Текст книги "Стеклянный небосвод: Как женщины Гарвардской обсерватории измерили звезды"

Локьер дал гелию название на основании одной-единственной спектральной линии, но теперь Рамзай выявил полный спектр этого элемента. Его остальные линии совпадали с орионовыми линиями, которые мисс Мори так часто упоминала в рукописи, оставленной ею у Пикеринга при отъезде. Она считала необходимым включить новооткрытый гелий в свою классификацию, уже готовившуюся к печати. Однако сроки внесения существенных правок давно прошли. «Не знаю, – писала она "второпях" в недатированном письме миссис Флеминг, – захочет ли профессор Пикеринг вставить соображение о том, что орионовы линии обусловлены гелием».

Солон Бейли приехал в Кеймбридж за «Брюсом» в одиночку летом 1895 года. Пикеринг хотел, чтобы он остался на несколько месяцев в Гарварде для ознакомления с работой инструмента, прежде чем заниматься его перевозкой в Перу.

Рут Бейли просила мужа передать два подарка своей подруге Лиззи Пикеринг, но толстая шаль из шерсти альпаки и халат заняли так много места в багаже, что ей пришлось отослать их заранее, приложив письмо. «Единственное, о чем я сожалею, – это о том, что халат нуждается в чистке, но, так как здесь никто не оказывает услуги подобного рода, мне пришлось отправить его как есть». Она надеялась, что посылка придет в Кеймбридж до отъезда Пикерингов в Европу. Кроме того, она просила миссис Пикеринг, как женщина женщину, приглядывать за Солоном. «Как бы мне хотелось, чтобы мистер Бейли выехал из Кеймбриджа до декабря, боюсь, что он простудится, – писала она. – Прошу тебя проследить, чтобы он отправился в Арекипу до того, как наступят холода. Мужчины не берегут себя и в большинстве своем нуждаются в присмотре. Им и в голову не приходит, что надо заботиться о своем здоровье. Я в ужасе от его поездки, притом мне кажется, что с его стороны было бы благоразумнее испытать инструмент в действии здесь».

Ее тревоги были типичными для всех жен, но то, как развернулись события в последующие месяцы, придало им характер жутковатого предвидения. В июле, пока ее муж находился в Гарварде, их сын Ирвинг серьезно заболел. Бейли, получив телеграмму, поспешил назад в Арекипу, хотя даже по прямой расстояние до Перу превышало 6000 км, а маршруты доступного в ту пору транспорта еще больше увеличивали эту дистанцию. К счастью, ребенок выздоровел вскоре по возвращении отца.

Итак, 13 февраля 1896 года Бейли стоял на пристани, дожидаясь прибытия «Брюса», который плыл на корабле до Моллендо. В Кеймбридже Уиллард Герриш разобрал инструмент и довез его части до Нью-Йорка, где откладывал погрузку до тех пор, пока прилив не поднял пароход до уровня причала. Потом он уговорил капитана поместить линзы в корабельный сейф на время длительного путешествия вдоль Восточного побережья двух Америк, через Магелланов пролив и по Тихому океану к Перу.

Пикеринг настоял на транспортировке по воде, несмотря на дополнительные расходы, чтобы избежать перевозки по суше через Панамский перешеек. Чем меньше груз будут передавать из одних неумелых рук в другие, тем лучше, рассуждал он. Ни Пикеринг, ни Герриш и вообразить не могли, как будет раскачиваться пароход в гавани Моллендо даже в самую благоприятную погоду и как волны будут швырять катерок, перевозивший части телескопа с корабля на берег. Капитан смеялся, вспоминая, с какой необычной осторожностью грузили их в Нью-Йорке. Бейли так рассказывал в письме Пикерингу об этом: «Жутко смотреть на то, как тяжелые детали гуляют вверх-вниз над головами матросов». Процесс занял целый день, но обошлось без происшествий. Доставленный до Арекипы на поезде, телескоп проделал последний отрезок пути на телеге, запряженной волами, по серпантину до места назначения в горах.

Бейли построил для него здание с деревянным куполом, обтянутым полотном, и платформой из местного камня, посаженного на цемент, в качестве основания. К концу мая его терпение и опыт дали результат – ему удалось получить снимки приемлемого качества. И когда казалось, что испытания инструмента завершены, «Брюс» получил неожиданную встряску и чуть не опрокинулся.

«Вчера у нас было сильнейшее землетрясение, с которым мне когда-либо доводилось сталкиваться, – писал Бейли Пикерингу 15 июня 1896 года. – Оно началось в 10:05. Я впервые в жизни отчетливо видел колебания почвы. Я находился в лаборатории и кинулся в здание, где стоял "Брюс", – оно было неподалеку, – чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Все литые детали и проч. ходили ходуном, а трубу бешено трясло». Впрочем, Бейли с радостью сообщал, что все телескопы обсерватории пережили землетрясение и не пострадали.

Глава пятая
Перуанские снимки Бейли

Эдвард Пикеринг стал рассматривать Солона Бейли как своего наиболее вероятного преемника на гарвардском престоле. «Вы лучше всех знакомы с работой обсерватории в целом, – уверял Бейли директор после того, как тот возобновил руководство филиалом в Арекипе, – и, так как вы обладаете необходимыми административными способностями, я хочу назначить вас на более ответственную должность». Пикерингу еще не исполнилось пятидесяти, и у него не было мыслей об отставке, но он подумывал о годовом творческом отпуске или длительном отъезде. Он надеялся, что Бейли после завершения своего пятилетнего контракта в Перу «возьмет на себя еще больше организационной работы» в Кеймбридже и станет выполнять «немалую долю общего руководства обсерваторией». Но эти разговоры о будущем оставались строго приватными и к тому же преждевременными. Пока еще Пикеринг мог полагаться на надежного, дружелюбного профессора Артура Серла, который был на десять лет старше и замещал его в случае необходимости.

Серлу уже приходилось исполнять обязанности директора – он руководил обсерваторией полтора года с момента смерти Джозефа Уинлока в 1875 году, до того как на эту должность заступил Пикеринг. Студентом в Гарварде он изучал античную литературу, затем был овцеводом в Колорадо, учителем английского, клерком в бостонской брокерской конторе, репетитором и расчетчиком в Санитарной комиссии США. Когда его брат-астроном Джордж Мэри Серл в 1869 году покинул Гарвардскую обсерваторию, чтобы принять сан католического священника, освободившееся место у телескопа занял Артур. Он думал, что эта работа будет временной, как все его предыдущие занятия, но прижился. Методичный и внимательный наблюдатель, Серл стал приверженцем фотометрии, особенно ее применения для изучения спутников планет, астероидов и комет. Он также вычислял орбиты этих объектов и фиксировал метеорологические данные обсерватории. В 1887 году Серл получил профессорскую ставку имени Филипса по астрономии и стал преподавать в Обществе высшего образования для женщин, которое в 1894 году было преобразовано в Колледж Рэдклифф.

Хотя Пикеринг считал обсерваторию чисто исследовательской организацией, сам он обладал даром просветителя. Он допускал целеустремленных девушек на свои лекции по физике в Массачусетском технологическом институте и еще в самом начале работы в Гарварде учредил там женские курсы по астрономии. Теперь Пикеринг по праву гордился несколькими выпускницами, занимавшими в своей области «места первостепенной важности». Среди них были Мэри Эмма Берд, директор обсерватории Колледжа Смит, и Сара Фрэнсис Уайтинг, профессор физики и директор обсерватории Колледжа Уэллсли.

Время от времени компетентные специалистки по астрономии из Колледжа Рэдклифф получали неоплачиваемые стажировки в Гарвардской обсерватории. В 1895 году Серл и Пикеринг оказали эту честь Генриетте Суон Ливитт, а чуть позже – Энни Джамп Кэннон. По уровню зрелости эти две дамы отличались от типичных соискательниц. До того как приступить к своим обязанностям в обсерватории, где они и познакомились друг с другом, обе окончили колледж, побывали за границей и имели кое-какой опыт преподавания. По странному стечению обстоятельств мисс Ливитт в это время страдала от постепенной потери слуха, а мисс Кэннон, еще в Уэллсли тяжело переболевшая скарлатиной, уже была глухой.

Пикеринг включил мисс Ливитт в новый проект по фотометрии. Его собственная работа в этой области по-прежнему подразумевала ночные наблюдения блеска звезд с телескопом и фотометром, ей же предстояло оценивать звездные величины по негативам. Он вручил ей фотопластинки, отснятые за несколько лет в Кеймбридже через 8-дюймовый «Бейч» и 11-дюймовый «Дрейпер». В основном на них были самые северные звезды. Долгое время Пикеринг использовал в качестве эталона только Полярную звезду, совмещая ее с другими звездами посредством зеркал и призм. Мисс Ливитт должна была установить новые ориентиры среди звезд, зафиксированных на фотопластинках, а кроме того, сравнить их в динамике с 16 долгопериодическими переменными полярной области. Затем визуальные и фотографические оценки можно было сверить, обсчитать и скорректировать, чтобы добиться нового строгого стандарта единообразия.

Сидя за своей конторкой под лампой, мисс Ливитт выбирала одну переменную в качестве отправной точки, а затем рассматривала звезды по очереди, оценивая величину каждой и указывая ее в цифрах прямо на фотопластинке. В журнале наблюдений обсерватории она всегда писала карандашом, как требовал протокол, а в случае необходимости редактировала запись, зачеркивая ее и вписывая исправленное значение рядом с первоначальным, так как стирать в журнале запрещалось. Но фотопластинки подчинялись иным правилам. Обратная, не покрытая эмульсией сторона стекла представляла собой гладкую поверхность, удобную для письма, где цветная тушь выделялась на фоне черно-белых снимков звездных полей и где ошибки запросто стирались носовым платком. Дойдя до конца одной звездной дорожки, мисс Ливитт бралась за следующую и отмечала новую цепочку звезд. Ручейки ее цветных цифр разбегались от переменных, словно маленькие фейерверки.

Казалось, что каждая из сопоставляемых звезд играет свою особую ноту в световом хоре, а некоторые из переменных охватывали несколько октав. Мисс Ливитт все еще могла мыслить в музыкальных категориях, хотя и теряла способность воспринимать звуки. По воскресеньям она продолжала ходить в церковь и петь гимны, заполнявшие ее детство, которое проходило сначала в Ланкастере, штат Массачусетс (там она родилась 4 июля 1868 года, в День независимости), а затем в Кливленде, куда переехала ее семья, когда отец, преподобный доктор Джордж Розуэлл Ливитт, стал пастором тамошней Церкви плимутской конгрегации. В Огайо она на 17-м году жизни поступила в Оберлинскую консерваторию, но начинавшиеся проблемы со слухом помешали ей учиться. После этого она поступила в Оберлинский колледж, где обучались студенты обоего пола, а затем перевелась в женский колледж в Кеймбридже, где за четыре года продемонстрировала выдающиеся успехи в математике – от алгебры и геометрии до математического анализа.

Пикеринг обнаружил, что по характеру мисс Ливитт очень тихая и замкнутая, необычайно погруженная в свою работу. И все-таки в феврале 1896 года он попросил ее ознакомить новую сотрудницу, мисс Кэннон, с переменными звездами полярной области. Мисс Кэннон тоже должна была заняться их изучением, но не в дневное время по фотоснимкам, а в ночное у телескопа. Она стала первым сотрудником женского пола, которому была доверена эта задача. Мисс Кэннон (ей в то время было 32 года) получила эту привилегию из-за своего образования: в Колледже Уэллсли она изучала физику под руководством Сары Фрэнсис Уайтинг, протеже Пикеринга из Массачусетского технологического института, по программе на основе разработанных им методов. Кроме того, мисс Кэннон прослушала у профессора Уайтинг курс астрономии, научилась обращаться с установленным в Уэллсли 4-дюймовым (10 см) телескопом фирмы Браунинга и внимательно следила за деятельностью Гарвардской обсерватории. Когда мисс Кэннон перешла на третий курс, в небе белокрылой птицей явилась Большая комета 1882 года, и мисс Уайтинг несколько месяцев руководила наблюдениями за ее полетом. С неделю комета сияла так ярко, что ее было видно невооруженным глазом даже при дневном свете, но только в телескоп удалось различить, что после прохождения вблизи Солнца ядро кометы распалось на части.

Мисс Кэннон могла бы попасть в Гарвард еще раньше, если бы не осложнение после скарлатины, из-за которого ей пришлось остаться дома в Дувре, штат Делавэр. После выпуска она занималась фотографией, вела занятия по арифметике и американской истории с маленькими группами школьников и играла на органе в воскресной школе при методистской церкви, по ее собственному выражению, так, что «стропила звенели». Так прошло десять благополучных лет, пока смерть матери не повергла ее в отчаяние. «Я все еще тут, в своей комнатке, в окружении воспоминаний, – писала она в дневнике 4 марта 1894 года, почти через три месяца после похорон Мэри Элизабет Джамп Кэннон. – Матушка все еще стоит у меня перед глазами. Я теперь понимаю, как сходят с ума, и уверена, что сойду, если меня чем-то не отвлечь… Она была моей и навсегда останется, моя дражайшая матушка. Всего 12 недель назад она была внизу в гостевой комнате и беспокоилась из-за того, что я вздремнула на кушетке, не укрывшись. Она сказала, что я наверняка заболею, что по мне это видно, но я по-прежнему здесь, через 12 недель таких мук, которые, казалось, не пережить. Я здорова, моя конституция позволит мне прожить еще много томительных лет, но пусть это будет полезная, трудовая жизнь. Работы я не боюсь. Я жажду ее. Чем бы заняться?»

Как миссис Дрейпер после утраты мужа нашла утешение в том, что основала мемориальный проект для Гарварда, так и мисс Кэннон нашла способ справиться со своим горем, приняв участие в этом проекте. В 1894 году она вернулась в Уэллсли в качестве помощницы мисс Уайтинг, которая затем помогла ей поступить на курс «Практических исследований» Серла в Колледже Рэдклифф и получить работу в обсерватории.

«Скоро наступит 97-й. Три года прошло, – отмечала мисс Кэннон 31 декабря 1896 года в 23:15, после долгого перерыва вновь взявшись за дневник. – Два хлопотливых года в Уэллсли и этот год в Гарвардской обсерватории. Трудовая жизнь, о которой я мечтала, началась. У меня появились друзья в большом мире, и мое сердце, моя жизнь теперь – изучение астрономии. Другие не знают, что это значит для меня, что это единственная ниточка, на которой висит мой рассудок и чуть ли не сама моя жизнь… Я больше не смотрю в будущее со страхом. Жизнь не внушает мне ужаса. Я все так же тоскую по матушке, но чувствую, что мне достает терпения идти своей дорогой, делать вверенную работу и довольствоваться своим окружением. Да и нельзя иначе, когда я оказалась среди столь добрых людей».

Ее коллега мисс Ливитт воспользовалась случаем попутешествовать и покинула обсерваторию, по крайней мере временно, но даже без нее новая профессиональная семья мисс Кэннон насчитывала 18 сотрудниц и 21 сотрудника. Ночами, когда позволяла погода, она выполняла работу, считавшуюся тогда мужской: с помощью 6-дюймового (15 см) телескопа в западном крыле обсерватории следила за порученными ей переменными, отмечая даты и часы каждой оценки блеска. Со временем эти разрозненные наблюдения формировали полный цикл изменения звезды, или «кривую блеска», от максимума до минимума и обратно к максимальной яркости. Кривая, в свою очередь, могла указывать на тип вариации – и, может быть, даже на ее причину. Если мисс Кэннон не видела возможности оценить блеск, она указывала причину, ставя, например, букву c (англ. cloudy – «облачно») или m (англ. moonlight – «лунный свет»), когда слишком яркая луна мешала работать.

В дневные же часы она сидела за конторкой в кабинете расчетчиц и изучала фотопластинки из Арекипы. Выделенная на попечение мисс Кэннон часть Мемориала Генри Дрейпера содержала спектры наиболее ярких южных звезд. Директор хотел, чтобы она создала для них такую же классификацию, как мисс Мори для ярких звезд севера. Находящийся в Перу 13-дюймовый телескоп предоставлял мисс Кэннон такие же широкие спектры высокого разрешения, какие 11-дюймовый телескоп Дрейпера давал мисс Мори. В скоплениях сотен темных и ярких линий она могла различать и устанавливать закономерности, на основе которых мисс Мори разработала свою сложную, но непротиворечивую систему. Однако в алфавите водородных линий миссис Флеминг тоже были логика, интуиция и внутренняя последовательность. Один подход сосредотачивал внимание на общем порядке расположения линий в спектре, другой – на толщине отдельных линий. При каждом из них порядок звезд получался разным. Мисс Кэннон мысленно прокручивала оба подхода, изучая свет звезд нижнего полушария.

Когда Кэтрин Брюс видела полученные из Перу доказательства возможностей своего телескопа, она благодарила Пикеринга «тысячу раз – нет, много тысяч раз за каждую звезду на этих воистину необыкновенных снимках». Она видела не сами стеклянные негативы, а напечатанные Пикерингом для нее фотокарточки. Солон Бейли запечатлел на них плотные звездные скопления, попавшие во всевидящее око гигантского телескопа. Мисс Брюс сочла их «замечательнейшими творениями». По ее словам, ей было приятно наконец-то оказаться в роли одариваемой, поменявшись местами с Пикерингом. Тем временем ее благотворительная деятельность не прекращалась. К ней поступали просьбы астрономов со всего мира, и она отвечала на них так, как рекомендовал Пикеринг. Максу Вольфу из Гейдельберга, впервые открывшему астероид по фотографии и назвавшему этот объект «Брюсия» в ее честь, она подарила $10 000 на новый телескоп. Как постоянная подписчица Astrophysical Journal Джорджа Эллери Хейла мисс Брюс презентовала $1000, чтобы издание могло преодолеть финансовые трудности и обеспечить стабильность.

В 1897 году Пикеринг обратился к мисс Брюс от лица недавно созданного Тихоокеанского астрономического общества и попросил ее учредить золотую медаль в знак особого признания достижений исследователей по итогам всей их жизни. Согласившись учредить такой призовой фонд, мисс Брюс поставила условие, что ее медаль, как и гранты, будут получать только те, кто действительно этого заслуживает, независимо от подданства. Она также мечтала дожить до момента, когда эту медаль получит женщина, и добавила такую возможность в список критериев для номинантов: «граждане любой страны, лица любого пола». В остальном она положилась на Пикеринга. Ей уже перевалило за восемьдесят, она устала и часто болела. Астрономическую переписку все чаще вела за нее сестра.

Пикеринг совместно с еще двумя директорами обсерваторий в США и тремя в Европе выдвинул номинантов на первую медаль Кэтрин Брюс. Совет директоров астрономического общества без труда сошелся на кандидатуре ведущего американского астронома, уже обладавшего многочисленными регалиями знатока небесной механики, – Саймона Ньюкома, директора редакции Американского морского астрономического календаря, которого номинировали одновременно как философа, астронома и математика. Ньюком руководил уточнением и занесением в таблицы орбитальных элементов всех планет, а также усовершенствовал ряд астрономических формул и получил новые значения фундаментальных констант, которые были приняты научными институтами по всему миру. Мисс Брюс, чья активная поддержка астрономических исследований началась со статьи Ньюкома в номере Sidereal Messenger за 1888 год, одобрила этот выбор. Ньюком с тех пор изменил свое мнение о перспективах астрономии. Теперь, когда два его вычислительных проекта получили ее материальную поддержку, он всякий раз, приезжая в Нью-Йорк, заглядывал к ней в гости. «Мне решительно нравится Ньюком, – признавалась мисс Брюс Пикерингу, – но кажется, мне нравятся все астрономы, с которыми я знакома». Она стала для них магнитом. Но Пикеринг по-прежнему оставался ее любимцем, а его телескоп в Арекипе – самым щедрым из даров.

За первые несколько месяцев работы телескопа «Брюс» в Перу были получены фотографические карты всего неба Южного полушария. Эти изображения одновременно дополняли и уточняли существующие каталоги южных звезд. Так, каталог Uranometria Argentina 1879 года описывал положение и блеск 7756 звезд вплоть до 7-й звездной величины. «Брюс» за одну трехчасовую выдержку зарегистрировал целых 400 000 звезд до 15-й звездной величины. Пикеринг предлагал всем интересующимся астрономам «стеклянные копии наших негативов», которыми можно было воспользоваться как источниками для сколь угодно большого числа важных исследований.

Телескоп «Брюс» заглянул – чего не удавалось ни одному из его предшественников – в глубины южных скоплений звезд и туманностей, занимавших Бейли. Весной 1897 года он попросил официального дозволения Пикеринга заняться «переменными звездами в скоплениях (и не только в них), которые я открыл или мог бы открыть». Бейли предвидел, что предлагаемое им исследование периодичности подобных звезд может занять его свободное время на много лет, в течение которых поддержка и совет директора были бы очень полезными.

Пикеринг одобрил его план, не задумываясь о том, что он может стать источником противоречий между двумя лагерями сотрудников. Бейли упомянул переменные звезды, «которые я открыл или мог бы открыть», поскольку он все больше и больше увлекался их поиском. Вместе со своими помощниками Делайлем Стюартом и Уильямом Клаймером он, выискивая потенциальные переменные, принялся проверять снимки ежедневно, прежде чем отправить их в Кеймбридж. Вскоре миссис Флеминг возроптала.

«По ее мнению, – объяснял Пикеринг Бейли 29 сентября 1897 года, – в подобных случаях признание достается наблюдателям в Перу, хотя на ее долю выпадает немалая часть работы. Ей приходится определять положение звезд, изменение блеска, если они наблюдаются, идентифицировать отдельные линии, классифицировать объект и проверять, входит ли он в звездный каталог. Ей приходится также пересматривать снимки, поскольку тусклые объекты, среди которых примерно половина необычных и столько же имеющих легкие аномалии, не учитываются [в существующих каталогах]. Все это входит в ее повседневные обязанности вот уже десять лет, и по большей части эта работа не может быть проделана в Перу».

«Правда, – признавал Пикеринг, – доктор Стюарт наверняка будет раздосадован, если после стольких трудов по подготовке снимков "Брюса" ему не позволят их изучать. Если затянуть процесс, можно запоздать с открытием новой звезды или другого объекта, представляющего особый интерес».

Бейли, в свою очередь, с пониманием относился к недовольству миссис Флеминг, но считал несправедливым умалчивать об их заслуге в получении «первоклассных снимков» и публично признавать «простой отбор новых объектов по определенным вполне известным характеристикам». Тут Пикеринг был вынужден согласиться и пообещал изменить политику обсерватории. Отныне сотрудники, проявлявшие особое мастерство в фотографии или интерес к ней, должны были надлежащим образом указываться в гарвардских публикациях.

Мисс Мори часто опасалась, что годы усилий, вложенных ею в систему классификации, не получат признания. Но в 1897 году, когда ее «Спектры ярких звезд» вышли в «Анналах Гарвардской обсерватории», имя «Антония Мори» было напечатано жирным шрифтом прямо на титульном листе выше имени Эдварда Пикеринга, директора. Впервые в «Анналах» вышла работа, автором которой была женщина. В 1890 году вклад «миссис М. Флеминг» в «Дрейперовский каталог звездных спектров» был отмечен и признан с благодарностью лишь в предисловии директора.

В предисловии Пикеринга к этому новому выпуску указывалось, что в 1888 году мисс Мори было поручено исследование спектров ярких северных звезд в рамках проекта Мемориала Генри Дрейпера «и одной ей принадлежит заслуга их классификации». Так как ее исследования проводились несколькими годами раньше, пояснял он, они предшествовали «недавним открытиям спектра гелия». Вместо того чтобы переписывать объемистый труд с учетом открытия гелия, мисс Мори изложила его обсуждение и кое-какие новые соображения на шести страницах «Приложения».

По возвращении из Европы в 1895 году мисс Мори удалилась в старое родовое гнездо Дрейперов в Гастингсе-на-Гудзоне, где выросла ее мать. Купола для телескопов дядюшки Генри на холме теперь опустели, но несколько коттеджей на участке все еще принадлежали ее престарелой двоюродной бабке Дороти Кэтрин Дрейпер. Мисс Мори нашла работу поблизости, в Тарритауне-на-Гудзоне, устроившись учительницей химии и физики в Пригородной школе для девочек мисс К. Мейсон.

Ностальгия привела мисс Мори обратно в Колледж Вассара – Покипси тоже был недалеко – на ежегодную вечеринку кафедры астрономии. В студенчестве она училась у Марии Митчелл, первой леди американской астрономии, учредившей астрономические вечеринки и традицию просить всех приглашенных студентов написать на бумажке стихи. Мисс Мори захотелось воскресить эту традицию. Ее «Стихотворное посвящение обсерватории Колледжа Вассара» начиналось так: «Вот башня – сей старинный приют / Убог, но взору мил, / В его стенах следят испокон / Во мраке блеск светил».

Покойной ныне Митчелл не было еще и тридцати, когда она снискала всемирную славу и золотую медаль датского короля за открытие 1847 году «Кометы мисс Митчелл». Мисс Мори тоже едва исполнилось тридцать, но ее жизненный путь как будто ушел в сторону от астрономии. Кто знает, может быть, публикация в «Анналах» вновь вернет ее туда, куда она собиралась в прежние годы, когда, «вперив пытливое стекло / Во глубину ночей, / Я зрила в безднах звездный рой / В струях живых лучей».

Пикеринг пригласил мисс Мори посетить Гарвард в середине августа 1898 года и рассказать о начале ее исследований на собрании выдающихся астрономов, намеревавшихся создать национальное профессиональное сообщество. Явились все, от престарелого ветерана Саймона Ньюкома до 30-летнего Джорджа Эллери Хейла. Хейл, столь успешно организовавший первую в стране астрономическую конференцию в Чикаго летом 1893 года, провел в 1897 году еще одну, посвященную открытию грандиозной новой обсерватории Йеркиса (Уильямс-Бей, штат Висконсин), где был теперь директором. Его приезд в Кеймбридж совпал с небывалой жарой 1898 года, сопровождавшей все три дня собрания. Не менее горячим оказался прием Пикеринга. Так как участников было слишком много, чтобы все они могли разместиться в обсерватории, директор собрал сотню с лишним человек в гостиной своего дома.

«Просторная усадьба профессора Пикеринга оказалась идеальным местом для собрания, – сообщала писательница Гарриет Ричардсон Донахе в журнале Popular Astronomy, – а любезное благородство директора и гостеприимность его импозантной супруги, сердечно приветствовавших гостей, придавали серьезной цели собрания оттенок праздничности и помогали даже людям, далеким от науки, не чувствовать себя чужими». Мисс Донахе сама относилась к числу тех немногих присутствовавших, которые были далеки от науки. Обстановка навеяла ей строки Уолта Уитмена об «ученом астрономе», которые она процитировала в своей статье: «"Таблицы и диаграммы, сложение, деление и измерение" – все это были свидетельства нелегкого труда, доступные лишь знатокам, но за ними виднелись белоснежные контуры бюста какого-то предка хозяина, роскошные краски фамильного портрета или вспыхивала драгоценная оправа миниатюры, создавая атмосферу частной гостиной».

Сотрудники Гарвардской обсерватории выступили с рядом докладов, и первым докладчиком был профессор Серл, рассказавший об «учете личных особенностей» – о том, как влияют на восприятие индивидуальные качества наблюдателя, например острота зрения, координация глаз и рук, скорость реакции. Миссис Флеминг подготовила сообщение о бесчисленных новооткрытых переменных с яркими водородными линиями, обнаруженных на снимках с телескопов «Брюс» и «Бейч» из Арекипы. Директор прочел ее доклад с кафедры, добавив собственный постскриптум. Мисс Донахе писала: «Как отметил профессор Пикеринг в завершение, миссис Флеминг скромно умолчала о том, что из этих 79 звезд почти все открыла она сама. При этих словах гром аплодисментов вынудил миссис Флеминг выйти и дополнить доклад ответами на вопросы». Потом Солон Бейли, только недавно вернувшийся из пятилетней командировки в Перу, выступил на свою любимую тему «Переменные звезды в скоплениях», а завершила выступления представителей Гарварда мисс Мори докладом «О K-линиях Беты Возничего».

Ближний круг участников, в который входили Ньюком и Хейл, приватно встретился с Пикерингом, чтобы обсудить, каким будет национальное астрономическое общество, и составить проект его устава. Все это решилось за один день, хотя с названием общества они не сумели определиться.

К тому времени, когда члены нарождающейся организации разъехались по своим родным институтам, вся астрономическая общественность уже знала о том, что в Европе открыли новый значительный объект Солнечной системы. Густав Витт из обсерватории «Урания» в Берлине и Огюст Шарлуа в Ницце одновременно охотились за астероидами с телескопами и фотокамерами, и ночью 13 августа 1898 года оба обнаружили след нового объекта. Открытие Брюсии Максом Вольфом в 1891 году доказало преимущество фотосъемки в подобных задачах: на фотопластинке с выдержкой два часа и более быстро движущийся астероид оставлял коротенькую черточку на фоне дальних звезд, выглядевших точками. Проявив пластинки, и Витт, и Шарлуа обнаружили одну и ту же черточку, но Витт застолбил открытие первым, в результате чего другие астрономы, присоединившиеся к поискам в последующие дни, называли свою цель «планетой Витта». Вскоре оказалось, что новонайденный объект – самый быстрый среди подобных ему, а значит, должен проходить ближе всех к Земле.

Сет Карло Чандлер, специалист по определению орбит комет и астероидов, ринулся вычислять истинную траекторию планеты Витта. Составив предварительную эфемериду, то есть таблицу прогнозируемых координат, на основании текущих наблюдений, он установил, что объект, теперь едва различимый в виде звездочки 11-й величины, по-видимому, в 1894 году просвистел у самой Земли. Тогда его никто не заметил, но Чандлер надеялся, что след прохождения мог сохраниться на одной или нескольких фотопластинках уникального астрономического архива Гарвардской обсерватории. Чтобы получить доступ к этой стеклянной вселенной, ему было необходимо уладить прежние трения с директором по поводу гарвардской фотометрии.

«Считаю своим долгом в интересах науки, – написал Чандлер Пикерингу 3 ноября 1898 года, – приложить к письму эфемериду этой планеты… все астрономы будут, без сомнения, рады, если удастся обнаружить предыдущие наблюдения этого чрезвычайно важного объекта». Пикеринг, разумеется, согласился и поручил миссис Флеминг просмотреть стопки пластинок. Сверившись с приблизительной картой Чандлера, она выбрала из 100-тысячного архива наиболее вероятные снимки и несколько месяцев прочесывала их в поисках признаков планеты Витта. В начале января 1899 года она наконец обнаружила смазанную полоску, похожую на астероид, на снимках 1893 года и определила ее координаты. Затем Чандлер внес дополнительные данные для уточненной орбиты и снова отослал ей. Вооружившись более точной картой, миссис Флеминг снова обнаружила объект, успевший получить название Эрос, на фото 1894 и 1896 годов.