Текст книги "Странники в невообразимых краях. Очерки о деменции, уходе за больными и человеческом мозге"
Автор книги: Даша Кипер
Жанр: Общая психология, Книги по психологии
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Когда Мила Ривкин заболела по‐настоящему, родные не сразу это заметили. Основные черты ее личности, обусловленные бессознательной деятельностью (темперамент, предпочтения, характерные реакции, общительность), практически не изменились. Для Лары и Миши она оставалась все той же Милой – назойливой, с невнятными рассуждениями. Разве что назойливость усилилась и невнятности стало больше – так организм Милы инстинктивно сопротивлялся болезни. Как и мистер Кеслер, по мере расстройства сложной когнитивной системы Мила все больше полагалась на сценарии поведения, услужливо предлагаемые сферой бессознательного[48]48
Wilson T. Strangers to Ourselves.
[Закрыть], – сценарии, которые выручали в любой ситуации и всегда соответствовали сущности Милы.
Поэтому, когда она в очередной раз заводила излюбленную песню о том, как ее называли “хворенькой”, Лара слышала голос матери, а не голос болезни. И когда Лара язвила или укоряла в ответ, она реагировала на мать, а не на болезнь. Ну а Мила, которая, конечно, не подозревала, что терзает дочь непрерывными замечаниями и вопросами, искренне удивлялась такой реакции.
Мила: Куда это ты вдруг собралась?
Лара: Куда я обычно собираюсь? В булочную.
Мила: Ах, в булочную? А мне что прикажешь делать? Кто обо мне позаботится, пока тебя нет? Я и так все время одна.
Лара: Ну что ты говоришь, мама? Мы же весь день провели вместе. Сперва ходили гулять, затем мылись, потом ужинали.
Мила: Стало быть, я обуза?
Лара: Мам, что ты хочешь, чтобы я на это ответила?
Мила: Я ела? Очень хочется хлеба.
Лара: Мы с тобой только что это обсудили. Я поэтому и иду в булочную. Твой любимый хлеб кончился.
Мила: В булочную? А я?
Лара: Ты остаешься дома.
Мила: Одна. Как собака.
(При виде уходящей дочери у Милы начинается паника.)
Мила: Куда ты уходишь?
Лара: В сотый раз повторяю. В булочную!
Мила: А как же я?
Лара, естественно, расстраивалась. Как это часто бывает с теми, кто превращается в сиделку при больном родственнике, она, словно заразившись повадками Милы (причем именно теми, которые ее особенно раздражали), стала копировать поведение матери. Для начала она заметила, что повторяет одно и то же по нескольку раз. Отчасти такое “инфицирование” мозга происходит из‐за его пластичности. Здоровый мозг обладает чудесной способностью адаптироваться, но в случаях постоянного взаимодействия с деменцией почему‐то не хочет этой способностью воспользоваться. Вместо того чтобы помочь близким изменить их привычки и ожидания, научив делать скидку на вызванные болезнью нарушения, здоровый мозг развивает в родных упрямство и склонность к назойливым повторениям – качества, свойственные больному. Объясняя причины такой когнитивной ригидности в своей книге “Пластичность мозга”, психиатр Норман Дойдж приводит аналогию с санками, придуманную неврологом Альваро Паскуалем-Леоне[49]49
Doidge N. The Brain That Changes Itself: Stories of Personal Triumph from the Frontiers of Brain Science. New York: Penguin, 2007. [Дойдж Н. Пластичность мозга: потрясающие факты о том, как мысли способны менять структуру и функции нашего мозга. М.: Бомбора, 2009.]
[Закрыть]. Представьте себя на санках на вершине горы, покрытой свежим снегом. Вы кое‐как скатываетесь вниз, увязая в сугробах, снова лезете на гору и там решаете: то ли съехать по старой колее, то ли проложить новую. Вариантов множество, но каждый раз, пуская полозья по старой колее, вы ее утрамбовываете, а чем лучше колея утрамбована, тем легче по ней катиться. Так повторение порождается повторением.
Частые повторения – один из симптомов деменции, но неочевидный для близких, поскольку повторения бывают вызваны не только патологическими процессами. Фиксации, требования, устойчивые речевые конструкции, изводящие замечания и непрекращающиеся, докучливые телефонные звонки естественны для любого человека, находящегося в состоянии стресса[50]50
Боулби полагал, что системы привязанности особенно проявляются, когда человек нездоров или переживает потерю ближнего. Bowlby J. The Bowlby-Ainsworth Attachment Theory // Behavioral and Brain Sciences. 2.4 (1979): 637–638. Экспериментальные исследования подтвердили предположение Боулби, показав, что с возрастом системы привязанности становятся более активными, особенно при наличии деменции. Browne C., Shlosberg E. Attachment Theory, Ageing and Dementia: A Review of the Literature // Aging and Mental Health. 10.2, (2006): 134–142. Действительно, после потери близкого, в тяжелые времена или во время болезни человек склонен искать “значимого взрослого”. D’Elia G. Attachment: A Biological Basis for the Therapeutic Relationship? // Nordic Journal of Psychiatry. 55.5, (2001): 329–336. Поскольку для больных деменцией “значимыми взрослыми” чаще всего являются люди, которые за ними ухаживают, неудивительно, что именно они больше всего страдают от навязчивого поведения, которое может включать повышенную бдительность, прилипчивость, частые окрики и фиксацию на предметах или местах, символизирующих безопасность.
[Закрыть]. Болезнь Альцгеймера особенно известна тем, что создает такое острое ощущение потерянности, беспокойства и необъяснимой душевной смуты[51]51
Исследователь деменции Бере Мизен предполагает, что люди с деменцией сохраняют те же реакции на болезнь, даже когда понимание происходящего у них полностью утеряно. Болезнь создает ощущение постоянного стресса, связанного с разлукой, утратой, беспомощностью и переменой места. Этим Мизен объяснял причину “фиксации на родителе” у пациентов с деменцией в домах престарелых. Miesen B. Alzheimer’s Disease, the Phenomenon of Parent Fixation and Bowlby’s Attachment Theory // International Journal of Geriatric Psychiatry. 8.2 (1993): 147–153; Miesen B. Dementia in Close-up: Understanding and Caring for People with Dementia. Routledge, 1999. Другие исследователи получили аналогичные результаты; см., например: Osborne H. et al. A Psychological Model of Parent Fixation in People with Dementia: The Role of Personality and Attachment // Aging and Mental Health. 14.8, (2010): 928–937.
[Закрыть], что система привязанности оказывается перегружена, вынуждая больных одержимо искать хоть какую‐нибудь “надежную базу” – отсутствующего родителя, дом, куклу, предмет одежды – все, что ассоциируется у них с безопасностью.
Мила превратила Лару в свою “надежную базу” задолго до того, как заболела. Тревожный тип привязанности также не возник в одночасье: он был у Милы всегда – болезнь лишь обострила его[52]52
Хотя вопрос этот исследовался далеко не достаточно, есть все основания считать, что преморбидный тип привязанности продолжает влиять на то, как больные справляются с болезнью Альцгеймера и какие у них появляются симптомы. Magai C., Cohen S. Attachment Style and Emotion Regulation in Dementia Patients and Their Relation to Caregiver Burden // Journals of Gerontology. Series B: Psychological Sciences and Social Sciences. 53.3, (1998): 147–154.
[Закрыть]. Кстати, будь у Милы избегающий тип привязанности, все протекало бы точно так же. Только вместо того, чтобы искать близости, Мила стала бы еще более мнительной, отвергала бы всякую помощь и доказывала бы свою независимость. Иными словами, поведение, которое изо дня в день видят близкие, ухаживающие за больными, мало чем отличается от того, которое больные демонстрировали в предыдущие годы, просто оно кажется более выраженным.
Мила дергала Лару каждые пять минут не только потому, что не помнила, как только что ее дергала, – система привязанности вынуждала ее лихорадочно искать поддержки. И про себя “хворенькую” Мила вспоминала по сто раз на дню не только потому, что быстро забывала сказанное, – защитный механизм заставлял ее подчеркивать свою уязвимость и беспомощность, чтобы “значимый взрослый” не вздумал куда‐нибудь отлучиться. Мила требовала внимания и близости, даже когда была здорова. Теперь же, в плену болезни, когда весь мир стал для нее пустынной, плохо освещенной улицей, Мила стискивала Ларину руку еще крепче. А Лара снова превратилась в ту маленькую девочку, чье присутствие создавало у матери иллюзию защищенности в темноте.
Говоря со мной о прошлом, Лара словно освобождалась от постоянного напряжения. После нескольких встреч она впервые расположилась в кресле с видом человека, которому некуда спешить. Как‐то Лара долго молчала, погрузившись в раздумья, и я тоже сидела молча, радуясь, что она наконец позволила себе остановиться, что в этот миг принадлежала только себе. Вернувшись к разговору, Лара попробовала объяснить, почему слово “хворенькая” вызывает у нее такую болезненную реакцию. Подчеркивая материнский инфантилизм, оно словно кричало, одновременно и умоляя, и шантажируя: “Не смей забывать, через что я прошла, и не вздумай меня оставить!” Поэтому каждый раз, когда Лара бывала резка или теряла терпение, ей казалось, что она не просто плохая дочь, но и “плохая мама”.
– Хорошая мама, – сказала Лара с нотками легкой иронии, – отнеслась бы с бóльшим вниманием к жалобам дочери. Особенно если бы дочь, приходя из садика, говорила, что над ней смеются и игрушек не дают.
Каждый день, привозя Милу домой из центра досуга, Лара слышала одно и то же: “Видела бы ты, какие они там злые. Слава богу, ты меня забрала! Слава богу! Насилу дождалась”.
От этих слов у Лары сжималось сердце. Она живо представляла себе, как Мила стоит посреди зала в центре досуга, одна, растерянная и напуганная.
– Видела бы ты, как со мной там обращаются. Никого не дозваться. Никого. Всем все равно.
И так снова и снова, как заезженная пластинка, пока терпение Лары не лопалось:
– Что значит всем все равно? Я тебя ни на минуту не оставляю.
Стоило открыть шлюз, как раздражение прорывалось лавиной. Неужели Мила не видит, сколько всего для нее делается? Неужели не замечает, что кое‐кто, как и раньше, бежит к ней по первому зову? Неужели не догадывается, каких усилий все это стоит?
Чувствуя, что на нее нападают, Мила бросалась в слезы:
– Почему ты на меня кричишь? Разве я виновата, что еще живу?
Каждое утро Лара решала не реагировать на жалобы и стенания, пусть себе льются, а она будет спокойно слушать, как и подобает “хорошей дочери”. Но едва мать заводила свою шарманку, терпение Лары сразу лопалось, и она, будто ее кто‐то заколдовал, вновь обрушивала на мать вопросы, которые уже обрушивала накануне и еще множество раз до этого – слово в слово. Ни понимание того, что это бессмысленно, ни полное осознание нелепости происходящего почему‐то не останавливали.
Реакция Лары закономерна. Когда система привязанности больного постоянно зовет на помощь, система привязанности близкого, ухаживающего за ним, не может не откликнуться[53]53
К сожалению, взаимное влияние привязанности больного и привязанности близкого, ухаживающего за больным, изучено предельно мало. Привязанность ухаживающего может быть спровоцирована и деменцией. Ingebretsen R., Solem P. Spouses of Persons with Dimentia: Attachment, Loss and Coping // Norsk Epidemiologi. 8.2, (1998).
[Закрыть]. Вдобавок Лара выросла с матерью, постоянно требовавшей внимания, и ее душевный покой напрямую зависел от эмоционального состояния матери. Успокаивая мать, она и сама успокаивалась.
Болезнь Альцгеймера взвинтила уровень тревожности Милы, одновременно лишив ее возможности его понижать. Теперь мать круглосуточно находилась в состоянии стресса, а значит, и Лара ни на миг не могла обрести душевный покой.
Это привело к перегрузке системы привязанности Лары, и ее защитный механизм заработал в стандартном режиме, пытаясь любыми способами облегчить эмоциональное состояние матери. Однако, превратив Милу в человека, состоящего из одних нужд, болезнь Альцгеймера наглядно дала Ларе понять: как бы та ни старалась удовлетворить их, ничего у нее не получится. По сути, деменция лишь увеличила громкость саундтрека нескончаемых материнских требований, под который Лара прожила бóльшую часть жизни. Но только сейчас этот саундтрек стал вызывать у нее раздражение.
Почему больные не могут изменить свое поведение, понятно, но что мешает изменить поведение людям, которые за ними ухаживают? Чтобы вырваться из тисков привычных реакций, им необходимо переключиться с бессознательного, интуитивного отклика на осознанный[54]54
Автоматические и контролируемые процессы, как правило, различаются. Автоматический (предпочтительное состояние нашего мозга) эффективен, не требует усилий, неизменяем, и его трудно остановить. Осознанный трудоемок, пластичен и расходует много когнитивных ресурсов. Wyer R. The Automaticity of Everyday Life: Advances in Social Cognition. Vol. X. Psychology Press, 2014. Удобный список отличий бессознательных процессов от сознательных можно найти в книге: Wilson T. Strangers to Ourselves.
[Закрыть]. Вроде бы несложно, но мозг этому сопротивляется. Мозг не стремится к тому, чтобы быть мудрым, правым или хотя бы рациональным[55]55
Наш мозг приспособлен к тому, чтобы не искать идеальных аргументов, а довольствоваться достаточными. Эта идея лежит в основе исследования “ограниченной рациональности”, установившего, что, если решение представляется мозгу простым и эффективным, он выбирает его, пренебрегая риском ошибки. Gigerenzer G., Selten R. Bounded Rationality: The Adaptive Toolbox. MIT Press, 2002.
[Закрыть], все его усилия направлены на сбережение энергии[56]56
Наш мозг как только не называли: “лентяй”, “когнитивный скряга”, “быстрый и бережливый”, любитель ходить по линии “наименьшего умственного сопротивления”, “раб привычки”, “противник изменений”. McGuire W. The Nature of Attitudes and Attitude Change. The Handbook of Social Psychology. 2nded., vol. 3. Addison-Wesley, 1969: 136–314; Taylor E. The Interface of Cognitive and Social Psychology // Cognition, Social Behavior, and the Environment. 1 (1981); Gigerenzer G., Goldstein G. Reasoning the Fast and Frugal Way: Models of Bounded Rationality // Psychological Review. 103.4 (1996): 650; Ballé M. La Loi Du Moindre effort mental: Le représentations mentales // Sciences humaines (Auxerre). 128 (2002); Redish. D. The Mind Within the Brain: How We Make Decisions and How Those Decisions Go Wrong. Oxford University Press, 2013; Kool W. et al. Decision Making and the Avoidance of Cognitive Demand // Journal of Experimental Psychology. 139.4 (2010): 665.
[Закрыть]. Зачем тратить энергию на “дорогостоящие” осознанные процессы[57]57
Одна из главных отличительных особенностей сознательных процессов состоит в том, что они по своей природе требуют усилий и вследствие этого вынуждают мозг расходовать больше энергии. Nilsson J-A. Metabolic Consequences of Hard Work // Proceedings of the Royal Society of London. Series B: Biological Sciences. 269.1501 (2002): 1735–1739.
[Закрыть], если есть “дешевые” бессознательные? В стрессовой ситуации мозг становится особенно экономным[58]58
В главе 5 мы увидим, почему наш разум быстро переключается на эффективные бессознательные процессы в момент усталости или истощения.
[Закрыть], и мы возвращаемся к старым моделям поведения. А чем чаще мы к ним прибегаем, тем глубже становятся наши нейронные борозды и тем труднее оказывается выбрать другой путь.
Как родные Грегора, пережив первый шок после его фантастического перерождения, встают на привычные поведенческие рельсы, начиная вести себя эгоистично и бесчувственно, так и ухаживающие за больными люди в общении с ними следуют накатанной колее. А в тесных взаимозависимых отношениях наши нейронные сети как бы накладываются друг на друга, сплетаются; мы перенимаем у близких их повторяющиеся особенности поведения. Как может быть иначе? Система привязанности Лары была сформирована тем же человеком, за которым она теперь ухаживала. В этом смысле болезнь Альцгеймера действует по принципу змеи, кусающей себя за хвост: замыкает двух человек в кольцо, где одинаковые реакции одного вызывают одинаковые реакции другого, и наоборот, и так бесконечно, по кругу.
Проведя детство и юность в Советском Союзе, где в тесной квартирке спали по трое в комнате, Лара мечтала об уединении еще до того, как узнала, что это такое. Сегодня у нее свой дом, но в нем живет Мила, и хотя у Милы есть своя комната, ее стенания не признают стен. “Что же со мной будет?”, “Что люди подумают?”, “Что мне делать?” – доносится до Лары, как в детстве, снова и снова. Когда‐то ей хотелось от этого убежать. Теперь, когда в доме поселилась болезнь и бежать некуда, эти витающие в пространстве вопросы словно дразнят ее, напоминая о том, что Лара так и не смогла освободиться от обязанности, которую на себя не брала, но которая была возложена на нее, едва она научилась ходить.
Глава 3
Слепота деменции
Почему мы так долго не замечаем болезни
Есть одна с виду элементарная оптическая иллюзия, на которую всегда попадаешься, – иллюзия Мюллера-Лайера[59]59
Müller-Lyer F. Formen Der Ehe, der Familie und der Verwandtschaft. Vol 3. J. F. Lehmann, 1911. [Мюллер-Лайер Ф. Формы брака, семьи и родства. М.: Издание П. Г. Дауге, 1913.]
[Закрыть]. Перед нами два параллельных отрезка одинаковой длины, но один обрамлен угловыми скобками с остриями наружу (закрывающими), а другой – угловыми скобками с остриями внутрь (открывающими). Иллюзия состоит в том, что отрезок, обрамленный угловыми скобками с остриями внутрь, на глаз кажется длиннее. Чтобы убедиться в обмане, достаточно воспользоваться линейкой. Это внутреннее противоречие между инстинктивным и осознаваемым заложено в нас с рождения, и, на мой взгляд, именно оно больше всего усложняет жизнь тем, кто ухаживает за больными.
Даже когда близкие знают, что родственник страдает деменцией, они часто не способны удержаться от взрывных, спонтанных реакций, если больной их не слушается или говорит глупости. Одно дело – понимать, чего не следует делать, и совсем другое – не делать, чего не следует. Я сталкивалась с этим так часто (причем даже в семьях, где близкие были неплохо осведомлены о болезни), что невольно задавалась вопросом, нет ли в нашей неспособности осознать и принять последствия когнитивных нарушений неврологической составляющей.
Психолог Даниэль Канеман объясняет происходящее в своей книге “Думай медленно… решай быстро”[60]60
Kahneman D. Thinking Fast and Slow. Farrar Strauss and Giroux, 2013. [Канеман Д. Думай медленно… решай быстро. М.: АСТ, 2014.]
[Закрыть]. Он выделяет два способа мышления и обработки информации – как он их называет, Система 1 и Система 2. Система 1 работает в автоматическом режиме, без усилий, молниеносно делая выводы и вызывая инстинктивные эмоциональные реакции. Этот бессознательный процесс, который Канеман описывает как “быстрое мышление”, почти невозможно прервать. Система 1 опирается на инстинкты, предубеждения и предположения, делая нас легкой добычей визуальных и когнитивных ловушек вроде иллюзии Мюллера-Лайера.
Действия Системы 2 связаны с логическим выбором и концентрацией внимания – она работает с абстрактными, отвлеченными понятиями и значительно медленнее приходит к выводам. Иными словами, Система 1 – это такой шумный балабол, у которого всегда наготове ответ на любой вопрос, а Система 2 – высоколобый профессор, вечно бормочущий себе под нос “Боюсь, я этого не знаю” или “Давайте‐ка еще раз хорошенько подумаем”. И возможно, если бы Система 2 влияла на нас чуть больше, мы бы никогда не покупались на зрительные иллюзии. Но отрезки и угловые скобки – ничто по сравнению с набором шулерских приемов, которыми пользуется деменция.
В один осенний день несколько лет назад ко мне на прием пришла женщина, Джазмин Хайнс, опытный социальный работник. Ей тогда было тридцать шесть – высокая, миловидная, стройная, с огромными карими глазами, она, казалось, постоянно боролась с подступающими слезами. Тихим ровным голосом, с профессиональной четкостью Джазмин перечислила свои сильные и слабые стороны. Так же сдержанно и открыто она общалась и с пациентами, что особенно помогало в работе с трудными подростками. Правда, после того как ее отец Стюарт умер от рака, Джазмин пришлось уволиться, чтобы ухаживать за матерью Пэт.
Когда Джазмин говорила о Стюарте, ее голос окрашивался любовью с вкраплениями нежного юмора. Когда же речь заходила о Пэт, он звучал устало, почти надломленно. Джазмин часто думала о Стюарте, и не только потому, что скучала. Лишь потеряв его, она осознала, до какой степени привыкла рассчитывать на поддержку отца и как искусно он скрывал от нее, что у Пэт деменция. Джазмин не догадывалась, что мать больна, хотя бывала у родителей ежедневно.
Теперь, оглядываясь назад, она отчетливо видела явные и завуалированные признаки болезни. Как, например, в тот день, когда Пэт, сев за руль своей машины, повернулась к дочери со словами: “Не пойму, что мне дальше делать”. На что Джазмин ответила: “Ладно, мам, не смешно”. Но когда Пэт полезла в бардачок, оттуда выпал листок бумаги, на котором рукой отца было по пунктам расписано, как включать зажигание.
Джазмин замолчала, словно обдумывая сказанное.
– Очевидно же, да? А я только и подумала: “Как удачно. Папочка снова выручил”.
– Он в любой ситуации выручал? – спросила я.
– Абсолютно. Как я могла не понять, что происходит? Видимо, мне так не хотелось понимать, что я предпочла не заметить.
Но я знала, что Джазмин винит себя за то, что случается с людьми в ее ситуации сплошь и рядом. Даже когда налицо явные признаки болезни Альцгеймера – бессвязная речь, неприличное поведение, плутание в знакомых местах, паранойя, физическая агрессия, – близкие гонят от себя мысль о неврологическом диагнозе. Больные, естественно, тоже отрицают, что больны. Куда им фиксировать симптомы, если в голове и так ничего не держится? Вдобавок болезнь, вызвав когнитивные нарушения, переключает все внимание больного на них. Ну а близкие? Нет ли в их отрицании болезни неврологического компонента? Полагаю, что есть, и для себя я назвала этот компонент “слепота деменции”.
Идея слепоты пришла мне в голову, когда я вспомнила о слепом пятне в человеческом глазу[61]61
Walls G. The Filling-In Process // Optometry and Vision Science. 31.7 (1954): 329–341; Ramachandran V. Blind Spots // Scientific American. 266.5 (1992): 86–91. Обзор того, в каких случаях пробелы в нашем восприятии восполняются, а в каких – нет, см.: Spillmann L. et al. Perceptual Filling-In from the Edge of the Blind Spot // Vision Research. 46.25 (2006): 4252–4257.
[Закрыть] – точке, где зрительный нерв выходит на поверхность сетчатки. Это единственное место, лишенное светочувствительных рецепторов. Их отсутствие образует пробел, на котором поступающий на сетчатку сигнал не регистрируется. Тем не менее в картинке, которую видит глаз, пробела не возникает. Это происходит потому, что мозг, пользуясь визуальной информацией на границах слепого пятна, заполняет пробел тем, что ожидает увидеть. Точно так же мозг прячет от нас то, чего не знает, замещая это тем, что знает. Нечто подобное он делает и с эмоциями, если находит в них слепое пятно.
Слушая рассказы Джазмин, я постепенно поняла, что у нее слепое пятно, безусловно, было. Незадолго до смерти Стюарт позвонил Пэт из больницы и попросил привезти какую‐то книгу. Джазмин, стоявшая рядом, увидела, как мать вдруг занервничала и сказала, что не знает, где книга и сможет ли она с этим справиться. К удивлению Джазмин, из трубки донесся гневный окрик Стюарта с требованием не валять дурака. В ответ мать тоже перешла на крик, и тут Джазмин совсем растерялась.
– Мам, он умирает, – сказала она, лихорадочно подыскивая правильные слова. – Ему сейчас все простительно. Когда умираешь, не всегда себя контролируешь.
Боясь обидеть, я все же решилась спросить, не мелькнула ли у нее в тот момент мысль, что у Пэт деменция.
Джазмин пожала плечами:
– Да нет. Реакция была вполне для нее типичная.
Реакция Пэт действительно могла быть следствием ее непростого характера, однако замешательство и гнев также являются признаками деменции. Джазмин отметила, что Пэт накричала на Стюарта, но ей не пришло в голову, что замешательство и гнев матери могут свидетельствовать о неврологическом нарушении.
Я вновь убедилась, как трудно отличить отклонение от нормы у людей, особенности речи и специфику поведения которых мы всегда воспринимали как часть их образа. Сделать это мешает не только адаптивное бессознательное больных, из‐за которого они кажутся вполне здоровыми, но и разум близких, который зачастую ошибочно истолковывает то, что видит. Да, больные могут, не сознавая того, создавать иллюзию, будто у них все в порядке, но покупаются на эту иллюзию люди со здоровым рассудком. Происходит это постоянно, и часто мы этого не замечаем. А почему обман срабатывает, можно понять на примере реальной оптической иллюзии.
Возьмем иллюзию полого лица[62]62
В других переводах – “иллюзия полой маски”. См. Gregory R. The Confounded Eye // Illusion in Nature and Art. (1973): 49–96.
[Закрыть]. Мы видим выпуклое лицо, хотя в действительности это вогнутая маска в форме лица. Лицо выглядит выпуклым, потому что наш разум постоянно сталкивается с реальными лицами, а они, естественно, выпуклые. Это порождает ожидание выпуклости на уровне нейронных сетей, и оно настолько сильное, что замещает собой сенсорный сигнал, поступающий на сетчатку и свидетельствующий о вогнутости.
Так почему же глаз видит то, чего нет, если разум знает, что этого нет? По мнению философа и когнитивиста Энди Кларка, ошибки зрительного восприятия – это не разовый сбой в работе мозга и вообще не дефект[63]63
Главным образом сбои и ошибки, которые мы совершаем, это компромисс, позволяющий нам увидеть мир более стабильным, менее запутанным и не таким оглушающим, что, в свою очередь, позволяет легче и эффективнее в нем ориентироваться. Clark A. Surfing Uncertainty: Prediction, Action, and the Embodied Mind. Oxford University Press, 2016.
[Закрыть]. Наоборот, они свидетельствуют об исправности наших нейросетей, даже если в отдельных случаях и приводят к ошибке.
Традиционно считалось, что мы воспринимаем любую информацию пассивно, лишь откликаясь на внешние раздражители, – это убеждение отражало наши инстинктивные представления о реальности. Мы интуитивно ощущаем связь с окружающим миром, и единственное, что от нас требуется, – это расслабиться и предоставить чувствам, как фотокамере, щелкать затвором[64]64
Мы склонны считать, что наше восприятие окружающего мира соответствует тому, как он в реальности выглядит. Вследствие этого мы переоцениваем свою точность и объективность в его воспроизведении. Эта наша предвзятость, именуемая наивным реализмом, характерна как для визуального восприятия, так и для мировоззрения в целом. Smallman H., John M. Naïve Realism: Limits of Realism as a Display Principle // Proceedings of the Human Factors and Ergonomics Society Annual Meeting. 49, no. 17 (2005); Ward A. Naïve Realism in Everyday Life: Implications for Social Conflict // Values and Knowledge. 103 (1996).
[Закрыть]. Этот пассивный, движимый внешними раздражителями процесс восприятия получил название “восходящего”[65]65
Marr D. Vision: A Computational Investigation into the Human Representation and Processing of Visual Information. San Francisco: W. H. Freeman, 1982.
[Закрыть].
Однако сегодня известно, что мозг не сибаритствует, ожидая, когда чувства сделают всю работу, а принимает активное участие в процессе восприятия. Видимый нами мир есть результат компромисса между сенсорной информацией, поступающей на сетчатку, и ожиданиями разума, основанными на предыдущем опыте. А поскольку каждый из нас создает свою внутреннюю реальность с нуля, все, что мы уже знаем, влияет на то, что нам еще предстоит узнать, хотя и не всегда точно. Этот процесс восприятия, движимый ожиданиями нового знания, получил название “нисходящего”[66]66
Идея “нисходящего” восприятия уходит корнями в теорию бессознательных умозаключений Гельмгольца. Helmholtz H. Handbuch der Physiologischen Optik: Mit 213 in den Text Eingedruckten Holzschnitten und 11 Tafeln. Vol. 9. Voss, 1867. Современные доводы в пользу активных, или “нисходящих”, процессов содержатся в работе: Churchland P. et al. A Critique of Pure Vision в Large-Scale Neuronal Theories of the Brain. MIT Press, 1993; Clark A. Whatever Next? Predictive Brains, Situated Agents, and the Future of Cognitive Science // Behavioral and Brain Sciences. 36.3, (2013): 181–204; Clark A. Perceiving as Predicting // Perceptions and Its Modalities. (2014): 23–43.
[Закрыть], и он‐то как раз часто и приводит к тому, что ожидания заглушают сенсорную информацию. Маска, может, и вогнутая, но мы видим ее выпуклой.
Однако, если ожидания способны заглушить реальность, понятно, что нас ничего не стоит обмануть не только в случае оптической иллюзии, но и в более серьезных вещах. Представьте, что, гуляя по лесу, вы набрели на медведя. Без внутренней картины мира, благодаря которой мы знаем, как выглядят лес и медведь, вас бы загрызли раньше, чем разум сообразил, что надо дать деру. С другой стороны, вы ведь могли и ошибиться, приняв за медведя необычно большую, похожую на медведя собаку. Но и тогда вы подумали бы: “Медведь!” – и бросились бы наутек (ну, или прикинулись бы мертвым). Позже вам было бы стыдно за свой испуг, но стыд можно пережить, а если вас съели, этого уже не поправишь. В конце концов, на биологическом уровне наша главная цель – выживание, а вовсе не сохранение чувства собственного достоинства или избежание нелепых ошибок.
Предвзятость руководит нашими поступками искусно и твердо. Без внутренней картины мира наши дни протекали бы в гаме, неразберихе и хаосе[67]67
Обзор того, что еще дает человеку внутренняя картина мира, содержится в работе: Lee T. The Visual System’s Internal Model of the World // Proccedings of the IEEE. 103.8 (2015): 1359–1378.
[Закрыть]. Не имея ясных ориентиров, мы терялись бы в бесконечных подробностях, путались бы в побуждениях или цепенели бы от обилия выбора. Без сформированных на основе предыдущего опыта ожиданий каждое взаимодействие с миром приходилось бы начинать как с чистого листа, каждое впечатление – формировать заново[68]68
Clark A. Surfing Uncertainty.
[Закрыть]. У нас уходила бы масса времени на понимание того, что опасно, а что безвредно, кто друг, а кто враг.
Как и память, восприятие не нацелено на точность, а ради эффективности иногда можно и ошибиться. Слепота деменции существует, потому что мы не просто формируем зрительные образы, а, по меткому выражению Энди Кларка, истолковываем их, опираясь на обширный багаж ранее приобретенных знаний. И именно потому, что мы так хорошо знаем своего заболевшего супруга или родителя, деменции ничего не стоит нас обмануть, заставив видеть знакомые черты там, где давно зияют пробелы, и полагать, что все в порядке.
Я нашла подтверждение этой версии в исследованиях Нассима Николаса Талеба. Талеб утверждает, что мы предпочитаем не замечать отклонений от нормы и создаем ложные нарративы, которые обосновывают аномалии, опираясь на наиболее расхожие предположения[69]69
Taleb N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. Random House, 2007. [Талеб H. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М.: Азбука-Аттикус, 2010.]
[Закрыть]. Подобно тому, как мы истолковываем зрительные образы (иногда попадаясь на крючок оптического обмана), мы формируем ожидания от окружающих, проецируя ложные нарративы на заболевшего члена семьи, чем затрудняем понимание реальной картины. Мы незаметно сглаживаем аномалии, вызванные деменцией, чтобы поведение, в котором посторонний человек видит отклонение от нормы, родным представлялось вполне типичным. И так же как предвзятость и ожидания порой замещают то, что видит глаз, заставляя нас верить оптической иллюзии, они замещают симптомы деменции, заставляя нас верить, что больной здоров.
После смерти Стюарта Джазмин переехала в родительский дом – четырехэтажный особняк из коричневого камня на Ковент-авеню в Гарлеме. Внешне здание казалось роскошным, но внутри выглядело не так презентабельно – отчасти из‐за бесконечных записок, прилепленных скотчем на дверях и стенах: “Прежде чем выйти из дома, предупреди”, “Не кричи на помощников: ты в них нуждаешься”. За годы работы я видела столько подобных записок в квартирах и домах, что иногда представляю их на всех языках мира как одну вселенскую попытку упорядочить хаос. Проку от этих домашних заповедей немного, но они сохраняют свидетельство борьбы за подобие контроля: чья воля возьмет – близких или больного.
В доме Джазмин больше всего “заповедей” было на кухне: “Не вынимай продукты из морозилки”, “Прочитай меню на столе”, “Не ешь еду Джазмин”. Когда я попала туда первый раз, Джазмин застала меня за чтением этих записок, и мне стало стыдно, как будто меня поймали за подслушиванием.
Когда за больным ухаживает член семьи, в уравнение добавляется многолетняя история часто непростых детско-родительских отношений. Так было и в семье Джазмин. Ее бабушка (мать Пэт) работала уборщицей и Пэт практически не занималась; братья не принимали ее всерьез – какое будущее может быть у девчонки? В результате Пэт привыкла рассчитывать исключительно на себя. Занималась как проклятая, защитила докторскую в одном из университетов Лиги плюща, получила должность профессора и долгое время оставалась единственной афроамериканкой на инженерном факультете крупного университета. Возможно, потому, что Пэт недополучила в детстве материнской любви, она уделяла своим детям слишком много внимания, хотела видеть их успешными и была требовательной к ним – особенно к Джазмин, своей единственной дочери. Все дети Пэт научились говорить, избегая жаргонных словечек, одевались с иголочки и вели себя безупречно. За пятерку с минусом можно было схлопотать от матери нагоняй. Похвалы удостаивались только за пятерки и пятерки с плюсом.
Говоря о невозможно завышенных материнских стандартах, Джазмин не только осуждала мать, но и гордилась ею. Пэт ведь действительно многого достигла, с какой стати ей ожидать меньшего от детей? Но не все воспитательные методы Пэт выдерживали критику. Например, когда Джазмин было семь лет, Пэт посадила ее на диету: три стакана молока и восемь содовых крекеров в сутки. Первый и второй день прошли без происшествий, но на третий, примеряя в универмаге Barney’s новое платье, Джазмин бухнулась в обморок.
Когда я ужаснулась услышанному, Джазмин попробовала пошутить: “Справедливости ради, мама тоже сидела на диете”.
Неудивительно, что позднее у Джазмин развилось расстройство пищевого поведения: ей казалось, что мать будет довольна ею, только если Джазмин будет худой. Пэт так никогда и не признала, что эта худоба Джазмин свидетельствовала о болезни. Знала ли Пэт о существовании расстройства пищевого поведения, или в ее поколении этот диагноз еще не был широко в ходу?
Зато отец Джазмин прекрасно видел, что происходит, и подарил Пэт книгу под названием “Матери, дочери и пищевые расстройства”. Пэт ее даже взглядом не удостоила. Задвинула, не читая, на дальнюю полку.
– Думаешь, если бы прочитала, ваши отношения стали бы лучше? – спросила я.
– По крайней мере, вчера я бы не обозвала ее стервой.
– За что? – спросила я.
– Ну, как сказать? – сухо сказала Джазмин. – За дело.
Уклончивость ответа говорила о том, что Джазмин сильно переживает из‐за произошедшего. Ссора, как я поняла, была типичной – из‐за продуктов. Началось с того, что Пэт в очередной раз принялась рыться в морозилке. Застав мать за этим занятием, Джазмин попробовала закрыть дверцу, но Пэт гневно отпихнула ее локтем, и Джазмин больно стукнулась головой об угол холодильника. Пэт и глазом не повела.
Джазмин: Мам! Убери рыбу обратно в морозилку, пожалуйста.
Пэт: Я хочу посмотреть, что у нас завтра на ужин.
Джазмин: Посмотри в меню. Зачем я его составляю, если ты не читаешь?
Пэт: А кто тебя просил его составлять?
Джазмин: Ты.
Пэт: Никогда я об этом не просила.
Джазмин: Просила, мамуль. И поэтому я это делаю. А теперь я тебя прошу: убери, пожалуйста, рыбу.
Пэт: Какое тебе дело, что я делаю со своей морозилкой?
Джазмин: Не со своей, а с нашей. Рыба сейчас не нужна. Завтра на ужин креветки.
Пэт: Откуда ты знаешь?
Джазмин: Потому что я их приготовлю. Загляни в меню.
(Пэт раздраженно пожимает плечами и продолжает доставать замороженные продукты из морозилки.)
Джазмин: Мам, сложи все обратно! Зачем тебе столько продуктов? Они испортятся.
Пэт: Ну-ну, поучи мать жить. Мать готовила, когда тебя еще и в помине не было.
(С довольным видом Пэт вытаскивает упаковку куриных грудок.)
Джазмин: Мамуль, ну хотя бы курицу не доставай. Что ты с ней будешь делать?
Пэт: Пусть тут лежит. Кто здесь мать, а кто дочь? Почему ты все усложняешь?
Джазмин и так с трудом сдерживалась, но последний упрек ее добил. Она понимала, что спутанность сознания и бессмысленная возня в морозилке – результат болезни, но одновременно считала, что если бы Пэт по‐настоящему любила ее, то разрешила бы ей быть главной хотя бы на кухне. А Пэт не разрешала.
Не желая дальше препираться, Джазмин ушла в другую комнату и остаток дня ни на какие вопросы матери не отвечала.
Пэт, конечно, сразу же обо всем забыла и не могла понять, почему ее игнорируют. А Джазмин, обиженная несправедливым упреком и потрясенная тем, с каким остервенением мать ее оттолкнула, прилепила скотчем очередную записку с цитатой из Мартина Лютера Кинга: “Насилие не выход”.
Пока Джазмин пересказывала мне этот эпизод, настроение ее изменилось: ирония постепенно сменилась раскаянием. “Господи, как же тяжело жить с чувством вины, – не столько сказала, сколько выдохнула она под конец. – Мука. Чистая мука”.
В нашу третью встречу Джазмин ни с того ни с сего спросила, правда ли, что деменция делает людей более эгоистичными. Я сказала, что иногда люди с деменцией выглядят более эгоистичными, но на самом деле этот их кажущийся эгоизм – всего лишь следствие неспособности фиксировать потребности и чувства других. Меня саму чуть не передернуло от того, как формально это прозвучало. Формальность позволила мне избежать прямого ответа на вопрос. Но Джазмин ухватила суть: “Результат‐то один”.
И в этом проблема. Когда нам кажется, что с больными не произошло никаких изменений, мы не чувствуем необходимости как‐то иначе реагировать на их поведение. Поэтому, когда они закатывают скандал или не желают нас слушать, мы разговариваем с ними так, будто они здоровы. В лучшем случае ищем иные способы до них достучаться. Джазмин расклеивала записки. Сэм Кеслер требовал трижды повторять свои наставления. К обоим способам нередко прибегают, добиваясь, чтобы больные хоть что‐то запомнили. “Это помогает! – уверял меня Сэм. – Повторение работает”.
– Всегда? – спросила я.
– Не всегда, – согласился он.
Когда я спросила Джазмин, видит ли она пользу от записок, ответ был уклончивый. С одной стороны, она знала, что болезнь рассеивает внимание, с другой – не готова была сдаваться. “Иногда польза бывает”, – сказала она.
Поначалу оба ответа меня озадачили. Зачем продолжать делать то, что не дает явного результата? В своем знаменитом эксперименте Беррес Скиннер помещал в ящик голодных голубей и периодически подсыпал им корм[70]70
Skinner B. Superstitions in the Pigeon // Journal of Experimental Psychology. 38.2 (1948): 168.
[Закрыть]. Понаблюдав за несколькими голубями, он обнаружил: чем бы ни были заняты птицы перед подачей корма – ворковали, махали крыльями, наклоняли голову, кружились на месте, – они потом постоянно производили то же действие, рассчитывая на появление новой порции семян. На основе своих наблюдений Скиннер сделал вывод, что животные видят причинно-следственную связь между двумя событиями, даже когда такой связи в действительности не существует. Далее он предположил, что истоки нашей суеверности, магического мышления и всевозможных ритуалов следует искать именно в этом[71]71
Когнитивные психологи поддержали исследование Скиннера о суевериях как “побочном продукте” непроизвольного обучения, требующего ассоциативного мышления. Beck J., Forstmeier W. Superstition and Belief as Inevitable By-Products of an Adaptive Learning Strategy // Human Nature. 18.1 (2007): 35–46.
[Закрыть].
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?