Текст книги "Жрица Солнца"

Глава пятая

На Русальей недели можно увидеть водяных и русалок, сидящих на камнях возле озера, или играющих в воде. От людей они обычно прячутся, но бывали случаи, когда слишком расшалившиеся русалки утягивали нерадивых путников под воду и не выпускали, покуда те не задохнулись. Посему подходить к воде в эти дни строго воспрещается. А если уж случилась такая нужда (например, полагается задабривать водных жителей дарами, такими как вяленая рыбка или женские украшения из крашеной глины), то ходить надо по несколько человек, взявшись за руки, и шуметь что есть мочи. Русалки же, в свою очередь, оставляют в лесу венки из водорослей и цветов, а кому из молодых удается такой найти – очень скоро суждено счастливо выйти замуж. Мама рассказывала Олесе, как неосторожно потянулась за венком, повисшим на низко склонившейся иве, и упала в озеро, но венок все-таки ухватила. Русалки не тронули молодую девушку, может от того, что она приняла их подарок. Очень скоро к Дубраве стал свататься Стоян. Не прошло и месяца, как они поженились.

Для молодежи этот день всегда превращался в веселую забаву. Бывало, шли в лес всей гурьбой, с дарами, и пели песни, и кричали. Девицы на выданье вертели головами в разные стороны, каждая хотела первой заметить венок. Подходили к озеру держась за руки, посмеиваясь над самыми пугливыми, кто от каждого плеска воды был готов дать деру, а потом возвращались в деревню, радостные, возбужденные, и садились за стол.

Олеся не любила принимать участия в этих забавах, но сейчас, слыша песни и громкий смех, более всего желала присоединиться к беззаботной молодежи. В бане, где сидела девушка, было лишь одно крохотное окошко под потолком, так что девушке пришлось повозиться, составив две лавки одну на другую, прежде чем она смогла выглянуть во двор. Яркая зелень и голубое небо так контрастировали с темным помещением бани, что поначалу заслезились глаза. Три дня ей полагалось пробыть в заточении, вдали от суеты, поститься и думать о своем будущем. Три дня Олеся провела здесь, изнывая от скуки и прощаясь с детством. Ей все казалось – вот проснется она, и станет какой-то другой, взрослее и мудрее. Да только просыпалась все та же Олеся, какая и была. Но три дня в одиночестве должны были вполне подготовить такую как она к замужеству. В конце концов, так и случилось. Олеся, выходя по утру на Купальню из бани вслед за матерью, думала, что переступает черту, за которой осталось все чудесное: детские мечты стать жрицей, и дальние края, и свой дар, и… А начнется самая обычная жизнь, муж, дети, работа по дому… И так до конца жизни. «Живут же остальные, – напоминала себе Олеся, пересекая задний двор, – значит, и я смогу». А еще ей очень хотелось горестно вздохнуть и сказать: «Такова судьба», но теперь она знала, что судьбы не существует. Да только делать-то нечего. Богам легко рассуждать о человеческой жизни, они хозяева своих судеб, а она просто девчонка…

На чердаке уже ждала Первуша, соседская дочка пятнадцати лет отроду. Она должна была подготовить Олесю к свадебному обряду, потому что ни мать, ни сестра по разным причинам заниматься этим не могли.

– Скоро и ко мне свататься начнут! – приговаривала Первуша, проводя резным деревянным гребем по длинным шелковистым волосам Олеси. – Как думаешь, за кого пойду?

В другой раз Олеся бы отмахнулась от глупой болтовни, но сейчас было так приятно послушать человеческую речь!

– А за кого сама хочешь? – спросила с преувеличенным интересом.

– За Дрозда! – не раздумывая ответила девушка, и озорно рассмеялась.

Холодом резануло по сердцу.

– Понимаю – выдавила Олеся. И, помолчав, добавила:

– Он как раз невесту себе выбирает.

– Да ты что! – Первуша, забывшись, так всплеснула руками, что едва не вырвала у Олеси клок волос.

– Ай! Больно!

Олеся вывернулась, и стала высвобождать черные пряди, пойманные в ловушку деревянных зубцов.

– Прости! Прости! – запричитала Первуша, неловко пытаясь помочь, от чего волосы только сильнее запутались, – Я случайно! Просто такая новость!.. Надо скорее поговорить с отцом; мой батюшка дружен с его родителями!.. Ах!

Первуша хлопнула в ладоши и закружилась по комнате. Против силы и Олеся начала улыбаться.

Когда волосы были распутаны, как следует расчесаны и увенчаны незабудками, белыми бусинами, из прозрачного стекла, и красно-рыжими, словно гроздья рябины по осени, пришло время одевать подвенечный сарафан, с такой заботой пошитый Дубравой.

– Очень красивый! – воскликнула Первуша, прижимая сарафан к груди и расправляя ткань. Мечтательно вздохнув еще несколько раз, она, наконец, помогла Олесе одеться. Сарафан был длинным, до пят, агатово-красным, расшитым по подолу оберегами-узорами, напоминающими сказочных птиц, расправляющих изящные крылья. И только рукава венчальной рубахи, одетой под низ, выделялись белым, как перья лебедушки, и были такими же легкими, достигающими в распущенном виде коленей девушки. На запястьях рукава закреплялись тремя тонкими серебреными браслетами, плотно прилегающими к руке и заставляющими тонкую ткань собраться множеством складок, чтобы пальцы рук могли выглянуть на свободу. Первуша отошла на полшага, любуясь Олесей, потом обошла девушку со спины, поправляя завязки гладкого пояска.

– Красавица, – приговаривала она, суетясь вокруг. Кажется, девушке это доставляло даже больше удовольствия, чем самой невесте.

– А это что? – удивилась Первуша, указывая на разноцветные кожаные тесемки, что виднелись на белой шее Олеси.

– Да так… Оберег… – пробормотала Олеся, пряча тесемки под ворот. Первуша лишь плечами пожала, и завязала на невесте крупные звонкие бусы, такие же яркие, что и бусины в волосах.

Пришло время спускаться, об этом сообщила Дубрава, появившаяся в дверях. Увидев дочь в свадебном наряде, она запричитала толи горестно, толи радостно, и даже прослезилась, но потом опомнилась и погнала Олесю вниз. А во дворе девушки уже затянули песню:

 
– Время тебе, молодец, жениться!
На добра коня садиться,
Время тебе к дому,
Ко тестеву ко двору,
Ко тещиному крыльцу,
К невестину терему
На широкий двор въезжать,
Громким голосом кричать:
Ты, девица, выдь сюда!..33
  Украинская или русская народная песня в редакции автора.


[Закрыть]
 

На крыльце встречал Горислав с двумя дружками – Дроздом и Карасем, и гости чуть поодаль. Олесю приветствовали хлопаньем в ладоши, шутками-прибаутками, осыпали зерном на плодовитость и богатство. Рядом стояли двое рослых бородатых парней в женских платках – то были братья жениха, по доброй воле принявшие участие в розыгрыше. Мол, «Вот твоя невестушка, забирай, добрый молодец!». Глядя на этих «невестушек», Олесю разобрал тихий смех. Дубрава чуть-чуть подтолкнула застывшую дочь вперед, и вот подле нее уже оказался Горислав, прямо-таки светящийся радостной улыбкой. Он взял Олесю за запястье горячими пальцами, три раза обвел вокруг себя, и слегка дернул за волосы, как бы показывая, что невеста лишается своей воли и впредь должна подчиняться воле мужа. Не больно, но неприятно. Лицо Олеси расцвело багряным румянцем от обиды, но кому до того дело? И она заставила себя успокоиться. Рядом вырос Дрозд, аккуратно подцепил Олесю под руку и повел вперед. Девушка не сразу вспомнила, что это тоже часть заведенного издревле ритуала – Жениху предстояло выкупить место рядом с невестой. Горислав, под громкие шутки друзей «что невесту сейчас уведут!», заплатил родителям Олеси серебром и помчался догонять свою суженую. Прежде чем разнять руки, Дрозд улыбнулся девушке, да так, что у той заныло сердце: «Не за того выхожу!», но было поздно. Горислав пошел рядом, а Дрозд остался где-то позади; Олеся не решилась обернуться.

Священное капище было надежно укрыто ото всех за деревней, в низине, заросшей березняком. С трех сторон его защищали отвесные стены оврага, а с четвертой спускались вырублены в земле ступени. Летом и зимой здесь было теплее всего, а воздух такой чистый, что кружил голову. Это было второе особое место для Рода Светозарей, первое, не столь крупное, но гораздо чаще используемое находилось в центре деревни. Сюда же приходили редко, возможно, не хотели тревожить стоящих в кругу деревянных богов в два человеческих роста, с лицами суровыми и хмурыми. Эти изваяния отличались от тех, что встречали каждого в сенях. Те не разглядывали людей так серьезно и властно.

Залитый глиной круг был обнесен узким рвом и березовым частоколом, внутрь вела только одна тропка, мощенная тесно пригнанным друг к другу серым булыжником. Входящих встречали гигантские боги: Трог и Мира друг напротив друга, позади них стояла Олия и Яла, а совсем у края Ирган, хозяин мертвых угодий (его не решались убрать из круга богов, но и подходить близко тоже опасались). Злата уже была здесь, в меховых накидках посреди лета, она тянула руки к огню, горящему в неглубокой ямке. Олеся смотрела на сестру, без злости, но и без радости. Злата отводила взгляд. «Ведь это первая ее свадьба!» – подумала девушка о жрице. – А сколько еще предстоит провести… А у меня что первая, что последняя!.. Разошлись наши с сестрой дорожки в разные стороны…» жрица молча надела золотой обруч-венец на голову Горислава, и серебренный на Олесю; венец оказался немного велик и скатился на лоб, холодя кожу. Злата смерила сестру хмурым взглядом, потом взяла Олесю ладонь и ладонь Горислава и положила друг на друга, не убирая своей руки.

– Поклянитесь перед присутствующими здесь Богами и людьми, что ваши намеренья чисты, вы пришли сюда по доброй воле и в полном согласии жить вместе, пока не сочтутся ваши дни! Поклянитесь хранить верность и заботиться друг о друге!

– Клянемся!

Злата убрала свою руку и связала ладони молодых вышитым рушником. Повела за собой, к каждому Богу на поклон, потом три раза вокруг огня, благословляя их дальнейшую жизнь. Первуша и Дрозд осыпали брачующихся хмелем, зерном, да серебром, Малуша и Дубрава поднесли к устам чару с питным медом. Жрица снова привела брачующихся к огню, и приказала поцеловаться. Горислав прикрыл Олесю полой своего плаща, в знак покровительства и защиты, и накрыл горячими губами ее губы. После чего Злата повернула Горислава и Олесю лицами к гостям и провозгласила:

– Отныне Горислав и Олеся из Рода Светозарей есть муж и жена, перед Богами, перед Родом, да перед всеми остальными!

«Вот и свершилось», – устало подумала Олеся, глядя, как мама прижимает руки к животу, ставшему в последние дни таким непомерно огромным.

Двинулись в обратный путь. Только Злата осталась на капище, ей еще предстояло вылить по капле меда возле каждого из Богов, вымаливая всевозможные блага для молодых. Олеся с Гориславом так и шли, со связанными рушником руками, а гости со смехом дергали их за рукава, пытаясь разлучить. И вдруг все остановились, словно наткнулись на стену, разговоры стихли. Олеся не сразу поняла, что причиной такого поведения стала белая тень, что медленно шла по тропе, ни на кого не глядя. Арника. Умершая.

– Прочь с дороги! – прикрикнул кто-то из толпы. – Пошла! Пошла!..

Арника подняла глаза, кажется, не осознавая, что обращаются именно к ней, и встретилась взглядом с Олесей. Женщина выглядела еще хуже, чем зимой: постарела раньше срока, щеки ввалились, лицо будто потеряло все краски, во взгляде выцветших, тускло-коричневых глаз читалась глухая тоска пополам с безумием. Не свою ли свадьбу вспомнила Умершая, не себя ли узнала в Олесе?.. Арника споткнулась, но не упала, и все так же медленно сошла с дороги, постепенно скрываясь за деревьями.

– Плохая примета! – запричитала Дубрава. – Ой плохая! Встретить Умершую после свадьбы!..

Она поцокала языком, хмуро глядя на дорогу, хоть там никого уже не было. Малуша и Стоян, приобняв ее с двух сторон, стали утешать, как маленькую, говоря, что ничего страшного не случилось. Горислав тоже отмахнулся:

– Ерунда, правда?

Олеся кивнула. Ей было жалко женщину в белом, но о том она сказать не посмела.

Свадебный пир по обычаю начался с прославления Предков, которые незримо присутствовали на каждой свадьбе. Тарасья поставила требник, куда следовало класть первый кус от всякого яства – дар Богам и Предкам во славу. Малуша и Трофим преподнесли молодым «неразлучников» – двух куколок, сшитых вместе, являющих оберегом семейного счастья. Только тогда Олеся и Горислав распутали узел на рушнике и разомкнули руки. Олеся чувствовала себя странно, неловко, ей хотелось спрятаться под столом ото всех этих взглядов. Видя ее состояние, Горислав успокаивающе обнял молодую жену, и прошептал, что скоро все это закончится. Трофим, тем временем, наполнил чару питным медом и поздравил молодых горячими, душевными словами. За ним чару взял старший брат Горислава, Солнцеслав, и тоже поздравил новобрачных; и так чара пошла по кругу. Каждый, кому она попадала в руки, желал молодым разных благ, отпивал глоток, и передавал сосуд дальше, пока чара не обошла всех без исключения. Тогда, наконец, можно было приниматься за еду. Поев и выпив как следует, народ побежал купаться, ибо Купальня от того так зовется, что с этого дня вода в озерах и реках становится теплой, благодатной, и русалки не беспокоят до осени. Тогда Горислав и Олеся поднялись из-за стола и направились в свой новый дом.

Изба, только-только выросшая на окраине деревни, выглядела добротно, пахла свежим теплым деревом, соломой и землей. Не высокая, всего в два этажа – на первом сени, да крохотная кладовая, а сверху маленькая горница и хозяйские покои. Олесе изба понравилась сразу. Горислав перенес жену через порог, поднялся по лестнице, держа ее на руках, и аккуратно поставил на бревенчатый пол в покоях. Прежде чем совсем отпустить, крепко прижал к груди и тихо, счастливо рассмеялся. Олеся взглянула на него снизу и вдруг очнулась ото сна, в котором, словно в коконе, прибывала уже который месяц. И не почувствовала ни страха, ни раздражения от того, что ее обнимают эти горячие руки. «Я смогу его полюбить, – подумала девушка. – И пусть не так, как люблю Дрозда. Это будет тихое, спокойное чувство, с которым приятно идти по жизни…»

Уже позднее, когда пальцы Горислава коснулись обнаженных плечей Олеси, он на миг оторвался от ее губ, и задел кожаный шнурок, на котором висел темный круг из дерева.

– Что это?

– Оберег солнца, – тихо ответила Олеся.

– Я помню… как ты спасла Карася, тогда, на реке… Это ведь была ты, не Злата, не так ли?

Девушка слабо кивнула, трепеща от того, что может теперь открыть свою тайну, облечь в слова то, о чем порой даже думать себе запрещала.

– У тебя… дар солнца?

– Я… Я думаю, что да. Но откуда ты знаешь?

Горислав шутливо дотронулся до носа девушки:

– Не забывай, что моя мама одна из Матерей Рода, да к тому же была подругой жрицы Ярины, – он перевел взгляд на неплотно прикрытые ставни, из-под которых сочился мягкий золотой свет. – Мама рассказывала мне о славных жрицах прошлого, когда я был маленьким. Я помню, она упоминала одну, что обладала даром солнца и лечила людей одним прикосновением. Ее кажется звали Яснолика.

Сердце Олеси забилось быстрее.

– Я ничего не слышала про жрицу Яснолику! – удивилась девушка.

– А про нее и не любят рассказывать. Ее извергли из Рода.

– Но за что?

– Я точно не знаю, но видимо за что-то ужасное, раз Род предпочел остаться без жрицы! А потом Ярина родилась, говорят, лишь встала на ноги, тут же обернулась орленком, и полетела. Вернулась только спустя седьмицу. Когда приняла человеческий облик, ее сразу посвятили в жрицы.

«Как много я не знала про Ярину!» – думала Олеся. Но гораздо интересней казалось узнать про неведомую Яснолику.

– Значит, ты могла бы стать жрицей вместо Златы? – произнес Горислав в тишине. Его пальцы играли с черным локоном, то закручивая его тугими кольцами, то отпуская в короткий безмятежный полет.

– Не знаю. Мой дар, он…

Но парень, не дослушав, вновь коснулся ее губ.

– Расскажешь потом, – прошептал он. – У нас еще столько времени, чтобы узнать друг о друге все…

Спокойно. Уютно. Она тонула в безмятежности тягучего сна, и вынырнула на поверхность, только когда чьи-то громкие голоса раздались над самым ухом. Кажется, они звали кого-то… Но не Олесю. Девушка приоткрыла глаза, увидела деревянные стропила под крышей, и тут же провалилась обратно. Ей снилось что-то неразборчивое, золотисто-белое, потом вдруг кольнуло сердце, будто случилось нечто грустное, но тоска тут же сменилась теплыми объятиями; и тот, кто обнимал, нашептывал ей что-то о любви и нежности. Так что Олеся, просыпаясь, улыбнулась не открывая глаз, и протянула руку, чтобы дотронуться до мужа. Но нащупала только пустоту. Олеся села, потирая глаза, оглянулась вокруг. Горислава не было; сквозь распахнутые настежь ставни в покои лениво вползало хмурое дождливое утро. Олеся встала, ноги тут же облизал сквозняк, гуляющий по полу. Выглянула в окно. Ни души. Только ветер хозяйствовал в неухоженном дворе: клонил к земле кусты малины и кусачую крапиву, трепал тонкие молодые осины да березки. Совсем рядом сварливо шумел потревоженный лес, хмурые ели кололи друг друга острыми макушками, гнулись тоОлеси-великаны, стонали, трещали могучие кедры. Не спокойно было в природе. «Может, гроза будет», – отстраненно подумал девушка. Торопливо надев, за неимением другой одежды, подвенечный сарафан, Олеся выбежала из дому. Никого окрест. Девушку охватило тревожное предчувствие; возможно, виной тому мрачные черные тучи, что так низко нависли над деревней. «Вот вернется Горислав – будет надо мной смеяться! Скажет: Ну чего ты выбежала, заполошная, я ведь только до колодца отошел, воды набрать! А что будет, когда с братьями в лес на кабана пойду? Небось, и дня не пройдет, за нами в лес бросишься, все зверье распугаешь?..» Так, ругая себя за глупость, Олеся медленно побрела вперед, то и дело оглядываясь, и, наконец, увидела человека. Сначала показалось – из-за поворота, ссутулившись, вышел Горислав. Вот только шел он как-то странно, то и дело спотыкаясь, опустив голову на грудь, так что темные волосы полностью закрыли лицо. Девушка подалась вперед, потом побежала, путаясь в траве босыми ногами. Но оказавшись ближе, поняла, что ей на встречу идет вовсе не муж, а его брат.

– Солнцеслав! – окликнула Олеся, и взрослый мужчина вздрогнул от звука ее голоса. Поднял глаза. Девушка остановилась. Было во взгляде Солнцеслава что-то такое… Горе. Злость. Беспомощность. И жалость.

– Олеся… – произнес он, и тоже остановился, словно ноги не хотели нести его дальше. Стал оседать на землю. Девушка опомнилась, бросилась к мужчине, успев его подхватить. Лицо Солнцеслава было синим, распухшим, глаза с трудом смотрели из-под набрякших век, а волосы на голове слиплись от крови и грязи.

– Ты ранен?! Что случилось?!

– Горислав… Его больше нет с нами… Его убили… Братишку! Не уберегли!.. Я шел сказать тебе…

Он говорил, но девушка не могла понять: о чем? Горислава убили?

– Успокойся! Это какая-то чушь, ведь он был дома только недавно! Он просто вышел куда-то, и скоро вернется! Я просто не могу его найти! Надо пойти и спросить у кого-нибудь…

Олеся осознала, что бормочет что-то бессвязное, а Солнцеслав смотрит на нее с такой пронзительной жалостью, словно она вмиг лишилась ума. Резко замолчав, Олеся тряхнула головой.

– Что случилось? – повторила она, и голос стал совсем другим, резким, грубым, так что мужчина с удивлением поднял голову. Облизал пересохшие губы.

– Напали эти черные, нелюди. Вышли из леса прямо в деревню! Уж не знаю, почему их не засекли раньше, но они каким-то образом обошли все охранные заклинания и ловушки, да и собаки молчали! Залаяли только тогда, когда уже было поздно, и эти приближались к домам! Их было не много, всего шестеро. Они шли с разных сторон, медленно, словно ничего не боялись.

Солнцеслава передернуло.

– Кто-то еще погиб… кроме…?

Она не могла произнести имени своего мужа, все еще надеясь, что происходящее лишь страшная шутка, или сон, а может наведенный колдовской морок. Потому со стороны Олеся казалась пугающе спокойной.

– Да. Трое. Некрас, Тихомир и Крив.

«Двое молодых, совсем еще безусых парней, и старик». Сонцеслав сплюнул кровью и сказал:

– Пойдем, Олеся. Надо проститься.

Ясный разум покинул Олесю, как только она увидела собранную за деревней кроду из поваленных старых кедров да соломы. Взгляд против ее воли, все время скользил на самый верх, где лежали тела погибших. Тихо было в поселении, только женщины плакали, да вороны кричали. Олесю подвели к Старейшине, тот погладил девушку по голове и заглянул в глаза. Убрал руку.

– Правильней было бы отправить их к Богине вместе, – тихо пробормотал Солнцеслав. – Не жива она уже, одна оболочка осталась. Вылетела ее душа, как только я сказал, что Горислав погиб. Глаза, видишь, сухие, пустые, ни слезинки.

Они обсуждали Олесю, словно и не стояла она рядом, но девушке было все равно. Словно сквозь пелену видела она окружающий мир, едва-едва долетали до нее звуки, а сердце покрылось ледяной коркой, так что ничего не чувствуешь, только холод. А может и правда, душа вылетела?

– Нет! – рявкнула Злата, как-то незаметно оказавшаяся рядом, схватила Олесю за руку. – Боги говорят мне «Нельзя!».

– Нет в них милосердия! – буркнул Солнцеслав.

– Богам виднее! – согласился Старейшина Жизномир. – На одну Умершую больше станет в Роду.

– Нужно сперва узнать, не носит ли она ребенка под сердцем! – сердито возразила жрица. – Я этим займусь, – она потащила Олесю прочь, в сторону леса. Скрывшись за кустами шиповника, колючие ветки которого так и норовили зацепиться за одежду, оцарапать кожу или воткнуть тоненькую незаметную иголочку в палец, Злата наклонилась к сестре:

– Ты как?

– Не знаю, – тихо ответила Олеся. Жрица сжала ее плечо.

– Мы скажем, что у тебя будет ребенок, – заявила она. – Тогда никто не посмеет объявить тебя Умершей.

Олеся приложила руки к животу. Покачала головой.

– Нет никакого ребенка.

Злата топнула ногой, поражаясь глупости сестры:

– Не важно! Потом можно будет сказать, что ребенок умер, главное – потянуть время!

– Хорошо, – согласилась девушка. – Спасибо тебе.

– После будешь благодарить, – отмахнулась Злата, и повела сестру обратно. Увидев Старейшину возле кроды, оставила Олесю и поспешила к нему.

– Я узнала правду! – воскликнула жрица, и осеклась, увидев рядом с Жизномиром Умершую.

– Что она здесь делает?

– Я пришла изъявить волю Богов! – хмуро ответила Арника. Она не поднимала глаз от земли и качалась из стороны в сторону, но голос был тверд.

– Говори, – велел Старейшина.

– Боги говорят, что она такая же, как я! – Арника распрямилась и ткнула пальцем в сторону Олеси. – Она такая же!

– Но ребенок… – заговорила было Злата, однако Умершая смерила жрицу злым взглядом выцветших глаз:

– Не носит она ребенка!.. Как и я не носила! Как и я…

Она стала раскачиваться сильнее, обнимая себя руками, так что Старейшина опасливо посторонился.

– Уверена ли ты?.. – хрипло спросил он, потом откашлялся и продолжил. – Уверена ли ты, что Олеся не носит ребенка?

– Да! – воскликнула Арника и улыбнулась. Олесе стало жутко от этой улыбки.

– Боги сказали мне это совершенно точно! И пусть я никто в этом мире, но таких же всегда узнаю!

Старейшина кивнул.

Вспыхнул факелом подвенечный сарафан на соломенной кукле. Дрогнуло что-то в груди. «Хорошо, что родители не видят этого, маме стало бы плохо», – подумала Олеся. Вокруг дрожал воздух, жар обжигал щеки, отбрасывал красный отсвет на лица. Огонь, охвативший кроду, соединился с единственным солнечным лучом, который проникал на землю из-за черных туч, унося души людей на небо. Матери Рода, среди которых была и заплаканная Малуша, завернули Олесю в грубый плащ из беленого льна, повязали на голову белый платок. Девушка поймала сочувственный взгляд Радиславы, вдовы старика Крива. Ее-то Умершей не нарекут, у нее четверо детей!.. Злата стояла отдельно ото всех, опустив голову, ни на кого не глядя. Олеся вздохнула. Мысли никак не обретали ясность. В то, что Горислава больше нет, она не могла поверить даже сейчас, хотя совсем рядом гудело пламя, объявшее кроду, и дымило так, что слезились глаза. Она знала, что его больше нет, но чувство потери еще не пришло, так что Олеся ощущала себя сторонним наблюдателем, а не участником событий. А в доме родителей появлялась на свет новая жизнь.

В конец измученную, уставшую, одуревшую от дыма, Злата повела сестру домой. Олеся едва переставляла ноги, и не вспомнила бы и сама, как без сил повалилась на жесткую лавку и тут же уснула. Во сне Горислав был рядом, он успокаивал Олесю ласковыми словами и поцелуями, утешал, а то и просил прощения. Девять дней провела Олеся во сне, открывая глаза только для того, чтобы поесть, а потом опять погружалась в спасительное забытье. Просыпаться не хотелось. Но на девятую ночь Горислав сказал:

– Я должен идти… – и погладил Олесю по голове.

– Мне жаль, – добавил он, – что я сделал тебя несчастной. Я не должен был становиться твоим мужем.

Он грустно улыбнулся.

– Не говори так!

– Это правда. Я люблю тебя, но твое сердце предназначено другому.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Не оставляй меня! – девушка схватила его за руку, но это было тем же самым, что удерживать в ладони ветер.

– Когда-нибудь моя душа вернется к тебе.

И Горислав исчез, оставив Олесю в темноте. Она проснулась с мокрыми от слез щеками и такой болью в сердце, что, казалось, ее невозможно вытерпеть. За окном стоял день, до того серый и хмурый, что его вполне можно было принять за середину осени, если бы не зеленая листва, сейчас казавшаяся присыпанной пылью.

– Я принесла тебе поесть, – тихо сказала Дубрава, держа поднос на вытянутых руках.

– Не нужно, – бесцветно ответила Олеся, но при взгляде на дымящуюся кашу рот наполнился слюной.

– Кажется, ты поправляешься, – осторожно улыбнулась мама. Олеся приняла поднос и поставила на колени. Где-то в глубине дома раздался пронзительный крик, и Дубрава тот час выбежала вон. Вернулась, держа на руках крохотного сморщенного человечка, с лицом раскрасневшимся от надрывного плача.

– Это твоя сестра, Красена.

Олеся улыбнулась и протянула руку, чтобы дотронуться до маленького пальчика, но Дубрава отпрянула, едва не ударившись о стену спиной. Попятилась к выходу, будто боялась, что Олеся предпримет еще одну попытку.

– Не стоит, доченька, – пролепетала Дубрава, глядя, как и без того темные глаза Олеси чернеют от глухой обиды.

– Она же такая маленькая! Быть может потом, когда она станет постарше… Когда окрепнет…

Красена разразилась громким воплем.

– Пойду, уложу ее, – сказала Дубрава и поспешно выбежала вон. Олеся посмотрела на свои руки, они были такими же, как всегда, и не покрылись ни язвами, ни струпьями. Тогда почему?.. Ах да, она же теперь Умершая, не живое и не мертвое существо, от которого можно ждать чего угодно… Например, Умершим приписывают умение одним прикосновением проклясть любого человека (особенно малого ребенка), домашний скот, еду или вещь, одним лишь косым взглядом испортить посевы так, что каждый колосок сгниет на корню. «Но ведь это глупо!» – воскликнула Олеся. – Я такая же! Я жива! Со мной все в порядке!» Никто ей не ответил. Что ж, видно, за неслыханную дерзость Боги наказали ее столь сурово…