Текст книги "Последний ряд, место 16"

Глава 5

Встречу с Сабиной Дана назначила в кафе «Аладдин» в Старом городе. Выбирая это место для встречи, Дана исходила из того, что ей все равно надо ехать в контору докладывать Даммеру результаты судебного процесса. Конечно, он уже все знает. Наверняка Эмиль Фишер, а скорее всего его мамаша, связались с родственником и поблагодарили за чудесное спасение. В принципе, доклад Даммеру мог подождать до завтра, а сегодня Дана могла с чистой совестью отдохнуть, но пыл, с которым Сабина просила о немедленной встрече, произвел на нее сильное впечатление. Неужели старая подруга не преувеличивает и над ее Пинхасом действительно нависла какая-то реальная опасность?

Дана, как и обещала маме, позвонила Сабине сразу, как добралась до дома. Но разговор сложился совершенно не так, как ожидала Дана. Не было в нем ни сердечности людей, хорошо относящихся друг к другу, но долго не встречавшихся, ни интереса добрых подруг к событиям жизни друг друга. Услышав в трубке голос Даны, Сабина громко всхлипнула и засопела.

– Сабина, ты плачешь? – испугалась Дана. – Что случилось? Сабина, дорогая, не плачь. Ну, пожалуйста. Мы все сумеем исправить.

Сабина затихла, тяжело перевела дыхание и срывающимся голосом сказала:

– Даночка, у меня ужасная беда.

Тут Дана испугалась по-настоящему. Неужели произошло нечто такое, чего никому не удастся исправить?

– Что случилось? – еле слышно спросила она.

– Пинхас, – сказала Сабина и вновь залилась слезами.

– Что с Пинхасом? – Дана повысила голос, подозревая самое страшное.

– Его подозревают в убийстве! – Сабина заплакала. – Ты понимаешь, его… В убийстве-е-е! Следователь сказал, что мы должны взять адвоката. Дана, я умоляю тебя, возьми это дело. Спаси его, Дана, пожалуйста!

– Хорошо, хорошо, – бормотала обескураженная Дана. Уж очень образ профессора Пинхаса Пастера не вязался с обвинением в убийстве.

…Будущий профессор Пастер уже с первого курса факультета биологических технологий Израильского технологического института «Технион» в Хайфе «подавал большие надежды». Заведующие всеми кафедрами старались привлечь этого строгого молодого человека с серьезным взглядом карих глаз и непокорным черным чубом к своим семинарам, надеясь, что он выберет в качестве основной специализации именно их предмет. Выбор был богат, от разработки искусственного интеллекта до генетических практик, но Пинхас остановился на медицинской кибернетике. Ему это казалось очень благородным – направить свой научный дар на оказание реальной помощи людям, страдающим от тяжких заболеваний. Когда Пинхас учился на третьем курсе, его статья о новом направлении в вычислительной диагностике была опубликована в американском New England Journal of Medicine, перепечатана немецким Scopus, а затем научными журналами Швейцарии, Испании, Великобритании, Италии и Франции. На шестом курсе Пинхас занялся конструированием хитрого прибора, способного измерять энергетическую наполненность органов человеческого тела. По замыслу молодого ученого его детище должно было в корне перевернуть медицину, дав возможность врачам бороться не с болезнью отдельного органа, а устранять сбои во всем организме. Весь седьмой курс Пинхас готовился к защите диплома, который должен был представить научному сообществу его разработку и стать новым словом в медицинской кибернетике. Руководителем диплома Пинхаса Пастера был отец Сабины профессор Кауфман. Пинхас приезжал в большой дом семьи Кауфман почти ежедневно после утренних лекций. Несколько часов он работал в кабинете с профессором, потом мужчин приглашали на ужин. Так Пинхас познакомился с дочерью профессора Сабиной, которая училась на втором курсе актерского факультета. За столом Пинхас преображался, превращался из сухого аналитика в милого парня, рассказывающего смешные истории и даже поющего дуэтом с Сабиной веселые песенки. Впрочем, делал он это абсолютно автоматически. И во время рассказа, и во время исполнения песен взгляд молодого ученого был устремлен в только ему ведомые дали, в которых человечество решало проблемы своего оздоровления с помощью идей медицинской кибернетики. Мама Сабины, властная и расчетливая хозяйка дома, с улыбкой смотрела на этот дуэт. Она уже просчитала вариант соединения легкомысленной дочери с перспективным специалистом, по словам мужа, почти гением, а значит, будущим академиком. За столом она заводила разговоры о вреде переработки для молодых организмов и о необходимости отдыхать после трудов праведных. Под «молодым организмом» она подразумевала Пинхаса, а под «отдыхом» – поход в кино, театр или бар со своей дочерью. Сначала Пинхас, погруженный в свои размышления, никак не связывал абстрактные застольные беседы с конкретной ситуацией в доме профессора Кауфмана. Как вежливый человек, он не спорил с хозяйкой, отвечал на вопросы, как именно он любит отдыхать, и даже рассказал, что в школьные годы научился управлять небольшой яхтой, но не спешил приглашать Сабину на совместный отдых. Но как-то во время исполнения дуэтом веселой песенки «В стране, текущей молоком и медом», в которой воспевалась «свежая и беззаботная» дочь охотника по имени Лея, он вдруг поднял глаза, на мгновение оторвался от своих мыслей и заметил Сабину. Почему это видение, которое так долго было перед его глазами, поразило его именно в эту секунду, никому не известно. Сама Сабина приписала это чудо великой магии искусства, а именно песенке, в последних строках которой говорилось, что «охотник подстрелил оленя, а дочка – паренька, поразив его в самое сердце».

С этого момента события развивались стремительно. Пинхас пригласил Сабину в кино, оттуда они заглянули в бар, где он и предложил ей стать его женой.

После свадьбы Сабина полностью посвятила себя интересам мужа. Пинхас защитил диплом, который произвел фурор в научных кругах, и был приглашен на работу в лабораторию медицинской кибернетики института фармакологии и токсикологии Армии обороны Израиля. Оставив актерскую карьеру, Сабина занялась домом. Покупала Пинхасу его любимые отбивные, готовила их так, как любит он, возила его, так и не освоившего искусство управления автомобилем, вечерами в бассейн и спортивный зал. Потом родила мальчика и окончательно похоронила мечты о сцене и кинокамере.

Дана, случайно узнававшая о переменах в жизни Сабины от общих знакомых и из социальных сетей, действия подруги не одобрила и искренне им удивилась. Сабина! Такая целеустремленная и сильная, мечтавшая завоевывать залы, города и страны, блистать на кинофестивалях, получать призы и награды, стоит у плиты, готовит фаршированную рыбу, форшмак[32]32
  Форшмак – блюдо традиционной еврейской кухни. Закуска из рубленой или молотой селедки, яиц, картофеля и лука. Существует множество рецептов его приготовления.


[Закрыть] или цимес[33]33
  Цимес – десертное блюдо традиционной еврейской кухни. Сладкое овощное рагу на основе моркови и изюма. Существует множество рецептов его приготовления.


[Закрыть] и думает только о том, какое впечатление произведет ее Пинхас на участников очередной научной конференции.

Впрочем, профессия адвоката научила Дану искать оправдания каждому человеческому поступку и не делать скоропалительных выводов. Встретившись с Сабиной, она ни словом не упомянула о своем удивлении. И именно это позволило им сохранить добрые воспоминания друг о друге и дружеские отношения на долгие годы.

…Дана оставила машину на парковке офиса и пешком вошла в Старый город через Яффские ворота. Пересекла площадь, мощенную камнем, отшлифованным за тысячи лет сотнями тысяч ботинок, сапог, туфелек, калиг, сандалий и деревянных башмаков, оставила справа от себя башню Давида, дошла до церкви Иоанна Крестителя и свернула на Христианскую улицу. С минарета мечети Омара[34]34
  Мечеть Омара – мечеть, построенная в Старом городе Иерусалима напротив храма Гроба Господня. Названа в честь арабского халифа Омара, захватившего Иерусалим в VII веке нашей эры.


[Закрыть] что-то призывно пел муэдзин. Дана ускорила шаг, чтобы не оказаться в толпе молящихся, миновала храм Гроба Господня[35]35
  Храм Гроба Господня – главная христианская святыня Иерусалима. Построена в IV веке нашей эры на месте, где, по преданию, был распят Иисус Христос (внутри церкви находится Голгофа). Именно здесь ежегодно происходит схождение благодатного огня.


[Закрыть], перед которым, как обычно, толпились паломники, и оказалась перед мрачным зданием Греко-православного патриархата Иерусалима. Обогнула его по улочке Святого Франциска[36]36
  Святой Франциск – католический святой, учредитель нищенствующего ордена, названного в его честь орденом францисканцев. Жил с 1181 по 1226 год.


[Закрыть] и вышла к самым дверям кафе «Аладдин». Дана потянула на себя резную дверцу и ощутила резкий, но одновременно и успокаивающий запах кардамона. С удовольствием втянула носом воздух, переступила порог и сразу увидела Сабину. Подруга сидела в углу, не сводя глаз со стоящей перед ней чашки. Навстречу Дане двинулся пожилой араб в традиционной черно-белой куфии[37]37
  Куфия – традиционный арабский головной платок. Важная часть мужского гардероба.


[Закрыть]. Он узнал Дану и улыбнулся, отчего его серо-желтые усы приподнялись буквой V.

– Здравствуйте, госпожа. Как обычно?

– Здравствуйте, Абдулла, – кивнула Дана. – Конечно. Бедуинский кофе, но с лимоном.

Абдулла кивнул и иронично нахмурился, будто хотел сказать, что постоянная посетительница могла и не напоминать о своих пристрастиях.

– А что пьет эта дама? – Дана кивнула на Сабину.

– Чай масала.

Абдулла сделал приветственный жест и вернулся за стойку. Дана пошла к Сабине, отмечая про себя, что у подруги красные глаза. Сабина явно была в какой-то прострации, во всяком случае, она подняла глаза на Дану только тогда, когда та подошла вплотную к столику. Сабина не произнесла ни слова, ее подбородок задрожал, и по щекам побежали две слезинки.

– Прекращаем плакать, – жестко и даже грубовато сказала Дана вместо приветствия. Она согласилась защищать Пинхаса, значит, не потерпит пустой болтовни, глупых слез и бессмысленных причитаний. Только разговоры по делу и рассказы о том, что произошло. Сабина по тону подруги ощутила ее настроение и мгновенно перестала плакать.

– Хорошо, – закивала она, шмыгая носом и прикладывая к красным глазам белоснежный шелковый платочек.

Сабина погладила Дану по пальцам, но, заметив, что это проявление нежности заставило подругу нахмуриться, отдернула руку и села ровно.

– Я сейчас закажу тебе кофе с лимоном, – сказала она ровным и почти спокойным тоном. – Надеюсь, твои вкусы не изменились?

Дана не выдержала и улыбнулась.

– Я уже заказала. Конечно, мои вкусы не изменились.

К кофе с лимоном она пристрастилась на первом курсе университета, когда перед экзаменами ночами напролет штудировала учебники по экономическому (будь оно неладно) праву. Глаза слипались, замысловатые юридические формулировки договоров о кооперации и законов о банкротстве не доходили до сознания. Дана залезла под холодный душ, но он не помог. Она решила сварить себе кофе. Такой крепкий, какой только сможет. Всыпала в джезву две полных ложки чудно пахнущего бразильского порошка, подумала и добавила еще три. Довела до кипения, сняла, пригубила и поняла, что не сможет сделать больше ни одного глотка. Напиток был до того горьким, что перехватило дыхание. Дана прополоскала рот водой и уставилась на сваренный кофе. Что с ним делать? Вылить и варить еще раз? Значит, ждать, пока закипит вода, стоять у плиты… Жалко времени. Она обвела глазами кухню, заметила половинку лимона и в отчаянии выдавила его в чашку. Пригубила и поняла, что нашла напиток мечты. Кислота лимона не только погасила горечь кофе, но и прогнала сон, просветлила мозг, придав ему силы для овладения знаниями о правах потребителей на приобретение безопасных и качественных товаров.

С тех пор кофе Дана пила только с лимоном, овладев всеми секретами приготовления этого напитка – от «кофе по-римски» (обычный эспрессо с долькой лимона) до сложного «сицилийского» напитка с лимонным соком и натертой цедрой.

Дана села за столик, кивнула Абдулле, который поставил перед ней чашку с плавающей поверх кофе натертой лимонной цедрой, и взяла подругу за руку.

– Успокойся, сосредоточься и расскажи мне обо всем, что произошло. Спокойно и без слез.

Сабина часто закивала и заторопилась.

– Хорошо-хорошо. Я постараюсь. Я постараюсь спокойно. Я сейчас… Сейчас все расскажу. Мы с Пинхасом решили пойти в кино. Посмотреть «Прекрасную даму мистера Крауна»…

– А, Рикафен, – кивнула Дана. – Классный фильм.

– Мы давно хотели его посмотреть. – Сабина приложила платочек к носу. – Но у Пинхаса не получалось выбраться. А позавчера у него был выходной. И мы пошли в Cinemax на дневной сеанс…

Сабина рассказывала о том, что произошло в зале кинотеатра, а Дана слушала, привычно отделяя эмоции от реальных событий, анализируя и сопоставляя факты и пытаясь понять, насколько честен собеседник и что произошло на самом деле. По мере рассказа Сабины в ней крепло возмущение – как можно в этом убийстве обвинять Пинхаса Пастера?! Нет, Дана вовсе не считала, что человек с умными глазами и добрым сердцем не может быть убийцей. В своей адвокатской практике она сталкивалась со многими демонами, в том числе и в обличье ангелов. Но Пинхас Пастер никогда не совершил бы такого глупого и нелепого преступления. Стрелять в зале кинотеатра, рискуя быть замеченным многими людьми! Нет, если профессор Пастер когда-нибудь пойдет на преступление, оно будет умным, хитрым и продуманным до мельчайших деталей. Он взвесит каждый шаг, спланирует каждое действие, проявит осторожность везде, где только возможно. А выстрел в зале кинотеатра… Нет, это не для него. Здесь действовал человек с железными нервами, абсолютно уверенный в своих силах и возможностях. И к тому же вынужденный какими-то обстоятельствами стрелять именно в эту минуту и именно в этом месте. Вряд ли у Пинхаса Пастера были такие обстоятельства. Хотя… Все это ей предстоит проверить.

Наконец Сабина закончила свой рассказ и подняла на Дану глаза, полные надежды и томительного ожидания. Дана улыбнулась, обняла подругу и чмокнула в щеку.

– И из-за этого ты ревела? Господи, какая ерунда.

Губы Сабины сами собой растянулись в счастливой улыбке. Такой реакции от подруги она явно не ожидала.

– Ты думаешь, ерунда? Ну все-таки… Ведь Пинхас никого не убивал. Ты же понимаешь?

– Конечно, понимаю. И ничего у следствия нет против твоего Пинхаса, кроме догадок и предположений. Причем довольно нелепых. А с этим мы справимся. Кстати, кто вел допрос?

Сабина напряглась, пытаясь вспомнить фамилию следователя. На ее лбу четко обозначилась глубокая морщина.

– Пинхас назвал мне его фамилию, а я забыла. Позвонить Пинхасу?

– Не стоит. Я все сама выясню. А где был допрос?

– В штабе Иерусалимского округа. В «Русском подворье».

У Даны вдруг мелькнула догадка.

– Ты, случайно, Габриэлю не звонила?

– Твоему бывшему? – испугалась Сабина. – Нет. А что? Думаешь, надо позвонить?

– Нет, конечно, – Дана успокоилась. – Тебе теперь вообще ничего не надо делать. Все, что надо, я сделаю сама. Ни с кем не беседуй на эту тему, никому ничего не рассказывай. И вообще постарайся как можно меньше встречаться с людьми в эти дни. Договорились?

– Конечно! – Сабина закивала, и вдруг в ее глазах вновь мелькнула тревога. – Даночка, если Габриэль ведет это дело… Вдруг он решит тебе мстить. И отыграется на моем муже?

Дана засмеялась и прижалась щекой к щеке подруги.

– Ну что ты, дорогая! Габриэль, конечно, страшенная зануда, но он хороший полицейский. Он ни на ком не будет отыгрываться. Да и мстить мне ему не за что. Не волнуйся. В любом случае я во всем разберусь.

В принципе, Сабина права. Разведенные супруги должны относиться друг к другу именно так: мстить, отыгрываться, делать гадости. Но только не они с Габриэлем. Разводясь, они продумали все. И все обсудили. От того, как объяснить свои действия дочери, до финансовых вопросов. Позаботились, чтобы их будущие отношения определял здравый смысл, а не эмоции. Рассказывая об этом маме, Дана гордо заявила: «Так должны поступать все нормальные цивилизованные люди». Впрочем, на маму эти слова не произвели впечатления. «Нормальные цивилизованные люди не должны разводиться, – безапелляционно заявила она и, пресекая попытку Даны возразить, добавила: – Такие люди должны лучше продумывать свои решения и уметь подстраиваться под человека, с которым связали жизнь и родили ребенка».

Вспомнив об этом разговоре, Дана расстроилась, отодвинула недопитый кофе и поднялась из-за столика.

– Пошли ко мне. Подпишешь кое-какие документы, и начнем работать.

– Ты думаешь, все будет хорошо? – Сабина схватилась за кошелек и сделала знак официанту. – Ты думаешь, Пинхаса не посадят?

– Не посадят. Никто твоего Пинхаса не посадит. Во всяком случае, за это убийство.

Глава 6

– Здравствуй, дочь!

Полковник Габриэль Лейн закрыл гараж, пересек поляну, покрытую густой травой, и опустился в кресло под высоким кленом напротив дочери. Алина, одетая в толстый ярко-оранжевый свитер и лосины того же цвета, сидела в таком же кресле, забравшись в него с ногами, и сосредоточенно шевелила длинными спицами, от которых под стол тянулась толстая ярко-желтая шерстяная нить.

– Здравствуй, папа! – ответила Алина, не отрываясь от спиц.

– А чем это ты занимаешься? – Габриэль кивнул на спицы. – У тебя новое увлечение?

– Старый Хельмут научил меня вязать, – ответила Алина. Она повернула спицы и дернула нитку, уходящую под стол. – Он говорит, что это укрепляет и пальцы, и нервы.

– А-а, ну-ну. – Габриэль улыбнулся. – Когда-то он и меня пытался научить. Но из этого ничего не вышло. Я понял одно: если ты умеешь вязать, нервы укрепляются, а пока учишься – сплошная нервотрепка.

«Старым Хельмутом» Алина называла своего прадеда Хельмута Лейна, деда Габриэля, 98-летнего старика с твердым как скала, морщинистым лицом, на котором выделялись крупный нос и широкая нижняя челюсть. Он жил в старом доме в иерусалимском пригороде Моца-Иллит[38]38
  Моца-Иллит – дословно «Верхняя Моца». Общественное поселение в окрестностях Иерусалима. Отсюда открывается вид на Иерусалимские горы, долину Моца и Иерусалим. Население чуть больше 1200 человек. Моца-Иллит создана в 1933 году и расположена выше старого поселения Моца, которое было разгромлено в 1929 году арабами в ходе еврейского погрома.


[Закрыть]. Этот дом принадлежал родителям его жены Ханы, перебравшимся в Палестину за год до создания Государства Израиль. Хельмут и Хана познакомились в пятьдесят пятом году в Асунсьоне, где он тогда жил, а она приехала в туристическую поездку после окончания школы. После свадьбы молодые решили жить в Израиле и поселились в этом доме. Через год у них родился сын Моше. В начале девяностых один за другим скончались родители Ханы. Сын Моше женился, обзавелся собственным жильем и перебрался в Иерусалим. А пять лет назад скончалась и Хана. С тех пор старик жил один. Пока, два месяца назад, после развода, в Моца-Иллит не переехал его внук Габриэль. С одной стороны, Хельмут был рад такой перемене в однообразной стариковской жизни. Серьезно увлекшийся в последние годы кулинарией, Хельмут взял на себя все заботы о питании внука, а заодно и о его быте, и это внесло в его существование осмысленность и живой ритм. С другой стороны, развод Габриэля огорчил старика, искренне считавшего семью внука едва ли не образцовой. Он был уверен: ничто так не сближает супругов, как общие интересы. А уж адвокат и офицер полиции всегда найдут о чем поговорить.

…Не отрываясь от своего вязания, Алина подняла глаза на отца.

– Как ты поработал?

– Замечательно. – Полковник вытянул ноги и устроился в кресле удобнее, наблюдая, как дочь пытается попасть острым концом спицы в шерстяную петлю.

– Замечательно? – Брови Алины изогнулись. – Ты поймал всех преступников?

– Нет. Если я поймаю всех преступников, то останусь без работы. Как и твоя мама, кстати.

– Моя мама без работы не останется, – заявила Алина, попав наконец спицей в непокорную петлю. – Когда ты переловишь всех преступников, мама переквалифицируется в профессионального игрока в бридж. Она говорит, что это ее мечта. Ничего не делать, только играть весь день в бридж.

Габриэль нахмурился. К бриджу они с Даной пристрастились лет пять назад. Научились играть просто так, из интереса, а потом составили весьма неплохую пару и даже заняли третье место на чемпионате Иерусалима.

– Твоя мама? Будет зарабатывать игрой в бридж? – Габриэль изобразил на лице высшую степень удивления. – Боюсь, это оставит тебя без средств к существованию.

– Да? – в голосе Алины звучала ирония. Она оторвалась от своих спиц и с улыбкой смотрела на отца. – А она говорит, что играет лучше тебя.

Ей явно доставляло удовольствие подначивать отца. Габриэль смотрел на дочь с улыбкой и не думал сердиться. Впрочем, последнее замечание заставило его еще раз нахмуриться.

– Она не играет лучше меня, – упрямо буркнул Габриэль. – Иногда ей просто больше везет. Впрочем, – он выгнулся в кресле и потянулся всем своим большим и сильным телом, – в ближайшие годы безработица ей не грозит. – Он заглянул в глаза дочери. – Твоя мама замечательный адвокат. Так что с переквалификацией и бриджем придется подождать. Вероятно, до пенсии.

Спицы замерли. Алина подняла глаза на отца.

– По-моему, ты до сих пор ее любишь?

Габриэль смутился. Ему вдруг захотелось сказать дочери правду о том, что он до сих пор любит свою бывшую жену Дану Лейн, урожденную Шварц, официальный развод с которой оформил два месяца назад. Почему они разошлись? Ответить на этот вопрос Габриэль не мог до сих пор даже себе. По взаимной договоренности, говоря о причине развода, и в суде, и в разговорах с друзьями и родственниками они произносили только одну фразу: «Не сошлись характерами». И все. Больше никаких объяснений и подробностей.

Эта абсолютно формальная и ничего не объясняющая фраза была в данном случае совершенно правдива и точно описывала ситуацию. Они действительно не сошлись характерами. На двадцатом году брака совместная жизнь превратилась в ежедневную цепь выяснения отношений по самым разным, чаще всего пустяковым поводам. Попроси кто-нибудь Габриэля вспомнить конкретную причину разногласий, он не смог бы этого сделать. Воспитание дочери, вопросы юриспруденции и толкование законов, политическая ситуация в Израиле и в мире, выборы в муниципалитет Иерусалима, отношение общества к мигрантам и гомосексуалистам, необходимость есть лук и чеснок, пить много воды и не солить суп для поддержания здоровья… Все становилось причиной сначала споров, затем ссор, перебранок и скандалов. Они спорили ради спора. Даже если их точки зрения по какому-то вопросу совпадали, они находили какую-то мелочь, которая позволяла им встать по разные стороны баррикад. Зачем они это делали? Ведь он любил Дану и любит до сих пор. Да и она, как ему казалось, любит его. Этот вопрос для Габриэля был самым сложным и неразрешимым. Зачем? Зачем? Почему он не уступил? Неужели ему было так важно, будет ли в его супе брюссельская капуста и придут ли к власти в Иерусалиме социалисты? Нет, конечно. Наплевать ему и на капусту со всеми ее витаминами, и на социалистов с их идиотскими идеями политкорректности и всеобщего равенства. Почему всего несколько месяцев назад ему казалось критически важным доказать свою правоту? Неужели это все эго? Воспаленное эго человека, не готовое идти на уступки и называющее любой компромисс слабостью. Неужели оно имеет такую власть над ним? Конечно, имеет, если заставило его, сильного и разумного, как казалось ему самому, человека отказаться от Даны и превратиться в одинокого неухоженного бобыля?!

После развода полковник Лейн оставил жене и дочери иерусалимскую квартиру и переехал в старый дом деда в Моца-Иллит. Он убеждал себя, что «так даже лучше и спокойнее», что жизнь за городом в маленьком поселке с тенистыми улочками, по которым не носятся днем и ночью потоки машин, с видом на Иерусалимские горы, чрезвычайно полезна при его сумасшедшем ритме работы. Да и Алина не нервничает из-за их бесконечных ссор. Но он знал, что это неправда. Им всем стало хуже. Ему уж точно. Тревожнее. И просто хуже. И все тут.

Так и не ответив на вопрос дочери, Габриэль выбрался из кресла.

– Я пойду переоденусь, и будем ужинать. Что у нас на ужин?

Габриэль поцеловал дочь в лоб (она при этом не оторвалась от своего вязания) и пошел к дому.

– Старый Хельмут приготовил баварский гуляш. Я ему помогала. Чистила картошку на гарнир.

Удивленный Габриэль остановился на пороге.

– Баварский гуляш?! С томатно-чесночной подливой?! Отлично. Я буду готов через полчаса.

– Кстати, звонила мама.

Габриэль, уже поднявший ногу, чтобы сделать шаг, был вынужден ее опустить.

– Когда?

– Час назад. Сказала, что ей срочно нужно с тобой поговорить.

Габриэль открыл дверь и шагнул в дом.

– Так позвони ей и пригласи на ужин. Только скажи, чтобы поторопилась. Я голодный как волк.

Алина виновато пожала плечами.

– Я уже пригласила. Вернее, старый Хельмут. Он с ней говорил. А ты решил, что он для нас готовит свой баварский гуляш?

Габриэль смешно выпятил вперед нижнюю губу и развел руками.

– Ну, честно говоря…

Алина откровенно усмехнулась и покачала головой. Дескать, как неразумны эти пожилые родители.

– Мама скоро приедет. – Она опять взялась за свои спицы. – Так что поторопись с душем.

* * *

Дана приехала через сорок минут. Алина уже успела накрыть на стол, а Габриэль, приняв душ и зачесав назад черные, не тронутые сединой волосы, надел цветастый свитер, привезенный Даной из Парижа два года назад. После того как все расселись за большим столом в гостиной, Хельмут Лейн торжественно внес большой поднос, на котором стояло блюдо с дымящимся мясом и два блюда поменьше, с жареным картофелем и кислой капустой.

– Сегодня у нас традиционный баварский ужин, – провозгласил он, расставляя на столе блюда, и обратился к Алине: – Это тебе, девочка, не ваши современные булки с бифштексом.

Хельмут улыбнулся, отчего его худые щеки, перерезанные глубокими морщинами, разошлись в стороны, открыв крупные желтые и явно свои зубы. Тяжелой рукой он погладил Алину по голове, и та бросила на старика теплый взгляд.

Дана впервые увидела Хельмута Лейна через неделю после того, как начала встречаться с Габриэлем. В тот вечер они были в театре «Иерусалим», потом гуляли по аллеям парка «Рехавия», пока Дана окончательно не закоченела. Они забрались в машину Габриэля, он включил печку и притянул Дану к себе. Она не сопротивлялась. Но, когда он попытался расстегнуть блузку, отпрянула. Не в машине же, стоящей у тротуара в центре города, должен произойти их первый сексуальный контакт.

– Поехали ко мне, – предложил Габриэль.

– Куда к тебе?

Габриэль жил с родителями в центре города в большой пятикомнатной квартире на улице Пророков.

– Ко мне в Моца-Иллит, – таинственно подмигнул он и включил мотор.

– У тебя дом в Моца-Иллит? – удивилась Дана.

– У нашей семьи, – произнес туманную фразу Габриэль и тронул машину с места.

Дом в Моца-Иллит оказался старым и крепким. Он стоял в большом саду, однако из-за темноты Дана не разобрала, какие именно деревья его окружают. Ни одно окно дома не светилось. Габриэль поставил машину в гараж и повел Дану наверх по широкой деревянной лестнице, почему-то прикладывая указательный палец правой руки к губам.

На следующее утро она сидела за столом в большой кухне и ждала, пока Габриэль закончит принимать душ. Неожиданно дверь кухни открылась и вошел старик с ровной спиной и тяжелым подбородком. Когда он увидел Дану, на его морщинистом лице не дрогнул ни один мускул. В ответ на вежливое, но робкое «בוקר טוב»[39]39
  בוקר טוב —доброе утро (ивр.).


[Закрыть], он склонил голову и сказал: «Guten Morgen»[40]40
  Guten Morgen – доброе утро (нем.).


[Закрыть] – и захлопотал у плиты. Дана поглядывала на дверь, размышляя, стоит ли дождаться Габриэля или тихонько смыться, пока старик стоит к ней спиной. Через несколько минут старик вновь повернулся. У него в руке была чашка, над которой поднимался пар.

– Ваш кофе, милая фройляйн, – сказал старик и поставил перед ней чашку.

Сам сел напротив, бесцеремонно разглядывая Дану серо-голубыми глазами из-под густых бровей.

– Меня зовут Хельмут. Я – дед Габриэля, – сказал он низким хриплым голосом и уточнил: – Отец его отца Моше.

– А я Дана, – еле слышно пробормотала Дана.

– Я немец, – сказал он, словно хотел снять все вопросы по поводу Guten Morgen и обращения «фройляйн».

От неожиданности Дана поперхнулась кофе и закашлялась.

Когда Габриэль, вытирая на ходу голову большим махровым полотенцем, вошел в кухню, Хельмут рассказывал Дане о своих яблонях, которые он поливал водой, предварительно пропущенной через сложную систему магнитов.

– Говорят, от этого яблоки будут крупные и сладкие, – сказал старик. – И расти будут гораздо быстрее.

– Вы в это верите? – удивилась Дана.

– Верю? – Хельмут засмеялся резким кашляющим смехом заядлого курильщика. – Нет, конечно. Я не верю никому и ни во что. Но я все пробую на себе. В том числе и магнитную воду.

После завтрака, приготовленного Хельмутом, Габриэль вез Дану домой.

– Почему ты не сказал мне, что в доме кто-то живет?

– Ты бы не поехала, – честно признался Габриэль, взглянул на Дану и добавил: – А дед, он ничего. Он все понимает.

С тех пор они часто приезжали в большой дом в Моца-Иллит. Дана подружилась с Хельмутом, и, кажется, старик испытывал к ней такую же симпатию, что и она к нему. И только после свадьбы с Габриэлем маме Даны удалось поколебать ее отношение к Хельмуту.

На следующий день после свадьбы, обсуждая с Даной гостей, новых родственников и подарки, которые они принесли молодым, мама спросила:

– А сколько ему лет, этому Хельмуту?

– Семьдесят восемь! – выпалила Дана. – Представляешь?! А выглядит он лет на шестьдесят. Верно?

– Верно. – Лицо мамы сморщилось, словно она ощутила какой-то неприятный запах. – Очень даже верно.

Дана подняла глаза на мать. Лицо Веры Борисовны выражало крайнюю степень недовольства.

– Что с тобой?

– Если сегодня у нас две тысячи первый год, а ему семьдесят восемь, значит, он родился, – мама помедлила, подсчитывая, – году в двадцать третьем – двадцать четвертом. Так?

– Ну, наверное, так, – кивнула Дана, пытаясь понять, куда клонит мама.

– Значит, году в сорок первом или в сорок втором ему исполнилось восемнадцать, – в голосе мамы зазвучал набат. – Так?

Дана мысленно прикинула. Да, получается восемнадцать.

– Так, – согласилась она. – И что?

– А то, что он немец, он родился и жил в Германии. И в восемнадцать лет его призвали в армию. Значит, он воевал. А где он воевал?

– Не знаю, – пробормотала Дана, только теперь поняв, о чем говорит мама и насколько важны для нее эти вопросы. Дана знала, что мама родилась через шестнадцать лет после окончания Второй мировой войны, но в ее семье из поколения в поколение передавались предания о родственниках, замученных в концлагерях.

– А ты поинтересуйся, – жестко сказала Вера Борисовна. – Может быть, он служил в СС. Или в гестапо.

– И что? – пролепетала Дана.

– И ничего! – отрезала мама. – А ты с ним обнимаешься-целуешься. Ах, Хельмут, ах, какой он классный, ах, овощи и фрукты выращивает, ах, так вкусно готовит. А он, может быть, в концлагере работал. И хорошо, если просто в охране.

Дана расстроилась, но задать Хельмуту вопрос о его участии в войне так и не решилась. Как-то навела Габриэля на этот разговор. Он сказал, что деда действительно призвали на военную службу в марте сорок третьего года и служил он «где-то в Берлине». А в январе сорок пятого года бежал из Германии в Парагвай. Эта информация только усугубила ситуацию.

Вера Борисовна, услышав о Парагвае, поджала губы.

– Конечно, бежал, – ядовито сказала она. – Они все бежали. Кто – в Чили, кто – в Аргентину. А этот, значит, в Парагвай.

– Но он бежал не после войны, – робко уточнила Дана. – Он бежал в январе сорок пятого.

– Значит, умнее других оказался. – Вера Борисовна гневно нахмурилась. – Быстрее других сообразил, к чему идет дело.