Текст книги "Шарлотта"

3

Какое-то время Шарлотта жила у дедушки с бабушкой,

В детской комнате своей мамы.

Но это вносило смятение в мысли бабушки:

Она начинала путаться во времени.

Внучка с лицом ее старшей дочери…

Внучка, носящая имя младшей…

По ночам, замирая от страха, бабушка часто вставала:

Ей нужно было убедиться, что Шарлотта спокойно спит.

Шарлотта стала строптивым подростком.

Отец нанимал ей гувернанток, она их усердно третировала,

Ненавидя всех тех, кто пытался ее воспитывать,

Особенно фройляйн Штагарт,

Глупую и вульгарную дылду.

Шарлотта – самая невоспитанная из всех моих подопечных! —

Сетовала фройляйн.

К счастью, во время одной из экскурсий она свалилась

в расселину —

Сломала ногу, завопила от боли.

Шарлотта была в восторге: наконец-то пришло избавленье!

Но зато с фройляйн Хазе все пошло совершенно иначе:

Шарлотта сразу влюбилась в нее.

Поскольку Альберт весь день отсутствовал,

Фройляйн Хазе практически здесь поселилась.

Когда она мылась, Шарлотта тайком подглядывала за ней.

Ее завораживал пышный бюст гувернантки,

Она никогда не видала таких внушительных грудей.

У ее матери они были совсем малюсенькие.

А у нее самой, интересно, какие будут?

Ей ужасно хотелось узнать, что же все-таки лучше?

На лестнице, встретив соседа-ровесника, она задала ему

этот вопрос.

Он изумленно воззрился на девочку

И наконец ответил: лучше уж пышные.

Стало быть, повезло фройляйн Хазе, хоть она не так уж красива.

Лицо у нее одутловатое,

И над верхней губой растут волоски,

Чтоб не сказать усы.

С этим Шарлотта вновь обратилась к соседу:

Что лучше – пышные груди плюс усики над губой

Или малюсенькие грудки плюс ангельское личико?

Мальчик сперва помолчал,

Потом серьезно ответил: второй вариант предпочтительней,

А затем удалился, не прибавив ни слова.

С тех пор он всегда конфузился при встрече со странной соседкой,

А Шарлотту, напротив, совершенно утешил его ответ.

Ее успокоил тот факт, что мужчины не смотрят на фройляйн.

Она пылко любила свою гувернантку и боялась ее потерять.

Ей хотелось, чтобы никто не любил фройляйн Хазе —

Никто, кроме нее самой.

4

Первое Рождество без матери.

Только бабушка с дедом, холодные, как никогда.

В гостиной стоит непомерно огромная, пышная елка.

Альберт расстарался – купил самую высокую и красивую,

Конечно, для дочки, но также и в память о покойной жене.

Франциска Рождество обожала,

Могла часами украшать елку.

Для нее это был самый радостный праздник в году.

Но сегодня у елки унылый вид,

Словно она соблюдает траур, как и люди вокруг.

Шарлотта разворачивала подарки,

Изображая под взглядами взрослых

Маленькую счастливую девочку,

Играя роль, как в театре, чтоб разрядить атмосферу

И разогнать грусть отца.

Им больнее всего от тишины.

На Рождество мать часами могла играть на рояле,

Исполняя церковные песнопения,

Но сегодняшний вечер прошел без этих мелодий.

Шарлотта часто поглядывала на рояль,

Но не могла заставить себя прикоснуться к нему.

Ей все еще чудились мамины руки на клавишах.

Прошлое продолжало жить под крышкою инструмента,

И казалось, рояль способен ее понять,

Может с ней разделить ее горе, —

Ведь он тоже осиротел, как и она сама.

Каждый вечер Шарлотта видела на пюпитре раскрытые ноты.

Это была последняя пьеса, исполненная ее матерью.

Музыка Баха.

Так, в тишине, пройдет еще много рождественских праздников.

5

Тысяча девятьсот тридцатый год —

Время отрочества Шарлотты.

Люди о ней судачили: она, мол, живет в своем мире.

Жить в своем мире – чем же это чревато?

Мечтами и, несомненно, поэзией,

Но притом еще необычной смесью отвращения и блаженства.

Шарлотта могла страдать и смеяться одновременно.

Ее понимала лишь фройляйн Хазе – вот кто не требовал слов.

Шарлотте достаточно было прижаться к пышному бюсту фройляйн

И почувствовать, что ее слышат.

Некоторые тела несут утешенье.

Но теперь фройляйн Хазе нечасто общалась с Шарлоттой:

Альберт говорил, что в тринадцать лет ей уже не нужна

гувернантка.

Он не знал и знать не хотел, что на самом деле нужно Шарлотте.

Раз так, решила Шарлотта, мне вовсе не стоит расти.

Девочка все сильнее страдала от одиночества.

Самая близкая из подружек вдруг изменила ей с Катрин.

Новенькая недавно в их классе, но тотчас же стала

всеобщей любимицей.

Как это ей удается?

Бывают девочки, наделенные даром влюблять в себя окружающих.

Шарлотта боялась остаться покинутой,

Значит лучше ни с кем вообще не сближаться,

Ибо ничто не вечно.

Нужно жить, избегая возможных разочарований.

А впрочем, неправда, это нелепо, —

Стоит взглянуть на ее отца:

Он стал угрюмым анахоретом, отгородившимся от людей.

И тогда Шарлотта заставила его выходить в свет.

На одном из званых обедов он сидел напротив известной певицы.

Она уже записала пластинку, по слухам чудесную.

Ее обожали повсюду в Европе.

К тому же она исполняла в церквях духовную музыку.

Альберт с трудом подбирал слова, он совсем перед ней оробел,

Их беседа то и дело перемежалась паузами.

Будь певица больна, врач бы знал, о чем говорить,

Но, увы, эта дама отличалась прекрасным здоровьем.

И в какой-то момент он пролепетал: вообще, у меня есть дочка.

А Паула (так звали певицу) сказала в ответ: о, это прелестно!

Устав от успеха, она мечтала о встречах с людьми попроще.

Курт Зингер[2]2
  Курт Зингер (1885–1944) – блестящий дирижер Берлинской оперы, музыковед, а также невропатолог. По воспоминаниям Марго Ваксманн-Зингер, дочери Курта Зингера, он был «бо́льшим немцем, чем сами немцы», но из-за еврейского происхождения был выброшен из немецкого музыкального мира после гитлеровского переворота. При нацистах, с 1933 по 1938 г., Курт Зингер возглавлял берлинское отделение Еврейской культурной ассоциации (Jüdischer Kulturbund). Эта организация, занимавшаяся вопросами культурной жизни немецких евреев, стала смыслом жизни и причиной смерти Курта Зингера.


[Закрыть], неистовый дирижер, боготворил Паулу,

Ради нее был готов бросить все (то есть супругу),

Неотступно ее преследовал объясненьями в пылкой любви,

Силился соблазнить, суля золотые горы.

Как невропатолог, он врачевал женские нервы

И, решив ее приворожить, даже прибег к гипнозу.

Паула чуть было не уступила, но все же отвергла его.

Как-то после концерта, в фойе, подошла к ней супруга Курта

И в отчаянии плеснула на соперницу яд из флакона —

Яд, который, видно, сама не решилась принять.

Эта любовная драма

Привела певицу в смятенье.

Паула поняла: нужно как можно скорей выйти замуж,

Чтобы покончить с тягостным положением.

В такой ситуации Альберт показался певице спасителем.

И, кроме того, Паула предпочла руки хирурга рукам дирижера.

Альберт рассказал Шарлотте о своем знакомстве с Паулой.

Она в восторге упросила отца пригласить певицу на ужин.

Это будет для них большой честью!

И он подчинился.

В тот знаменательный вечер Шарлотта надела самое лучшее платье,

Единственное свое любимое.

Помогла фройляйн Хазе готовить ужин и накрывать на стол.

Сегодня все должно быть безупречно.

Восемь часов. В дверь позвонили.

Она, трепеща, отворила.

Паула вошла с сердечной улыбкой.

Наверное, ты Шарлотта? – спросила певица.

Да, это я, хотела ответить девочка,

Но только кивнула, не в силах заговорить.

Ужин прошел чрезвычайно приятно.

Паула пригласила Шарлотту на один из своих концертов.

Добавив: потом ты сможешь даже зайти в гримерную.

Вот увидишь, там у нас очень красиво.

Лишь в закулисной жизни есть настоящая правда.

Она говорила так мягко, голос звучал так прелестно,

В ней не было ничего от избалованной дивы, —

Напротив, Паула держалась на удивление просто.

Кажется, все прекрасно, думал Альберт,

Так прекрасно, словно Паула всегда жила в нашем доме.

Ужин окончен. Хозяева упросили Паулу спеть,

И она подошла к роялю.

Сердце Шарлотты не просто билось – оно барабанило в грудь.

Паула долго листала ноты на столике у рояля,

Наконец выбрала Шуберта, одну из его Lieder[3]3
  Песни (нем.).


[Закрыть],

И поставила ее поверх Баха.

6

Шарлотта начала собирать статьи о своем кумире – Пауле.

Она восхищалась тем, что все обожают певицу,

И с удовольствием слушала аплодисменты в зале,

Гордясь личным знакомством с такой знаменитостью,

Упиваясь восторгами публики.

Гром оваций казался ей восхитительной музыкой.

Паула делилась с Шарлоттой любовью своих почитателей,

Показывала их письма, записки, букеты.

Девочку эта дружба странным образом утешала.

Бурный ход событий ускорил течение дней.

Все превратилось в какой-то неистовый вихрь.

Альберт как-то спросил у дочери:

Что ты думаешь о Пауле?

Я ее боготворю! – таков был ответ Шарлотты.

Очень рад, ибо мы хотим пожениться.

Шарлотта бросилась на шею к отцу,

Впервые за долгие годы.

Свадьбу справили в синагоге:

Паула, дочь раввина, исповедовала веру предков.

Для Шарлотты иудаизм не имел большого значения,

А если уж честно, совсем никакого.

Ее детство «не отмечено еврейским влиянием»,

Выражаясь словами Вальтера Беньямина[4]4
  Ва́льтер Бе́ньямин (1892–1940) – немецкий философ еврейского происхождения, теоретик культуры, эстетик, литературный критик, эссеист и переводчик.


[Закрыть].

Родители жили как атеисты,

А мать обожала христианские песнопения.

В тринадцать лет Шарлотта внезапно открыла мир своего народа,

Но отнеслась к нему довольно прохладно, как к чему-то чужому.

7

Вторая жена Альберта поселилась в доме на Виландштрассе,

И это преобразило унылые дни Шарлотты.

Безмолвию и пустоте в квартире сразу пришел конец, —

Паула впустила туда культурную жизнь Берлина.

Она приглашала самых известных людей,

Здесь можно было увидеть прославленного Альберта Эйнштейна,

Архитектора Эриха Мендельсона

Или Альберта Швейцера —

Словом, элиту немецкого общества:

Интеллектуалов, артистов, ученых.

Теперь здесь музицировали, пели, пили и танцевали.

Никогда еще жизнь не казалась такой интересной и полной.

Сегодня перед их домом на тротуаре есть позолоченные таблички,

Их называют Stolpersteine[5]5
  Мемориальные таблички с именами жертв холокоста, на стенах или на тротуарах (нем.).


[Закрыть] – дань памяти депортированным.

В Берлине их много, особенно в Шарлоттенбурге.

Правда, они не сразу заметны,

Нужно шагать, внимательно глядя под ноги, отыскивая их

среди плит.

На тротуаре у дома номер пятнадцать по Виландштрассе

можно прочесть три имени:

Паула, Альберт и Шарлотта.

Но на стенной табличке значится только одно —

Шарлотта Саломон.

Во время последней поездки в Берлин я ее уже не нашел:

Здание ремонтировали

И табличка Шарлотты исчезла под слоем свежей краски.

Вылизанный фасад стал похож на декорацию для киносъемки.

Застыв на тротуаре, я рассматриваю балкон,

Тот самый, на котором Шарлотта позировала для снимка с отцом.

Этот снимок был сделан примерно в 1925 году.

На нем ей лет восемь-девять. Ясный, веселый взгляд.

И в ней, как ни странно, уже проглядывает что-то женское.

На миг погружаюсь в прошлое,

Предпочитая вспоминать фотографию, а не видеть сей новодел.

Потом наконец решаюсь.

Миновав мостки и рабочих, вхожу, поднимаюсь по лестнице,

Стою на втором этаже, перед дверью квартиры Шарлотты.

Жму на звонок.

Ремонт еще не окончен, и дом пока что пустует,

Но из-под двери квартиры слабо сочится свет,

Как будто там кто-то есть.

Да, явно там кто-то есть,

Однако не слышно ни звука.

Я знаю, что эта квартира просторна.

Звоню еще раз.

Безрезультатно.

В ожидании читаю надписи над звонком.

Похоже, квартиру Шарлотты давно переделали в офис,

Офис фирмы, которая называется Dasdomainhaus.com. —

Компания по разработке интернет-сайтов.

Наконец слышу звуки

Приближающихся шагов.

Дверь боязливо приоткрывают,

Выглядывает встревоженная женщина.

Что вам угодно?

Рядом со мной Кристиан Колб, переводчик моих книг

на немецкий.

Он мнется, не решаясь заговорить,

Ну словно язык проглотил.

Я прошу его объяснить цель нашего визита:

Французский писатель… Шарлотта Саломон…

Она захлопывает дверь у нас перед носом.

Стою, буквально остолбенев,

Всего в нескольких метрах от спальни Шарлотты.

Обидно до слез, но не стоит идти напролом.

Мне некуда торопиться.

8

Беседы и споры гостей обогащали Шарлотту,

Она начала читать и читала много и жадно,

Буквально глотая Гёте, Гессе, Ремарка, Дёблина, Ницше.

Пауле казалось, что падчерица слишком замкнута.

Почему она не приглашает друзей?

А Шарлотта стремилась всецело владеть Паулой,

Ходила за ней по пятам на вечерах и приемах,

Злилась, когда с ее мачехой долго болтали другие.

И в день именин Паулы решила ее поразить:

Обегала все магазины, ища самый роскошный подарок,

И наконец отыскала очень красивую пудреницу,

Потратив на нее все карманные деньги.

Шарлотта ужасно гордилась такой удачной находкой:

Теперь, наверно, Паула полюбит ее еще больше.

В день торжества Шарлотта измучилась от нетерпения.

Наконец Паула открыла коробку с ее подарком.

Да, он ей очень понравился,

Но то был один из подарков, в числе многих других,

И Паула благодарила всех одинаково вежливо.

Шарлотта была убита,

Ее душило отчаяние,

Переходящее в бешенство.

Схватив злосчастную пудреницу,

Она с силой бросила ее об пол, прямо перед гостями.

Воцарилась мертвая тишина.

Альберт взглянул на Паулу, ожидая ее реакции.

В глазах певицы сквозил холодный гнев.

Она увела Шарлотту к ней в комнату со словами:

Мы объяснимся завтра.

Я все испортила! – думала девочка.

Они встретились утром на кухне.

Шарлотта пролепетала невнятные извинения,

Пытаясь объяснить свои чувства.

Паула ее утешила, потрепав по щеке,

Довольная тем, что девочка облекла свой проступок в слова.

Паула помнила, какой веселой прежде была Шарлотта,

И не могла понять, что мучит ее теперь.

Альберт объяснил реакцию дочери только банальной ревностью,

Ревностью – и больше ничем.

Ему непонятна вся глубина ее душевных терзаний.

Этот великий врач, увлеченный своей грандиозной миссией,

Сделал много важнейших открытий в области исцеления ран,

И приступы ярости дочери не слишком его занимали.

А Паулу это обеспокоило.

Она сочла, что нужно все рассказать Шарлотте,

Рассказать всю правду.

Какую правду? – не понял Альберт.

Всю правду… о ее матери.

Нельзя строить жизнь на таком обмане.

Если она узнает, что все ей лгали, это будет ужасно.

Нет, мы должны молчать, возразил ей Альберт.

И добавил: ее дед и бабушка твердо это решили.

Они не хотят, чтоб она знала правду.

И внезапно Пауле все стало ясно:

Шарлотта довольно часто ночевала у стариков

И они непрестанно ее угнетали,

Упорно напоминая внучке, что лишились своих дочерей.

Теперь у них есть только Лотхен, стенали они.

Оттуда Шарлотта всегда возвращалась мрачной.

Бабушка, разумеется, любила ее безгранично,

Но в этой любви таилась зловещая черная сила.

Разве такая женщина может воспитывать внучку,

Когда ее дочери – обе! – решились на самоубийство?!

9

Итак, Пауле пришлось скрывать от Шарлотты правду,

Раз уж так пожелали ее родные.

Но все же она послала бабушке безжалостное письмо:

Вы убийца своих дочерей.

Но Шарлотту я вам не отдам.

Я ее уберегу…

Сраженная наповал, старуха замкнулась в себе.

Прошлое, как она ни старалась забыть, вновь нахлынуло на нее,

И она с головой ушла в пучину семейных трагедий.

Во-первых, это, конечно, смерть дочерей,

Но их гибель была лишь финалом череды самоубийств.

Ее брат тоже бросился в воду, из-за неудачного брака.

Кандидат наук. Ему было всего двадцать восемь.

Гроб с покойником выставили в гостиной,

И долгие дни семья спала в одном доме с трупом.

Родные никак не хотели с ним расставаться, —

Квартира должна была стать для него могилой.

Лишь смрад разложения положил конец этой «выставке».

Мать упорно не позволяла вынести сына из дому.

Она соглашалась принять его смерть, но не отсутствие —

Отсутствие тела —

И впала в безумие.

Пришлось нанимать к ней сиделок, дневных и ночных,

Чтоб уберечь несчастную от нее же самой —

Как позже случилось с Франциской

Сразу после первой попытки самоубийства.

История повторялась,

Вновь и вновь повторялась в роковом хороводе смертей.

Бабушка вспоминала те скорбные годы,

Когда приходилось днем и ночью неусыпно следить за матерью.

Иногда она с ней беседовала, стараясь ее утешить,

И это как будто смягчало страдания бедной женщины,

Но безумица вновь и вновь заводила речи о сыне,

Утверждала, что он моряк

И поэтому дома бывает нечасто.

А потом, неожиданно, осознавала действительность,

Жестокую, мучительную, словно ожог,

И тогда кричала, кричала часами.

Восемь лет этой пытки безумием наконец привели ее к смерти,

И родные сочли, что могут спокойно вздохнуть.

Но для бабки Шарлотты на этом несчастья не кончились:

Едва схоронили мать, как убила себя сестра

По неизвестной, необъяснимой причине.

В восемнадцать лет она среди ночи вышла из дому

И бросилась в ледяную реку —

Точь в точь как годы спустя случилось с первой Шарлоттой.

То есть в этой семье история шла по кругу,

Повторяясь снова и снова, в роковом хороводе смертей.

Бабушку потрясла ужасная смерть сестры.

Такого она не предвидела, да и никто не предвидел.

Она начала искать спасительное решение,

И наилучшим выходом стал для нее брак.

Она вышла замуж, стала членом семейства Грюнвальд

И родила, одну за другой, двух дочерей.

Пролетело несколько лет – как ни странно, счастливых.

Но зловещая черная сила внезапно проснулась опять:

Покончила с собой единственная дочь ее брата,

Затем и ее отец, а следом – его сестра.

Значит, спасения нет; значит, все безнадежно.

Гибельная наследственность оказалась всесильной.

Корни семейного древа изначально подточены злом.

И все же она не считала своих дочерей обреченными.

Ничто не сулило беды во времена их веселого детства.

Они бегали и резвились,

Прыгали, танцевали, смеялись.

Можно ли было подумать…

Шарлотта, за ней Франциска.

Запершись в своей спальне, бабушка продолжала оплакивать мертвых,

Держа на коленях письмо от Паулы.

Залитые слезами буквы темнели, потом расплывались.

Что, если Паула права?

Это женщина с чистой душой, она и поет как ангел.

Да, Паула сказала правду:

Все, кто жил рядом со мной, уходили в могилу до срока.

Может быть, я виновата в их смерти?

Значит, придется над этим подумать,

Попробовать уберечь Шарлотту.

Нужно пореже с ней видеться… да, так оно лучше.

Внучка больше не будет у них ночевать,

Это самое главное.

Шарлотта должна жить.

Только… возможно ли это?

Часть третья

1

Шарлотте уже исполнилось шестнадцать лет.

Серьезная, вдумчивая девушка блестяще училась в школе,

Но временами казалось, что она не от мира сего.

Паула считала упрямство главным ее недостатком.

Они с Шарлоттой теперь не очень-то ладили.

Альберт, как всегда, был увлечен медицинскими изысканиями,

И женщины долгие дни проводили наедине

В размолвках, взаимных попреках, что, в общем,

вполне объяснимо.

Шарлотту все чаще одолевали противоречивые чувства:

Она обожала Паулу и… не выносила ее.

Однако не уставала слушать ее пение.

Ходила на все концерты певицы, когда та выступала в Берлине,

С тем же трепетом, что и впервые.

Паула – звезда, величайшая дива средь всех современных.

И на ее выступления собирались толпы людей.

Недавно она записала блестящую версию своей «Кармен».

На одном из концертов Шарлотта сидела в первом ряду.

Паула долго держала финальную ноту,

Последнюю в этом концерте.

Слушатели затаили дыхание.

Звук мягко стихал, переходя в тишину,

А дальше триумф, овация, нет, больше – апофеоз ее славы.

Со всех сторон неслись громкие крики «браво!».

Шарлотта глядела на сцену, усыпанную цветами.

Скоро эти букеты украсят гостиную в их квартире,

Море красных цветов.

И вдруг в это красное море вторгается диссонанс.

Вначале Шарлотта не поняла, что случилось.

Может быть, это своеобразная демонстрация восхищения?

Резкие, грубые выкрики, громкий, пронзительный свист.

Нет, непохоже.

Эти звуки неслись откуда-то сверху,

И непонятно, откуда именно, —

В зале еще стоял полумрак.

Хриплые крики все громче и громче,

Теперь они заглушили овацию.

Пауле все уже ясно, она ушла за кулисы,

Не желая этого слышать,

К чему слушать вопли ненависти?!

Мужчины выкрикивали угрозы и оскорбления,

Веля Пауле убраться отсюда —

Здесь она публике не нужна!

Шарлотта, дрожа, пробралась в гримерку,

Боясь увидеть Паулу раздавленной,

Но нет, певица стоит перед зеркалом

И выглядит сильной, почти бесстрашной,

И это она утешает Шарлотту:

Ничего не поделаешь, с этим нужно свыкаться…

Но ее голос звучал неискренне,

А спокойствие плохо скрывало тревогу.

Они вернулись домой, где их ждал Альберт.

Его ужаснул рассказ о случившемся.

Эта сцена внушила ему физическое отвращение.

Ситуация и впрямь становилась невыносимой;

Кое-кто из друзей собрался покинуть Германию.

Значит, их тоже к этому вынуждают.

Конечно, Паула могла бы петь и в Америке,

Да и Альберт наверняка мог бы найти там работу.

Нет! – сказал он, как отрезал. Это даже не обсуждается.

Наша родина здесь —

Здесь, в Германии.

Нужно быть оптимистом[6]6
  Американский кинорежиссер австрийского происхождения Билли Уайлдер говорил: «Пессимисты кончили в Голливуде, оптимисты – в Освенциме». (Примеч. авт.)


[Закрыть] и верить, что ненависть недолговечна.

2

Но в январе тридцать третьего года к власти пришла ненависть.

Паулу лишили права выступать перед публикой.

Альберту также грозила профессиональная смерть:

За медицинскую помощь врачам-евреям уже перестали платить.

У него отобрали лицензию на преподавание,

А ведь он совершил столько важнейших открытий.

Репрессии ширились, всюду сжигали книги.

По вечерам у Саломонов сходились люди —

Артисты, интеллектуалы, врачи.

Кто-то из них по-прежнему верил в скорый конец этого шабаша:

Мол, это всего лишь фатальные следствия кризиса.

Если страна попадает в беду, начинают искать виноватых.

Шарлотта слушала эти споры втоптанных в грязь людей.

Курт Зингер тоже сюда приходил.

Его сместили с поста дирижера Берлинской оперы.

Мужество и обаяние выдвинули его на передний край.

Он пытался наладить хоть какие-то связи с нацистами,

Выступая в защиту изгнанных ими артистов.

Предложил создать культурную ассоциацию немецких евреев.

Партийный босс, принявший его, медлил с ответом.

Он должен бы отказать, но Зингер вызвал его восхищение.

Разговор прерывался долгими паузами,

Тишиной, где возможен любой исход —

Окончательный приговор артистам или их новая жизнь.

Всемогущий нацист был властен все запретить,

Но пока он молчал,

Сверля просителя проницательным взглядом.

Зингер крепился, стараясь не выдать страха, —

Ведь сейчас на кону стояло будущее евреев.

После долгих раздумий нацист взял у Курта петицию

И выдал ему разрешение создать еврейскую ассоциацию.

Курт Зингер рассыпался в благодарностях:

Спасибо, большое спасибо вам, господин…

Артистический мир восторженно славил героя.

В честь этой победы был устроен торжественный вечер.

Как радостно сознавать, что гибель искусства отсрочена!

Актеры, певцы, танцовщики, профессора —

все облегченно вздохнули.

Остаться на сцене, творить для них означало – жить.

Пауле теперь не придется молчать,

Ей разрешили устраивать сольные концерты,

Правда только в еврейском театре и для еврейской публики,

В культурном подобии гетто.

Ассоциация просуществует несколько лет,

Хотя ее будут душить запреты, ограничения, строгий надзор.

А в тридцать восьмом году Зингер уехал к сестре в США.

Именно в это время и разразилась Хрустальная ночь.

Магазины евреев были разграблены, убиты десятки людей.

Сестра умоляла Курта остаться и жить в Америке —

Это его единственный, невероятный шанс.

Так он спасется от смерти, почти неизбежной.

Вдобавок ему обещали должность в тамошнем университете.

Но нет,

Он обязан вернуться на родину

И спасти все, что может быть спасено, – так он сказал.

Курт вернулся в Европу через Роттердам.

Друзья его уговаривали задержаться хоть здесь,

Ведь культурную ассоциацию все равно уже распустили.

Возвращаться в Германию тридцать восьмого – верная гибель.

И Курт, уступив, остался в Голландии.

Снова начал бороться с помощью музыки и искусства,

Повсюду давал концерты,

Но тиски неумолимо сжимались.

Сколько раз он мог бы бежать и спастись,

Однако хотел быть рядом с друзьями,

Служить иллюзорной защитой им всем, таким беззащитным.

Мужество Курта не знало границ.

На фото он выглядит могучим атлетом с пышной шевелюрой.

В сорок втором году его отправили в лагерь Терезин,

Там держали артистов, деятелей культуры и прочих интеллигентов.

Терезин считался образцовым лагерем,

Витриной для делегаций из Красного Креста,

Для посетителей, слепых к тому, что спрятано за витриной.

Для них там ставили спектакли в знак полного благополучия,

А Зингер – тот мог даже играть.

Подняв дирижерскую палочку, он управлял оркестром,

То есть выжившими музыкантами,

Которые в эти недели умолкали один за другим

И умирали, без церемоний.

У Зингера никого не осталось, кроме двух доходяг-скрипачей,

Но он до конца продолжал поддерживать умирающих.

Никто не верил в спасение, кроме него самого.

И вот наступил тот день, когда он погиб от истощения.

Смерть настигла его в январе сорок четвертого года.

Он пал непобежденным.