Текст книги "Квартира"

Валера и Ебелкин решились и убежали в гастроном, не дожидаясь конца смены. На часах еще и четырех не было. Втайне презирая Валеру за безалаберность, а Ебелкина – за податливость, Фролов зашел в каморку к начальнику и попросил разрешения уйти ровно в четыре. Начальник, дородный мужик, которого все звали просто Петровичем, бормотнул что-то утвердительное, не поднимая головы от бумаг.

Толкучки в трамвае еще не было – обычно час пик начинался в пять, зато на подходе к гастроному людское море сгущалось. Очередь гигантской змеей ползла по улице. Топчась на месте, люди спрашивали, кто куда стоит – оказалось, кроме конфет, в гастрономе выкинули еще и колбасу.

– Гражданочка, вы за кем? – разорался плюгавенький мужичок далеко впереди Фролова. – Голову мне не морочьте, я здесь второй час стою.

Продвигаясь ближе к двери гастронома, Фролов выглядывал вперед. Он встал на цыпочки и вытянул шею, надеясь увидеть прилавки в торговом зале. До прилавков было еще далеко. В обзор попадали только людские головы – лысые и волосатые, русые и рыжие, в кепках и шляпах. Толпа, двигаясь по шажочку, по-пингвиньи покачивалась из стороны в сторону.

Фролова окликнули:

– Владмрпалыч!

Он огляделся.

– Владмрпалыч, это я!

Фролов заметил какое-то шевеление в недрах очереди. Впереди кто-то протискивался сквозь толпу. Еще секунда, и из гастронома вынырнул Юдин – как всегда кудрявый, растрепанный и энергичный. Он налетел на Фролова вихрем и потряс руку с таким воодушевлением, будто на свете не было более захватывающего занятия.

– Вы какими судьбами?

– Я? За конфетами.

– О! И я за конфетами. Идемте вперед, я там очередь занял.

Он снова занырнул в толпу и утянул за собой Фролова. Внутри гастронома толпа была кучнее и гомонила громче. Краснолицая женщина в синем ситцевом платье громко рявкнула на Фролова, но Юдин тут же перебил:

– Он со мной. А я занимал перед вами.

– Ну, знаете, – обиделась женщина.

Фролов встал рядом с Юдиным, маясь одновременно приятным и неловким чувством, что ему сделали одолжение.

– А я и не знал, что вы здесь живете, – сказал Юдин непринужденным тоном. Можно было подумать, что они встретились на дворянском балу, а не в очереди к прилавку.

– Не то чтобы живу. Просто еду с работы.

– А! Вы, значит, с завода? Смотрю, сегодня в очереди столько заводских.

– Да, я сверщик, – сказал Фролов.

– Сварщик? – переспросил Юдин.

– Нет-нет, сверщик. Сверяю план и факт продукции.

И тут же сам удивился: зачем сказал? Какая Юдину разница, сверщик я или рогатый черт? Лишь бы вовремя платил за занятия.

– А, сверщик! Это, наверное, очень интересно, – предположил Юдин.

– Да не особенно. Одни бумажки.

– Ну, не скажите.

Глаза Юдина весело блеснули. Фролов смутился и отвел взгляд, но все же не выдержал и снова взглянул на Юдина. Что-то в этом человеке его притягивало.

– Однажды, – вдохновенно сказал Юдин, – я переводил заводские документы. Англичане привезли какие-то хитрые станки для шлифования, к станкам прилагались инструкции, и никто не мог с ними разобраться. Наш профессор на кафедре подрабатывал переводами и мог бы взяться, но в тот месяц защищались кандидаты, и он заседал в совете. Так что он послал на завод нас, молодых и зеленых лингвистов с четвертого курса. Мы ужасно боялись сплоховать и, разумеется, наломали дров по всем фронтам. Вы вот знали, что англичане помешаны на чае не меньше нашего?

– Неужели?

– Клянусь, хлещут чай как не в себя. Один мой сокурсник называл англичан «наши чаевники». Ну, и еще кое-что добавлял для крепкого словца. Думал, они по-нашему ни бе ни ме, и смело обзывал их, пока не выяснилось, что один англичанин из делегации говорит по-русски. Такой скандал был! Я думал, нас всех попрут из института.

– И что, поперли?

– Нет, ну что вы. Мы загладили недоразумение. И знаете что? Оказалось, что лучший английский чай – это армянский коньяк.

Фролов закашлялся от смеха. Толпа ожила и немного продвинулась вперед. Краснолицая женщина нашла собеседника – прямо за ней стоял мужик в кепке и деятельно возмущался работой магазина.

– Что ж все так медленно! Скоро закрываться будут, а еще столько людей.

– Безобразие, – согласилась краснолицая.

– Хоть бы повесили объявление, за чем стоят, – встряла в разговор старушка в шляпке.

– Говорят, грильяж дают, – сказал мужик.

– А я слышала, что вишню в шоколаде, – возразила краснолицая.

Пока соседи по очереди выясняли, что дают, Фролов продолжал украдкой разглядывать Юдина.

– А вы конфеты берете на праздник? – брякнул он, желая еще что-нибудь спросить.

– А, нет. Это для мамы Розы. Она жутко любит шоколад… А вы?..

– Да так, подарок коллеге.

– Что, старое доброе взяточничество?

– Почему же сразу взяточничество. Хочу отплатить кое-кому за услугу.

– Так это оно и есть. Взяточничество в чистом виде. У нас, знаете, на кафедре висел хороший плакат на эту тему. Что-то в том духе, что взятка разлагает общество.

– А вы, когда англичанам коньяк дарили, разве не разлагали общество?

– Ой, ну бросьте, это ж англичане! У них классовое сознание. Как известно, оно разлагается само.

Тут из подсобки вынырнул заведующий и закричал на весь зал:

– Граждане! Гастроном закрывается через полчаса! Не занимайте очередь.

По толпе пронесся разочарованный стон, сменившийся волной гнева. Мужик в кепке успокаивал краснолицую женщину: «Вы не волнуйтесь, мы успеем». Толпа бурлила и напирала вперед. В какой-то момент Фролова прижало к Юдину; из деликатности он отвернул голову так, чтобы не столкнуться с ним щекой. Перед прилавком места было чуть больше – продавщица рявкала на всех, кто наваливался на витрину, и люди волей-неволей расступались. Юдин отлип от Фролова и схватил две разрешенные коробки грильяжа. Фролов попросил одну, и продавщица удивленно напомнила:

– Можем дать две в одни руки.

– Точно, – спохватился Фролов. – Тогда две.

Вместе с Юдиным они вышли из гастронома и двинулись по дороге через сквер. Дорожка расходилась: Фролову нужно было на трамвайную остановку, а Юдин засобирался домой. Он остановился в нерешительности, сунул конфеты в авоську и пожал Фролову руку.

– Ну, всего доброго. Приятно было увидеться.

Повинуясь порыву, Фролов протянул Юдину одну из своих коробок.

– Вот, возьмите. Это для Розы Эдмундовны.

Юдин округлил глаза.

– Вы чего? Не нужно.

– Нет-нет, берите. Мне все равно нужна только одна коробка.

– А как же ваша жена? Подарите ей вторую.

Что он заладил: жена да жена. Перед глазами у Фролова опять встало бледное лицо Лены; он отмахнулся от этого видения и, сам не понимая, зачем это делает, сердито повторил:

– Возьмите.

После некоторых колебаний Юдин взял коробку и рассеянно поблагодарил:

– Спасибо.

– Не за что. Я пойду.

Когда он уже сделал несколько шагов к остановке, вслед полетел оклик:

– Владмрпалыч! Будете рядом – заходите в гости.

Уже возвращаясь домой, Фролов вспомнил, что ничего не спросил об успехах Вани, не обсудил уроки, не уточнил, когда зайти в следующий раз. Он не то чтобы думал о Юдине, но в груди поселилось непривычное чувство, что случилось что-то важное; чувство свернулось в груди клубком, как кошка, и грело его.

В понедельник Фролов проснулся с ощущением, что неделя будет необыкновенно хорошая. И неделя и вправду оказалась лучше прежней. Танечка получила коробку конфет, оттаяла и пообещала скоро раздобыть списки. Соседи привезли из деревни мясо и по доброте душевной продали пару кило. Из половины мяса Фролов накрутил фарш на пельмени, остаток пошел на суп и рагу, на которых так настаивала Тамара Лаврентьевна. Он озвучил эту мысль Лене: думал подбодрить ее – мол, видишь, живем по заветам твоей матери, пусть порадуется. Лена тускло улыбнулась и отвернулась, не сказав ни слова.

Единственное, что омрачило настроение Фролова, – случай с Ванькой в середине недели. Ванька принес из школы четверку по английскому.

– А почему не «пять»? – спросил Фролов. – Тебе репетитор не подходит или что?

Ваня сконфузился и промямлил что-то неубедительное.

– Чего говоришь? Не слышу.

– Я говорю… ну… репетитор-то хороший… просто зачем мне вообще английский?

– В смысле – зачем? Чтобы быть образованным человеком.

– Пап, но я бы лучше пошел в секцию по радиотехнике. У нас в ДК есть кружок радиолюбителей, там как раз по средам…

– Голову мне не морочь.

Еще пару раз после работы Фролов заезжал в гастроном с тайной надеждой увидеть Юдина и переброситься парой слов, но Юдин не появлялся. Какая-то часть Фролова жалела об этом. Другая замечала: и слава богу.

6

В воскресенье Фролов и Лена поехали на годовщину к Егоровым. Егоровы жили в Гагаринском. Это был небольшой новый район, возникший семь лет назад на месте старой деревни. Егоровым досталась квартира с улучшенной планировкой: комнаты не смежные, а изолированные, ванная и туалет отдельно, в коридоре – ниша для хранения зимней одежды, лыж и велосипеда.

Первые пару лет Шурик водил по квартире экскурсии для новых знакомых, сетуя на вечный ремонт и непритязательный вид из окна. Все понимали, что Шурик лукавит: место было хорошее, квартира на загляденье, и, чтобы получить ее, пришлось поднапрячься с кооперативными взносами.

Гости собрались к пяти. Кроме Фроловых, на годовщину еще позвали Комаровских – семейную пару с Лялиной работы, и Аркашу, давнего приятеля Шурика, который недавно развелся и не упускал случая об этом пошутить. Фролов с Леной пришли раньше всех, без пятнадцати шесть. Ляля металась между кухней и комнатой, расставляя по столу тарелки. Фролов улучил момент и подарил ей букет белых гвоздик.

– С праздником, Лялечка, – сказала Лена. – Вов, правда же она у нас сегодня очень красивая?

– Ну довольно, – покраснела Ляля. К празднику она накрутила бигуди, подвела глаза и губы, выщипала брови да еще и нарядилась в блестящее платье с вырезом. – А где Ваню потеряли?

– Он сегодня не придет, ушел к девушке.

– К девушке? Во дает. А я для него конфеты достала. Шоколадные, с помадкой, как он любит.

Последние десять лет Ляля говорила о Ване как о пятилетнем.

– Ему вообще не до нас, – сказал Фролов. – У него одна Оксана на уме.

– Ребята, проходите скорее. Лена, какие у тебя шикарные туфли.

– Да-а-а-а, выкинули у нас в универмаге, полдня за ними стояла.

– С ума сойти… А Ванечке конфеты с собой возьмешь? Я тебе потом напомню, не бойся. Или давай прямо сейчас отложим, чтобы не забыть.

Фролову всегда было неловко от Лялиного простодушия и ее настойчивой заботы о Ваньке. Ляля много лет лечилась по женской части – пыталась завести ребенка, но не могла, и потому направляла всю свою нерастраченную любовь на чужих детей. Бесплодие мучило ее, как дьявол мучает праведника, проверяя на прочность. Ей было тридцать девять лет, и больше всего на свете она боялась раннего климакса. В прошлом году на праздновании Нового года Ляля выпила лишнего и принялась изливать Фролову душу. Фролов, втайне уверенный, что проблема в Шурике, а не в Ляле, молчал об этом, не желая никого обижать.

– Дай сюда. – Лена отобрала у мечущейся Ляли хрустальное блюдо с соленьями и поставила на стол. – Сколько, говоришь, человек?

– Вместе с нами? Семеро.

– Тогда еще двух стульев не хватает.

Фролов пошел за стульями. На кухне у окна стоял Шурик и меланхолично курил «Мальборо». Бело-золотистая пачка небрежно валялась на подоконнике.

– Вовка! Хорошо, что ты пришел. Лена с тобой? Дай мне знать, как будет минутка.

Раздался звонок в дверь. Ляля, охнув, понеслась открывать. В коридоре возникло столпотворение: пришли Комаровские и вручили Ляле букет. Потом явился Аркаша – громкий, широкоплечий и уже успевший тяпнуть.

Началась обыкновенная праздничная суета: все сели за стол, путаясь в местах и уступая друг другу. Произнесли первый тост за годовщину. Ляля вспомнила, что забыла принести стаканы для сока, а Шурик похвастался новым дорогим кассетником. Комнату наполнила музыка. Пела Анна Герман: «А он мне нравится, нравится, нравится, и для меня на свете друга лучше нет».

Комаровские, перекрикивая музыку и друг друга, рассказывали какой-то вопиющий случай с работы. Лена хвалила Лялин салат «Мимоза». Ляля делилась секретом: главное – тертое яблочко. Тяпнувший Аркаша разлил по рюмкам домашнюю настойку на клюкве.

Аркаша сидел прямо напротив Фролова. Когда он поднялся с места и произнес второй тост «За встречу!», в желтом свете люстры блеснула пряжка ремня на его широких штанах. И вдруг в голове Фролова электрическим импульсом пронеслась цепочка ассоциаций. Широкие штаны. Комната Розы Эдмундовны. Голова в дверном проеме. Веселый голос Юдина.

Теперь Фролов уже не слушал, что говорили за столом. Мысли сами собой переметнулись к Сергею Санычу. Уставившись вперед, Фролов вспоминал взгляд, которым Юдин смотрел на него. Веселый, добрый, что-то обещающий. «Будете рядом – заходите в гости».

Зачем он это сказал? Намекал на что-то? А если и так, то на что?

Голос Анны Герман протяжно выводил: «Оди-и-ин ра-а-аз в год са-а-ады цвету-у-ут…» Вдруг перед глазами Фролова встала картина: он и Юдин стоят у стены, Юдин воюет с пуговицами на его рубашке. Трясется сервант, а в нем звенит посуда, и фарфоровая собачка звонко бьется о стеклянную полку. В зеркале напротив видна встрепанная кудрявая голова, и Фролов ее гладит, пропуская кудри сквозь пальцы.

Издалека донеслось:

– Ну что, на перекур?

Фролов вздрогнул. Шурик встал и размашисто хлопнул его по спине.

– Угощаю «Мальборо», Вовка!

Боже, боже. Фролов встал и на негнущихся ногах пошел за Шуриком на кухню.

– Пятнадцать лет брака, а? – Шурик сокрушенно качал головой, как бы изумляясь, что протянул так долго.

Он что-то говорил и говорил, а в ушах у Фролова шумело. Пробил озноб. Фролов обнял себя за плечи и растер их руками. Это все настойка на клюкве. В трезвом уме он бы никогда… ни за что… даже думать о таком было дурно.

– Эй, Вовка. Ты чего такой?

– Какой?

– Странный какой-то. Как вообще, Вова? Как раз хотел с тобой поговорить. Но сначала: ты помни, что мы с Лялей всегда за тебя. Что бы ни стряслось, мы тебя поддержим.

Это многообещающее начало было испорчено рассеянно-туповатым выражением на лице Фролова. Егоров нахмурился и жестом предложил «Мальборо» – Фролов отказался и достал свои сигареты, болгарские. Пальцы плохо слушались. Егоров улыбнулся, ловко выудил сигарету из пачки и щелкнул зажигалкой.

– Ляля сказала, что у Ленки кто-то появился.

Фролов слегка протрезвел от неожиданности.

– А?

– Какой-то хрен с горы, зовут Семен. Я так понял, он инженер из электросбыта.

Фролов подумал: ничего себе хрен с горы. Сеня был не абы кто, он нравился Ленке, водил «Жигули», носил югославские ботинки и хорошую рубашку. Уже эти факты вызывали в душе Фролова деятельное уважение. Сам он смог исполнить только один пункт списка – понравился Ленке. Да и то это было давно и неправда.

Наблюдая за его реакцией, Егоров продолжал:

– Ты меня извини. Ляля говорит, чтобы я помалкивал, а я считаю, так нельзя. Ну не поступают так с мужиком. Это не по-человечески… Ты, кстати, как? Нормально?

Пауза требовала от Фролова каких-то комментариев. Он не успел сделать скорбное лицо, а теперь уже было поздновато.

– Ну… э-э… да… Инженер, значит….

Егоров охотно подхватил:

– Да этих инженеров сейчас как грязи. У Ленки, видать, что-то в голове помутилось.

– Ммм… Понятно, – сказал Фролов.

– Ты только сам не куролесь, договорились? Держи себя в руках… Нет, Вовка, не делай такое лицо. Знаю, ты думаешь, я лезу не в свое дело. Но ты мне друг или кто? Я тебя всегда пойму, что бы ни стряслось. И в конце концов, семья – штука трудная, чего только не насмотришься. У нас вот с Лялей сегодня пятнадцать лет. За пятнадцать лет мы такое вместе пережили, вспомнить страшно. Но ничего, мыкаемся вдвоем помаленьку… Я уверен, у вас с Ленкой тоже все наладится. Ты, главное, мозги ей вправь, – с жаром продолжал Егоров, не замечая, что Фролов тяготится этим разговором. – Бабам это нужно, а то забывают свое место. Особенно такие, как твоя Лена.

– Какие – такие? – спросил Фролов и сразу пожалел об этом. Лучше бы воспользовался паузой и вернулся к столу.

– Ну, фифы. Думают, они лучше нас, нос воротят, все такие чистенькие. А потом – хоба – уже с кем-то… ну, ты понимаешь. С этим надо что-то делать. Проведи просветительскую работу. Хлопни кулаком по столу. Ты законный муж и имеешь полное право. Я считаю, иногда можно и стукнуть маленько для профилактики. Главное, не по лицу.

– Слушай, я бы не хотел…

– Да ты-то понятно, – пренебрежительно перебил Егоров. – Ленка тобой крутит, как ей вздумается. Но так же нельзя. Должна же у тебя быть хоть капля самоуважения!

Только теперь Фролов уловил в его голосе нотку торжества, и наконец до него дошло, что Егоров наслаждается разговором. Наверное, он планировал его заранее. Так пещерный человек, затачивая наконечник копья, прикидывает, как лучше уколоть мамонта: то ли снизу, то ли сбоку. Зверюга толстокожая, шкуру просто так не пробьешь, вот и приходится включать смекалку.

– …и в конце-то концов, надо же иметь совесть. Она ведь ведет себя, не побоюсь этого слова, аморально. Должна быть управа на безнравственное поведение…

– Спасибо, – коротко сказал Фролов. – Я подумаю.

Он раздавил окурок в пепельнице. В кухню заглянула Ляля и замахала рукой.

– Вова, пойдем на третий тост!

– Третий тост за любовь, – значительно сообщил Аркаша, высунув голову из-за спины Ляли.

После тоста подали горячее, а затем начались танцы. Аркаша потерял человеческий облик на пятом тосте, и его аккуратно увлекли поспать на кушеточку в соседней комнате. Комаровские, лихо отплясав пару танцев, ни с того ни с сего поругались, но тут же помирились. Только перед десертом Ляля спохватилась:

– Мы ведь не выпили за квартиру! Шурик сказал, в ноябре дом уже достроят.

– Какой дом? – Лена наморщила лоб.

Фролов запоздало вспомнил, что забыл рассказать ей об этом.

– Ну, ваш дом. Ты, наверное, уже и занавески выбираешь? Мы, когда эту квартиру получали, чуть с ума не сошли: и вещи перевезти, и обстановку спланировать, а сколько с документами бегать. Но я так за вас рада, вот ей-богу, больше, чем за себя была. И у Ванечки своя комната будет, а им в таком возрасте это очень нужно.

Ляля трещала без умолку, а Лена слушала с отсутствующим выражением лица.

– Да, новость так новость, – сказал Фролов, пытаясь как-то сгладить обескураженность жены. – Мы, как видишь, и сами еще не переварили.

– Выпьем за вашу квартиру, – Ляля подняла бокал с лимонадом и чокнулась с Фроловым. – Ребята, ешьте, пожалуйста, торт. Вова, возьми кусочек, я сама пекла.

7

Когда они ушли от Егоровых, на часах было восемь. Солнце село. Закат принес свежесть, и листья на деревьях таинственно шелестели от редких дуновений ветра. Фролов и Лена стояли на остановке, дожидаясь автобуса.

Лена поправила ремень сумки на плече. Из сумки торчал кулек с конфетами для Вани, который Ляля все-таки всучила перед выходом. Автобус не шел, и на остановке никого не было.

– А что, дом правда достроят в ноябре?

– А… Да. Может, даже раньше. Но там еще волокита с документами.

– Давно ты в курсе?

– Недели две, – сказал Фролов, но тут же спохватился, как это звучит: будто у него есть какая-то тайна, которую он скрывает неделями. – То есть я не то чтобы в курсе. Еще мало что известно. Может, на нас вообще квартир не хватит.

– Это как?

Он коротко пересказал все, что знал: о списках, планах этажей, двести шестнадцати счастливчиках и собственных надеждах на Танечку. Лена слушала молча, а потом спросила:

– И когда ты собирался мне сказать?

– Ну, не знаю. Может, на днях.

– Егоров и Ляля в курсе, что у нас будет квартира. А именно мне ты решил не говорить?

– Они в курсе исключительно потому, что Егоров работает в профкоме. И ничего я не решил, просто были другие дела.

Лена колко поинтересовалась:

– Что, за две недели ни минуты не нашлось?

Он сразу начал оправдываться, сбивчиво и глуповато, больше по привычке, чем из искреннего сожаления.

– Лен, ну брось ты… Я ж хотел рассказать, но в тот день пришел домой, а там твоя мама. Сама подумай: она же нас съест, если узнает. Скажет: вот вроде был шанс получить квартиру, а вы его упустили. И может, будет даже права. А лично я не хочу, чтоб она была права – да и ты, наверное, не хочешь.

– За меня решать не надо.

– Ладно. Брось, говорю. Лучше дождемся, когда все будет ясно, и потом расскажем. Не хватало еще давать ей повод…

– Ну понятно. Кругом враги.

– Да какие враги? Я хоть раз тебя чем-то упрекнул? Я даже перед Егоровым тебя выгораживаю.

– Что там с Егоровым?

– Догадайся.

– Что, он… он знает?..

– А ты как думаешь?

Лена нервно поправила сумку на плече.

– Ты просто подумай, – сказал Фролов. – Представь на минутку, что нас ждет. Егоров из профкома, он запросто может настучать. А наша очередь, как ты теперь знаешь, висит на волоске. Сейчас не время скандалить.

Лена подытожила:

– То есть если мы потеряем квартиру, это будет моя вина. А если получим, то твоя заслуга.

Сегодня жена жутко раздражала Фролова.

– Да боже ты мой. Я ведь не говорил, что ты будешь виновата. Я сказал, что Егоров знает о Сене. Вопросы в профкоме я улажу, но тебе нужно быть осторожнее. И Сеню попросить о том же.

Подъехал пустой автобус, залитый изнутри желтым электрическим светом. Оплатив проезд, они сели на горячие сиденья из кожзама. За окном, трясясь, медленно проплывал спальный район. В «панельках» загорались окна.

– Ну правда, Лен. Насчет квартиры…

– Опять ты про эту квартиру.

– Ну хочешь, свожу тебя туда. Это на Брестской. Брестская улица, дом восемь.

– Вот как, уже и адрес знаешь? Пятнадцать лет мучаешь меня с этой квартирой, а потом нате, забыл сказать.

– Ты опять? Я же сроду не давал тебе повода жаловаться. Я, на минуточку, терплю все твои закидоны… твою измену…

– Ничего ты не терпишь, тебе просто плевать.

– Мне?!

– Ну скажи еще, что ревнуешь.

Фролов мгновенно напрягся. Ему сковало спину и плечи, напряжение поползло вверх, к шее, и даже челюсть обожгло. Тело подавало сигнал тревоги: вот сейчас поосторожнее, притормози, отмерь каждое слово. Фролов чутко улавливал малейший намек на подозрение в свой адрес; эта привычка родилась еще в детстве и никогда его не покидала.

– Прекрати. Если я не устраиваю скандалы из вежливости, это еще не значит, что мне все равно.

Впервые жена вгляделась в его лицо с искренним интересом. Она смотрела на него как на хорошего актера, который вдруг сфальшивил. Охваченный раздражением, Фролов выскочил из автобуса. Лена осталась безучастна: она не бросилась за ним и даже не спросила, когда он будет дома.

Дверь хлопнула за спиной Фролова. Автобус уехал. Фролов постоял на остановке, глядя ему вслед, затем вышел на тропинку за остановкой и побрел вперед, не разбирая, куда.

Он пытался по привычке задушить страх в зародыше, но мысли о жене клубились над ним черной тучей. Может быть, она что-то подозревает. Руки стали липкими, и Фролов вытер их о штаны. Страх подхлестывала обида от несправедливости. Правила-то простые: не ругаться на людях, не устраивать сцен, держать себя в руках, а если уж изменяешь, изменять по-тихому, чтобы мужу не пришлось выслушивать нотации от друзей семьи. Лена не справилась даже с этим, зато нашла повод упрекнуть его каким-то смутным подозрением.

Хотя в чем, собственно, подозревать? Он ничего не сделал.

Прибавив шагу, Фролов свернул в небольшой скверик, где гуляли собачники и мамы с колясками. Гравий хрустел под подошвами. Фролов шел и думал: разве можно упрекать человека, не побывав в его шкуре? Откуда Лене знать, скольким он пожертвовал за семнадцать лет их брака? Каких усилий ему стоило держать в узде все, что могло бросить тень на семью?

Трудно сказать, любил ли он жену. Фролов никогда об этом не думал. Она была ему небезразлична, но в этом небезразличии никогда не хватало страсти. Обычно Фролов не требовал близости, а избегал ее. Он тянул, сколько можно было тянуть; ему не хотелось, чтобы жена сочла его импотентом, поэтому рано или поздно он собирался с духом и делал свое дело, но делал неохотно, быстро, норовя скорей закончить, отвернуться и заснуть.

Последний раз он занимался любовью с женой два года назад, перед Новым годом. Ваня в тот день остался ночевать у друга, а Фролов с Леной допоздна смотрели по телевизору «Семнадцать мгновений весны». В январе после того случая на него свалилось много работы, в феврале Лена уехала с подругой в санаторий, а в марте Тамара Лаврентьевна затеяла ремонт на даче.

Сначала не было подходящего случая, потом от усталости уже и не хотелось. Несколько раз Лена предпринимала робкие попытки к нему прикоснуться; он чувствовал, как ее прохладные пальцы ползут к нему под одеялом, как она тихонько скребет ногтем его бедро. Будто надеется достучаться до чего-то, что скрыто внутри тела. Фролов неразборчиво мычал в ответ и отворачивался к стенке. По намекам и случайно оброненным фразам он замечал, что обида копится в Лене по капле. Но до поры до времени предпочитал делать вид, что не замечает.

Ленино желание завести любовника было оправдано. Он не злился, не ощущал обиды. Вообще ничего по этому поводу не чувствовал – какая разница, с кем Лена и где. Однако хотелось, чтобы жена признала истину: пусть он был не самым страстным мужем, но никаких иных грехов за ним не числилось. Все деньги приносил в семью. Не делал ничего, что могло бы опорочить жену и сына. Не искал утешения в выпивке или случайных связях. Что особенно важно, никогда не лез жене в душу.

С каких пор этого мало? Пусть он не идеальный муж, хотя и старался, но неужели за годы совместной жизни он не заслужил хотя бы внешнего соблюдения приличий?

Фролов не заметил, как подошел к гастроному на Либкнехта. Он остановился у темной витрины. На двери висела табличка «Закрыто». В отражении бликовала искривленная фигура: не человек, а только его тень, мутная и неясная, с блеском в глазах и испариной на лбу. Он был немного нескладен, странновато слеплен и в свои сорок лет угловат, как подросток. Впрочем, в остальном время его не пощадило. Приглядевшись к отражению, можно было обнаружить длинные морщины на высоком лбу, впалые щеки, заострившийся нос и подбородок. Все лицо как помятая папиросная бумага. Иногда Фролова пронзало недоумение: неужели это я? По утрам в ванной он часто смотрел на человека в зеркале и лишь смутно узнавал то, что видел.

А вспомнить то наваждение, что посетило его в гостях у Егоровых. Вот с чем он боролся долгие годы. В награду за борьбу он получил вечную усталость. Неужели именно так и должно было быть?

Неужели такой была задумана его жизнь, и за этим он появился на свет – чтобы быть проклятым и всю жизнь душить в себе это? Чтобы мысленно спрашивать себя: кто ты и что ты? Существо, которое хочет верить: если у меня будет то же, что у них, однажды и я превращусь в них.

Глупо было так думать. Не превратился.

Он стоял и смотрел в темноту витрины. Потом медленно обернулся и зашагал по тропинке к дому Юдина. Он подошел к подъезду. На лавочке никого не было. Фролов поднял голову и покачался на носках, сунув руки в карманы. В окне эркера на втором этаже горел свет, и, прислушавшись, можно было расслышать хриплый и надрывный голос Высоцкого.

Фролов закрыл глаза. Темнота сгущалась вокруг; над дверью подъезда тускло помаргивал старый фонарь. Что-то внутри молило: пожалуйста, выйди, ну пожалуйста, выйди прямо сейчас. Вот бы узнать, каково это. Он все ждал, ждал и ждал, ненавидя себя так зримо, так остро, как еще никогда в жизни.

Наконец из-за двери подъезда раздались шаги. Кто-то спускался по лестнице. Фролов открыл глаза и испуганно посмотрел в окно эркера. Свет больше не горел. Черт, черт, черт. Резко развернувшись, Фролов обернулся и уже зашагал обратно к гастроному, как вдруг его догнал голос.

– Влдмирпалыч?

Фролов обернулся. Юдин стоял у подъезда, вытягивая шею и вглядываясь в темноту. В свете фонаря его спутанные кудри отливали рыжиной, а нос отбрасывал длинную тень на подбородок и губы. На ногах у Юдина были тапки, в руках мусорное ведро.

– Ух ты, это и правда вы. А я вас в окне увидел, думал – показалось. Все-таки решили зайти в гости? Хоть бы позвонили, что ли.

– Нет-нет, – запротестовал Фролов, – я…

– Сейчас, только мусор вынесу и вернусь, выпьем кофе. Вы, главное, никуда не уходите.

Фролов хотел сказать, что ему не нужен никакой кофе, но Юдин уже рысцой понесся к мусорным бакам. Тапки шлепали по асфальту. Пришлось ждать, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы знаете, я, пожалуй, пойду, – сказал Фролов, когда Юдин вернулся к подъезду.

– Почему?

– Поздно уже для кофе.

– Тогда выпьем чаю.

Нужно было отказаться, но язык не поворачивался сказать «нет». Какое-то животное чувство толкало Фролова вперед. Колеблясь, он опять посмотрел наверх, в окно эркера, и перевел взгляд на дверь подъезда.

– Идемте, – решительно повторил Юдин.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Фролов разулся в коридоре коммуналки и зашел в комнату. Пока Юдин бегал на кухню, Фролов рассматривал окружающий бардак. На столе и на полу были разбросаны книги и бумаги, на диване валялся скомканный свитер и пара носков. На радиоле лежала обложка пластинки Высоцкого.

Что я здесь делаю, подумал Фролов. Домой надо ехать.

Юдин вернулся с бутылкой в руках, закрыл за собой дверь и сунул Фролову стакан.

– Я вам наврал, чая нет. Пейте.

– Что это?

– Вермут.

Фролов поморщился.

– Та еще бормотуха, – согласился Юдин, залпом выпил свою порцию и настойчиво повторил: – Пейте-пейте.

Фролов взял стакан и выпил. Вермут был горький, вязкий и по вкусу напоминал сироп от кашля.

– Ну что, полегче?

– Угу.

– А я сразу понял, что у вас что-то стряслось. Кстати, если хотите поговорить – я с удовольствием выслушаю.

Надо было ответить – что-то вежливое, легкое и безо всяких намеков, но Фролов не знал что. Он помолчал, допил вермут и поставил пустой стакан на столик.

– Знаете, зря я… зря я тут, в общем… Мне лучше уйти.

– Нет! Нет, постойте. – Юдин вскочил и преградил дорогу. – Владмрпалыч, я… я пытаюсь вас понять, но, честно скажу – черт ногу сломит!

– Я просто шел мимо, – повторил Фролов с упрямым чувством человека, который давным-давно заврался, но не может расстаться с ложью. – Поздно уже. Не хочу вам мешать.

– Разве я сказал, что вы мне мешаете? Как вы можете мешать?

– Нет, я… Мне пора идти, – повторил Фролов и встал. Юдин тоже встал.

– Я вас, конечно, не держу. Но, повторюсь, если вдруг захотите поговорить… о чем угодно, когда угодно…

Привязался же, сукин кот. Какой же дурак этот репетитор. Он думает, что разговаривает с нормальным человеком. Набивается в друзья, предлагает нелепую помощь. Он что, не догадался, что перед ним чудовище? Еще и стоит так близко. Почему он все время так стоит?.. Фролов открыл рот, попытался что-то сказать, но не смог и замолчал. Тут Юдин сделал страшную вещь: он протянул руку и тронул Фролова за плечо.