Текст книги "Последняя жертва"

И вот сейчас он здесь. На пути к своей цели и на пороге в мир новых знаний и умений. Брам уже нашел человека, который ему поможет и будет рядом, по крайней мере, в данный момент. Дальше он сможет разобраться сам. У него есть глаза, есть уши, есть ум, пусть не такой быстрый и острый, как у некоторых других людей, но все же он блестяще работал с информацией и неплохо справлялся с ее анализом.

Финн провел Виктора мимо кухни, быстро проговорив, что рядом есть кладовка, где можно брать продукты. Помимо кухни оставалось еще две комнаты – одна из них, самая дальняя была комната хозяина дома, а вторая, напротив кухни, была отведена Виктору, где и оставил его Финн, сказав, чтобы тот обустраивался, пока сам он подготовится к празднику, на который сегодня собирались все без исключения жители деревни. Сути праздника Виктор пока не знал, но заранее был заинтересован и готов смотреть в оба.

Парень скрылся в своей комнате, прикрыв за собой дверь. Журналист огляделся вокруг, отмечая скромное убранство. В левом углу, прямо напротив дверного проема находилась небольшая узкая кровать, застеленная белыми нетронутыми простынями. В правом углу стоял табурет и широкая тумба с потрескавшимся лаком, заменяющая собой стол. Грязные окна были наспех завешаны синими занавесками, почти не пропускающими свет, а по центру комнаты располагался разноцветный половик, запачканный чем-то красным.

Виктор снял пальто и присел на кровать, которая оказалась немного жестковатой. В этот момент из соседней комнаты раздалось шуршание и еще какие-то непонятные звуки. Мужчина невольно прислушался и отметил, что этими звуками было тихое бормотание, сопровождающееся мерными шагами по комнате. Потом к этим звукам присоединились какие-то еще, но они оказались слишком приглушенными, поэтому журналист ничего не разобрал.

У Виктора почти ничего не было с собой из одежды, кроме сменного белья, поэтому переодеваться ему было ровным счетом не во что. И он все также продолжал сидеть, не двигаясь с места и бессмысленно скользя взглядом по комнате, дожидаясь возвращения хозяина.

И вот спустя почти час Финн вошел в комнату к Виктору, даже не поинтересовавшись у того, одет ли он. Мужчина вздрогнул от неожиданного появление хозяина дома на пороге комнаты, так как до этого был глубоко погружен в свои мысли, касающиеся в основном предстоящего расследования, по поводу которого, кстати, возникали сомнения. Да и по поводу всей этой мутной идеи с религией тоже, если честно. Что это ему даст, кроме некоего своеобразного опыта, о котором потом можно будет рассказывать своим будущим детям. Детям… А будут ли у него вообще эти дети? Ему уже давно за тридцать, а скончавшаяся матушка даже не успела понянчить внуков, на которых она так надеялась.

– Эй, ты идешь? – вывел его из раздумий голос Финна, который, дождавшись кивка со стороны мужчины, добавил. – Тебе нужно переодеться.

В сторону Виктора полетела какая-то одежда, и только в этот момент он увидел, как выглядит сам юноша. На нем был странного вида сарафан, больше напоминающий женский, хотя и сшитый скорее по мужской фигуре, свободный и широкий в плечах. То, что кинул журналисту парень, оказалось подобное одеяние, только больше на пару размеров. Взяв его в руки и расправив на весу, Брам смог рассмотреть узор из трех кругов разных размеров: тот, что меньше находился внутри того, что побольше. Этот узор был абсолютно черным и особенно выделялся на белой ткани, обрамляя округлую горловину, которая должна была вплотную обхватывать шею.

Финн встал напротив Виктора, в ожидании смотря на него.

– Ты не мог бы… – журналист указал на дверной проем, чувствуя какую-то смутную тревогу и неловкость от взгляда юноши.

Финн немного поморщился, но вышел из комнаты, оставляя Виктора одного.

Переодевание не заняло много времени. Виктор просто скинул бывшую до этого на нем одежду, аккуратно сложив ее на край кровати, и накинул то, что дал ему Финн. На удивление, сарафан оказался вполне удобным, хотя и было видно, что все же был маловат по размеру. Наконец мужчина вышел к Финну, стоявшему уже у выхода из дома.

– Нужна ли нам какая-то особая обувь? – поинтересовался он, смотря на свои короткие сапоги, отставленные хозяином дома в сторону.

– О нет, – тут Финн загадочно улыбнулся. – Мы пойдем босыми.

В этой улыбке на мгновение проскользнуло предвкушение от предстоящего ритуала, но выглядела эта улыбка слегка фанатично, будто это было что-то, от чего парень получал настоящее удовольствие. Возможно, именно так оно и было.

– Босыми? – переспросил Виктор, решив не так явно выражать свое удивление, понимая, что этого наверняка требует религия или что-то вроде того.

– Да, это необходимо для ритуала, – подтвердил Финн. – Так мы чувствуем себя ближе к земле и к нашим богам.

Журналист кивнул, давая понять, что готов. Парень открыл дверь дома, пропуская его вперед, а сам вышел следом, закрывая дверь на ключ, который после положил на выступ между дверью и крышей.

– Если вдруг получится так, что возвращаться мы будем в разное время, ключ будет тут. Просто откроешь им дверь и положишь на шкаф у выхода, – объяснил Финн. – Думаю, можно идти, в это время народ как раз уже должен подходить.

Виктор молча последовал за парнем, чувствуя как прохладный ветер пробирается под ткань ритуального сарафана, а подошва ног становится настолько чувствительной, что даже мельчайшие камешки причиняют ей боль. Однако вскоре Брам привык к этим ощущениям и даже перестал ежиться, расслабляя плечи. Он не понимал, что чувствует сейчас и на что вообще соглашается. Вся его душа находилась в каком-то странном смятении, мысли наползали одна за другой, заставляя сомневаться во всем, чего раньше никогда с ним не происходило. Но ради памяти о матери, ради своей мечты стать самым знаменитым журналистом во всем Королевстве… Это было то, ради чего все это начиналось, и чем несомненно закончится, если Виктор сможет дойти до конца, и если боги будут к нему благосклонны. Если эти боги, конечно, существуют на самом деле.

Финн шел абсолютно молча. Виктор заметил, что они так и не поговорили нормально, и почти ничего не знают друг о друге, кроме сухих фактов, высказанных в момент их беседы о религии. Парень создавал впечатление достаточно закрытого человека, хотя религия определенно занимала в его душе не последнее место, и это была пока единственная тема, на которую они могли говорить более или менее свободно.

Финн вел журналиста ближе к центру деревни, и Виктор замечал, как другие ее жители тоже выходят из домов, одетые точно в такие же одеяния и точно так же абсолютно босые. Лишь немногие из них бросали косые взгляды в сторону Виктора, но только потому, что никогда не видели его здесь раньше. Ему становилось неловко от этих взглядов, но журналист решил просто не обращать на них внимания.

Когда Финн почти довел Виктора до центра, они вдруг свернули налево и начали спускаться по небольшому склону по направлению к широким полям, находящимся за домами. Уже издалека мужчина заприметил странный столб, стоящий посреди поля с изображением нелепо вырезанного на верхушке божества с телом младенца и почти куриными крыльями за спиной. Именно вокруг этого столба собирались люди, поэтому и Виктор с Финном направились туда.

Подойдя ближе, Брам заметил приделанную к столбу чашу, грубо выдолбленную в куске крепкого камня и украшенную вырезанным орнаментом из кривых спиралей. Рядом со столбом стоял холщовый мешок с чем-то дурно пахнущим внутри.

Здесь не было опоздавших – все приходили в одно и то же время, молча окружая странный жертвенник и дожидаясь чего-то. Выглядело это жутко: толпа странных людей в одинаковых одеждах и с одинаковым выражением благоговения на лицах. Женщины распустили волосы, сняв ненужные платки, мужчины сверкали небритыми подбородками, дети больше не держались за юбки матерей, становясь в круг наряду со взрослыми, не считая совсем малышей, которых родители брали на руки.

Все в последний раз переглянулись и кивнули друг другу. Из круга вышел крепкий мужчина с длинными русыми волосами, почти достающими до локтей и мелкой бородкой, сверкающей в свете взошедшей луны.

– Это Дроф, – незаметно шепнул стоящий рядом с Виктором Финн. – Он начинает ритуал, так как его поля не уродились в этом году.

Виктор кивнул и вперил взгляд в мужчину, который подошел к столбу и опустился на колени, склонив голову. Кто-то из круга подал ему лопату, и Дроф, не вставая с колен, принялся копать яму у основания жертвенника. Когда она имела уже приличную глубину, он отложил лопату и потянулся к мешку, опуская в него руку и доставая что-то темное. Приглядевшись, Виктор пошатнулся – это было человеческое сердце! Дроф опустил его в яму и засыпал землей, что-то шепча себе под нос. Вокруг начали раздаваться странные звуки, и Брам сначала даже не понял, что эти звуки исходят от людей вокруг. Эти звуки напоминали протяжные стоны, которые звучали вразнобой и сливались в ужасную какофонию звуков.

Наконец Дроф встал с колен, и вокруг стало в разы тише. Все одновременно замолчали, из-за чего у Виктора зазвенело в ушах, резко оказавшихся в тишине. Он огляделся, внимательно всматриваясь в чужие лица. Они все имели крайне одухотворенный вид, в их чертах читалось абсолютное блаженство, а руки были прижаты к сердцу. Слева стоял Финн, почтенно склонивший голову и изредка облизывавший пересохшие губы.

Уже темнело, и было сложнее наблюдать за происходящим, но вдруг к жертвеннику подошла высокая плотная женщина. Ее медные волосы опускались до лопаток, глаза практически горели зеленым пламенем, а уже немолодое лицо выражало полное погружение в процесс.

– Гера, – пояснил Финн, не поднимая головы. – У нее в этом году самый богатый урожай, поэтому ей достается самая важная часть ритуала.

Гере подали длинную уже горящую спичку, которую она поднесла к чаше жертвенника. Та мгновенно вспыхнула, и пламя объяло ее полностью: видимо, чашу заранее облили чем-то горючим. Огонь разгорался все ярче, разгоняя сумерки и обдавая жаром даже самые дальние ряды людей. Пламя было ровным, и ни одно дуновение ветра не посмело его коснуться.

Женщина подошла к тому же мешку и сунула в него обе руки, поднимая на свет пламени остатки того, что там находилось. И тут до Виктора начало доходить, что все это были внутренности того самого парня, что давеча нашли в лесу. То, что сейчас доставала Гера оказалось кишками, и, не умещаясь в ее руках, они спускались до земли, вызывая у неподготовленного зрителя дрожь. Брам судорожно сглотнул и подался ближе, стараясь как можно внимательнее все рассмотреть. Как жаль, что у него сейчас не было с собой блокнота – живые эмоции передавались лучше всего в моменте. А может ну его, этого убийцу? Тут без раскрытия преступлений получится отменный материал. Да и кто вообще даст гарантию, что именно это поможет журналисту? Он даже не мог утверждать точно, что этот парень не был в действительности растерзан дикими зверями. Но задержаться определенно стоило…

Однако минутный порыв благоразумия мгновенно схлынул, стоило только Гере опустить внутренности в горящую чашу. Раздались хлопающие звуки и по полю понесся ни с чем не сравнимый противный запах. Но эта вонь вдруг начала казать приятной. Она будто проникала в мозг и задевала там особые чувствительные участки, о существовании которых Виктор даже не подозревал. И все разумные доводы испарились сами собой. Люди вокруг начали качаться на месте и подвывать, и Виктор не заметил, как начал делать то же самое. Вскоре все пространство заполнили невыносимо громкие звуки, среди которых встречались и смех, и плач, и разрывающий горло и душу крик.

Когда человеческие внутренности полностью догорели, превратившись в пепел, люди по очереди начали подходить к жертвеннику, опуская руку в раскаленную чашу и развевая пепел по ветру, при этом продолжая издавать неистовые звуки, разрывающие барабанные перепонки. Виктор остался стоять на месте, очарованный открывшимся перед ним зрелищем.

– Принимай нашу жертву, Великий Вент! – раздался чей-то крик, и, внимая ему, люди еще сильнее распалились, впадая во что-то сродни экстазу.

Молодые девушки и парни, прежде на бегу сыплющие горстями прах, попадали на колени, склонившись к земле и цепляясь руками за пожухлую траву. Женщины с плачущими детьми на руках воздели свое чадо к небу, также опускаясь на колени. Старики качались из стороны в сторону, обхватив руками жертвенный столб. Справа кучка мужчин стояли в обнимку, опустив головы вниз. Только по звукам, доносящимся от них, Виктор понял, что они рыдали практически навзрыд. Финн, стоявший все это время рядом, куда-то исчез, и взгляд журналиста выхватил его темную макушку чуть поодаль. Парень истерически хохотал, раздирая на себе платье и расчесывая кожу на груди до крови.

Все смешалось перед глазами Виктора, и, чувствуя, что не может пошевелиться, он ощутил на своих щеках мокрые дорожки слез, быстро стекающие под одежду. Он вдруг понял, зачем этим людям нужна вера.

Ты тоже всего лишь жертва.

Эдвард и Линдси дружили практически с детства, хоть и виделись не так часто, как им самим того хотелось бы. Девушка периодически приезжала в Дорен к любимой бабушке, что доживала там свои последние годы, и Эд всегда ждал свою подругу с нетерпением. Казалось бы, как такой нелюдимый и в принципе достаточно зажатый парень мог по доброй воле и на постоянной основе общаться с кем-либо помимо заумных книжек, которые стопками лежали у него на полках? Но, на самом деле, именно эта странная любовь к наукам и знаниям их и сблизила. Правда, у молодой госпожи Пэл она проявлялась в коллекционировании насекомых, в поимке которых ей часто помогал Эдвард. Она могла часами рассматривать наколотых на тонкую булавку и пришпиленных к странице в альбоме бабочек, изучая узор на их крыльях, жуков с жесткими переливающимися на свету панцирями, и порой даже пауки попадали в эту жутковатую коллекцию.

Вилтон часто вспоминал их первую встречу с улыбкой. Маленькая Линдси, которой не было тогда и восьми лет, усердно пыталась раскопать огромный муравейник, что нашла за свалкой на окраине город, когда одиннадцатилетний Эд, пришедший сюда за очередным материалом для своих исследований, негромко окликнул ее. Девочка мгновенно обернулась и выпучила глаза на незнакомого мальчика, упустив из вида момент, когда муравьи забрались на ее ногу и принялись кусать тонкую кожу. Эдвард тогда сильно смутился и собрался было уйти, но Линдси резво вскочила и схватила мальчика за руку, вынудив его остановиться.

– Как тебя зовут? – широко улыбнувшись, спросила она, заглядывая прямо в глаза Эдварда, которые он упорно отводил в сторону.

Зачем же он тогда ее окликнул, если боялся даже лишний раз сделать вдох рядом с ней? Вероятно, причиной тому было одиночество, которое сопровождало его с раннего детства. Ведь именно тогда, глядя на эту маленькую девочку, сидящую на корточках подле муравейника и не обращающую внимание на то, что ее желтое платьице покрылось грязными пятнами, а рыжие волосы совсем растрепались, Эдвард подумал, что она не такая как все остальные дети. И позже он понял, как же был прав. Линдси так же как и он сам не любила общество людей, в котором, однако, постоянно находилась в связи с достаточно высоким положением ее родителей в нем, поэтому привыкла быть учтивой со всеми. И даже повзрослев, только находясь наедине со своим единственным настоящим другом, она могла на время стать тем же беззаботным ребенком, бегающим по окрестностям и ловящим насекомых в свой маленький сачок.

– Ты почти не изменился! – воскликнула девушка, внимательно осмотрев Эдварда, после того как минут пять простояла, крепко его обняв. – Сколько мы не виделись? Года полтора?

– Зато ты подросла, – усмехнулся тот, немного отстраняясь от Линдси. – Букашка.

Пэл ткнула приятеля в плечо и звонко рассмеялась, хватая его под локоть и куда-то уводя. В детстве он часто называл подругу букашкой, и это нисколько не обижало девушку. Такое прозвище было связано не столько с ее увлечением, сколько с ростом, который, хотя и был вполне средним, намного уступал росту Эда.

Казалось, Эдвард даже не заметил, что его куда-то ведут помимо его воли, потому что привык, что в их дружбе активную позицию занимала именно Линдси. Она всегда шла впереди и всегда вела за собой, при этом парень понимал, что в любой другой компании, вроде тех, что обычно навязывают ей родители, она скорее всего предпочтет отойти в сторонку и загадочно помалкивать, изредка бросая короткие фразы, вызывающие у остальных недоумение. В свои девятнадцать у нее никогда не было отношений, и ни один парень не привлекал ее внимания, хотя родители очень сильно надеялись состряпать выгодный брак с каким-нибудь сыночком местного богатея, чтобы сохранить свое положение и влияние в обществе еще на пару поколений.

– Ты ведь был в Борне всего пару раз, верно? – вопрос был чисто риторическим, потому что Линдси и так прекрасно об этом знала. – Я веду тебя в парк, там обычно не так много людей утром, поэтому мы сможем спокойно поговорить.

Она практически тянула Вилтона вперед, хотя, исходя из их комплекции, скорость ходьбы Эдварда должна была превышать скорость ходьбы Линдси, но парень предпочитал идти не торопясь, так, что иногда казалось, будто, делая очередной шаг, он сначала тщательно его обдумывает. Впрочем, это касалось не только ходьбы.

В парке и правда было сейчас немноголюдно. Пожелтевшие листья с тихим шорохом опадали на землю и деревянные скамейки, тщательно выкрашенные в нежный бежевый цвет. Узкие дорожки, словно лабиринт пронизывающие всю площадь парка, были выстланы небольшими серыми кирпичиками, плотно прижатыми друг к другу. Весь парк дышал осенью и выглядел совсем не так, как в том же самом Дорене, где жители привыкли к редко расставленным, местами поломанным лавочкам среди низкорослых деревьев.

– Здесь достаточно аккуратно, – проговорил Эд, проходя на одну из дальних скамеек вслед за Линдси и медленно опускаясь на прохладную поверхность.

– Я иногда прихожу сюда, когда мне нужно побыть в одиночестве. Листаю свои альбомы или читаю те книжки, что ты присылал мне последние пару лет, – пояснила девушка, почти на автомате поправляя подол бордового платья из шерсти чуть ниже колен, поверх которого был надет черный жилет. – Матушка считает, что это вещи недостойные молодой госпожи рода Пэл, но напрямую перечить мне не смеет, зная, как сильно я это не люблю.

Глаза Эдварда загорелись.

– Правда, достаточно занимательные книги? – просиял он, впервые за все это время посмотрев прямо в серые глаза подруги. – Конечно, я уверен, что во многих из них имеет место быть неточностям, но я обязательно исправлю это в скором времени.

– Не совсем мое чтиво, зато я наверняка убедилась, насколько мы не похожи на насекомых, – Линдси звонко засмеялась, слегка тряхнув головой, отчего плотный пучок из рыжих волос на затылке немного ослаб, и теперь оттуда торчала пара прядей. – На самом деле, это и правда очень интересно, но люди мне кажутся скучными и какими-то однообразными, в отличие от насекомых.

– Может быть, ты и права, – кивнул Вилтон. – Зато сколько болезней можно вылечить, если как можно тщательнее изучить причины их появления в человеческом организме. Да и сколько интересных процессов происходит в его мозге, ты только представь! Только то, как далеко мы оторвались в эволюционном развитии от животных, говорит о многом.

Пэл перестала смеяться, внимательно смотря на одухотворенное лицо Эда, который уже почти забыл об истинной цели визита к давней подруге.

– В письме ты упоминал о том, что у тебя есть некий важный разговор ко мне, – наконец решила напомнить ему об этом девушка. – Так что же в нем такого важного? Вряд ли ты приехал аж и самого Дорена ко мне, чтобы обсудить свою любимую научную литературу. Поэтому, давай, выкладывай.

– Ах да, только я не хочу, чтобы об этом знал кто-то еще, потому что, видишь ли, я провожу небольшое независимое расследование, – у Линдси сделался абсолютно заинтересованный вид, и она вся обратилась в слух, жестами показав, что готова унести это с собой в могилу, поэтому Вилтон решил продолжить. – Ты вроде упоминала о том, что когда-то училась вместе с девушкой, которую звали Мариза Дэлл. Что ты о ней помнишь?

Линдси буквально вытаращила глаза от удивления. Конечно, слух о загадочных убийствах, начавшихся с Дорена, дошел и до Борна, поэтому девушка мгновенно смекнула, что к чему.

– Ты серьезно намереваешься поймать этого маньяка? – она всем корпусом повернулась к другу, упершись руками в скамью и максимально наклонившись к Эдварду; при этом глаза ее восхищенно засверкали. – Это достаточно смелый шаг, Эд, ты уверен, что справишься? Хотя, о чем я? Ты справишься! Дай угадаю, ты делаешь это ради науки, да? И наверняка упер трупы с места преступления, чтобы их повскрывать?

Эта девушка видела его насквозь, и Эдвард в очередной раз убедился, что если бы не тот день, когда он решил поискать трупы животных на свалке, то он так и не нашел бы человека, настолько хорошо его понимающего. Хоть Эдвард и не в полной мере поддерживал ее манию к насекомым, зато Линдси не брезгала увлечениями самого парня, часто участвуя наблюдателем или своеобразным ассистентом при его опытах и вскрытиях.

Тем не менее, Эд смутился и пробормотал слова оправдания, чем вызвал очередной приступ смеха у девушки, которую, казалось, вообще ничего не смущало в сложившейся ситуации.

– Мариза, – напомнил он. – Расскажи мне о ней.

– А, да, Мариза… – Линдси немного сникла, задумчиво посмотрев под ноги. – Какое-то время мы неплохо с ней общались, потому что с ней ну не возможно было не общаться, настолько она умела влиять на людей. Не в плохом смысле, нет. Мариза со всеми была добра и всем помогала, ничего не требуя взамен. Такая добрая овечка с огромной душой, как про нее говорили.

Эдвард кивнул. Да, то же самое говорили и жители Дорена, которые были с ней знакомы. Но раз она была такой великодушной и невинной, то почему тогда оказалась убита? Как раз из-за этой ее доброты? Или потому что у нее совсем не осталось родни, и ее никто бы не хватился? Но зачем тогда надо было делать это преступление таким показательным? Казалось, будто Эдвард что-то упускает во всей этой истории, что-то постоянно ускользает и не дает хотя бы немного приблизиться к пониманию мотивов преступника.

– Что-то еще? Может, какие-то слухи?

– Вообще-то есть кое-что, – Линдси немного замялась, но со вздохом продолжила. – Тебе неслыханно повезло, что Мариза из всего нашего класса тянулась именно ко мне. Думаю, немалую роль здесь сыграла моя отстраненность, и ей было проще всего рассказать все мне, зная, что я не буду болтать об этом кому попало, – девушка усмехнулась. – Мне вообще кажется, у нее никогда не было настоящих друзей, с которыми она могла бы поделиться своими переживаниями. Но перед тем, как бросить учебу в школе, она кое о чем мне поведала.

Последняя фраза заставила саму Линдси дернуться, потому что это больше было похоже на то, как говорит ее матушка, предпочитая цветастые выражения, замудренные слова и пускание тумана перед самым главным. Она любила мать, но не хотела быть похожей на нее даже в таких мелочах.

– В общем, ситуация Маризы заключалась в том, что отец практически ненавидел собственную дочь, но не смел вредить ей напрямую, потому что боялся своей жены. Кстати, именно она оплачивала Маризе учебу и была к ней очень добра, хоть и являлась ей неродной матерью. Однако когда мачеха умерла, девочка так и не успела доучиться, а отец наотрез отказался оплачивать оставшиеся пару лет, поэтому Маризе пришлось зарабатывать самостоятельно. Но ей было всего шестнадцать! Ее не хотели брать даже служанкой и уборщицей, а деньги очень были нужны, потому как директор уже грозился выгнать Маризу со школы, если она не погасит успевший набежать за это время долг. И ей пришлось пойти на отчаянный шаг.

Линдси, упоенно рассказывавшая все это Эдварду, дернулась и рефлекторно начала поправлять жилет, убирая с него невидимый мусор.

– Она была вынуждена продавать свое тело, – наконец проговорила она, осознавая, насколько ужасна на самом деле была вся эта ситуация. – Однако долго она не выдержала, вскоре бросив школу и уехав в Дорен домой, как только узнала, что отец скончался.

Эд задумался. На его лице не промелькнуло и тени сочувствия или хотя бы удивления. Лишь на лбу пролегла глубокая морщина, появившаяся из-за того, что парень нахмурился.

– Это многое бы объясняло, если бы не остальные жертвы, – пробормотал он, потирая подбородок. – Допустим, Маризу убил кто-то из ее бывших клиентов, но что насчет других? Этот парень из Веснича, а еще жертва из Прилесья, о которой вообще мало что известно, будто кто-то специально не хочет об этом распространяться. Да и вообще это очень странная деревня. Насколько я знаю, они по-прежнему верят в Троебожие и поклоняются Матери. Глупцы! Да хоть кто-то из них брал в руки учебники или хотя бы какую-нибудь маломальски известную научную газету? Вера никак не поможет им перед лицом настоящей катастрофы!

Видя, как начинает распаляться ее друг, Линдси коснулась его плеча, а когда тот с лицом, искаженным злобой, повернулся к ней, пытаясь сказать что-то гневное в сторону этих «невежд», девушка вдруг замахнулась и со всей силы влепила Эду звонкую пощечину. Парень удивленно прикоснулся к горящей щеке, смотря прямо в абсолютно спокойное лицо Пэл, но не рискнул продолжать, отвернувшись и глубоко вздохнув.

Именно в этом заключалось их главное отличие. Если Линдси просто не любила общество из-за его суеты, постоянного шума и скучных людей, то Эдвард почти всех их считал беспросветными тупицами, неспособными и на долю мыслительной деятельности. Порой это заходило слишком далеко, и Эдвард, начинавший прямо-таки пылать от негодования, готов был сорваться на ком угодно. Линдси была почти единственной, кто мог привести его в чувство, но иногда ради этого приходилось прибегать к методам вроде этого. Пощечина – самое действенное, что могло помочь парню прийти в себя, и Линдси уяснила это еще в подростковом возрасте, когда подобные приступы агрессии возникали в разы чаще, и Эдвард вообще не мог их контролировать, поддаваясь порыву злобы и ненависти ко всему миру.

– Прости.

Они проговорили это одновременно, и Линдси на мгновение улыбнулась, но ее лицо тут же стало вновь серьезным.

– Все в порядке? – спросила она, кладя руку на плечо Эдварду.

– Да, извини, в последнее время мне все труднее дается контроль собственных эмоций, – ответил парень, с нажимом проводя руками по лицу.

Он знал, почему так. Он понимал, что становится тем, кем больше всего боялся стать – своим отцом, который сейчас наверняка бесится из-за того, что сынок внезапно подорвался из отчего дома в неизвестном направлении. Еще повезло, что он не видел трупы в подвале, который Эд запер на ключ перед уходом из дома. Он даже не попрощался с матерью, стремясь поскорее отправиться в путь. Но мать слишком любила его. И слишком боялась. Как и его отца – своего мужа. И только поэтому делала вид, что не знает, чем занимается ее сын, усердно пытаясь забыть о том, что случилось несколько лет назад.

– Скоро будет семь лет со дня, как умерла Энни, – медленно проговорил Эдвард. – Моя маленькая сестренка… Я правда скучаю по ней, ведь в нашей семье она была единственной, кто действительно меня понимал и не пытался лезть в мою жизнь со своими указаниями.

– Расскажи мне, как она умерла, – Линдси несомненно знала об этом, ведь была первой, кому Эд рассказал о случившемся, но подумала, что, возможно, другу будет легче, если сейчас он выскажет обо всем, что копилось у него в душе и не давало покоя все эти годы. – Расскажи мне все.

– Она… – Эд запнулся, но глубоко вдохнул, стараясь скрыть подступающие слезы. – Она покончила с собой. Энни было всего тринадцать, и отец относился к ней даже хуже, чем ко мне. Свое отношение ко мне он хотя бы оправдывал тем, что это все лишь для моего блага, и он пытается воспитать во мне настоящего мужчину, а к ней он просто испытывал презрение, вовсе не давая дышать полной грудью. Он хотел уже через пару лет выдать ее замуж за сына одного из Стражей, но Энни была слишком мала, и точно так же как и я жаждала свободы.

Эдвард вдруг резко поднял голову и посмотрел Линдси в глаза, пытаясь найти там ту же боль, что когда-то испытал он сам.

– Скажи мне, – прохрипел он, уже не скрывая слезы, текущие по щекам. – Все отцы такие?

Линдси закусила губу. Ей было жаль своего друга, но как бы она не старалась, ей было трудно понять его ситуацию полностью. Пэл слыли в высшем обществе самой примерной семьей, в которой никто не посмел повышать друг на друга голос и распускать руки. Да, порой девушке казалось, что ее держат в этакой золотой клетке, которая становится все меньше по мере того, как растет она сама, но это было пустяком, особенно когда девушка, повзрослев, научилась влиять на свою матушку.

– Это город. Точно! Это все Дорен, который убивает души в людях, – глаза Эдварда искрили безумием. – Я не удивлен, что убийца начал именно оттуда. Этот город так и кишит людьми, что все глубже погрязают в собственной лжи и притворстве. Ни один из них не сожалел о смерти Маризы по-настоящему. Точно так же было, когда умерла моя сестра. Я буду искать убийцу ради нее! Пусть не он был причиной ее смерти, но почему среди всех жителей Дорена он не убил моего отца? Вот кто действительно этого заслуживал!

Линдси поняла, что крепкая пощечина впервые дала сбой. Бессонная ночь давала о себе знать: Эд почти что сходил с ума. Он рыдал, запустив руки в волосы, слегка дергая за них, чтобы почувствовать боль.

– Где ты остановился? – девушка решительно встала, осторожно касаясь руки Эда, отводя ее в сторону и крепко сжимая в своей ладошке. – Я отведу тебя туда, ты заберешь вещи и немедленно пойдешь со мной домой.

– Домой?

Линдси уверенно кивнула, давая своему другу понять, что она рядом, и все хорошо. Тот медленно поднялся со скамейки вслед за Пэл и прохрипел адрес квартиры той старушки, у которой остановился.

Ему плохо. Еще хуже, чем было пару лет назад. Но Линдси не могла постоянно быть рядом, и поэтому некому было вовремя притупить всю эту боль, сверлящую грудную клетку. Просить перестать заниматься этим расследованием было бы глупо – Эд ненавидел, когда его жизнью пытались командовать, и сделал бы себе еще хуже в попытках остаться одному, чтобы избавить себя от лишних оков. Просто быть рядом. Пока этого достаточно. И этим пока решила заняться Линдси.