Текст книги "Блудное чадо"

Глава девятая

Воин Афанасьевич сперва думал, что попал в рай, потом усомнился.

После долгого и скучного путешествия, которое даже веселого Ваську утомило, он поселился в варшавской гостинице на улице Длугой, и тут жизнь дивным образом переменилась.

Сперва, узнав, что короля в Варшаве нет, Воин Афанасьевич с Чертковым загрустили – это ж еще куда-то тащиться! Решили сперва отдохнуть, посмотреть город. И несколько дней спустя к ним у дверей гостиницы подошел пожилой, богато одетый, с поясом ценой в целую деревню пан. Он полюбопытствовал, не продадут ли ему паны их лошадей, больно ему те лошади полюбились. Слово за слово – к пану подбежала молоденькая и очень красивая паненка, судя по обхождению, дочка, стала просить денег на какие-то девичьи забавы. Состоялось то, о чем в Москве и помыслить было невозможно: отец познакомил незамужнюю дочку с кавалерами и позволил ей шутить с ними и даже перемигиваться.

Потом этот пан, по прозванию Даниэль Лапицкий, предложил вместе ехать в Краков. Хотя дороги и стали спокойнее, чем года три назад, а чем больше народу соберется вместе для путешествия – тем надежнее.

Васька прямо ума лишился – готов был ехать в обществе паненки Зоси не то что в Краков, а хоть в Турцию.

Эта милая панночка умела петь песенки тонким и очень приятным голоском, подыгрывая себе на лютне. Такого московиты раньше не видали и не слыхали. А что за слова! Московская девка такое и выговорить бы постыдилась. «Сквозь очи чисты зори лучисты радостью сияют. Сии пыланья в наши желанья силы вливают…» И дураку ясно, какие такие желания!

Так вот, переглядываясь и пересмеиваясь, доехали до Кракова. А там пан Лапицкий сказал:

– Далее мы с Зосенькой поедем в свое имение. А вас определю на постой к давнему знакомцу. Он молодых людей всегда привечает. Он же и присоветует, как пристать к королевскому двору. Вы, паны, люди молодые, вам королю надобно служить, а не прохлаждаться. Вы моего знакомца слушайте! Он к его величеству дорогу знает и сам часто в Вавельском замке бывает!

Давний знакомец был старый ксендз, когда-то, видимо, полный и круглолицый, но с годами утративший плоть и наживший дряблость лица и рук. Но взгляд у него был острый, голос тихий и властный.

– Благодарю тебя, пан Даниэль, – сказал он Лапицкому. – Ты слово держишь, и я слово сдержу, найду для Зосеньки хорошего жениха, такого, чтобы при дворе был принят и будущее славное имел.

Услышав это, Васька понурился: наверняка ведь посватают девушку за богатого пана, который в недавней войне отличился. А в чем отличился он, Васька Чертков? В возне с дворовыми девками летом на сеновале?

Странствуя с Воином Афанасьевичем, Васька увидел молодых людей, которые занимались разнообразными делами, и вдруг понял: только у них будут богатство и честь, только им отдадут невест с хорошим приданым. Живя на Москве, он об этом не задумывался, знал, что батюшка с матушкой пропасть не дадут, а честь – лишь родовая. Но тут все иначе, и мало быть Василием Чертковым, нужно еще и что-то из себя представлять.

– Премного благодарен буду, отец Миколай, – сказал Лапицкий. – И коли хорошо выдашь замуж мою Зоську, пожертвую в любой храм, куда велишь, большое резное распятие.

Потом отец Миколай предложил московитам поужинать. За столом Ордин-Нащокин-младший неожиданно для себя рассказал о своем бегстве и желании служить польскому королю, раз уж так получилось…

– Похвальное желание, – согласился ксендз. – Полагаю, денег вы с собой взяли не так уж много, так что служить не просто желательно, а придется.

И, перейдя на латынь, произнес небольшую, но проникновенную проповедь о долге шляхты, откуда бы эта шляхта ни взялась, хоть из Московии, хоть из Лапландии. Воин Афанасьевич отвечал не так бойко, путался в глаголах, но со своей ответной речью справился, чем и заслужил похвалу.

Потом московиты стали осторожно выпытывать насчет Зосеньки. Оказалось – незаконное дитя, пан Лапицкий пригулял ее с некоей вдовушкой, а теперь вот боится, что хорошие женихи не посватаются. Васька даже обрадовался: если богатые не посватаются, так, может, ему девушку отдадут? Ксендз был умен – поскольку Васька не сумел скрыть радости, сказал: паненка еще молода, года два может соблюдать девичество, а за два года умный человек найдет способ стать еще и чиновным, и богатым. Васька понял, что отец Миколай на его стороне, а была у него, Васька, такая особенность – он хорошо помнил, кто ему сделал добро.

Поселившись в доме пожилой шляхтянки, духовной дочери ксендза Циховского, Воин Афанасьевич и Васька стали гулять по Кракову и улучшать свой польский язык. Городу во время «кровавого потопа» не повезло: перед войной по нему прогулялась чума, в войну он побывал в руках у шведов, многие костелы и монастыри были разрушены. Вавельский замок уцелел, но город обезлюдел и лишь теперь понемногу стал оживать. Поняв, что в замке поселились важные господа, прибежали купцы с товарами, открыли свои заведения ремесленники. Товар был, и хороший товар, но уже приходилось беречь деньги.

Ксендз их не беспокоил, но недели через две прислал за ними мальчика.

– Я говорил о вас с его величеством, – начал он, – и его величество готов взять вас в покоевые. Но только пана Ордина, пану Черткову придется состоять пока при нем. Это будет не сразу. И еще я говорил о вас с неким богатым паном. Он просил передать вам этот кошель с золотыми дукатами.

Воин Афанасьевич и Васька переглянулись.

– Вот так, не зная нас, взял да и отдал кошель? – спросил удивленный Васька.

– Отчего же не пожертвовать на благое дело? Вы пока эти деньги не тратьте. Когда попадете в Вавельский замок, приглядитесь, как одеваются покоевые его величества.

Но служебные дела пришлось отложить – Воин Афанасьевич простудился не на шутку и две недели провалялся в жару, а потом еще столько же не выходил из дома. Отец Миколай навещал его, расспрашивал о московских делах и предложил принести книг. Без книг Воин Афанасьевич скучал.

Готовя его себе на смену, батюшка с детства заставлял много читать и писать. Будь сынок иного нрава, хитрил бы, чтобы вырваться на двор к другим парнишкам. Этот же охотно сидел в горнице за столом или стоял перед аналоем, на котором лежала здоровенная книжища. Очевидно, поэтому жизнь, которая не укладывалась в книжные правила, раздражала его безмерно.

Книг Воину Афанасьевичу было принесено немало, и таких, каких он ни во Пскове, ни в Москве, ни в странствиях, ни в Царевиче-Дмитриеве не видывал. Они лежали двумя стопками на столе – «Метафизика» и «Логика» Монасия, «Красноречие» Каузина, еще Липсий – «Политика», «О республике», «Вступление в стоическую философию», еще комментарии к речам Цицерона, еще сборник проповедей Галятовского «Ключ разумения», еще творение Никколо Макиавелли «Государь». Все это были незнакомые имена, и Воин Афанасьевич очень хотел бы запереться с книгами и читать их в полное свое удовольствие, делать выписки, сравнивать и рассуждать. Но он выздоравливал, и следовало поскорее предстать пред королевские очи.

Государя Алексея Михайловича Ордин-Нащокин-младший так не боялся, как боялся польского короля. Государь был свой, а этот…

Этот еще только мог стать своим. Иногда Воин Афанасьевич говорил себе: этот должен стать своим.

Как-то у него в голове увязались понятие «свой» применительно к монарху и письма, написанные затейным письмом, с которыми он не расставался. Передача писем в руки Яна-Казимира означала, что отныне у Ордина-Нащокина-младшего иного государя нет. Это было исполнено тайного и высокого смысла, хотя, если рассудить трезво, смысл был простой и даже низменный – купить благосклонность короля.

В какой-то мере передача писем смахивала на «шествие на осляти» в Вербное воскресенье, когда патриарх едет на коньке, переряженном в осла, а царь ведет животное под уздцы. Тоже ведь – можно чистосердечно веровать в этот миг, что под патриархом ослик, как под Господом Иисусом, а можно усмехаться, зная, что это конек в попоне и особой ушастой шапке.

Ваську же заботило иное. Родители приучили его соблюдать посты. Шел Рождественский пост, а Васька, видя на столе скоромное, забывал о правильном воспитании. Если бы, как дома, ставили на стол миску с постными щами, да другую – с солеными рыжиками, да третью – с гороховыми комьями, ел бы, что дают, без размышлений. А тут потянешься рукой и замрешь – вспомнишь, что не положено; потом задумаешься, а рука сама и цапнет гусиную ногу…

Наконец настал день, а точнее, поздний вечер, и отец Миколай повел московитов в Вавельский замок.

Замок стоял на круче, под кручей была пещера, в которой неведомо когда жил страшный змей. Змея давно истребили, а все равно глядеть на черную дыру было страшновато. Да и на замок – тоже… Эк он чернеет на темном небе, и окошки нехорошо светятся…

– Не бойтесь, вы понравитесь его величеству, – ободрял отец Миколай. – Его величество охотно берет на службу православных. Недавно принял в покоевые пана Яна Мазепу, совсем молоденький панок, и православный…

О том, что Ян-Казимир, воспитанный немцами и иезуитами, недолюбливал поляков, старый ксендз умолчал.

Король принял будущего покоевого в спальне, где занимался важным делом – стоял, растопырив руки, а двое портных закалывали на нем булавками французский брасьер – коротенький, не достигавший пояса, и с короткими разрезными рукавами. Ян-Казимир был щеголем во французском вкусе, польское же платье надевал изредка и главным образом из политических соображений, но иногда приходилось из соображений климатических: парижские моды не рассчитаны на польские зимы.

– Вот господа, которые желают служить вашему величеству, – почтительно сказал отец Миколай.

Он заранее предупредил московитов, чтобы в ноги не валились, а поклонились в пояс.

Иван Афанасьевич после поклона осмелился взглянуть на лицо своего будущего повелителя. И точно – оно было побито оспой, но не настолько, чтобы сделалось страшно. Хуже было другое – большие черные глаза короля смотрели недовольно, а между бровями сразу обозначились две морщины, как говорили, – признак неуемной гордости.

– Я рад, – ответил король. – Пока портные трудятся, расскажите мне о Москве.

– Москва – ужасный город, ваше величество. Там самые грубые нравы, какие только могут быть, – честно сказал Воин Афанасьевич.

– Вы настолько ее не любите?

– Я ее ненавижу, ваше величество.

И это было сказано вполне искренне – Воин Афанасьевич вспомнил молодых стольников и их едкие издевки.

– За что же?

– За то, что там только знатный род в чести, а разум, а верная служба, а способности ничего не значат! Я же хочу служить государю, который умеет это ценить! – пылко воскликнул воеводский сын. – И я желаю… желаю оказать услуги… я привез важные бумаги…

Тут он замолчал, не желая рассказывать о государевых посланиях при посторонних.

– Услуги в возможной войне с вашим государем?

Воин Афанасьевич был человек невоенный, и вопрос короля его озадачил. Но следовало понравиться, и он, совсем малость подумав, ответил:

– Да, ваше величество. Мой отец – один из главных советников русского царя, он человек очень образованный и многому меня учил…

Вдруг Ян-Казимир расхохотался:

– Так вы, молодой человек, может быть, своего отца к нам сюда привезете? Вот было бы прекрасно! Он бы нам тут очень пригодился! Возьметесь его привезти?

– Да, ваше величество!

– И он будет мне служить?

– Да, ваше величество! – потеряв всякое соображение, выпалил Воин Афанасьевич.

– Вот славно! Видно, и ему московские нравы не по душе?

Вспомнив всех кремлевских недоброжелателей Афанасия Лаврентьевича, воеводский сынок ответил:

– Как же они могут быть по душе умному человеку? И наш род – не московский, батюшка – из Пскова.

– Хорошо, молодой человек, – ответил король. – Вы будете мне служить. Ваше жалованье – пятьсот талеров в месяц. Эй, запишите кто-нибудь! Но вам потребуется польское имя – до поры, а пока не всем нужно знать, что вы здесь. Отец Миколай, подберите ему подходящее. Янек, отведи этих господ к себе, вызови Корецкого, пусть отведет им комнату возле твоей. Там, кажется, был какой-то чулан.

Тут только Воин Афанасьевич заметил в комнате молодого человека, который уже был покоевым. Он носил французское платье, которое не казалось смешным на его тонком стройном стане. При мысли, что теперь придется одеваться таким странным образом, Воин Афанасьевич содрогнулся.

Светлые волосы юноши были довольно длинными и завитыми. Под брасьером из вишневого бархата на нем была рубаха из тончайшего батиста с рукавами неимоверной ширины и с напуском над поясом. Складки собранных вокруг изящной кисти рукавов рубахи и роскошные кружевные манжеты выглядывали из рукавчиков брасьера. Кроме того, юноша носил одежду, которую так и хотелось назвать юбкой: поверх пышных широких серых штанов, завязанных над коленями, были надеты другие, лиловые, тоже очень широкие, но короткие и отделанные лентами и бахромой. Кружевами были украшены и его тонкие ноги в белых чулках: эти присборенные кружева падали от подвязок чуть ли не до туфель.

– Благодарите… – прошептал отец Миколай.

Он сам помог Ордину-Нащокину-младшему приготовить краткую благодарственную речь на самой блистательной латыни. Заодно он заметил, что, кабы Воин Афанасьевич получил образование во Львовской или иной коллегии, сейчас не пришлось бы с мучениями ставить глагол в нужную форму времени.

После благодарственной речи они вышли втроем – отец Миколай, Янек и Воин Афанасьевич.

– Рад тебя видеть, – сказал отец Миколай юноше. – Нет ли новостей?

– Косинский поехал за новостями, – ответил тот. – И поручение, мной данное, тоже обещал выполнить, как только позволят обстоятельства.

– Будь сейчас очень осторожен, а лучше – держись подальше.

– Я так и делаю.

Отец Миколай улыбнулся:

– Ты далеко пойдешь, Янек. Пан… погодите… Вспомнил! Вот чьим сыном мы вас сделаем – сыном Феликса Сайковского! Сайковский – вот человек, знакомством с которым вы когда-нибудь будете гордиться. Пан Ян Мазепа…

– … к вашим услугам, – завершил юноша. – Пойдемте, я помогу вам устроиться в замке.

Неделю спустя московиты преобразились. Правда, им выдали не французское, а пока что немецкое платье, но волосы завивать велели.

Васька перенес это без лишних страданий, но Воин Афанасьевич маялся невыносимо – сам не понимал, кто он теперь, лицо мужеска пола или девка.

Обычные обязанности пажа включали в себя дежурства в сенях перед личными покоями его величества, беготню с поручениями, участие в торжественных выходах, поездках и пирах. Чтобы исполнять поручения, необходимо было знать в лицо всех обитателей Вавельского замка. Воин Афанасьевич недоумевал: стоило ли браться за такую должность человеку образованному, умеющему составлять важные письма? Он даже спрашивал отца Миколая, но тот ответил:

– Во-первых, вам тут идет немалое жалованье. Это плата за будущие услуги. Во-вторых, вы знакомитесь с правильно устроенной придворной жизнью. Когда-нибудь эти знания потребуются и при дворе русского царя. В-третьих, вы учитесь вести себя, как подобает кавалеру, а не олуху неотесанному из захолустья. Это все необходимо. Как только вы освоитесь, будете выполнять задания не только его величества, но и мои. Вы ведь не откажетесь выполнить одну-две скромные просьбы?

– Не откажусь.

А что еще мог ответить Воин Афанасьевич?

– Хорошо, что вы умеете повиноваться, – заметил ксендз. – Это качество вам не раз пригодится. Я знаю, вы сейчас скучаете по комнате в Кокенгаузенском замке, где бумаги, книги и лексиконы. Но человек, желающий многого добиться, не должен запирать себя в четырех стенах. Однажды вы вспомните мои слова…

Не то чтобы Ордин-Нащокин-младший так уж скучал. Просто он был приучен к определенной умственной работе, ее-то и недоставало.

Что касается Васьки Черткова, он легко освоился в Вавельском замке. Живя в комнатке вместе с Воином Афанасьевичем, он должности пока не имел, но имел много свободного времени и вовсю знакомился с хорошенькими паненками, бывшими при дамах для услуг. Они и подсмеивались над красивым молодцом, и учили его светскому обхождению, так что из Васьки понемногу получался настоящий придворный кавалер – с пустой головой, красивыми волосами, умеющий грациозно кланяться, целовать ручки и поднимать оброненные платочки.

При этом Васька полюбил смотреть на картины. В замке их было немало – и портреты, и батальные сцены, и голые люди, мужчины и женщины, занятые не тем, чем обычно занимаются голышом, а что-то изображающие. Он спросил пана Янека, и тот с большим трудом втолковал ему, что такое греческие и римские боги.

– Что ж они без кафтанов? И без штанов? – спросил Васька.

– Отчего же они должны быть в кафтанах?!

– В Кремле же были.

Васька вспомнил давнюю историю, слышанную от стариков: как на кремлевских стенах расставили мраморных болванов, купленных в дальних землях за большие деньги, как народ возмутился, и покойный государь велел пошить болванам особые суконные кафтаны. Пан Янек объяснил как можно проще: в тех краях, где эти боги водились, жарко, как в бане, а кто же в баню ходит в штанах?

Потом Ваське стало любопытно, кто их таких малюет. Пан Янек сказал, что есть живописцы, которых нарочно учат рисовать голых людей. Тогда Васька попробовал сам рисовать угольком на бумаге, которую взял у Воина Афанасьевича. Получилось занятно – огромные головы, малые телеса и руки-ноги разной длины.

Читать он не любил, но, глядя на картины, сочинял, кто и зачем там появился, отчего мечом машет, женится ли на голой девке или найдет себе одетую. Получалось складно, и, поскольку других важных занятий у него в замке не было, он хоть так утешался.

Пока Васька дурью маялся, а Ян-Казимир все никак не призывал воеводского сына для решения государственных дел, Ян Мазепа придумал для Воина Афанасьевича дело.

– Если идти от замка по Гродской улице и свернуть вправо, будет Доминиканская. Там есть корчма небольшая. Так пусть пан, как часы покажут полдень, сходит туда и подождет, не сядет ли рядом человек – лет сорока с малым, носатый, бровастый. Тот человек с паном заговорит о чем-нибудь, ну хоть о ставленных медах. И обратится с просьбой. Какова бы загадочна просьба ни была, ее надо исполнить.

– Исполню, – обещал Воин Афанасьевич.

– И вот что – пусть пан пойдет туда в моей шапке. По шапке тот человек его признает.

Мазепа отдал Воину Афанасьевичу шапку из выдры с султаном из перьев цапли и жемчужной пряжкой. Она пришлась впору, только нужно было сдвинуть чуть набекрень. Пан Янек сам проделал это, усмехнулся и сказал:

– Отменно!

Идя по Гродской и Доминиканской, Воин Афанасьевич чувствовал себя в городе своим – вот ведь и шапки у панов точно так надеты. Он очень хотел стать своим, но в Вавельском замке пока не получалось: то и дело оказывалось, что он не знает чего-то, имеющего для придворных огромное значение. Объяснять, что в Москве и в Царевиче-Дмитриеве на лютнях не играют, а сабли носят скорее для красоты, было нелепо. Да и книги, там прочитанные, были придворным не знакомы.

Поневоле Воин Афанасьевич сердился на отца: раз уж готовил сына стать посланником при европейских дворах, отчего не нанял хоть завалящего пана для обучения сабельной рубке?

Ощущение сопричастности к городской жизни кончилось, когда Воин Афанасьевич больше часа просидел в корчме. Никто к нему не подошел, никто ни о чем не спросил. А ведь там было весело – каждого входящего хоть кто-то да приветствовал, мужчины сидели за столами, пили и смеялись, говорили о том, чего Воин Афанасьевич не знал. Город, выходит, был сам по себе, а он – сам по себе.

Он вернулся в замок, отдал пану Янеку шапку и сказал, что ни носатых, ни безносых не встретил.

– Могу ли просить пана об услуге? Сходить завтра в то же место и в той же шапке?

– Да, я пойду.

– Куда вы, пан Войцех? Стойте! Дамы сегодня устраивают балет с чтением виршей. Пойдем вместе! У вас ведь уже готово французское платье? Это будет прелестное зрелище, они изобразят греческих богинь и Париса с яблоком. Знаете, что такое Парисов суд?

– Нет…

Мазепа не пожалел времени, все рассказал и убежал – он вечером должен был сидеть в королевских сенях. А Воин Афанасьевич остался огорченный – как много еще нужно узнать, как много нужно понять! А без этого образованному человеку в Европе нельзя – иначе примут за олуха и дубину неотесанную. Другое горе – нужно учиться танцевать с дамами. Даже отец Миколай сказал, что следует нанять учителя, чтобы не позориться. И разговаривать с дамами тоже нужно уметь – они любят, чтобы красиво похвалили. Отродясь Воин Афанасьевич не знал, что баб нужно как-то хвалить. Разве что отец при нем говорил иногда матери, что правильно она сделала, купив на зиму круп по хорошей цене.

Московские правила и московские знания тут не имели ни малейшей цены. А то, что он понимал в отношениях между державами, тоже пока никому не было любопытно.

И еще – письма!

Воин Афанасьевич боялся продешевить. Он не знал подлинной цены государевых посланий, написанных затейным письмом, да и никто в мире ее не знал, потому что не мешок овса и не жбан кваса. К тому же письма имели цену только в том случае, если их удастся прочитать, то есть вместе с самим Ординым-Нащокиным-младшим. Во что ценить свои услуги, он не знал.

К своему удивлению, он увидел в зале, где дамы показывали свой балет, отца Миколая, и тот вместе с кавалерами одобрительно хлопал в ладоши. Потом ксендз сам подошел к нему.

– Прелестно танцует пани Замойская, – сказал отец Миколай. – Знаете ли, по танцу можно понять, влюблена дама или ей просто нравится скакать под музыку.

– Эта пани влюблена?

– Да, в очень достойного кавалера. Что вы так глядите?

– Она ведь замужняя.

– Эх, пан Войцех… Чтобы быть при дворах европейских владык своим человеком, нужно стать очень снисходительным к таким вещам. И что плохого, если молодая красивая пани нашла себе друга по сердцу?

– У нее муж есть, с которым она обвенчана.

– Я не сказал, что пани Замойская изменяет мужу. Это грех. А любит она другого. Вам бы подружиться с кем-то из наших дам. Любовница научит вас, как быть светским человеком.

– Любовница?..

Менее всего ждал Воин Афанасьевич от ксендза такого совета.

– Я же не прошу вас соблазнять замужнюю. Боже упаси! При дворе есть хорошенькие вдовушки, которые хотят замуж. Если подружитесь – можно и под венец повести. Вот недавно приехала овдовевшая баронесса из Курляндии, и наша королева очень хорошо ее приняла. Говорят, они раньше, еще в Париже, были знакомы. Обратите внимание на баронессу фон Шекман. Она многому вас научит. Да чего вы боитесь?

Воину Афанасьевичу было чего бояться – под присмотром строгого батюшки, да вечно занятый умственной работой, он до сих пор не удосужился лечь в постель хоть с какой бабой. Полагалось лишиться мужского девства после венчания, и московиты старались пораньше женить сыновей, но Афанасий Лаврентьевич, чья голова была занята иными соображениями, все еще не собрался поискать сыну невесту.

Он исподлобья посмотрел на ксендза. Тот усмехался.

– Вижу, вам нужно помочь. Я попрошу Янека. Очень любопытно – действительно ли у баронессы хорошее приданое. Видите ли, я к вам приглядываюсь, мой друг. Я скажу правду: вы мало способны сделать карьеру. Знаете почему? Вам кажется, будто вы совершили подвиг, сбежав из Кокенгаузена. И что теперь остается только почивать на лаврах. А это не подвиг. Это – как птичка вылетает из клетки. Там, в клетке, был корм, и кот ее не мог достать когтями. А на свободе нужно летать, промышлять червячков, и коты не дремлют. А крылышки-то у птички слабенькие. Вот к чему я клоню. Вы ведь подружились с паном Мазепой?

– Да, отец Миколай.

– Это хорошо. Он очень толковый молодой человек. Такие друзья необходимы. Он поможет вам поладить с баронессой, а вы тоже ему помогайте, как сможете. Пан Войцех, вы мне что-то хотите сказать, я вижу. Может, вам понравилась другая красавица, не баронесса? Может, вы чем-то недовольны? Вы сами видите – я вам друг, я эту дружбу доказал. Мне нравится помогать молодым людям, это даже мой долг – когда я был молод, мне тоже помогали. Ну так говорите: что вас беспокоит?

– Отец Миколай…

– Вы же видите – со мной при дворе считаются, даже его величество прислушивается к моим советам. И я предан королю, предан церкви, предан Речи Посполитой. Я в том возрасте, когда пылкие страсти угасают, а остаются постоянные чувства – вера в Бога, верность отечеству. Когда-нибудь вы это поймете. Я много сил потратил на то, чтобы извести в польских и литовских землях арианскую ересь, король послушал меня и издал эдикт, по которому ариане либо принимают истинную веру, или изгоняются. И лучше бы они ушли – они себя запятнали дружбой со шведами. Когда был «кровавый потоп», у многих в головах помутилось, но большинство опомнилось и пришло служить королю. Но ариане… Гордыня – грех, но я горд тем, что избавил от них Речь Посполиту! Вы, молодые, можете постоять за короля с саблей в руке, а мы, старые, – словом, хорошим советом. Вы нуждаетесь сейчас в совете, мой друг. Что бы вы ни сказали, я не лишусь чувств, как слишком туго зашнурованная дама.

– Отец Миколай…

– Говорите, говорите…

– Я привез с собой бумаги и письма…

– Было бы удивительно, если бы вы их не привезли. Вы ведь умный молодой человек, вы только еще не выучились блистать при дворе.

Тут ксендз наконец сказал нужные слова, означавшие: приятно знать, что некий пан Ковальчик в мазурском танце высоко подскакивает и лихо отбивает ногами «голубцы», но его голова не может вместить тех знаний, что скопились в твоей голове.

– Я привез письма царя…

– Я догадывался. Смешно было бы ехать в Европу с пустыми руками.

– Они написаны так, что я один могу прочесть… то есть тут, в Кракове, больше никто тайнописи не поймет…

– Это очень любопытно. Хотите ли вы, чтобы я был посредником между вами и его величеством? – прямо спросил отец Миколай.

– Да, хочу, – ответил Воин Афанасьевич и с облегчением вздохнул.