в котором живет маленький ребенок, это место было исключительно опрятным, почти как декорация. Мне стало легче, когда я заметила, что в комнате Ники такой же бардак, как и у моего сына.

Э. сказала, что ее уборщица М. отвечает за то, чтобы содержать дом в идеальном порядке. Э. сказала: не знаю, что бы я без нее делала.

Вещи, которые выбрала Э. для украшения своего дома, понравились бы моему мужу. Каждый нож, каждая вилка, каждый стакан, каждая подставка под тарелку и каждая салфетка были выбраны вдумчиво и тщательно. Я восхищаюсь такими людьми. Как они точно знают, что купить и как сделать свой дом совершенным. У нас такой выбор делал мой муж, я с радостью предоставила ему это. А моя мать надела бы пластиковые чехлы на кресла, если бы мы с папой не задразнили ее.

Мальчики ушли играть. Мы с Э. открыли бутылку вина и начали разговор, который продолжается по сей день.

Э. переехала сюда год назад. Ее муж британец, работает на Уолл-стрит. Они с мужем и сыном всегда жили в Верхнем Ист-Сайде. Э. не выносила других мамаш, дни совместных игр, постоянную гонку – у кого больше денег, у кого дороже одежда, кто провел отпуск на эксклюзивном лыжном курорте, а кто – на Карибских островах. Они с мужем надеялись, что жизнь в сельской местности будет не такой напряженной для них и более здоровой для их сына. И они были правы. Я думаю.

Когда Э. спросила, чем занимается мой муж, и увидела выражение моего лица, она сказала – до того, как я успела произнести хоть слово – о, прости! Она по моему лицу прочитала, что произошла какая-то трагедия, но она переехала сюда совсем недавно и не слышала об аварии. И я подумала, что вольна сама решать, когда, где и что я хочу сказать о катастрофе.

Я рассказала ей все только перед Днем благодарения. Мы с Э. смотрели, как ребята вырезают картонных индеек и наклеивают на них бумажные перья, и я рассказывала ей свою трагическую историю. Э. расплакалась над моей потерей – это были слезы сострадания и глубокой печали. Она сказала, что хотела бы пригласить меня на День благодарения, но они решили воспользоваться каникулами сына, чтобы навестить мать мужа в Англии.

– Ничего, – сказала я, – мы с Майлзом еще будем здесь, когда вы вернетесь.

С тех пор так и пошло. Я восхищалась Э. – тем, как много она работает, тем, что она сказочная мать и старается быть хорошей женой и хорошим другом – и тем, что она делает это изящно, чарующе неотразимо. И я знала, что она восхищается моим блогом. У меня не было друзей с начальной школы. Лишь у немногих – и какие же это счастливцы – есть дар дружбы, и оказалось, что у нас обеих он есть. Мы подхватываем друг за другом фразы и смеемся одним и тем же шуткам. Нам нравятся одни и те же фильмы с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Я читаю, или пытаюсь читать, ее любимые детективы – если они не слишком страшные. Вся моя жизнь, кажется, стала ярче. Я с большей терпимостью отношусь к себе и сыну, когда знаю, что смогу разделить ежедневные радости и горести с другим взрослым.

На первый взгляд мы очень разные. Э. стильная, с дорогой стрижкой. Я стригусь у чудесной молодой женщины в городке (раньше она работала в Нью-Йорке), но иногда между визитами в парикмахерскую проходит слишком много времени, и мои волосы выглядят так, будто я стригла их сама. Э. одевается в дизайнерские вещи, даже по выходным. Я, в свою очередь, заказываю вещи, в которых уютно – длинные юбки и туники – через интернет. Хотя под внешними различиями, на гораздо более глубоком уровне, мы с Э. очень похожи.

Естественно, она читает мой блог и не устает восхвалять меня за то, что и как я пишу. За смелость и щедрость делиться тем, какое захватывающее приключение – материнство. А я говорю ей вещи, каких не говорила даже своему мужу. Какое великолепное чувство: дать выход чему-то, что ты так долго держала в себе. Знать, что есть кто-то, кто поймет и не осудит.

Дружба с таким человеком, как Э., вернула мне веру в наши сверхвозможности: в способность мам быть по-настоящему вместе. Мы можем быть друзьями. Настоящими друзьями.

И я хочу посвятить этот блог своей лучшей подруге, Э.

Э., это тебе.

С любовью, Стефани

11
Стефани

Ставя ссылку на пост о том, как подружилась с Эмили, я старалась не перечитывать его. Но не смогла удержаться. И, как я и боялась, это чтение довело меня до слез.

Я вспомнила одну незначительную деталь, на которую я – тогда – не обратила внимания. Эмили говорила о зонтике, который она мне подарила – зонтике с уточками, который я сейчас убрала в сарай, потому что воспоминания о первых днях дружбы причиняют мне боль, – что он существует в единственном экземпляре. Но когда я в тот день приехала к ней, то заметила в передней стойку для зонтиков, в которой было с дюжину таких, с уточками. Стойка выглядела почти как произведение искусства. Конечно, тогда – когда мы только что познакомились, я не спросила у Эмили, что это значит. А потом я забыла об этих зонтиках. Но сейчас ломаю над ними голову. Может, я не поняла ее тогда, неверно услышала? Лгала ли Эмили насчет того зонтика? Но зачем лгать, если правда выяснится, как только я переступлю порог ее дома?

В любом случае зонтики – это последнее, что заботило меня. Читая пост, я чувствовала себя чудовищно виноватой. Потому что начинала испытывать чувства – уже начала – к мужу Эмили.

Бывает, ты почти уверена, что у тебя будет секс с таким-то мужчиной. Все вокруг отягощено желанием. Воздух вокруг становится густым, раскаленным, как жаркое марево летнего дня. Особенно если речь о мужчине, с которым, по множеству веских причин, секса не предполагается.

Может быть, проблема моего брака заключалась в том, что у нас с Дэвисом не было этого предвкушения, постепенного разжигания желания. Когда-нибудь я расскажу Майлзу, почему не надо заниматься сексом на первом свидании. Как это сделали его мама и папа. Хотя в подробности углубляться не стану.

Мое первое свидание с Дэвисом даже не было свиданием. Предполагалось, что это интервью. Мы встретились в кофейне в Трайбеке, возле студии Дэвиса. Его фирма называлась “Дэвис Кук Уорд”, по его имени, все три были его. Архитектурно-дизайнерская карьера Дэвиса складывалась исключительно удачно. Он проектировал дома для богатых и, шутки ради, доступную садовую мебель из вторичных материалов. О его деревянной мебели и собирался написать журнал, в котором я работала. Мы выпили кофе, потом пообедали, потом поехали к нему в лофт, где и остались до следующего утра, когда мне надо было возвращаться к себе в квартиру в Ист-Виллидж, чтобы переодеться и отправляться в офис.

Моя связь с Дэвисом была удобной. Забавной. Простой. У меня никогда не было ощущения, что я умру без него. Может быть, потому, что он был у меня сразу. Долгое, медленное, восхитительное ожидание закончилось, не начавшись.

А может быть, моя проблема была в безопасности этих отношений. Может быть, мне нужны были дрожь запретного, табу, напряжение от того, что я делаю что-то, чего делать нельзя.

* * *

Однажды вечером Шон приехал забрать Ники и остался на ужин. Пока мы ужинали, разразилась яростная гроза. Я предложила Шону провести ночь в гостевой комнате, чтобы не ехать домой в такую непогоду. И он согласился.

Мы с Шоном проговорили допоздна, пока глаза не начали слипаться. Мы обменялись тяжеловесными, хотя и целомудренными поцелуями в щеку. Он ушел в свою комнату, я в свою. Как только я легла, на меня напала бессонница. Думать о том, что Шон там, в темноте, в моем доме, было почти как секс. Я мастурбировала, думая о нем. И задавалась вопросом: а вдруг он тоже мастурбирует, думая обо мне?

Одна только мысль о том, что нас разделяет пара комнат, была как секс по телефону без телефона. Мне потребовалась вся отпущенная мне сила воли, чтобы не пойти в комнату к Шону. Я продолжала твердить себе, что ничего не будет, что я не из тех, кто спит с мужем пропавшей без вести лучшей подруги.

* * *

Я понимала: даже если все останется в тайне, мы будем чувствовать такую вину, что, как только увидим полицейских, они сразу все поймут и заподозрят, что мы виновны в чем-нибудь еще. Они могут даже заново открыть дело против Шона. Я сознавала, что это смешно, но тем не менее…

Но тем не менее желание разлито в воздухе. Все пропитано им, даже при том, что я знаю, что мы с Шоном оба думаем: лучшая подруга твоей жены, муж твоей лучшей подруги. Она любит нас, доверяет нам. Что мы за люди? Но то, что мы оба чувствуем так и понимаем, как относятся к нам другие, еще больше подогревает – и смущает.

Теперь Шон с Ники часто приезжают на ужин и остаются допоздна. Ники засыпает в детской, Шон несет его в машину и отвозит домой. Мы с Шоном подолгу пьем бренди и разговариваем; и несмотря на сексуальное напряжение или, может быть, благодаря ему, Шон начал открываться. Он рассказал мне о своем паршивом детстве, о матери-алкоголичке из высшего британского общества, которая вышла замуж за его отца, профессора колледжа (когда Шону было двенадцать, отец оставил их ради коллеги), и которая опустилась по всем пунктам, за исключением своих социальных амбиций и иллюзий насчет себя самой.

Я много говорю о Дэвисе и Майлзе. И не упоминаю о своем блоге. Интересно: я так хотела, чтобы Эмили уважала мой блог и восхищалась им, – и не хочу, чтобы Шон даже заглядывал в него. Я горжусь тем, что пишу. Но я уклонилась от темы. Кажется, я не хочу, чтобы Шон видел меня еще одной сверхделовой мамашей с ноутбуком. Он высмеивает матерей, которые демонстрируют такую отчасти агрессивную компетентность и всегда снаряжают своих малышей по последнему слову техники. Он зовет их “Мама-Кэп”. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня как еще на одну Маму-Кэп. Может быть, меня беспокоит, что он будет сравнивать меня – не в мою пользу – с Эмили и ее гламурно-модной карьерой.

Мы много говорим об Эмили. Шон рассказал, как они познакомились, что – как странно, думаю я теперь – никогда не всплывало, когда Эмили рассказывала о своей жизни. Обычно люди обмениваются такими историями в самом начале дружбы. Ее модный дом и его инвестиционная фирма вместе вели вечер в пользу организации, помогающей женщинам Африки получать чистую воду. Ужин проходил в Музее естественной истории, что – с цветами, свечами и декоративной подсветкой – было ужасно романтично.

Эмили представила человека, который представил человека, который представил ее босса, Денниса Найлона. И когда Шон увидел ее на подиуме, в простом, но впечатляющем черном вечернем платье, увидел – на гигантских экранах, развешанных по всему залу – слезы у нее на глазах, когда она говорила о благотворительности и тяжелой жизни женщин, ради помощи которым они собрались, то решил, там и тогда, что женится на ней.

Меня это впечатлило сильнейшим образом. Я знаю, как трогательны могут быть слезы Эмили. Я видела, как она плачет обо мне, о моем муже и моем брате. В изложении Шона история их встречи и своего ухаживания прозвучала как одна из тех красивых историй, которые я хотела бы рассказывать о своей собственной жизни, о своем браке.

Разговоры об Эмили помогают нам обоим. Они позволяют надеяться, что она все еще жива и ее найдут. А еще они ослабляют напряжение между нами, словно Эмили рядом и напоминает нам, что мы любим ее – а не друг друга.

Однажды вечером Шон сказал, что есть кое-что, чего я, возможно, не знаю об Эмили. Ее тайна. Я задержала дыхание, потому что все еще верила – хотя теперь уже было ясно, что я ошибалась, – что знаю о ней все. Или почти все.

Оказалось, что в детстве ее растлил родной дедушка. Ее родители так этого и не признали, что отчасти обусловило ее разлад с ними. Когда Эмили было двадцать, у нее (возможно, как результат) возникли проблемы с алкоголем, на фоне короткого романа с болеутоляющими и ксанаксом, и она провела месяц в реабилитационной клинике. Но с тех пор она не прикасалась к веществам.

Я была потрясена – не только тем, что поведал мне Шон, но и тем, что я об этом не знала. Не это ли она имела в виду, когда говорила о “безбашенных” днях, рассказывая о татуировке? Когда мы с ней делились своими секретами, эти травматичные моменты ни разу не всплыли. Я доверила ей тайны, о которых не говорила никому и никогда. Почему Эмили не доверилась мне?

Ничто никогда не свидетельствовало о проблемах, которые описывал Шон. По мне, Эмили всегда пила очень разумно. Даже у людей, победивших свою зависимость от алкоголя, навсегда остаются проблемы с выпивкой. У Эмили их не было. Однажды, это случилось у нее дома, в пятницу после обеда, я почти принялась за третий бокал вина, и Эмили мягко напомнила мне, что мне предстоит везти Майлза домой.

Но с каждым днем становилось все очевиднее, что, если только ее не ранили или не убили, она покинула нас, имея какую-то свою цель. Эмили оказалась не тем человеком, которого знал Шон. Не тем человеком, которого знала я.

Куда она ехала на взятой в аренду машине, направляющейся на запад? С кем собиралась встретиться? С кем-то из ее прошлого? С кем-то, кого встретила недавно? Какая-то темная тайна, которую ей надо разрешить, какое-то незавершенное дело?

Я читаю роман Патриции Хайсмит, который Эмили не дочитала перед тем, как исчезнуть. Это роман о человеке, который пытается убить своего зятя в Риме и Венеции, потому что его дочь покончила с собой и он обвиняет в этом зятя. Никто не знает, почему молодая женщина лишила себя жизни, хотя ее муж высказывает некоторые предположения – бессмысленные. Что-то насчет ее любви к сексу или ненависти к сексу и того, что она слишком романтична, чтобы жить в реальном мире. Я плохо формулирую, но в книге были моменты, когда даже я, знающая о невиновности скорбящего мужа, не осуждала тестя за пестование затаенного гнева. Я задавала себе вопрос, не является ли эта книга посланием от Эмили, намеком, что она планирует убить себя, и никто даже не будет знать, почему.

В таком случае мы можем только ждать, когда найдут тело. В романе Хайсмит убийца-тесть все время ждет, что тело зятя выбросит на берег канала. Молодая жена покончила с собой в ванне. Были тело и кровь – никто не задавал вопросов “что произошло”. Но в случае с Эмили одни загадки вели к другим, еще более многочисленным, и вопросы громоздились на вопросы.

* * *

Я все время думаю о Шоне. Я крашусь и надеваю самые свои сексуальные вещи (стараюсь, чтобы это не слишком бросалось в глаза), когда знаю, что он зайдет за Ники. Я всегда предлагаю забрать Ники из школы, в теории – чтобы Шон мог поработать, но на самом деле – чтобы у меня был предлог увидеть его. Мне так нравятся его обаяние, его внимание, его легкий естественный смех. У меня всегда была слабость к мужчинам, которые красиво улыбаются.

Шон начал чаще оставаться на ужин. Я узнала, какая еда ему нравится. Главным образом стейки и жаркое. Как-никак он британец. Я научилась готовить мясо так, как ему нравится. Хорошо прожаривать. Майлз был на седьмом небе, когда я прекратила пичкать его вегетарианской едой.

Когда я ела красное мясо – впервые с тех пор, как погибли Крис и Дэвис, – то поразилась (и немного разочаровалась в себе), насколько до сих пор люблю этот насыщенный солоноватый сочный вкус с оттенком крови. И теперь этот восхитительный вкус ассоциируется у меня с пребыванием рядом с Шоном. Мы как вампиры из телесериалов, когда бессмертные, с клыками и безупречными телами, они движутся перед камерой через весь экран, чтобы заняться сексом.

Я прекратила есть мясо по личным и этическим причинам, но я едва ли могу ставить себе в заслугу этичность по отношению к животным, когда я так неэтично веду себя по отношению к людям: хочу переспать с мужем моей лучшей подруги.

Я бы никогда не смогла написать об этом в блоге. Никогда. Мамы меня не простят. Им нужно думать обо мне как о любящей матери, которая никогда не причинит вред живому ради себя самой, но которая не столь жестока, чтобы не готовить бургеры, если детки их так любят. Некоторые разочаруются, если я перестану быть вегетарианкой. И они никогда в жизни не простят мне, если однажды вечером я лягу спать, полная сексуальных грез о муже моей подруги. Они поймут, какая я мерзкая личность, и извергнут огненную бурю яростных, полных ненависти постов, которые я заслужила. И когда они выпустят в меня весь заряд своего гнева, то прекратят читать мой блог.

* * *

За ужином мы с Шоном часто пьем вино. Я начала покупать хорошее вино – лучшее, какое могу себе позволить, потому что вино придает всему элегантность и расслабленность. Если бы я когда-либо усомнилась в словах Шона о том, что у Эмили имелись проблемы с алкоголем, то все, что мне надо было бы сделать, – это наблюдать, как именно он смотрит на меня каждый раз, когда я пью. Я отпиваю понемногу и стараюсь, чтобы мой второй бокал оставался недопитым. Неужели я бессознательно хочу дать ему понять, что жить со мной лучше, чем с Эмили?

Обычно Шон остается, чтобы помочь мне убрать. В кухне душно и жарко, окна запотели, скрыв нас от внешнего мира, создав приватное пространство, где мы чувствуем себя в безопасности и одни: выключены и защищены от всех и от всего. Я и представить себе не могла, насколько эротичным может быть мытье посуды.

Иногда напряжение почти зашкаливает. В те вечера, когда Шон забирает Ники до ужина и везет домой – Шон говорит, что учится готовить, но я подозреваю, что они просто прихватывают пиццу по дороге, – я рада взять передышку. Какое облегчение, когда мы с Майлзом вдвоем ужинаем в мире и спокойствии.

Майлзу, кажется, нравится его новая жизнь. Он обожает проводить время с папой Ники, и, я думаю, ему полезно, когда после долгого перерыва мужчина – отцовская фигура, даже если это отец его друга – рядом, в доме.

Когда Майлз был совсем маленьким, я постоянно смотрела ему в глазки, но нельзя делать то же самое с пятилеткой. Так что я теперь смотрю на Майлза, когда он спит, и замечаю (как все говорят), насколько он похож на меня. Но никто не говорит, что он в миллион раз красивее меня.

* * *

И вот мое влечение к Шону стало еще одной тайной, о которой я не могу никому рассказать. Иногда, когда я скучаю по Эмили, мне кажется, что я могла бы рассказать ей. А потом понимаю: она была бы последним человеком, которому я стала бы рассказывать, что схожу с ума по ее мужу.

Мои одиночество и отчаяние только усиливаются, когда я смотрю на Шона. И когда я смотрю на Эмили. Порочный круг, что называется. Хотя правда в том, что, чем больше я жажду видеть Шона, тем больше увядает мое желание увидеть Эмили.

Однажды, когда Шон оставил свой айпод у меня на кухне, я проверила его плей-лист и купила диски с его любимой музыкой – в основном Бах, The White Stripes и олдскульные британские группы вроде The Clash – хотя сама я склоняюсь к Ани Дифранко и Уитни Хьюстон. Когда Шон рядом, я ставлю его музыку вместо своей. Когда мальчишки спят, мы приклеиваемся к телесериалам вроде “Во все тяжкие”. Шон уже смотрел все пять сезонов, но хочет, чтобы я посмотрела их с ним. До встречи с Шоном я сочла бы, что в них чересчур много насилия, но я только рада, что есть что-то, что ему интересно и что он хочет разделить со мной.

Шон рассказывал о своем детстве в Великобритании, о своем представлении о США, выросшем из фильмов с Чарльзом Бронсоном и сериалов вроде “Шоу 70-х”. Теперь он спрашивает себя, остались ли еще в других странах ребята, которые подобно ему думают, что США – это до сих пор Дикий Запад, кишащий школьными учителями, которые фасуют метамфетамин в автофургонах и убивают мексиканских наркобаронов. Я смотрю на него не отрываясь, с пристальным интересом. Я не притворяюсь. Мне кажется, ничего интереснее я ни от кого не слышала.

Когда Шон сказал, что уже смотрел те или иные серии, я постаралась не представлять себе, как он смотрел их с Эмили. Я стараюсь не думать, что Шон говорит мне то же самое, что говорил ей. Я стараюсь не спрашивать себя, казались ли ей слова Шона такими же интересными, как мне. Эмили читала книги, Шон смотрел телевизор. Я стараюсь не вспоминать, как она жаловалась, что с Шоном она чувствует себя дурой. Я пытаюсь сосредоточиться на факте: он хочет, чтобы я смотрела эти фильмы. Я начала думать, что он интересуется мной больше, чем просто другом, или подругой своей жены, или мамой лучшего друга его сына.

Иногда я стараюсь не думать об Эмили, а иногда – не думать ни о ком, кроме Эмили, словно мысли о ней могут оказаться магическими. В один прекрасный день она просто появится, и все вернется на круги своя. За исключением того, что я, возможно, влюбилась в ее мужа.

Все это меня не украшает, но странным образом делает меня счастливее. Я словно гуляю по своему собственному облачку или плаваю в собственном маленьком бассейне тепла и света, хотя надвигается зима и погода стала отвратительной.

Не знаю, что хуже. Предательство, я думаю. А может быть, самое постыдное – то, что я превратила своего сына в маленького шпиона. Когда Майлз возвращается от Ники, я спрашиваю, как бы мимоходом, не говорил ли чего папа Ники обо мне. Элисон еще работает у них? Она дружит с папой Ники? Шон много разговаривает по телефону?

Майлз говорит, что никогда не видел Элисон. Вряд ли Элисон все еще няня Ники, потому что папа Ники все время дома, а мама ушла.

Бедный Майлз.

Однажды вечером, укладывая его спать, я сказала:

– Милый, хочешь, поговорим, что мама Ники ушла? Я хочу сказать, что ты чувствуешь…

– Нет, спасибо, – ответил Майлз. – Мне от этого просто грустно. Всем грустно. Особенно Ники.

Слезы навернулись мне на глаза, и я порадовалась, что в слабом свете ночника Майлз видит меня не настолько хорошо, чтобы это заметить. Я сказала:

– Нам всем очень-очень грустно. Но грусть – это часть жизни. Иногда ее не избежать.

– Я знаю, – сказал мой прекрасный мудрый сын.

А потом я увидела, что он крепко уснул.

* * *

Однажды вечером, когда мы с Майлзом ужинали вдвоем, Майлз сказал:

– Вчера вечером, когда я остался у Ники, его папа говорил про тебя.

– И что он сказал? – Я постаралась, чтобы мой голос не дрожал.

– Он сказал: мне повезло, что у меня такая нежная великодушная мама.

– Это все? Папа Ники говорил еще что-нибудь?

– Только это.

Немного же сказал папа Ники. “Нежная и великодушная” – это комплимент, но, кажется, не то, что я хотела услышать и что сделало бы меня счастливой. Однако Шон хотел говорить обо мне, он говорил обо мне с моим сыном. Он думал обо мне, когда меня не было рядом.

Я чувствую себя так, словно предаю кого-то. Эмили в первую очередь, но и себя тоже.

У нас с Шоном даже ничего еще не было! Но я уже чувствовала себя виновной. Это ли не признак того, что у меня есть совесть? Я писала в блоге, как женщин вообще и мам в частности заставляют чувствовать себя виноватыми, но сейчас это происходит со мной. И раньше бывали случаи, когда нам следовало чувствовать себя виновными. Мне следовало, во всяком случае.

Я чувствовала себя виноватой еще и потому, что никогда не ощущала этого сумасшедшего, страстного, крышесносного желания по отношению к мужу. Секс с Дэвисом был хорошим. Он не был великолепным. Он был тем, что мне требовалось. Дэвис был тем, что мне требовалось, – приятным парнем. Я переживала не лучшие времена. Хорошему парню вроде Дэвиса необязательно знать о моих прошлых проблемах, и я никогда не испытывала потребности рассказывать ему о них. С ним было удобно. Я часто думала: это как прийти домой. Вот так предположительно и должно ощущаться возвращение домой. И жизнь с Дэвисом отвечала на множество сложнейших вопросов о моем будущем. Ну, я так думала в то время.