Текст книги "Дорога горлицы и луня"

Глава 13

Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.

Пусть послушает красавица прибаски жениха.

С. Есенин. Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха…

Агафию и Бортэ в Беркуте ожидали вести худые. Батюшка вековухи Прасковьи, тихий старик, о котором и догадаться-то можно было только по запаху с печки да изредка бормотанию тихому, умер. Хозяйка, хлопотам о последнем человеке родном жизнь свою посвятившая, волей или по чужому умыслу счастья быть любимой и матушкой лишенная навеки, чуть от горя не обезумела. Воику пришлось опустить покойнику веки, только до половины глаза давно незрячие закрывавшие, натянуть на голову трупа одеяло и пойти за стариками и старухами – звать омыть тело. Прасковья выла и тряслась, ставя стакан воды перед иконами и накрывая его кусочком хлеба.

В летнюю пору рабочую хоронили быстро. В маленькой белой церквушке отпевали вовсе почти без посторонних – с вековухой никто дела иметь не хотел. Батюшка служил неспешно. Голова Прасковьи, белым платком покрытая, тряслась. Воик смотрел печально на гроб, сколоченный много лет назад самим покойником и использованный ранее как ларь для зерна. Когда кадило вздрагивало у лица трупа, казалось, что летевший вверх фимиам – это дыхание в зимнюю ночь морозную. Старичок виделся очень маленьким – в чем же душа держалась? Перевел добрый молодец взгляд на темно-желтую свечу у себя в руке. Догорит скоро. Как тогда быть? В церковь Воик до этого не ходил вовсе, порядков не знал. Еще один камень на сердце лежал – Бортэ и Агафия не вернулись. Не приключилось ли с ними беды какой? Русалки, положим, девицам вреда не причинят, но Ягиня лютая?.. После похорон поминок не было – некому прийти, да и Прасковье не до того. Воик в Аксюткиной избушке, на берегу речек и в лесу хоть какие следы искал. Не нашел. А ночью страшное случилось – осиротевшая хозяйка из платка белого сделала петлю, прицепила за шест у балок, для подвешенной колыбели предназначенный, и попыталась с жизнью счеты свести.

– Те мужики, что у нас жили и строить приехали, как увидели тело старика, сразу в другой двор напросились. Лежу один, задремал было, да вдруг скрип! Прасковья к петле лавку волочит. Какая ж ночь неспокойная выдалась! – говорил Воик, вспоминая, как вековуху во двор тащил, а она брыкалась, кричала что-то, плакала…

Не сказал юноша Бортэ только, что теперь хозяйка смотрела на него глазами, нежности полными. Не узнавая, откуда добрый молодец, какого он роду-племени, чем живет и куда путь держит, полюбила Прасковья Воика так, как мать долгожданное и в муках рожденное чадо. Для паренька она хлопотала с усердием больше прежнего, а на Агафию и Бортэ смотреть стала строго, прикидывая, не причинят ли девицы спутнику своему худого, не вскружат ли от скуки голову, не введут в беду? Вот и теперь, пока Воик с вернувшейся кередкой беседовали под окошком избы на лавочке, Прасковья глядела на парочку ласково и встревоженно, один и тот же кувшин вытирая рушником десятый раз. Агафия ничего не видела – утомленная пережитым, девица почивала на полатях.

– Друг мой бедный, что же ты вынес! – пожалела Бортэ юношу.

– Я рад, что здесь остался.

– Да-да.

– Только вы уж больше без секретов от меня, без хитростей, коли ты меня другом своим называешь. И на рожон не лезьте. Ягиню даже Агафии не одолеть.

– Агафия все сможет, – откинулась Бортэ назад, к стенке избы прислоняясь. – Я еще сегодня и завтра отдохнуть хочу. А потом – поскорее бы в Новый Волчок.

– А там что? – спросил Воик, глядя на ладонь девицы и не решаясь своей ладонью пальцы тонкие накрыть.

– Терем, парча, украшения чудесные, почет, уважение, власть.

– Суета – так бы тебе здесь в церкви ответили.

– Так я другой веры.

Бортэ встала, поправила платок, повязанный теперь под затылком и спускавшийся полотнищем большим на спину, – беспокойная душа кередки после рубахи и пояса нового и в головном уборе перемен просила.

– Воик, я не жду, что это все передо мной само собой явится. Работать буду. Много сделаю. Хоть землю ногтями вспашу, хоть гору зубами перегрызу.

– Позволь помочь тебе в этом деле мудреном! – попросил паренек, и глаза его загорелись.

– Тебе добро даю с радостью. Только начнем поутру, – ответила кередка и зевнула.

На другой день ожило все в Беркуте. По улице скакали мальчишки, голося восторженно:

– Иван Медвежья Лапа приехал!

– Витязи прибыли!

– Ура!

– Выходи к церкви!

Мужики и бабы побросали работу. В селе, всеми давно позабытом, гости важные, да от самих бояр Выстрогодских! Над рекой и избами лился звон колокольный, и спешили все на него к белым стенам дома Божьего и двору господскому с конями и солнцами, смотревшими весело из-за забора высокого на толпу. Батюшка с крестом и староста деревенский с образом святым на рушнике белом встретили с почетом гостей, на скакунах добрых приехавших: всего двадцать человек – широкоплечих, высоких, в армяки разноцветные из ткани крепкой одетых, в сапоги новые обутых. Красота. Сердце радуется! С кушаков свешивались сабли длинные в ножнах простых. Спустились гости на землю, перекрестились широко, поклонились низко один раз иконе, другой – люду собравшемуся. Из разговоров в толпе узнал Воик, что один из всадников – Иван Медвежья Лапа, а всего вокруг Беркута сейчас более восьми сотен человек дружины.

Степной лунь и горлица устроились на единственной ребятишками и пареньками не занятой крыше – церковной.

– Очень шумно, Бортэ.

– Что ж поделать? Ах, Агафия, тут судьба целого народа решиться может!

Княжна видела, что подруга ее вдохновлена собранием людей, ржанием коней, видом сабель в ножнах. Глаза луня степного горели. Даже дыхание птицы-кередки таким было, будто хочет та побольше всего с улицы в себя втянуть. Бортэ вспоминала жизнь в племенах кочевых и победы Бату-хана. Агафия же уйти хотела. Не прельщали ее никогда ни народа собрания, ни те события, от которых истории великие начало берут.

Скоро затопили в избах печи жарко. Люди между собой перемешались. Крестьяне из Беркута пошли в стан защитников своих, неся хлеб, блины, яйца, молоко, живых кур, кудахтавших недовольно, а гости начали гулять по улице села. Девки принарядились – товар-то лицом продается. Парни деревенские помрачнели – где уж с дружинниками тягаться? Там и в плечах сажень косая, и храбрость этакая – может, на смерть к кередам идут? Дружинники красавиц оценили скоро – начали понравившихся обнимать и щупать. Раскрасневшиеся девицы отмахивались вяло: «Ишь чего захотел! И век не хочется! Ха-ха-ха!» Где-то уже начали водить хороводы да играть на домре. Старики головами качали. Старухи шептались: «Чья ж на шее у того кудрявого повисла? Бесстыдница! Хорошо, что попадья дочек своих заперла. А как эта крутится! Рубаха давно выше колен задралась. Ах! Грех недалече». Может быть, столько сердец в тот день зажглось и разбилось возле реки Смородины!

Агафия шла мимо всех, зубы сжав, косясь на толпу зло и корзинку полную в руке держа. Дети Устиньи нашлись в дружине пришедшей, да они там так наелись, что к лакомствам из избы Прасковьи отнеслись равнодушно. А ради мальчиков и девочек этих проделала княжна такой путь! В тереме в Светлоровске никто за Агафией или при ней так ухаживать и думать не смел. Мерзко на душе, будто на пакость глядишь. Уйти бы! Это, что ли, любовь? Степной лунь высоко в небе над Смородиной летел. Бортэ подругу проводить захотела.

– Что за красавица! Будто лебедушка плывет! – крикнул кто-то.

Княжна была хороша. Высокая, белая, с золотой косой длины необыкновенной. По походке и стати читалась кровь древняя двух княжеских родов. Как такую не заметить? Рослый, узколобый, усатый и пучеглазый молодой дружинник увидел, что на слова его девица никак не ответила, и дернул ту за летящие в воздухе из-за ветра у воды ленты.

Агафия повернулась к ухажеру и побледнела. Корзинка об землю стукнулась. Витязь попытался красавицу обнять. Во рту у княжны пересохло. Она попыталась оттолкнуть нахала. Только принял паренек это за игру и девицу отпускать и не думал.

– Куда торопишься? Нынче праздник.

«Вот мой братец бы из тебя душу вышиб!» – подумала Агафия и ответила:

– Не хочу. Пусти!

– Аль другой кто по сердцу? Чем же твой милый меня краше?

«Закричу», – решила было девица, да вспомнила, что здесь и это за игру примут, помогать охотников не найдется. Ободренный молчанием, витязь попробовал поцеловать княжну в щеку, да получил слабый удар по губам и носу.

– Экая ты непокорная! Да что ж делать с такими красавицами упрямыми?

– А иных болванов упрямых надо лупить палками. Коли не поймут – стегать прутами железными. Не угомонятся – так кувалдой по голове пустой, – услышал витязь сбоку ледяной голос.

К Агафии на выручку пришла Бортэ. Загорелое лицо ее с узким разрезом глаз и черная рубаха дружинника напугали. Парень девицу выпустил и шаг назад сделал. Внешне спокойная, казавшаяся зловещей кередка оскалилась:

– Хорошо, что ты слова понимаешь.

Княжна в это время посмотрела в сторону и заметила человека, что, кажется, тоже хотел к ней на выручку подойти, да Бортэ раньше успела. Был мужчина тот словно на десять лет старше брата Даниила, роста высокого, коренастым, с волосами и бородой курчавыми и светлыми да умными темными глазами. На открытом лице его воля и мужество читались. «Богатырь былинный», – подумала Агафия с теплотой.

Бортэ корзину подняла с земли и заговорила снова:

– Теперь вовек с левой ноги не вставай, левой рукой не умывайся, из ворот только направо ходи…

Княжна вцепилась в рукав подруги и поспешила кередку, в раж вошедшую, увести.

– Нас так за ведьм примут и в речке утопят.

– До чего ж противные!

– Угомонись, Бортэ, – сказала Агафия, прижав кередку к забору, будто закрыть желая, обнимая ее и по плечу гладя. – Спасибо тебе!.. – И коснулась ее лба своим.

А тот витязь, который внимания княжны из Светлоровска добивался, тем, кто девицу спасти хотел, отправлен был к пристани на работу. Отогнали хозяева свои челны, и собирали теперь дружинники из привезенных частей небольшие плоскодонные ладьи-струги с мачтами да веслами.

В день приезда дружинников Воик, разговором недавним с Бортэ ободренный, хотел с кередкой поскорее объясниться. Мало в успехе сомневаясь, он все же присутствия Агафии, в последнее время не слишком ласково на него глядевшей, при беседе избежать желал. Дождавшись, когда после обеда княжна вышла отнести пропитание домовому из опустевшей избы Аксюткиной, а Прасковья на печи прилегла, Воик к зазнобушке своей обратился:

– Как тебе то, что девки с витязями затеяли? Ах, любовь!

– Не каждая такую любовь захочет или позволить может. Я за брак законный и то, чтобы обоим супругам была выгода.

– От любви и муж и жена выигрывают.

– После свадьбы, Воик, увидишь ты, что избранница и кушать хочет, и принарядиться… Впрочем, у парней и девиц разные мысли быть могут, – сказала Бортэ, вспомнив, что собеседник ее из Нового Волчка и роду не царского, не княжеского и не ханского – кто знает, как у него в семье браки устраивать положено?

– Какого ж мужа ты себе хочешь?

– Что это мы с тобой такие разговоры ведем? От Агафии такой вопрос уместнее был бы.

– Ответь, Бортэ. Разве так уж плох вопрос мой?

Девица плечами пожала.

– Как я могу тебе ответить сейчас, когда не ведаю, чем располагать буду? За любой женой что-то стоять должно.

– Слышать от тебя слова такие!

– Поговорим о лошадях или о стрельбе из лука? – предложила Бортэ, в окошко глядя.

– Нет-нет, – процедил Воик, догадываясь, что красавица ждет возвращения своей подруги. – Не нужно тебе, милая, никакое приданое! Я люблю тебя. Я богат. Ты знаешь о положении батюшки моего при дворе княгини Ясинки. Хочешь не зависеть от Агафии и Честимира, хочешь ходить в парче и жемчуге да жить в покое и уважении – согласись со мной вместе счастье ковать! Верь мне, милая! – И юноша принялся целовать выставленные Бортэ вперед руки.

– Воик, зачем?..

– Люблю! – Волколак молодой припал губами к устам бывшей ханум жадно, будто жажду испытывал долго и нашел источник.

Запястья девицы он крепко держал в своих ладонях. Бортэ не сразу поняла, что случилось. А потом ни ужаснуться, ни сбежать, ни ответить не успела. Заскрипела дверь. Кто-то затопал по половицам от сеней до парочки. Руки белые Воика за плечи обхватили и от девицы желанной оттащили. Агафия с красными от ярости и стыда пятнами на лице тяжело дышала. Юноша не смог погасить свой взгляд торжествующий. За это получил паренек от княжны пощечину, да такую, что в ушах зазвенело. Сделав так, девица златокудрая словно испугалась поступка своего и выбежала из избы, на пороге громко дверью хлопнув.

Воик повернулся к Бортэ. Кередка прищурилась и улыбалась, голову опустив чуть набок. Не злится? Хлоп! Еще одна пощечина опустилась на другую щеку. Ни слова больше не говоря, кередка выскочила в сени. Ушла! Радость в сердце у юноши будто оборвалась или завяла, расцвести не успев. «Что я тебе сделал, любимая?» – думал он, садясь за стол и роняя голову потяжелевшую на руки. Прасковья, горем объятая, все видевшая, соскользнула к Воику с печи, подбирая мысленно слова утешения.

Агафия бежала через мост к лесу, не думая об осторожности, не боясь упасть на бревна или в Заряницу, только свой топот слыша. Сердце колотилось, хотя с холма спускаться – дело несложное. Дыхание хриплое из горла вырывалось. Да что же это? Бортэ. Ее-то поцеловать – как к козлу рогатому спереди подойти, а тут стояла тихонько сытой кошкой. Говорила она что-то супротив юноши, хоть тот вокруг нее вился, будто голубь с грудкой надутой, распушенной? Нет-нет. Влюбилась, что ли? Можно так? А если правда? И в такую минуту помешали!.. Как теперь Агафии в глаза Воику и, главное, Бортэ смотреть? «Виновата! – думала княжна, проносясь по лесной тропинке и не слыша за собой топота чужих шагов. – Одинока! Покинута!» Варвара, Даниил и матушка под водой остались. Честимир в Новом Волчке. Как теперь жить? Что же делать? Бок заболел ни с того ни с сего. Девица остановилась и за него схватилась.

– Куда ты? – раздался голос Бортэ над ухом.

Агафия выпрямилась и в сторону отскочила.

– Воротись в избу! Спросим у Воика, кто его больнее по щеке ударил, – сказала кередка полусерьезно.

Княжна не верила. Пролепетала она:

– Прости…

Бортэ провела по лицу руками, потопала ногами, выпрямилась и сказала твердо:

– Завяжи свою жизнь с моей одним узлом!

Услышав призыв к побратимству, Агафия раскрыла от удивления рот. Кередка в странном порыве обняла княжну за плечи и лбом в грудь уткнулась.

Солнце уже садилось за лесом. Золотые снопы лучей и небо оранжевое виднелись сквозь листья деревьев высоких. Волосы девиц горели. Агафия вскинула голову, и загорелась дорожка от слезы на щеке бледной. Бортэ крепче зажмурилась, почуяв, как обхватывают руки ее талию. Под ногами качались высокие травы лесные и маленькие блеклые – где уж им до полевых – цветы. Мелькнул беличий серо-рыжий хвост на ветке. Пролетела над деревьями бесшумно большая-пребольшая сова. Дышалось легко и приятно, словно вовсе не было тяжелого для обеих девиц дня в Беркуте.

Глава 14

Анисья. Свадьба, веселая свадьба.

Все люди говорят, на редкость свадьба такая.

Так честно, хорошо все.

Л. Н. Толстой. Власть тьмы, или «Коготок увяз – всей птичке пропасть»

Честимир отвернулся от окна, закрытого снаружи избы решеткой. Он думал об Агафии. Хорошо, что она в Беркуте осталась! В Налимовом Плесе поджидала путников засада. Отобрали волколаки ножи, пленников разлучили да заперли. Эх, на что только надеялись путники? Меда испить всегда охотники и без чужих отыщутся. Отворилась дверь. Переступил через порог Ярополк с Палицкого Холма. Честимир не знал, где это, но представлял вотчину волколака этого землями с болотами вонючими да лесами дремучими, откуда днем и ночью звери дикие на избы лезут. За гостем непрошеным и тюремщиком грозным вошли другие – еще четверо. Внук Любомудра улыбнулся, заметив синяк серый на руке шестипалой и корку на ране от брови до рыжей повязки на лбу – очелья. Не просто так Ярополк к Честимиру с родичами ходит.

– С чего ты взял, что мы неправы? Откуда Ясинке такая верность? – спросил тюремщик.

– Твой сын Зверополк и твой зять Колояр завели нас в глухое место. Твои волколаки напали на меня и друзей моих и стреляли в Добрыню, а потом привезли пленников в телегах закрытых и с мешками на головах в избу эту. Только так по чести и поступают?

– Да судьба народа нашего решается! Хочешь княжество? Нечто я тебе иное предлагаю? Не хочешь дочь мою в жены? Жена не гвоздями прибьется, ей, по слабости и болезням, в Палицком Холме жить на покое, и никто тебя попрекать не станет. Помощи ждать не от кого – Добрыня убит и в том лесу, где вас ждали, под кустом схоронен. За племянницей твоей мой сын выехать готовится. Коли и она нам достанется – в тебе надобность отпадет, убить можем, раз внук Любомудра нож точит нам сечь буйны головы.

Честимир в знак неуважения присел на постель широкую, шкурами заваленную – ни перин пуховых, ни подушек, зато мех соболий. Отвечать не хотелось. До этого вел уже Ярополк такие речи. Попыхтит и уйдет. Знать бы, что с Радолюбом и Путятой. Да и в погибель Добрыни не верилось – стрела, конечно, свистела, да в том месте ветки трещали, будто на четырех ногах кто-то убегал. Честимир в лесу вырос и жил до мест этих проклятых – все про звуки в чащах на лету хватал, на ус мотал. Успел парень кем-то обернуться. Агафия неглупая. Нож, воткнутый в дерево и почерневший, увидит и догадается, что за Зверополком ходить негоже. Внук Любомудра здесь живым нужен. Значит, можно канитель тянуть.

– Вы клялись мне подумать время дать.

– Сколько ж можно? – спросил Ярополк холодно.

– Ты говоришь, что друг мне, а с Радолюбом и Путятой видеться не даешь.

– Коли угодно, так милости прошу, – кивнул тюремщик и одному из спутников своих моргнул.

Благообразный и крепкий мужик кинулся за дверь распорядиться, будто отрок на посылках. Остальные Честимира обступили и руки его за спиной связали, а после вывели из горницы.

В Налимовом Плесе собрались тогда союзники Ярополка. Изба Колояра гудела, как улей пчелиный. В каждом переходе, в каждой горнице, на каждой лестнице встречались волколаки, о делах великих кричавшие или шептавшие, по сторонам косясь. Мужи зрелые и юноши охотно кланялись – только Честимиру или зловещим спутникам его? В рубахах пестрых или вовсе без них, с длинными, у иных в косы толстые заплетенными волосами и бородами, отличались витязи эти от дружины князей Светлоровска. Было в волколаках что-то дикое, древнее, неотвратимое. Когда повели Честимира мимо поварни, о чем догадался тот по запаху жареного мяса густому и вкусному – хоть в горшок собирай, оттуда с двумя бабами в платках вышла красивая и степенная хозяйка избы. На голове супруги Колояра была кика пестрая с рогами, украшенная богато жемчугом речным. Желтая рубаха дочери Ярополка обтягивала круглый, будто надувшийся, живот матери будущей. Батюшку увидев, подошла женщина к нему и прошептала:

– В подклети избы все постелено.

«И решетки прибиты? – подумал Честимир. – Неужто сегодня со свадьбой надавят?»

– Ступай, Всевлада, к Мичуре, – велел Ярополк, направляясь дальше.

Волколаки сошли с высокого крыльца избы трехъярусной на двор широкий. Бренча цепями, недобро поглядывали на них огромные мохнатые псы. Босоногая девка протащила мимо господ ведро, над краем которого мелькнул не то хвост, не то плавник рыбий. Отрок, неся осторожно в одной руке гнездо птичье, вел на конюшню гнедую кобылу с гривой и хвостом кудрявыми и до земли. Ярополк подошел к постройке, далеко от жилища Колояра стоявшей. Честимир увидал решетки на оконце крохотном под потолком и трех сторожей у двери, а еще раньше запах крови и нечистот почуял. Внутрь пройдя с тюремщиками своими, обомлел.

На соломе гнилой в кучах грязи и каких-то лужах два мужчины лежали. Лица их так распухли, пожелтели и посинели от ушибов и ран свежих, что не сразу даже Воик узнал бы в пленниках батюшку и среднего брата. На телах голых видны были и следы ударов: серые – дубинами, частые и покрытые толстыми корками бугристыми – палицами, длинные – хлыстами. Рука Путяты вывернута оказалась так, словно сломали ее. Заметил Честимир еще раны глубокие, прерывистые, на бусины похожие, попарно косо друг другу шедшие – укусы тех самых больших остроухих мохнатых псов Колояра. Радолюб смотрел в потолок, но, казалось, не понимал ничего, от боли обезумел. Путята дышал со свистом, веки его были закрыты. Над телами жирные мухи жужжали. Честимир от ужаса зубами заскрежетал:

– За что же это?

– За тебя, – ответил Ярополк, не мигая, не воротясь от зрелища страшного. – Дальше думай – мы им и глаза выколем, и языки вырежем.

– Дайте за себя самому ответить!

– Дай только время.

Честимир лоб нахмурил. Надо Радолюба и Путяту в место чистое перенести и омыть да перевязать. К ушибам – тряпицу, в воде смоченную, к ранам… Есть ли здесь настойка из листьев крапивных? Руку сломанную закрепить на палке крепкой. Внук Любомудра к Ярополку обратился:

– Коли позволишь за ними ухаживать, возьму дочку твою в жены.

– У меня найдется, кому за ними ходить. Даже ты доволен будешь.

По знаку тестя будущего один из сторожей, до этого тоже в темницу вошедший, во двор воротился и закричал:

– Сюда! Надо замученных в чистое место снести. И баб хозяйки просите отвары целебные взять…

Честимира вернули в его горницу. Зашумели волколаки под окнами избы, послышалась по лестницам и переходам беготня. Что-то запели нежные девичьи голоса, но внук Любомудра так взволнован был, что вместо слов только «А-а-а!» и «У-у-о!» разобрал. Отроки, боязливо на пленника косясь, принесли тому платье праздничное. Честимир поморщился и отвернулся – и так хорош. Он с трудом понимал, что делается. Никогда за властью не гнался и камень за пазухой не держал. Перед глазами волколака еще стояли Радолюб и Путята израненные. А если все-таки и до Агафии злодеи доберутся? Не переживет ведь… Ни она, ни дядюшка ее.

За дверью горницы зашумели. Вошли важно к пленнику тюремщики его. Колояр окинул взглядом равнодушным жениха в рубахе белой и синем армяке потрепанном, с пятнами от земли, сока трав, смолы древесной и дыркой, у костра во время ночлега прожженной, на полах. Щеголь! Тесть недоволен будет. По знаку хозяина Налимова Плеса пришедшие с главой своим мужики-волколаки развернули бережно парчовый армяк алый, солнцами золотыми и жемчугом речным вышитый, – никогда Честимир платья такого дорогого не нашивал! – и накинули жениху на плечи. Повели тюремщики пленника к крыльцу высокому и по ступенькам, рушниками белыми с вышивкой алой покрытым, спустились все во двор и отошли чуть вбок. Отрок опрометью забежал в избу, и пение девичье вскоре послышалось явственнее.

 
Летела лебедушка
На родимую сторонушку.
Клювом в ставни бьет —
Погулять зовет.
«Не гулять мне, лебедушка,
По чистому полюшку.
Собираюсь, лебедушка,
На чужую сторонушку.
Будет свекор там
До утра бранить,
А свекровь с утра
Все веревки вить,
А любимый муж
Плеткой жить учить.
Кабы я могла —
Замуж не пошла.
Ах, зачем меня матушка
На свет родила!»
 

Под песню грустную спускался по лестнице Зверополк в нарядной рубахе цвета вишневого и с рушником вышитым, через плечо перевязанным. На руках он нес девицу. Честимир увидел впервые свою невесту. «Сколько ж ей лет?» – удивился он. Подол наряда свадебного с чужого плеча скрывал ноги полностью, а ручки тоненькие в рукавах широких болтались. Лицо, шею и грудь белый покров без узоров прятал. Цепи золотые и ожерелья с самоцветами яркими на животе лежали. Рубаха на дочери Ярополка была алой, золотыми птицами украшенной. За Зверополком и Мичурой спускались попарно девицы в венках пышных из цветов полевых. Как только невеста на руках брата рядом с женихом очутилась, выплыли вперед Колояр и Всевлада. Хозяин Налимова Плеса нес челюсть волчью, чтобы все худое от свадьбы отпугнуть, а жена его – гнездо птичье как знак дома будущего для молодых. Двинулись все к воротам. Девицы запели теперь другое:

Хороша невеста наша —

Сердце радуется!

А жених у нас какой —

Да на зависть всем!

Будто ягодка к ягодке подобрана,

Иль жемчужинка скатная3434
  Круглая речная жемчужина, которая покатится по приподнятой плоской поверхности.


[Закрыть] к жемчужинке,

Или крепкая подкова коню доброму,

Иль икорочка паюсная3535
  Особо подготовленная к употреблению черная икра с насыщенным вкусом.


[Закрыть] к празднику,

Или рало3636
  Орудие для рыхления земли.


[Закрыть] да плуг весной к пахоте.

Стали боги судить да рядить,

Что на свадебку веселу подарить.

Рожаницы3737
  По славянским легендам, покровительницы рода и судьбы.


[Закрыть], дайте много детушек,

Сыновьям и дочерям – долю легкую.

Перун3838
  По славянским легендам, покровитель князя и дружины.


[Закрыть] молодому князю войско даст.

Мокошь3939
  По славянским легендам, покровительница замужних женщин, домашнего хозяйства, ремесел и судьбы.


[Закрыть] прясть и ткать сядет с княгинюшкой.

Шествие со двора под песню эту на улицу выдвинулось и мимо других заборов Налимова Плеса пошло. Вдоль дороги стояли волколаки нарядные. Рубахи у всех были пестрыми. С кик и очелий у баб и девок свисали кольца височные и рясны – пластины, под подбородком цепочками проходившие. Иные парни и ребятишки в руках гусли, домры, дудки да бубны держали Народ знал, что свадьба княжеская, и готовился повеселиться. Честимир успел подивиться высоте изб – редкие только в один ярус, да все украшены зверями резными, ярко раскрашенными. Дорогой короткой подошли жених и невеста с провожатыми до ворот в Налимов Плес. Девицы-певуньи там остались и утирками-платочками принялись махать вслед остальным, к самой реке Улуг-Хем путь продолжившим. Честимир подумал, что обряд можно было бы красивым назвать, не с ним и при другом случае начнись праздник этот. Не был внук Любомудра никогда на свадьбе. К сестре не пошел, на другие не звали.

Почти у самой воды рос дуб, ствол имевший прямой да широкий, а крону раскидистую, куполу большому подобную. Горели вокруг него костры по кругу, и стояли за ними волколаки в тканях дорогих, серебре да золоте – родичи невесты да главы племен, Ярополка поддерживавших. Перед Колояром и Всевладой расступились все. Прошли муж с женой и жених с невестой на руках у брата к самому дереву. Остальные за кострами остались – впрочем, глаз с Честимира не спуская. Внук Любомудра заметил, что устроены новобрачные у воткнутой в землю дубовой веточки с Палицкого Холма, перед которой две ложки лежали. Рядом с ними Колояр и Всевлада гнездо и челюсть на траву опустили и отошли к остальным гостям. Зверополк велел жениху:

– Руки протяни.

Честимир так и сделал, и невеста чуть ли не в объятиях могучих очутилась. Впрочем, внук Любомудра баб и девок никогда не носил, так что схватил он Мичуру весьма неловко и за те места, что бедняжка бы заохала, не будь голова ее занята мыслями еще тяжелее. Зверополк довольный к старшей сестре отошел.

Из-за ствола толстого вышел отец невесты. Одет он был в черную рубаху длинную, до самой земли – ни сапог, ни портов не видно – и без узоров, да на плечи накинул шкуру волчью бело-розовой кожей наружу. Держал Ярополк в руке ковш золотой в виде курицы с гребешком серебряным и крыльями со смарагдами-изумрудами. Там вода из Улуг-Хема плескалась.

– Река могучая, жизнь дающая, благослови брак Честимира, князя волколаков, и Мичуры, дочери Ярополка с Палицкого Холма! – объявил тесть будущий и глава рода своего. – За мной следуйте.

Жених с невестой на руках и тюремщик его вокруг дуба двинулись по ходу солнца. Каждый раз, когда оказывались они напротив одной из сторон света, следовало вокруг себя развернуться. Колесом крутились полы армяка и черной да красной рубах. Гости за кострами молчание хранили. Вернувшись на место прежнее, плеснул Ярополк воду из ковша под воткнутую в землю веточку и корни дерева старого, могучего. На коре у обоих тонкие обручи из света белого расцвели будто. Честимир глазами хлопал. Мичура сидела то ли куклой, то ли покойницей. Глава Палицкого Холма волчью шкуру с плеч стянул и под дубом расстелил мехом к небу.

– Посади невесту!

Жених неловко опустил девицу на приготовленное ей место. Тут же вышли к ней Всевлада и еще несколько баб в киках, принесшие с собой что-то, в рушник белый завязанное. Обступили Мичуру так, что не видно, чем заняты были. Для мужиков же подготовили зрелище иное. К кострам откуда-то со стороны деревьев у реки выскочили рыжая тоненькая олениха и волк с шерстью серой с черным и голубым отливом. Затеяли звери игру возле пламени. Хищник зубами щелкал, каждый раз чуть-чуть не задевая спину и ноги добычи будущей, а та то отбегала, петляя между костров и прыгая легко над желтыми и красными языками, то стояла и косилась на волка веселыми черными глазами. Наконец вылетели из шерсти ножи. Обернулись звери девицей и парнем. Бывшая олениха смеялась звонко. Юноша же взял ее лицо в свои ладони и поцеловал свою подругу в губы. Бабы же разошлись в стороны. Ярополк потянул Честимира за рукав старой белой рубахи. На невесте была уже рогатая, как у замужней сестры ее, кика цвет фиалкового. В первый раз увидел внук Любомудра лицо супруги своей. Не ребенок. Брови очень тонкие, нахмуренные. На левой щеке большое пятно родимое. Губы тонкие, кончики рта книзу. Хороши глаза янтарные, да смотрят зло и измученно. Поцелуешь такую – укусит. По знаку тестя муж княгиню новую на руки взял снова. Отроки выбежали откуда-то костры тушить. Ярополк повел молодых и гостей назад в Налимов Плес. В толпе до Честимира долетели разговоры:

– Ай да невеста!

– Теперь точно верю, что князь Ярополку верит и в нем нуждается.

– Это да. Иначе на Мичуре б не женился.

Честимир посмотрел на супругу. Та тоже все слышала, но, кажется, она настолько сердита да обессилена уже была до начала свадьбы, что сплетни злые стали только каплей в море синем. «Хорошо, что она со мной неласкова будет, – решил муж. – У родичей ее мед на конце ножа. От этой и уйти легко – ноги больные, и скрыть чего несложно – только собой занята. Может, дурочка?»

У ворот Налимова Плеса девицы-певицы обсыпали молодых конопляным и льняным зерном и хмелем. Честимир поежился – за шиворот залетело что-то, чесаться будет. Мичура рукавом закрылась от летевшего в нее, как от грязи. Пареньки уже на домрах, гуслях, бубнах да дудках играли. Молодежь плясала. Даже мужики да бабы зрелые хороводы водить принялись. А девицы-певицы теперь молодых и гостей до избы Колояра и Всевлады провожали и голосили:

 
Ох, жених наш, замарашка!
Он в трубе сушил рубашку.
Люли-люли, не спешите,
С нами вместе попляшите.
Да невеста не зевала —
Не того поцеловала!
Люли-люли, не спешите,
С нами вместе попляшите.
Сваты браги много пили,
Про приданое забыли.
Люли-люли, не спешите,
С нами вместе попляшите.
Дружка испугался пня,
В огород слетел с коня.
Люли-люли, не спешите,
С нами вместе попляшите.
 

Зверополк, дружкой назначенный, чтобы жениха и невесту оградить от порчи да участвовать в обрядах веселых, на девиц бросился со злобой притворной:

– У, пустые! Головы даны серьги звенящие носить!

И попытался поймать красавиц, а те от добра молодца убегали с неохотой, как олениха от волка при обряде у дуба и Улуг-Хема. Пригожий, из семьи хороший, веселый! Кого Зверополк хватал, того целовал под смех и вздохи. Из ворот жилища Колояра выносили простым волколакам угощение – калачи мягкие и душистое жареное мясо на кусках хлеба, а еще выкатывали бочки с медом да пивом.