Текст книги "Букет прекрасных дам"

Глава 9

Дверь в квартиру Анатолия распахнулась сразу, вернее, я даже не успел нажать на звонок, как она открылась, и на лестничную площадку вышла грузная тетка лет шестидесяти, в отвратительно грязной куртке и жуткой, клочкастой, самовязаной шапке. В руках она держала объемистую и весьма замурзанную хозяйственную сумку.

– Вы к кому? – безнадежно устало поинтересовалась женщина и подняла на меня выцветшие глаза.

Но кожа на ее лице еще не успела окончательно увянуть, и я понял, что тетка ненамного меня старше, просто она из простонародья и не слишком заботится о внешности. Ест сколько хочет, в основном макароны и хлеб с маслом, вот и превратилась в доменную печь, растеряв всякое сходство с прекрасной дамой.

– Вы к кому? – словно эхо повторила баба, ставя сумку на заплеванный пол.

– Мне нужен Анатолий.

Женщина скользнула по мне взглядом и тихо поинтересовалась:

– Из органов, что ли?

– Каких? – удивился я.

– Внутренних, – ответила она и стала методично запирать целый ряд замков, которыми щетинилась неказистая дверь.

В моем понимании внутренние органы – это печень, почки, легкие… Но баба явно имела в виду милицию. Интересно, зачем она так тщательно запирает квартиру? Насколько я успел заметить, посетив вчера Анатолия, красть там нечего, и уж совсем смешно крепить запоры на хлипкой деревяшке, которую можно элементарно вышибить легким движением плеча.

– Из нашего отделения, что ли? – бормотала баба, пряча связку ключей в карман. – Насчет заявления?

Неожиданно мой язык сам по себе брякнул:

– Нет, я из министерства, из МВД.

Женщина попятилась:

– Чего еще на мою голову?

Я страшно обозлился сам на себя. Ну какого черта соврал? А главное, как естественно, походя, сделал это! Сейчас женщина потребует документы и с позором спустит меня с лестницы. Но собеседница неожиданно навалилась телом на перила и заплакала.

– Господи, ну за что мне это? Ну чем прогневала создателя? Что же все мне говно да говно на башку льет…

Я совершенно не переношу женских слез и ощущаю себя полным идиотом, когда при мне плачут. Рыдающая баба размазывала жидкость по лицу грязно-серой варежкой, а у меня нехорошо защемило сердце.

– Ну-ну, – заквохтал я, похлопывая ее по плечу, – ну-ну, не стоит так расстраиваться, все, что нас не убивает, делает нас только сильней.

Женщина стащила с головы шапку, мне в нос ударил запах давно не мытых, сальных волос и сказала:

– Авось помрут, сил моих нету больше.

– Кто должен скончаться?

– Да ироды мои, Толька и Гришка, – произнесла собеседница и вновь заплакала, но на этот раз тихо, поскуливая, словно обиженное животное.

– Толя дома?

– В больницу свезли вчерась, – шмыгнула баба носом и показала на грязную торбу, – вот волоку туда шмотье…

Я оглядел разбухшую поклажу и неожиданно в порыве вдохновения произнес:

– Ладно, все равно вас опросить надо, давайте довезу, говорите куда.

– Вот спасибо, так спасибо, – засуетилась женщина, – в токсикологическую, на Коровинское шоссе.

– Знаете точный адрес?

– Да он туда уж в пятый раз попадает, – сообщила она, – ой, давайте сумочку, тяжело небось.

Но я понес отвратительную авоську в «Жигули», светское воспитание страшно осложняет жизнь. Пусть бы она сама тащила потрепанную сумку, но, увы, Николетта твердо вбила в меня кодекс джентльмена.

По дороге мы познакомились.

– Анна Егоровна, – пробормотала спутница и быстро добавила: – Зовите просто Нюша.

– Иван, – отозвался я.

– Что Толя-то наделал? – осторожно поинтересовалась Нюша.

– Не волнуйтесь, он просто свидетель по одному делу.

– Господи спаси, – перекрестилась женщина, – хорошо вам говорить, а я вся на нервах, только и жду, чего еще выкинет. Слава богу, хоть Гришку посадили, все спокойней стало, а то хоть из дома беги.

– Гриша, это кто?

– Муженек мой, чтоб ему сдохнуть, – в сердцах сплюнула Нюша, – вот надеюсь, на зоне придавят, говорят, там козлов не любят.

Воспитанный интеллигентными родителями, обучавшийся сначала в престижной школе, а затем в элитном Литературном институте, я редко сталкиваюсь с простонародьем. Все мои друзья принадлежат к одному кругу, в нем приняты свои правила поведения. Нет, я видел алкоголиков, наркоманов и женщин более чем легкого поведения. С одной, Ксенией Людовой, даже прожил почти целый год, пока до меня не дошло, что делю ее еще с пятеркой других мужчин. Но как следует разговаривать с Нюшей? На всякий случай я укорил ее:

– Ну зачем же желать смерти другому человеку? Это не по-христиански.

– А, не по-божески, – взвилась она, – а он со мной по-хорошему? Нет, уж вы послушайте, чего расскажу.

Я молча повернул налево. Ну вот, началось. Отчего-то в моем присутствии большинство дам начинает откровенничать, превращая меня в жилетку для слез. Но Нюшу уже не остановить.

– Эх, – горько жаловалась она, – еще когда мне маменька говорила: «Осторожней, Нюша, выходи лучше за Петьку, ну и подумаешь, что у него глаза косят, зато трезвый, не чета Гришке».

Но глупая Нюша только отмахнулась. Ей совершенно не хотелось иметь дома супруга, у которого один глаз глядит на Киев, а другой на Урал. И потом, Петька казался скучным занудой, корпел над учебниками, собирался поступать в институт, хотел стать врачом. Гришка же был намного веселей, да из себя хоть куда – кудрявый, быстроглазый, с гитарой. По нему сохло полдома, но из армии он просил ждать его Нюшу.

Потом сыграли свадьбу, родился Толик, и потекла семейная жизнь. Гриша пил, но этот факт совершенно не смущал Нюшу. А что, кругом все прикладываются к бутылке по субботам. Но потом хмельными в их доме стали понедельник, вторник, среда и все остальные дни недели. Естественно, работать шофером Гришка не смог. Сначала он подался в грузчики, затем в дворники, потом начал перебиваться разовыми заработками. Когда же и они прекратились, начал таскать из дома вещи, воровать у Нюши деньги. А еще он от души колотил жену и раздавал затрещины Толику. Правда, парень рос неплохим, учился хорошо и даже ухитрился поступить в педагогический, куда традиционно, с большой охотой, брали практически всех мальчиков. Но на первом курсе Толик тоже начал пить, причем, если Григорий шагал к алкоголизму медленно, то сыну понадобилось чуть меньше года, чтобы превратиться в законченного ханурика.

– Ну и дура же я была! – причитала Нюша. – Курица безголовая! Подумаешь, глаза косые, эка ерунда, привыкла бы через неделю! Зато теперь он профессор, хирург, уважаемый человек. Дачу построил, квартиру купил, машину, дом – полная чаша. Вот повезло Соньке Рымниной, когда она его в загс отвела. А я еще над ней смеялась. Ведь Петька по мне сох, а уж когда я с Гришкой расписалась, его Сонька подобрала. И что вышло? Кому теперь смешно? Сонька – профессорша в шубе, а я…

И она зашмыгала носом.

– Вы не пробовали их лечить? – спросил я.

– Гришка ни в какую не шел, – пояснила Нюша, – только орал: «Отстань, пью как все». А Толя в который раз в токсикологию попадает. Нажирается до полной отключки. Его в больнице в себя приведут, покапают всякого в вену, и готово, здоров! Другой кто одумался бы, за ум взялся. Ну плохо тебе от водки, значит, заканчивай ее жрать, только моему урок не впрок. Приедет домой и по новой хлещет. Ой, горе горькое. Измотали они меня, словно собака тряпку, прямо в ничто превратили. Слава богу, Гришка сел!

– За что?

– Да мужика убил у ларьков, бутылку они не поделили, ну мой и приложил парня черепушкой о стенку. Семь лет дали. Теперича пишет, будто с водкой завязал, только мне все равно, я с ним развелася и выписала его вон. Отмучилась, авось пришьют на зоне, и хорошо.

Она замолчала. Честно говоря, я не знал, что и сказать. Жизнь у бедняги, похоже, и впрямь беспросветная. Только почему же она столько лет терпела побои и издевательства?

– Отчего же вы раньше не развелись?

– Так квартира! Мебель, телевизор, холодильник, легко говорить, все тяжелым трудом нажито, и отдать?

Я закурил. Что ж, каждый народ достоин своего вождя, а русским женщинам свойственна патологическая жалость. Француженка, немка, англичанка и уж тем более американка мигом бы бросили пьянчугу, не пожелав портить свою жизнь. Русская же баба с молоком матери впитывает истину: бьет, значит, любит, а пьет, значит, как все. Вот уж не знаю, чего тут больше: глупости или природного мазохизма?

– Что, Толя опять запил? Плохо ему стало?

– Да уж как плохо, – запричитала Нюша, – вызвала «Скорую», сто рублей дала, чтобы увезли, вот тащу теперь тапки, костюм тренировочный, кружку… Небось оклемался уже чуток. Надо бы к восьми утра явиться, только работа у меня, никто не отпустит!

– Кем же вы работаете? – для поддержания разговора машинально поинтересовался я и въехал в ворота больницы.

– Воспитательницей, – ответила Нюша, – в детском саду, государственном, не работа, а мука, тридцать два ребенка, и нянька уволилась. Я вчерась, когда их всех спать утолкала, окошко нараспашку открыла, думала, может, кто простынет и сегодня не явится. Куда там, к половине девятого всех приволокли.

Я припарковал машину у корпуса. Если у меня когда-нибудь и будут дети, что, право слово, сомнительно, ни за что не отдам их в муниципальные учреждения.

Пока Нюша носилась взад-вперед по протертому линолеуму, выясняя, в какую палату положили Анатолия, я спокойно сидел на колченогом стуле в коридоре с пухлой сумкой. Глаза изучали интерьер. В подобном месте я оказался впервые. Отец ложился всегда в Кремлевскую больницу, а Николетта, слава богу, не болеет. Да и знакомые мои лечились в каких-то приличных заведениях, эта же клиника, по крайней мере внешне, напоминала ожившую натуру из фильма ужасов. Стены коридора, где я тосковал в ожидании информации, были выкрашены жуткой темно-зеленой краской, двери палат, когда-то белые, теперь покрывали разводы и пятна, пол представлял опасность для ходьбы, потому что линолеум топорщился вверх клочками и лохмотьями. Запах тут стоял соответственный. К застарелому «букету» из ароматов лекарств и мочи примешивалось амбре[4]4
  Амбре – запах (фр.).


[Закрыть] переваренной капусты и чего-то совсем тошнотворного.

Не успел я классифицировать вонь, как из-за угла показалась щуплая старушонка, толкавшая перед собой каталку, на которой вздрагивали три ведра с эмалированными крышками и огромный чайник.

– Эй, – завопила бабка, – вторая палата, жрать лежачим привезла, давайте миски! Сегодня щи, битки с гречей и кисель, объеденье прямо, ну, шевелитесь, команда инвалидская, мне за разнос к койкам не платят!

Продолжая визжать, она подняла крышку, и я чуть не скончался от вони. Интересно, сколько дней нужно проголодать, чтобы прикоснуться к подобному вареву.

– Ну, давайте, шевелитесь, уёбища, – вопила бабка, – до утра мне тута стоять? Не желаете, дальше покачу, пеняйте на себя, коли голодными останетесь.

Голос ее, въедливый, влетал прямо в мозг. Бывает такой тембр, высокий, пронзительный, от которого у окружающих мигом начинается мигрень. Я хотел было встать и пересесть в другое место, но внезапно раздался другой крик, более низкого тона, совершенно отчаянный:

– Боженька мой! За что же, за что… Толенька, кровинушка, сыночка единственный, на кого же ты меня несчастную покинул, зачем бросил? Помогите, помогите…

Я вскочил и увидел Нюшу, несущуюся по коридору. Женщина бежала, странно растопырив руки, словно гигантская птица с переломанными крыльями. За ней шел мужчина в белом халате. Увидев меня, стоящего в растерянности за каталкой, она взывала еще громче:

– Господи, господи, господи…

– Что случилось? – в растерянности спросил я.

И тут Нюша, продолжая исходить воплем, рухнула на пол и забилась в корчах. Падая, она задела ногой каталку, та неожиданно поехала по коридору.

– Стой, куда! – бестолково завизжала старушонка.

Но каталка, естественно, не притормозила. Более того, набрав скорость, очевидно, коридор шел под уклон, она пронеслась без остановки до противоположного конца и с размаху стукнулась о стену. Одно из ведер, наполненное отвратительным супом, подскочило и свалилось на пол.

– …, – заорала бабка, – вона чего приключилось!

– Вы ее родственник? – сухо поинтересовался доктор, наклоняясь над бьющейся в припадке теткой.

– Нет, просто знакомый.

– Это хорошо, – пробормотал врач и заорал: – Эй, Валентина!

Появилась медсестра.

– Слушаю, Михаил Иванович.

– Давай, введи ей…

Последовала тарабарщина.

Минут через пятнадцать я сидел в ординаторской. Михаил Иванович радушно предложил:

– Хотите чаю?

– Извините, вынужден отказаться, – покачал я головой, – что-то аппетита нет.

– Да уж, – хмыкнул эскулап, – чай не водка, много не выпьешь.

– Отчего он скончался?

– Передоз.

– Что? – не понял я.

– Передозировка героина, – пояснил нарколог, – обычное дело по нынешним временам, в нашем отделении каждый второй такой.

– Мать говорила, он вроде алкоголик.

– Ну и что? – совершенно не удивился нарколог. – Был пьянчуга, стал наркоманом.

– Но она уверяла, будто Толя прикладывался лишь к бутылке!

Михаил Иванович со вкусом хлебнул из кружки и пожал плечами.

– Вам это покажется странным, но близкие люди, как правило, узнают последними о пагубных привычках детей. Да у него на ногах живого места нет.

– На ногах?

– Ну да.

– Вроде обычно в руки колют.

Нарколог вытащил сигареты.

– Ну, «торчки» теперь хитрые пошли. Понимают, если, конечно, не совсем уж пропащие, что верхние конечности на самом виду, вот и хитрят, как могут. Кое-кто в ноги колется, кое-кто в пупок норовит.

– Значит, героин, – пробормотал я, – жаль парня!

Нарколог секунду помолчал, потом сказал:

– Наверное, я покажусь вам слишком жестоким, но поверьте, в данной ситуации повезло всем: и парню, и матери.

– Хорошо везение!

– Слава богу, что вы не знаете, какова жизнь несчастных, обитающих в одной квартире с наркозависимыми, – вздохнул Михаил, – а юноша все равно не жилец был, лучше уж сразу. Езжайте спокойно, мы его мать в терапию положим на время.

Я спустился во двор, сел в «Жигули» и поехал домой. Странно, ничего не делал, а словно мешки с мукой таскал. Хотя на самом деле я никогда, естественно, не работал грузчиком, но, думаю, именно так ощущает себя человек, разгрузив парочку вагонов.

Внезапно раздался противный писк. Мне не слишком нравятся мелодии, которые издают мобильные телефоны, хотя их создатели явно пытаются разнообразить музыку. Вчера, когда сидел у матушки в гостях, слышал, как сначала трубка Лёки заиграла Гимн СССР, а потом телефон Кисы начал исполнять «Боже, царя храни». Наверное, поэтому я настроил свой аппарат на самое простое «дзынь, дзынь».

– Вава, – послышался голос Николетты, – ты где?

– Еду по Ленинскому проспекту, а что?

– Когда наконец ты научишься не отвечать вопросом на вопрос, – вспылила Николетта, – отвратительная привычка! Ты помнишь, что сегодня у меня файф-о-клок?

– Забыл.

– Естественно, – фыркнула Николетта, – ровно в восемь изволь явиться как штык.

– Я бы с радостью, но сейчас Элеонора поручила мне одно страшно хлопотное дело, я все время занят, не уверен, что получится заехать!

– Только что с ней разговаривала, – отрезала матушка, – в половине восьмого ты будешь совершенно свободен. Кстати, купи коробку кураги в шоколаде. Обязательно!

– Хорошо! – ответил я и быстренько нажал на зеленую кнопочку, чтобы Николетта не успела еще чего-нибудь брякнуть. Но она, естественно, тут же перезвонила.

– Нас разъединили! Вава, милый, не успела сказать тебе «до свидания». Кстати, дорогой, вчера брюки на тебе выглядели мятыми, проследи сегодня за собой. И, умоляю, больше не пользуйся парфюмом «Фаренгейт».

– Почему?

– Меня от него тошнит.

– Хорошо, воспользуюсь другим одеколоном.

– Пожалуйста, прихвати свои стихи.

– Зачем?

– Почитаешь нам.

– Но…

– Не желаю ничего слышать, – рявкнула Николетта, и из трубки понеслись частые гудки.

Значит, надо купить курагу в шоколаде. Однако странно, до сих пор маменька отказывалась от всего, связанного с какао-бобами, справедливо полагая, что эти лакомства слишком калорийны.

На поиски абрикосов я затратил почти час. Как назло, везде имелся в полном ассортименте чернослив. Данный сухофрукт был представлен в шоколаде, как в белом, так и в черном, в йогурте, в желе, в кокосовой крошке, а кураги не наблюдалось. Пришлось ехать в фирменный магазин фабрики «Красный Октябрь». Наконец, постояв во всех пробках и измочалившись окончательно, я приобрел нужную коробку.

Нора встретила меня в холле и сурово буркнула:

– Все записал на диктофон?

– Конечно.

– Давай. Избавлю тебя сегодня от устной беседы.

Я удивился:

– Почему?

Хозяйка покатила к кабинету.

– Ты нужен мне живым, – бросила она на ходу, – а если учесть, что тебя сладострастно поджидают на чаепитии… – Она притормозила и, обернувшись, сказала: – Я думаю, тебе следует дать время на кратковременный отдых. Хороший хозяин бережет свою скотину, холит и лелеет, только тогда он получает от нее молоко и яйца. Поэтому можешь быть свободен до завтра, до восьми утра.

Вот всегда она так! Страшно боится показаться сентиментальной. Проявит заботу – и мигом скажет гадость. Первое время меня ее поведение жутко коробило, потом я понял, что под внешним хамством моя хозяйка прячет ранимую душу.

– Кстати, – продолжала Элеонора, – мне самой завтра придется уехать около семи, на телевидении буду выступать, в программе «Добрый день», позвали в качестве гостя, этакого экзотического фрукта. Хотят всем показать: глядите, инвалид, а голова на месте.

– Зря вы так!

– Ерунда, – хмыкнула Нора, – я согласилась только потому, что хочу всем сказать: «Ребята, если врачи пообещали, что вы обязательно помрете в ближайшее время, не верьте им! Не отчаивайтесь, боритесь! Никогда не сдавайтесь! Нет ног, есть руки, нет рук – есть голова».

Я смотрел на ее раскрасневшееся лицо и блестевшие глаза. Ей-богу, люди, подобные Норе, достойны не только уважения, но и искреннего восхищения. Уж не знаю, как бы я проявил себя, оказавшись спинальным больным. Вполне вероятно, что мог впасть в жесточайшую депрессию. Нет, у нее потрясающе сильный характер.

– Поэтому сейчас слушай, что будешь делать завтра, – велела Нора, – ну-ка зайди на секундочку в кабинет. Дам задание, и будешь свободен.

Я пошел за ней.

– На, – сказала Нора, протягивая мне пакет.

– Что это? – поинтересовался я, заглядывая внутрь.

– Дурацкий свитер, в котором была Рита в момент смерти, и ее фотография.

– Зачем?

– Ты найдешь ларек, где Маргоша приобрела кофту.

– Каким же образом я это сделаю?

– Просто, – пожала плечом Нора, – будешь ходить и спрашивать.

– Но, – попробовал я вразумить хозяйку, – это невозможно!

– Почему?

– Вы представляете, сколько в Москве торговых точек? Мне жизни не хватит обойти даже половину.

– У нас больше нет никаких ниточек, – тихо сказала Нора, – все погибли, вернее, всех убили.

– Кого?

– Настю Королеву, Наташу Потапову и этого, Анатолия.

– Ну ведь Настя утонула пьяная, Наташа погибла от тромба, Толя вколол себе слишком большую дозу героина…

– Ага, – кивнула Элеонора, – а Маргоша не воспользовалась подземным переходом и стала жертвой вульгарного дорожного происшествия. И тебе не кажется странным, что все, кто был в тот злосчастный день дома у Насти, умерли?

– Но их смерть выглядит естественной!

– Именно выглядит, – вскипела Нора, – причем только на первый взгляд, и то, если смотрящий – клинический идиот. Поэтому ты завтра с раннего утра начнешь обходить палатки. В приличные магазины не суйся, там такой дрянью не торгуют. В первую очередь прочеши подземный переход около нашей станции метро, затем возле Ритиного института, потом возле дома Насти. Думаю, на завтра хватит. Придумай версию, почему ищешь девушку, только не сболтни, что она умерла. Испугаются и ничего не скажут, ясно?

Я кивнул. Куда уж ясней! А еще понятно, что завтрашний день будет ужасным.

– Ладно, – смилостивилась Нора, – ступай, поешь спокойно, отдохни и не куксись.

Я не успел дойти до двери, как она произнесла:

– Ваня!

Я обернулся:

– Что?

– Никогда не сдавайся, – улыбнулась Нора, – слышишь, никогда! Даже если все обстоятельства, весь мир против тебя! Никогда не сдавайся!

Глава 10

К Николетте я прибыл в полдевятого, за что мигом получил сердитое замечание:

– Ну сколько можно тебя ждать?

– Дорога как стекло, – попытался я оправдаться.

Но маменька разозлилась еще больше:

– Выехал бы пораньше и не опоздал бы! Вава, ты опять не погладил брюки!

– Забыл.

– Просто невозможно, – бубнила Николетта, – отвратительно. Конфеты купил?

– Вот, – протянул я ей коробку.

– Отдашь Люси.

– Кому?

– Люси, – повысила тон маменька, – скажи мне спасибо.

– За что?

– О боже, – взметнула Николетта ко лбу тонкие руки, – сейчас мигрень начнется! Затем, дурья башка, что ты должен за ней ухаживать, а она вчера обронила, что обожает курагу в шоколаде. Видишь, как здорово получилось, девушка случайно сказала о любимых конфетах, а ты сегодня явился с коробочкой под мышкой, очень элегантно. Уж поверь, женщинам такое внимание по душе.

– По-моему, ей следует избегать сладкого, – заметил я, причесываясь у зеркала.

– Не умничай, – покраснела Николетта и втолкнула меня в комнату.

Сегодня в двадцатиметровом пространстве клубилась целая толпа, поедавшая пирожные. Я скользнул взглядом по присутствующим. Хоть бы одно приятное лицо! Слава богу, возле буфета стоит Водовозов.

Перецеловав по дороге кучу надушенных дамских ручек, я добрался до профессора.

– Ваняша, – обрадовался тот, – заложник материнской любви. Пожинаешь плоды отцовского воспитания? Ей-богу, поверь старику, гаркни как-нибудь на Николетту громовым голосом, она мигом присмиреет.

– У меня не получается кричать, – улыбнулся я, – голос мигом срывается.

– Знаешь, дружок, ты копия Павла, – вздохнул профессор, – тот так же отвечал, и вот результат. Николетта…

– Что такое? – осведомилась маменька, появляясь около нас. – Ты опять мной недоволен? Что – Николетта?

– Лев Яковлевич хотел сказать, как ты сегодня прекрасно выглядишь. – Я решил прийти на помощь профессору.

– Как бы не так, – фыркнула маменька, – на коробку. Отдай немедленно Люси.

Понимая, что сопротивление бесполезно, я поискал глазами кандидатку в жены и, обнаружив девушку в самом углу, на софе, или, более правильно, козетке, двинулся к ней.

Козетка – это такая штука, вроде маломерного диванчика, куда с трудом могут втиснуться трое тощих или двое полных людей.

– Вы сегодня очаровательны, – улыбнулся я, – вот, держите.

– Что это? – спросила девушка.

– Ваши любимые конфеты, – пояснил я, – хотите, открою?

– Курага в шоколаде?

– Она самая.

– Ой, ни в коем случае!

– Почему?

– У меня аллергия на абрикосы.

– Да ну? – изумился я. – Не может быть. Вчера вы сказали, что обожаете сухофрукты в шоколаде.

– Только изюм и чернослив.

Вспомнив о том, как мне на каждом углу предлагали чернослив, я постарался скрыть усмешку. Значит, Николетта перепутала. Кажется, у О'Генри есть рассказ о человеке, который, выполняя прихоть молодой жены, всю ночь носился по городу, пытаясь купить ей персик. Естественно, этого фрукта нигде не было, и ему везде предлагали апельсины. Пережив кучу неприятностей, он таки принес желаемое и услышал из уст новобрачной:

– Фи, я же просила апельсин!

А может, рассказ написал Джек Лондон?

– Люси, – прочирикала подлетевшая Николетта, – что это у тебя? Ах, курага, как мило! Вот видишь, какой Вава внимательный кавалер. Давай откроем, полакомимся.

Не дожидаясь ответа, она мигом содрала хрусткую обертку и подсунула угощение Люси под нос. Девушка отшатнулась.

– Ой, не надо!

– Ешь, не стесняйся, – настаивала Николетта, выуживая конфетку, – м-м-м, как вкусно.

– У меня аллергия на курагу, – пробормотала Люси. – Иван перепутал, я обожаю чернослив.

Николетта на секунду замерла, потом с возмущением воскликнула:

– Ну, Вава, как можно! Не ожидала от тебя.

В этом вся Николетта, признать свою ошибку она никогда не может.

– Вам нравится детское прозвище? – тихо спросила девушка, когда моя маменька, оставив аромат французских духов, унеслась прочь.

– Я как-то не задумывался над этим вопросом, – покривил я душой.

– А я свое ненавидела, – призналась Люси.

– И как вас звали?

– Ужасно.

– Ну, пожалуйста, скажите.

– Кики.

– По-моему, очень мило!

– Омерзительно. Слава богу, моя мама перестала его употреблять.

– Как же вам удалось убедить маменьку забыть про Кики?

Неожиданно Люси рассмеялась:

– Она наняла домработницу, кстати, великолепную, просто никаких претензий. А у той имелся попугайчик, носивший кличку Кики. Пришлось маме прекратить звать меня так. Стоило ей крикнуть: «Кики!», как птичка мигом прилетала и весело чирикала. Мне просто повезло. Впрочем, советую вам завести собачку, дворняжку, какую пострашней, и наречь ее Вава. Думаю, Николетта мигом прикусит язык.

Я расхохотался. А она ничего, с чувством юмора. Жаль только, что я никогда не являлся поклонником толстых женщин, у меня физиологическое неприятие полноты. Все мои любовницы были в весе пера, и к тому же сейчас я ушел из «большого секса». Нет, только не подумайте, что у меня какие-то половые проблемы, просто с течением времени начинаешь понимать, что, кроме постели, в жизни существует много других приятных моментов.

Наверное, мне достался от природы не слишком мощный темперамент, а может, просто я принадлежу к той редкой, даже исключительной категории мужчин, которые смело признаются: дамский пол не является приоритетным среди их интересов. Мысль о женитьбе меня просто пугает. У меня сложился вполне определенный образ жизни, а супруга, скорее всего, потребует к себе внимания, не дай бог, появятся дети, а я не обладаю чадолюбием. Младенцы меня раздражают, подростки бесят. И потом, ну зачем заводить жену?

Ем я мало, к тому же сейчас полно полуфабрикатов. СВЧ-печка – и все проблемы! А убирать хоромы можно нанять тетку, которая все сделает быстро, а главное, молча. Радости семейной жизни… Что-то все приятели, едва столкнувшись с холостяком, начинают ему завидовать… Еще вспомните про стакан воды, который будут подавать умирающему… Мучиться всю жизнь для того, чтобы хлебнуть жидкости на пороге кончины? Но ведь неизвестно, захочется ли мне пить в данной ситуации. Представьте себе глубину разочарования мужика, который долгие годы терпел сварливую супругу, а у гробовой доски с тоской почувствовал полное отсутствие жажды?

Нет уж, мне очень хорошо с Элеонорой, бытовых трудностей никаких, работа в благотворительном фонде интересная, не нравится мне только ее идея корчить из себя детектива Ниро Вульфа, но, думаю, эта придурь скоро пройдет. А если бес вступит мне в ребро, всегда можно найти временную любовницу. Одним словом, спаси нас господи от семейного уюта. Надеюсь, Николетта когда-нибудь отвяжется от меня.

Пока эти мысли вертелись в голове, я машинально болтал с Люси о последней премьере в Театре Луны, а глаза скользили по гостиной. Что-то матушка сегодня разошлась. Народу-то сколько! Хорошо, что файф-о-клок предполагает фуршет. У окна, там, где Тася разливала чай и кофе, толпилось особенно много народа. Вечер тек как всегда. Сначала гости, разбившись на группки, что-то обсуждали, потом часть из них затеяла игру в карты. Бридж и карелла – вот во что играют сейчас в московских салонах. Естественно, никакого покера, преферанса и тем более подкидного дурака, только бридж и карелла. Но бридж у них сегодня не составился. Николетта, правда, призывала всех начать именно эту игру, но нашлось только двое желающих, а для хорошей партии требуется по крайней мере четверо. Маменька хищным взглядом посмотрела в мою сторону, но я сделал вид, будто невероятно увлечен флиртом с Люси. Пару секунд Николетта колебалась, решая, что для нее важнее: игра в бридж или женитьба сына, потом приняла решение и велела:

– Тася, раскладывай стол для кареллы.

Играли, как всегда, на фанты. Первого проигравшего заставили целовать хрустальную подвеску на люстре. Второго попрыгать на одной ноге по всем комнатам, третий получил задание посложней. Ему пришлось, поставив на голову чашку с водой, обойти всех гостей, здороваясь с ними за руку. При этом учтите, что средний возраст присутствующих составляет в матушкином салоне шестьдесят пять лет. Из «молодежи» тут были только я и Люси. Но тяжелей всего пришлось Льву Яковлевичу: когда он оказался в проигрыше, Николетта взвизгнула:

– А тебе, Лева, принести мне розу желтую, с красной серединой! Ищи, где хочешь!

– Желание дамы – закон, – ответил профессор и ушел.

Картежники веселились, остальные гости болтали о ерунде, мы с Люси добрались до темы «Авангардное искусство». Вдруг девушка покраснела и тихо спросила:

– Простите, Ваня, я вижу, что совсем вам не нравлюсь.

– Ну что вы…

– Не надо, – отмахнулась Люси, – это очень хорошо.

– Почему?

– У меня есть любимый человек.

– Да? – удивился я. – Тогда почему Николетта усиленно пытается нас свести?

– Моя мама, – пояснила девушка, – очень хочет, чтобы я вышла замуж за мужчину из общества. У нас очень много денег, просто девать некуда, но мамусю не принимают там, куда ей страшно охота попасть, у Милосердовых, например.

Я кивнул, понятно. Кока Милосердова страшная снобка, и попасть к ней на суаре[5]5
  Суаре – вечер (фр.).


[Закрыть] – это значит прослыть светским человеком. Если вас встретили в салоне у Милосердовой, то мигом позовут и в другие места. Приятельствовать с Кокой – все равно что иметь своеобразный знак качества. Теперь понятно. Матушка Люси готова принести дочь в жертву амбициям. В качестве тещи сына Николетты Адилье она проникнет везде. Моя же маменька наконец вздохнет свободно, потому что перестанет бояться нищей старости. Мы же с Люси только пешки в этой игре. Ловко придумано.

– Мне никогда не разрешат выйти замуж за Севу, – тихо пояснила Люси, – только в одном случае можно выцарапать согласие у мамы.

– И в каком?

– Если я буду от него беременна.

– В чем же проблема? По-моему, это нетрудно.

Девушка вздохнула:

– Как раз наоборот. Меня никуда не отпускают одну, стерегут, как невесту в средневековой Испании. Езжу только на машине с шофером, дома телефон всегда подслушивают… Но с вами меня бы отпустили, в театр, например.

– Не понял, – пробормотал я, – вы хотите, чтобы…

– Ой, – покраснела Люси, – и что вам только в голову взбрело. Я прошу, чтобы вы сейчас сказали Николетте, что приглашаете меня, ну, например, в консерваторию. Естественно, та сообщит маме. Вы завтра заедете за мной, посадите в свою машину, и мы отправимся якобы на концерт. Только вы отвезете меня к Севе.

– Ага, – сообразил я, – а назад как?

– Ну, договоримся о встрече, и вы благополучно вернете меня домой.

Я призадумался.

– Пожалуйста, – шепнула Люси, и ее карие глаза начали медленно наливаться слезами, – помогите. Иначе мама выкрутит всем руки, и нас потащат в загс. Думаю, вам это нужно еще меньше, чем мне.