Текст книги "Блудное чадо"

Глава седьмая

Королевский замок, великолепное здание, гордость Варшавы, лежал в развалинах. Не весь, кое-что уцелело, но восстанавливать такое огромное строение – дорогое удовольствие, и у Яна-Казимира просто не было пока на это денег. Как оно обычно бывает, в развалинах дворца поселились всякие подозрительные людишки. Ивашка и Петруха знали об этом, сильно подозревали, что «благородного рыцаря» заманивают с какими-то дурными намерениями, но обоим страх как хотелось узнать, что собой представляют полячки при более близком знакомстве.

Но рассказывать Шумилову при записку было опасно – посмотрит тусклыми глазами, сморщится, и ощутишь себя последним дурнем, которых ложку мимо рта проносит.

Сообразительный Петруха догадался, как сбежать от начальства.

Когда Шумилов вышел от ксендза и махнул подчиненным рукой, чтобы шли за ним, Петруха, пройдя два десятка шагов, удержал Шумилова и прошептал:

– Ты, Арсений Петрович, ступай, а мы с Ванюшей здесь побудем.

– Какого черта? – шепотом же отвечал Шумилов.

– Ксендзы хитры, если этот тебя в чем-то заподозрил, может человека с запиской к иезуитам послать. А мы – следом. Может, так и докопаемся, куда они наше чадушко спрятали.

– Так… Ладно. Пройдем еще до вон того костела, потом сделайте крюк и возвращайтесь.

Уловка удалась.

– Одним камнем двух зайцев убьем, – сказал Петруха Ивашке. – Ну как и впрямь ксендз парнишку пошлет?

Они бродили по дивной улице, Королевскому тракту, не упуская из виду ни дверей костела Святого Креста, ни дверей дома по соседству, где жил ксендз, ни переулка, куда выходили другие двери этого дома. Вскоре они ощутили голод и заспорили, караулить ли еще или пойти на поиски хоть какой харчевни. О том, что сказать Шумилову, объясняя Петрухино ночное возвращение, тоже следовало посовещаться.

Съев по большой миске отличного, три дня выстаивавшегося бигоса, куда повара не пожалели ни перца, ни кориандра, ни чеснока, они сочинили правдоподобное вранье: как Петруха пошел за мальчиком-посланцем и зашел бог весть куда, как оказалось, что мальчик не посланец, а просто послан ксендзом с корзинкой творить милосердие – покормить болящих стариков в верстах трех от костела Святого Креста, как Ивашка, оставшийся на всякий случай еще покараулить, видел входящих к ксендзу монахов, и далее – в том же духе, со множеством всякой суеты, ни к чему путному не приведшей.

Пока доели роскошный бигос, запивая зубровкой, настал долгожданный закат.

– Не по душе мне эта затея, – сказал Ивашка, когда они уже подходили к Замковой площади. – Хоть бы пистоли у нас были… Одни карабели, будь они неладны, и теми махать не умеем!

– Если там просто старуха, я деру дам, – пообещал Петруха. – Но ты поразмысли – баба не простая, раз у нее такая девка на посылках. И баба по Королевскому тракту в карете ехала, оттуда меня и высмотрела. Что, ежели знатная пани?

– На кой ты ей сдался?

– А на кой я сдался Машке Шварцевой? Охота от старого мужа погулять, если путаться с немцами, весь Кокенгаузен сразу прознает, а с русским можно тайно, он болтать языком не будет.

История с Матильдой Шварц, женой булочника, и была той каплей, что переполнила бочку воеводского терпения.

– Среди своих молодца искать – опасно, а по моей роже, видать, ясно было, что я в Варшаве чужой, – совсем понятно растолковал Петруха.

– Не в развалинах же…

– А это уж ее забота! Так вот, коли баба из знатного рода, да еще не такая молодая, она непременно с ксендзами дружбу водит. Понял? Вот мы ее и приспособим искать пропажу.

– Чушь ты несешь… Только что придумал! Ох, была бы тут моя сестрица…

– Да… – погрустнев, согласился Петруха. – Она бы сообразила, как след взять.

Огромный замковый двор был пустынен. Пахло всякой дрянью – не иначе, под рухнувшей стеной лежал покойник, а то и не один. Петруха подошел к тому месту, где, статочно, раньше были кованые ворота, а Ивашка затаился за углом. Было не настолько темно, чтобы не видеть, как вышагивает взад-вперед Петруха. Ивашка подумал: «Вот любопытно, товарища в карете увезут или тут же, в развалинах, уцелел какой-то чуланчик?» И тут он услышал хруст – кто-то крался по обломкам и осколкам.

Стараясь ступать как можно бесшумнее, Ивашка заскользил, обтирая стенку новеньким жупаном.

Он вовремя увидел троих верзил, изготовившихся нападать на Петруху и только ждущих, чтобы московит подошел поближе.

– Петруха, берегись! – заорал Ивашка и выхватил из ножен карабелю.

Петруха едва успел изготовиться к обороне. Саблю у него из руки выбил куда более опытный рубака, но Ивашка, наскочив сзади, ударил рубаку по шее, словно собирался снести ему голову с плеч.

Тут выяснилось, что в темноте скрывался и четвертый разбойник.

Пришлось удирать без оглядки.

Видно, сильные у них были ангелы-хранители – московиты выскочили на берег Вислы и чуть не кубарем полетели с крутого склона.

Неведомо, что было бы, если бы ночные налетчики, лучше знавшие окрестности замка, спустились за ними следом в подходящем месте. Но Ивашка чуть не влетел в разведенный под самой кручей и почти что у воды костерок. Сидевший у костерка человек вскочил.

– Вы кто такие? – испуганно спросил он.

– А ты кто такой?

– Никто я! Убирайтесь отсюда оба!

Но Петруха сообразил, что уходить от этого костерка и этого человека опасно – в темноте как раз напорешься на сабельный удар.

– Мы люди мирные, – сказал он. – Если пан пустит погреться, заплатим. Дадим целый орт.

– На что мне ваш орт…

– А что пану потребно? – со всей шляхетской любезностью осведомился Ивашка.

Человек, на вид бывший их ровесником, задумался:

– А что, панове? Может, вас сюда сама Матерь божья послала. Тадек, эй, Тадек!

– Чего тебе?

Голос шел прямо из реки.

– Тадек, цепляй чего побольше. Нашлось кому тянуть! Вот веревка, панове. Тадек, готово?

Ответа пришлось ждать несколько минут. В реке плескались и бултыхались по меньшей мере двое. Наконец человек, сидевший у костра, получил приказ тащить, и все трое ухватились за веревку.

Из воды на берег выползла белая голова.

– Свят-свят-свят… – забормотал, бросив веревку и крестясь, Ивашка. Петрухе тоже стало не по себе.

– Это не утопленник, – успокоил их приятель Тадека. – Это бог Феб.

И тут только выяснилось, чем занимаются молодцы ночью, тайно, на берегу Вислы.

Захватившие Варшаву шведы вывозили все, что считали ценным, на баржах. В королевском замке они даже выломали мраморную напольную плитку. Две или три баржи, которым полагалось спуститься по Висле к морю и потом через море достичь шведских берегов, затонули, даже не отойдя от дворца. И вот нашлись умные люди, сообразившие, что до груза можно добраться и взять за него хорошие деньги. Богатые паны вновь строят дома – и в городе, и загородные, они охотно покупают мраморных богов, богинь и сатиров, не задавая лишних вопросов. Главное было – в лунную ночь выудить побольше этого добра, пока вода не стала совсем холодной.

Как бы то ни было, мраморные болваны спасли Ивашку с Петрушкой, а ныряльщики, согревшись, вывели их к более пологому склону.

– Карабеля, будь она неладна… – сказал Петруха. – Надо отыскать, а то Шумилов меня съест.

– Думаешь, эти изверги уже ушли? Не ждут ли они нас там?

– Бес их знает. Подойдем потихоньку. Может, что услышим.

– Может, и услышим. Палку, что ли, подбери…

Ивашка не хотел возвращаться – вдруг испугался правды. Что, как он порешил того подлеца, что первым напал на Петруху? Рубил-то со всей дури, и тот повалился, не вскрикнув.

Но во дворе было тихо.

Карабелю нашли не сразу, она отлетела к полуразрушенной стене, а вот кое-что неожиданное отыскали. Это была меховая шапка-«рогатывка», у которой спереди имелся султанчик из белых перьев, прикрепленный дорогой жемчужной пряжкой.

– Это ты с того налетчика, поди, сбил, – догадался Петруха. – Забирай добычу. Пряжку продадим, шапку выкинем.

– Нет, продавать ее нельзя. Может, мы по пряжке хозяина сыщем. Раз уж у нас враги тут завелись, неплохо бы понять, кто таковы, – рассудил Ивашка. – Только что мы Шумилову скажем? Извозились, как две свиньи…

– Скажем правду. Он должен знать, что нас тут кто-то выследил.

– Ох, и достанется нам!

– А как быть?

Шумилов не спал – ждал донесения. И дождался – правда, не такого, на какое рассчитывал.

– Дураки, – сказал он, услышав о странном приключении. – Выпороть бы обоих. Ну, показывайте шапку.

У Ивашки с Петрухой недостало ума прощупать «рогатывку», а Шумилов нашарил под ее подкладкой что-то твердое. Взяв засапожник, он подпорол подкладку и извлек вчетверо сложенный листок плотной бумаги.

Это был список прозваний – сплошь польские.

– Панов каких-то переписали, – удивился Ивашка.

– Для кого-то список приготовили. А кто все эти люди – бог весть. Вот что, соколики вы мои, нужно бежать из Варшавы. Статочно, ты, Ивашка, того человека порешил.

– Я его порешил? – Ивашка задумался. Все свидетельствовало о правоте Шумилова. В удар была вложена вся силища, и жертва не на своих ногах ушла – ее унесли, а позабытая шапка не то что говорила, а прямо кричала: я своему хозяину больше не пригожусь! Конечно, попавший под удар человек мог и остаться в живых, но вряд ли что он здоров и бодр.

– Надо бы сходить поглядеть, есть ли там, где он повалился, кровь. Но это опасно. Кто-то хорошо знает в лицо тебя, Петрушка, да и тебя, Ивашка, тоже – вы вместе по Варшаве носились. Сдается, что и меня. Но кто? Хотел бы я знать, во что мы впутались.

– Иезуиты? – предположил Петруха.

– Может, и они. Отгоняют от нашего беспутного чадушка. Значит, оно для них представляет немалую ценность. Так, выходит, этот подлец в Варшаве… выходит, мы уже близко к нему подобрались…

– Доброе дело сделает для государя тот, кто сунет подлецу нож меж ребер, – вдруг сказал Петруха.

– Да, – согласился Шумилов. – Иезуиты думают, что нас именно с этой целью и прислали. Потому и берегут чадушко поганое… В этот раз не удалось – в другой до нас доберутся.

– А куда бежать? – спросил сильно огорченный Ивашка. – Домой? Мне чем к Башмакову приползти с повинной головой, лучше сразу камень на шею да и в реку.

– Нет, домой мы не побежим. Мы поедем туда, где нас искать не станут. В Краков.

Лицо Шумилова, принявшего такое странное решение, было спокойным – как если бы распорядился подать себе ковшик кваса.

Ивашка знал это выражение шумиловского лица – несколько отрешенное, словно бы подьячий был беспредельно равнодушен ко всему земному и мирскому. Точно так он глядел на огромную змею, которую везли в зверинец герцога Якоба, когда с холодным любопытством ощупывал ее голову в поисках ушей.

– А что? В Кракове сейчас королевский двор, – согласился Петруха, – там народу – тьма-тьмущая, затеряемся. Только какой с того прок? Те государевы письма, может, уже и смысла никакого не имеют…

– Этого мы знать не можем, – оборвал его Шумилов. – Наше дело – выследить перебежчиков. А коли от них и точно возможен большой вред государю, ну, тогда… тогда – как Бог даст. Быстро собираем все пожитки и уходим. К рассвету нас тут быть не должно. Шапку не выбрасывайте. Сдается, эта шапка нам еще пригодится.

От Варшавы московиты на всякий случай двинулись в сторону Бреста: если кто за ними следит, пусть думает, будто собрались в Москву. Потом при удобной возможности они проселочными дорогами направились к Люблину. По пути приобрели у еврея-корчмаря трех невысоких лошадок, чтобы поберечь своих бахматов.

Шумилов рассудил здраво: там, где двор, там и люди, которым Ордин-Нащокин-младший привез государевы письма. Иезуиты, конечно, извлекут из них пользу, но, чтобы польза была побольше, могут поделиться сведениями с королевскими вельможами. Да и не только с вельможами.

Вся Речь Посполита знала, что Ян-Казимир – король, поскольку носит корону, а правит государством его супруга, королева Мария-Людвика. Это был тот редкий случай, когда поляки не восхищались женщиной за красоту и целовали ручки, отлично сознавая, что место красавицы в гостиной и спальне, потом в детских комнатах, а воистину уважали свою королеву.

Она была умна и честолюбива, не боялась сплетен и смолоду заводила бурные романы – возможно, потому, что ее замужество не входило в планы сперва кардинала Ришелье, потом кардинала Мазарини. Если бы эта принцесса заполучила такого мужа, какого хотела, она бы всю Францию вверх дном перевернула.

Мария-Луиза Гонзага де Невер, дочь мантуанского князя, для того и поселилась в Париже, чтобы выйти замуж за персону королевской крови. Наметила она себе не более не менее как родного брата короля Людовика Тринадцатого – герцога Гастона Орлеанского. Разумеется, ей этого не позволили. Тогда она, отдохнув после неудачи в объятиях нескольких графов и маркизов, обратила внимание на молодого королевского фаворита Анри де Сен-Мара. Фаворит был хорош собой, пользовался доверием и короля, и Ришелье. Из него можно было вырастить мужа, но при условии, что он получит титул герцога. Раз уж она сама – герцогиня Неверская, то и муж должен иметь соответствующий титул.

Десятилетняя разница в возрасте Сен-Мара не смутила. Высокое происхождение невесты затмило бы и двадцатилетнюю разницу. Он обратился за поддержкой к Ришелье, но мудрый кардинал запретил ему и думать об этом браке, назвав жениха и невесту безумцами. Мария-Луиза, кажется, на такой ответ и рассчитывала: теперь, стоя за спиной Сен-Мара, она принялась плести заговор против Ришелье, в который были втянуты и Гастон Орлеанский, и многие аристократы. Кончилось все это плохо – Сен-Мару отрубили голову, принцесса осталась незамужней.

Ее следующий избранник оказался опасен уже не кардиналу Ришелье, а его преемнику, кардиналу Мазарини. Это был лучший европейский полководец, принц Луи Конде. Мазарини был не простак и тоже умел плести интриги. Он задумал отправить принцессу подальше, в польские края, и вскоре к ней посватался король Владислав. Мария-Луиза решила, что в тридцать четыре года лучше быть королевой в Польше, чем незамужней в Париже.

Но не настолько уж далеко Варшава от Парижа, сплетни летают с неимоверной скоростью, и жених, набожный и ревнивый, вскоре узнал о похождениях невесты. Ему даже донесли, что у будущей польской королевы имеется незаконнорожденная дочь. Мазарини послал в Варшаву опытных агентов, и Владислава кое-как уговорили. Поддержка Франции в противостоянии с Османской империей и немалая сумма, обещанные кардиналом, перевесили и моральные соображения, и ревность. 8 апреля 1646 года в Варшаве состоялось венчание.

Теперь Марии-Луизе пришлось от многого отказаться, в том числе и от имени. Богобоязненный супруг не хотел, чтобы она носила имя Богородицы, а из Луизы сделал жену на польский лад, Людовикой.

Супружеская жизнь оказалась довольно унылой, и Мария-Луиза начала вербовать сторонников – впрок, в надежде на будущее. И оно наступило через два года – она овдовела. Королем стал младший брат покойного – Ян-Казимир. Он был на два года старше Марии-Луизы и мог бы считаться привлекательным, если бы не следы оспы на лице.

Возвращаться во Францию, где при короле-ребенке правил Мазарини, вдова не хотела. Идти в монастырь – тоже. Выход из положения Мария-Луиза нашла блестящий. Ее сторонники в сейме и сенате провели постановление о браке вдовы с новым королем. Необходимость такого брака объяснили так просто, что самый безграмотный шляхтич из медвежьего угла понял бы: новый король обязательно должен на ком-нибудь жениться; свадьба, начиная с посольства к тем дворам, где имеются особы королевской крови на выданье, и кончая застольем, – дорогое удовольствие, а казна пуста; брать девицу, о которой ничего не известно, – опасная затея, может оказаться мотовкой или просто дурой, а королеву Людовику все знают, все уважают, никуда за ней ехать не надо, так пусть она с Яном-Казимиром и венчается.

По церковным законам такой брак приравнивался к кровосмешению. Но Ян-Казимир имел хорошую поддержку среди прелатов – он был воспитан иезуитами и сам в 1643 году вступил в братство Иисуса, а уже через три года получил кардинальскую шапку. Но, когда впереди засиял бриллиантовым блеском польский трон, он сложил с себя сан, и это обошлось без лишнего шума.

Марию-Луизу он знал, потому что провел почти три года в Париже – и как раз в то время, когда она уже обратила внимание на Анри де Сен-Мара. Принцессе не было дела до польского аристократа, хотя он и одевался не хуже самых изысканных господ при французском дворе. Уж в чем-чем, а в нарядах Ян-Казимир знал толк. Но не только в них – он привез в Париж репутацию храброго офицера, успел повоевать и с московитами, и с турками.

1 марта 1649 года Мария-Луиза и Ян-Казимир обвенчались.

А несколько лет спустя начался «кровавый потоп»…

Ян-Казимир ничего не мог поделать – шляхта переходила на сторону шведов, город за городом распахивал перед ними ворота, оставалось только бегство в Силезию. И тут оказалось, что Мария-Луиза готова воевать до последнего. Во время битвы за Варшаву в конце июля 1656 года она, сидя на походном барабане, командовала артиллеристами. Наготове стояла ее карета – на случай, если придется бежать. Она, завидев на другом берегу Вислы шведский отряд, велела выпрячь лошадей, чтобы перетащить в более подходящее место пушку, и сама ее направила в сторону неприятеля. Все время войны она поддерживала растерявшегося мужа, а когда шведов удалось выставить из пределов Речи Посполитой, опять занялась политикой. На сей раз она стала привлекать на свою сторону казацких полковников. Казаки ей понадобились, чтобы справиться со шляхтой, способной после смерти бездетного второго супруга выбрать в короли кого попало. Мария-Луиза хотела поставить крест на этой вольнице и заставить сейм принять закон, по которому монарх имеет право при своей жизни избирать себе преемника. Для этого ей требовалась поддержка и внутри страны, и за пределами, потому что убедить шляхту отказаться от привычных прав было мудрено.

Все это Шумилов знал и понимал, что возвращение в Москву человека, имеющего тайные поручения польской королевы и парочку переодетых иезуитов в свите, чревато всякими неприятными событиями. А в том, что иезуиты убедят Ордина-Нащокина-младшего поменять веру, он не сомневался. Коли уж убедили бежать из России…

– Как же его теперь искать? – спросил Ивашка, когда удалось поселиться в Кракове на окраине, в усадьбе вдовы, потерявшей в «кровавом потопе» мужа и двоих сыновей. – Приказывай, Арсений Петрович, куда бежать…

Московиты знали, что Воин Афанасьевич с Чертковым по крайней мере побывали в Варшаве. А куда подевались потом – могли только предполагать. Краков был местом вероятным, но кто их, иезуитов, разберет. Тем более они знают, что по следам перебежчиков уже пущены лазутчики.

Уже было ясно, что обещание вернуться через полтора месяца – вздор. Времени на то, чтобы выследить беглецов, уйдет немало, и следует готовиться к тому, чтобы зимовать в Кракове. Уже похолодало настолько, что пора покупать кожаные контуши на теплой подкладке, еще немного – и потребуются сапоги на меху.

Иезуитских храмов в Кракове обнаружилось немало, и в каждом – причт, и кто-то из священников наверняка еще преподает в коллегиях. Московиты решили попытать счастья в костеле Святой Барбары на Рыночной площади – он первый им на глаза попался. Два дня они изучали местность; наконец Шумилов отправился знакомиться с самым почтенным из ксендзов, собираясь поведать ему историю оршанского семейства, где растут два малограмотных паренька, латыни не знающих, а куда же теперь без латыни?..

Ивашка с Петрухой встали на страже – мало ли что устроит этот ксендз?

Они с любопытством поглядывали на шляхтянок, входивших в костел, особенно на хорошеньких. И даже не поняли, откуда вдруг появилась очаровательная паненка, белолицая и чернобровая, в куньей шапочке и теплой коричневой накидке, в красной юбке, позволявшей видеть узкие сапожки, и с ослепительной улыбкой.

– Поздравляю пана, – сказала красавица Петрухе. – Да что же пан стоит как пень? Берите скорее…

В Петрухину руку был втиснут бумажный квадратик, паненка показала язык, засмеялась и убежала.

Московиты растерялись и не сообразили кинуться в погоню.

– Что там? – спросил Ивашка.

– По-польски. Никак не разберу, читай сам.

Ивашка взял записку и вполголоса прочел:

– «Если пан и впрямь такой благородный рыцарь, каким выглядит, он не побоится прийти после заката солнца, как будет темнеть…»

– Опять?! – зарычал Петруха.

– «…на улице Гродской у апостола Варфоломея», – дочитал Ивашка. – Это что же, у них корчмы теперь по апостолам называют?

– Сукины дети! Нет, ты как хочешь, а я пойду! Возьму с собой две пистоли, кинжал, засапожник! Кистень изготовлю! – буянил Петруха.

– Нишкни ты! По-русски же орешь…

Петруха опомнился.

– Отойдем в сторонку, – сказал он. – Иначе я тут кого-нибудь до смерти зашибу.

Шумилов, узнав, куда лучше отдавать учиться придуманных парнишек, вышел и не сразу отыскал подчиненных.

– Вот, – он показал листок. – Тут список школ, которые надобно навестить…

– А вот тебе послание, – сердито буркнул Петруха. – Ванюша, покажи.

Прочитав записку, Шумилов задумался:

– Дураком нужно быть, чтобы дважды ловить на одну тухлую наживку. Пойти надо, но с оружием. Но никого не убивать, а взять пленного и допросить его так, как в Разбойном приказе не допрашивают.

– Где ж мы тут возьмем дыбу и кнуты?

– Смастерим.

Когда стемнело, московиты вышли на Гродскую. Впереди шел Петруха, за ним в двадцати шагах – Шумилов и Ивашка. Ивашка вел под уздцы двух бахматов, Шумилов ехал верхом, пустив своего бахмата шагом.

Шумилов был спокоен, Ивашка волновался – брать пленника в корчме можно, да трудновато.

Петруха горел желанием отомстить за свой позор. Карабелю из рук выбили, убегать заставили! Но близок час расплаты.

Он спросил у встречного, как попасть к Варфоломею.

– Обернись, пан, – сказал встречный. – И вот тебе Варфоломей – стоит, ожидает.

Не поняв шутки, Петруха резко обернулся и увидел двенадцать каменных фигур, выстроенных в ряд перед костелом.

Понять, где который апостол, было совершенно невозможно.

Все три московита в церковь, понятное дело, ходили, но не всякого святого могли опознать на образах. Святого Пантелеймона – по ларчику с зельями, святого Георгия – по коню и змею, с остальными было хуже. И, опять же, одно дело – православные образа, другое – каменные фигуры, которые до того похожи на людей – только что не шевелятся.

Петруха стал прохаживаться вдоль ряда каменных апостолов, держа руку на рукояти кинжала, готовый бить сразу и без предупреждения. Но улица возле костела была пустынна, никакие злодеи не выскакивали из-за углов. Только в слабом свете из окон видна была женская фигура. Женщина, одетая, как мещанка из приличного семейства, в шапочке поверх окутывавшего голову белого покрывала-«рантуха», похожего на русский убрус, в топорщащейся накидке, имевшей непонятно зачем короткие рукавчики, в которые никто и никогда не продевал рук, в длинной темной юбке, приближалась к костелу.

Поравнявшись с Петрухой, она шепнула:

– Идите за мной. Только не сразу…

Петруха ушам и глазам не поверил – это была Анриэтта.