Текст книги "Баллада о Максе и Амели"

«Как те звезды, – подумалось мне. – Как те звезды».

– Он подошел к своей лошади, вскочил на нее и поехал прочь, произнеся следующие слова: «Мы еще увидимся».

– Еще увидимся?

– Я тоже этого не понял. Как мы могли бы еще увидеться? Увидеться снова мы никак не могли! Мы с тобой умирали, лежа на снегу… И тут я проснулся и увидел, что лежу здесь, под кустом, и дрожу всем своим телом. Почти так же, как сейчас.

Черный пес и в самом деле весь дрожал. Я тоже. Из его сна я очень многого не поняла. Не поняла, что такое нож, и что такое земляника, роза и сирень. Не поняла, каким образом черный пес мог в своем сне чувствовать запахи. И откуда он знал, что Фрейей была именно я? Однако больше всего мне было непонятно то, что в этом сне мы были друг для друга возлюбленными. Если бы я когда-нибудь кого-нибудь полюбила, это наверняка был бы не какой-то там слабовольный пес.

Тем не менее его описание сна показалось мне более правдоподобным, чем любая из старинных историй, которые когда-либо пела Песня, и даже более правдоподобным, чем ее песни о нашей маме, в правдивости которых мы не сомневались, так как некоторые из воспеваемых в них событий пережили сами.

– «Мы еще увидимся».

Черный пес еще раз произнес последние слова того человека, как будто ему хотелось в них получше вдуматься, почувствовать на языке горечь этого обещания.

– Это был всего лишь сон, – попыталась я его успокоить. Его и себя.

– Всего лишь сон, – тихо повторил он, как заклинание.

– Не бывает никаких людей в маске ворона.

На этот раз он ничего не сказал в ответ.

– Ты не Бальдр, а я – не Фрейя. Мы – Макс и Рана.

После всего, что мы с ним пережили – хотя это и происходило всего лишь во сне, – он уже больше был для меня не «чужаком» и не «черным псом», а Максом. И Макс повторил мои слова:

– Макс и Рана.

6

У нас в ушах еще какое-то время звучали наши имена, пока, наконец, они окончательно не стихли и мы не стали слышать лишь звуки нашего дыхания и легкого ветерка, который никак не мог ослабить жару, становившуюся невыносимой уже даже сейчас, утром. И тут вдруг я почуяла, что с другой стороны горы приближается мой брат Гром.

– Беги отсюда! – рявкнула я Максу.

– Почему?

– Сюда идет мой брат, – сказала я. – Если он тебя увидит, тебе не поздоровится.

– Не поздоровится?

– Мой глаз.

Макс догадался, что я имела в виду.

– А как же ты?

– Я… я как-нибудь выкручусь, – ответила я, хотя не очень-то в это верила.

– Кто этот чужак? – рявкнул Гром, появившись на вершине мусорной горы.

– Да беги же ты! – буркнула я Максу.

Он, однако, принял такую позу, как будто хотел меня защитить, – так, как в его сне Бальдр защищал свою Фрейю.

– Ты нас предала, сестра! – прорычал мой брат и побежал вниз по склону горы мусора.

Он уже давно искал повода, чтобы меня убить, и вот, наконец, нашел. Он разорвет мне горло и затем заявит нашим братьям и сестре, что я переметнулась в другую свору, которая хотела отнять нашу территорию.

– Не трогай ее! – рявкнул Макс.

Мой брат уже достиг основания горы мусора и теперь с надменным видом подходил к нам с Максом.

– Ты хочешь со мной сразиться? – прорычал Гром.

Макс ничего не ответил. Вместо этого он отступил к реке. В своем сне он вообще-то вступил в схватку. Он, правда, затем потерпел в ней поражение, но все же он в нее вступил. Однако в действительности он не был Бальдром, а я не была Фрейей. Мы были Максом и Раной. И каждый из нас был по-своему слабее, чем Гром.

– Не трогай его, – рявкнула я Грому с таким угрожающим видом, на какой только была способна.

– А иначе что будет? – презрительно спросил Гром.

До меня донеслось его учащенное дыхание.

– Не трогай ее, – тихо сказал Макс, стоя возле самой реки.

Он просил за меня. За меня, а не за себя.

Гром повернулся к нему.

– Кто ты? Твоя свора где-то поблизости? – спросил мой брат.

Макс попятился еще дальше и оказался стоящим всеми четырьмя лапами в воде.

– Нет, – с презрительным видом констатировал Гром. – Если бы твоя свора была где-то здесь, ты не описался бы сейчас от страха.

Он убьет Макса. А затем вырвет мне и второй глаз. От охватившей меня паники я закрыла свой единственный глаз. Мне захотелось взвыть. Я могла вытерпеть что угодно – да-да, что угодно, – но не такую боль, которую тогда испытала. Я услышала, как Гром подходит к реке. Медленно. Именно идет, а не бежит. Макс стоял по колени в воде. Это удерживало моего брата на берегу. Мама ведь внушила нам, своим детям, что глубокая вода – это смерть.

– Сестра… – Гром произнес это слово так презрительно, что мне показалось, будто он его не произнес, а выплюнул. – Ты – предательница.

Мой здоровый глаз отчаянно дернулся под закрытым веком.

– Твой здоровый глаз… – прорычал Гром.

Ему не нужно было ничего больше говорить: мне и так уже стало понятно, что он сейчас собирается с моим глазом сделать. Сейчас было лето, и оправиться от такой раны я не смогу. Гром шаркал передними лапами по песку, готовясь к нападению. Макс тяжело дышал и переминался в воде с одной передней лапы на другую.

Вода!

Мне вспомнилось то, что как-то раз сказал мой брат Мыслитель: возможно, мама пугала нас рекой потому, что не хотела, чтобы мы перебрались через реку и отправились в город, в котором она пережила так много ужасного. Возможно, мама нас обманывала. Возможно, собаки могут выживать и в воде. Макс, во всяком случае, воды совсем не боялся. Кроме того, мне уже нечего было терять. Я, пятясь, зашла в реку. Вода стала омывать мои лапы. И охлаждать их.

– Вода! – фыркнул Гром. – Ты хочешь утонуть?

Хотя от него и не пахло страхом, его голос слегка дрожал. Тот, кто не знал его, как я, с самого детства, этого даже не заметил бы.

Я услышала, как Макс снова стал переминаться в воде с одной передней лапы на другую. Он все-таки хотел вступить в схватку, чтобы меня защитить? Гром, во всяком случае, воспринял это именно так.

– Если у тебя есть хоть какой-то ум, то лучше тебе утонуть! – насмешливо сказал он.

Макс стал приближаться к нам.

Сумасшедший! В схватке у него нет никаких шансов!

Я рявкнула Максу:

– Беги глубже в воду. Быстро!

Я не стала ждать Макса, а открыла глаз, повернулась и вошла в реку. Макс, немного посомневавшись, устремился вслед за мной.

– Чтоб вы утонули, трусы! – крикнул нам с берега Гром.

Броситься вслед за нами он, однако, не решился. А может, он догадался, что я в этот момент впервые поняла? Я поняла, что он еще больший трус, чем я, потому что он не осмелился зайти в реку. Макс, который меня уже обогнал, забежал в реку так далеко, что вода теперь доходила ему до самой морды. Мне подумалось, что он вот-вот уйдет под воду целиком. Однако он как бы завис в воде, стал дрыгать всеми четырьмя лапами и… не утонул?

Я от удивления даже остановилась. Я вдруг осознала, что это и в самом деле возможно – быть в воде и не утонуть. Мама оказалась обманщицей.

– Возвращайся сюда! – крикнул мой брат. – Пусть этот чужак утонет, и все будет позабыто!

– Рана, плыви! – потребовал Макс.

Из его рта мое имя прозвучало не как «рана», не как напоминание о моем увечье, делающем меня неполноценной, а просто как имя. Как «Царапина», «Малыш», «Волк».

Мне захотелось поплыть, но… как? Движения Макса я скопировать не могла, потому что я его ног не видела: мне была видна только его голова, которая торчала над водой. Я шаг за шагом пошла вперед. Мои передние лапы вдруг потеряли контакт с дном, и моя мордочка погрузилась в воду. Вода хлынула мне в нос. Чтобы получить доступ к воздуху, я задрала голову. Это была ошибка: попавшая в нос вода зашла в него еще глубже. Тогда, когда мама заставила нас собирать в пасти дождевую воду, я в любой момент могла эту воду выплюнуть. Сейчас я тоже попыталась это сделать, но вода затекала все глубже и глубже. В мой живот. И в легкие. Я с задранной головой шла ко дну, которое, возможно, находилось на расстоянии в три собачьих туловища от поверхности воды. Дно реки было песчаным и заросло зелеными растениями. Надо мной поднимались вверх пузырьки. Они что, выходили из моего тела?

Я, погружаясь все глубже, попыталась схватить их своей пастью, но при этом мне только попало еще больше воды в рот. Я разглядела вверху Макса и его ноги, совершавшие маленькие быстрые движения. Может, и я смогу так двигаться?

Для этого, однако, мне сначала нужно оказаться на поверхности. Тем или иным образом. Мои передние лапы коснулись дна. Вскоре после этого я ткнулась мордой в песок. Прямо передо мной покачивалось из стороны в сторону какое-то растение. Другие растения касались моих ног – так, как будто они хотели их погладить и затем обхватить покрепче, чтобы навсегда притянуть к себе.

Надо мной плавал по кругу, загребая лапами, Макс. Он ждал меня. И звал меня. Я слышала его как-то странно приглушенный голос. А вот голоса Грома я не слышала.

Я надеялась, что Макс спустится ко мне, чтобы помочь, хотя я и не знала как. Однако Макс лишь плавал наверху по кругу. Мне срочно требовался воздух. В моих легких – да и во всем моем теле – возникло ощущение жжения. Легкие, казалось, вот-вот разорвутся на части. Я почувствовала, что силы меня оставляют. Я не хотела умирать. Я хотела посмотреть на мир, из которого пришел Макс!

7

Я встала, как могла, на песчаное дно. Вокруг моих ног колыхались растения. Я посмотрела вверх, отчаянно оттолкнулась лапами ото дна и подняла морду, стараясь как бы пронзить ею воду в своем движении к поверхности воды. Мое тело устремилось вверх быстрее, чем я могла предположить. Птицы испытывают такое же ощущение, когда летят?

Мне навстречу проникал сквозь воду мерцающий солнечный свет. Вода превращала его в танцующие звезды. Или это и были настоящие звезды, только не такие, как на небе? Звезды животных, умерших в воде? Буду ли и я тоже, если мне не удастся вынырнуть, вечно танцевать в воде в виде звезды?

Мерцающий солнечный свет ослепил мой глаз. Я его закрыла. Я уже была уверена, что мне не хватит сил выбраться на поверхность. Я уже вот-вот снова пойду ко дну. Я задохнусь. И стану звездой.

Моя мордочка вынырнула из воды. Я тут же открыла глаз и жадно втянула в себя раскрытым ртом воздух.

– Двигай ногами! – крикнул Макс.

Его голос уже не был приглушенным, хотя в моих ушах все еще была вода.

Я начала двигать ногами. Поначалу у меня получалось очень плохо, затем – лучше.

– Ну вот, хорошо, – похвалил меня Макс.

Он мог бы плыть гораздо быстрее меня, но он подстроился под мою скорость. Ко мне постепенно вернулась способность чувствовать запахи. Я почувствовала, как исходивший ранее от Грома сильный запах гнева исчез. Неужели он почувствовал облегчение от того, что я не умерла?

Мне, впрочем, это было все равно. Я сконцентрировалась на всех окружающих меня запахах – запахе воды, запахе мокрой шерсти Макса… Я почувствовала и еще один – слабый, но приятный – запах, который был мне незнаком и который исходил от противоположного берега. Запах, который еще больше усилил мое желание познать новый для меня мир.

На другой стороне реки Макс первым делом нашел лапами дно, чуть позже дна коснулись и мои лапы. Когда мы рядом брели по мелководью к берегу, отряхиваясь на ходу, я осознала, что уже никогда не вернусь в свою свору. Я никогда больше не увижу Грома, и мне никогда больше не придется его бояться.

8

Мой брат крикнул, что я должна вернуться. Немедленно. Без своры я – ничто. И без него я – ничто. Если я не вернусь, то он меня убьет. И чтобы это сделать, он меня разыщет. Разыщет где угодно. Везде, куда бы я ни направилась!

Мои другие братья и сестра, встревоженные громким лаем Грома, сбежались из разных уголков нашей территории. Хотя нет, теперь это была их территория. Их, не моя. Чем ближе они подходили к Грому, тем громче и отчаяннее он лаял. Его голос срывался. Он становился все более и более тонким, и его слова становились какими-то бессмысленными. То, что я ему, Грому, не подчинилась, уже почти вывело его из себя. Он инстинктивно чувствовал, что уже никогда не будет таким сильным вожаком, как раньше, если его сестра не только осмелилась проигнорировать его распоряжения, но и вообще ушла из своры, потому что решила, что жизнь где-то в другом месте может быть лучше, поскольку там нет его. Сколько пройдет времени, прежде чем кому-нибудь из других его родичей придет в голову та же мысль?

Мое незавидное место в иерархии своры, безусловно, придется занять Мыслителю. Первенец для этого слишком силен, а Песня – слишком мила. А вот мой умный, но, к сожалению, не очень-то сильный брат Мыслитель и так уже то и дело вызывал у Грома ощущение, что он, Мыслитель, явно умнее.

Устав от плавания (Макс лишь немного, а я – очень сильно), мы подошли к какому-то кустарнику. К нашим мокрым лапам прилипал песок. Моя влажная шесть уже начинала потихоньку высыхать на солнце. Макс отряхивался энергичнее, чем я: потребуется немало времени для того, чтобы его длинная черная шуба высохла. Приятный запах, который я учуяла еще раньше, стал более сильным, но я все еще не могла определить, откуда он исходит.

По другую сторону реки Первенец и Песня добежали уже до последних куч мусора, отделяющих их от воды. Они вот-вот увидят чужого черного пса и весьма удивятся тому, что их сестра, слабачка с унизительным именем Рана, сумела сделать то, чего они сделать никогда не осмеливались, – пересечь реку.

Я оказалась самой смелой среди нас всех!

Или самой отчаявшейся.

Возможно, смелость и отчаяние держатся вместе. Однако в историях Песни герои никогда не приходили в отчаяние. Но не могло ли быть так, что Песня и сама понимала свои истории неправильно и изображала их героев не так, как следовало бы? Собака-мать отдала свою дочь, а волк-отец – своего сына только ради того, чтобы между двумя сворами установился мир. В какое же отчаяние должны были прийти они оба от взаимной вражды, если решились пожертвовать своими детенышами?..

Лай Грома тем временем стал слегка хриплым. Следовало ли мне проститься со своими братьями и сестрой? Но что я бы им сказала? «Живите и здравствуйте»?

Я могла бы предложить Мыслителю пойти со мной. Это было бы для него в любом случае лучше, чем занять мое незавидное место в своре. Такой смышленый пес, как он, вполне мог пригодиться нам с Максом в нашем путешествии. Возможно, Мыслитель даже сумел бы помочь мне выполнить данное Максу обещание – отвести его домой. Как я смогла бы сделать это в одиночку?

Однако, во-первых, Мыслитель никогда не делал ничего для того, чтобы мне помочь, и, во-вторых, я навлекла бы на него смертельную опасность. Гром ведь не позволил бы еще кому-то покинуть его свору, потому что тогда она распалась бы и весь его авторитет как вожака сошел бы на нет.

Мыслитель остался стоять на вершине горы, а Первенец и Песня уже встали на берегу рядом с Громом и вместе с ним кричали, что я не должна уходить из своры и что мама бы этого не одобрила.

В своем отчаянии они лаяли так громко, что иногда даже заглушали слегка охрипший голос Грома. Только Мыслитель не призывал меня вернуться. Он сразу же понял смысл произошедшего, причем лучше всего он, видимо, осознал, что я уже никогда не вернусь в свору. И поэтому он пролаял с такой дружелюбностью в голосе, какой я уже давно не чувствовала в голосах своих братьев и сестры: «Удачи тебе, малышка Рана!»

«Малышка Рана». В другом случае от таких слов я разозлилась бы, потому что не хотела считаться малышкой, однако сейчас эти слова согрели мне сердце. Я ведь почувствовала проявление любви со стороны одного из своих братьев. На прощание.

Гром зарычал. Это его рычание адресовалось не мне, а Мыслителю. Гром, видимо, почувствовал, что его предали. Мыслителю ведь следовало уговаривать меня остаться в своре. Или даже, подобно Грому, угрожать меня убить. А он вместо этого проявил ко мне братскую любовь, которой к Грому никогда не проявлял. Никто из нас не любил Грома. Мы восторгались его быстротой и ловкостью – да, восторгались. Мы его боялись – да, боялись. Мы, конечно же, выполняли его распоряжения, ведь не выполнять их было бы безумием. Но любили ли мы его? Никогда, ни капельки.

Гром отомстит Мыслителю за этот бунт. Не сразу. Когда-нибудь потом. Если он и не был любим своими братьями и сестрой, то он, по крайней мере, мог и дальше их запугивать. Это не принесет ему счастья, но даст ощущение собственной силы и власти. Это хотя и хуже, чем любовь, но лучше, чем бессилие.

Я не решилась что-либо ответить Мыслителю, пусть даже мне хотелось это сделать. Я ничего не сказала и пошла вслед за Максом в заросли кустов. Вскоре мы уже оказались за пределами зоны, где нас могли видеть, а затем – и зоны, где нас могли чуять. Когда мы, наконец, оказались и за пределами зоны, где нас могли слышать, я тихонько сказала: «Желаю тебе удачи, малыш Мыслитель».

9

Макс, возможно, не понял, что же сейчас происходило с моими братьями и сестрой. У него самого братья и сестры были только тогда, когда он был еще совсем маленьким щенком, и он, видимо, их вообще не помнил. Чуть-чуть раньше я бы позавидовала ему в том, что никто из братьев и сестер никогда не ранил, не презирал и не калечил его. Однако после прощальной фразы Мыслителя все изменилось. «Удачи тебе, малышка Рана!» – эти слова я буду носить в сердце до самой своей смерти. Это я знала точно.

Теперь мне было жаль Макса, потому что ему в его жизни никогда не пережить того, что только что произошло со мной: он никогда не почувствует, что его любит его брат. И что он любит брата.

Мы пробежали в кустарнике расстояние в несколько собачьих туловищ. Сладкий запах становился все сильнее, пока мы в конце концов не оказались перед растением с красными цветами, каждое из которых состояло из пяти лепестков. Съедобным оно не было – это я почувствовала сразу, потому что в его удивительном запахе был оттенок сладкой горечи.

Я сконцентрировалась на запахе красных цветов и глубоко его вдохнула. Вдохнула несколько раз. Это был самый чудесный из всех запахов, которые я когда-либо чувствовала. На мусорной свалке такие растения не росли. Там можно было встретить только сорняки, крапиву, чертополох и – кое-где – одуванчики. Каждый вдох, казалось, пробуждал к жизни что-то такое в моем носу, что до сего момента пребывало в спячке. Уже только ради одного этого ощущения стоило покинуть мусорную свалку. С какими еще удивительными явлениями мне предстоит столкнуться?

Макс лишь чуть-чуть понюхал один из цветов. Его этот запах, похоже, впечатлил не так сильно, как меня.

Когда мы дошли до последних кустов, моя шерсть уже почти высохла, а вот длинные волосы Макса все еще поблескивали от влаги. Рана на его голове была хорошо видна на солнце.

– В каком направлении нам нужно идти? – спросил Макс.

Это меня слегка разозлило, потому что он, получалось, интересовался только дорогой домой, а не мной и не тем, что я оставила позади себя – братьев, сестру, свору и родину. И в то же время я удивилась: почему меня это злит? С какой стати пес-чужак должен интересоваться моими чувствами? Только потому, что он видел удивительный сон, в котором мы принадлежали друг другу? С какой стати для меня должно быть важно, как он ко мне относится? Потому что он теперь стал моей сворой? Он что, единственный пес в моей жизни?

Мы вышли из кустов, и я увидела перед собой… Я понятия не имела, что это такое, и потому остановилась.

– Что случилось? – спросил Макс.

Следовало ли мне признаться, что я не знаю, где в данный момент нахожусь? Он тогда понял бы, что я вовсе не знаю дороги к его дому и что я ему солгала. И он бы меня бросил.

Я не смогла бы остаться одна! Не смогла бы после всего, что только что пережила. Возможно, у меня хватит сил во всем признаться завтра. Или послезавтра. Надеюсь, что хватит. Но уж точно не сейчас.

Поэтому я попыталась понять, что же передо мной. Это был плоский камень. И тянулся он до самого горизонта. Справа и слева от него росли отдельные кустики. Из них до меня доносились стрекочущие звуки, издаваемые насекомыми.

– Я дойду по этой дороге домой? – спросил Макс.

«Дорога» – это, видимо, что-то вроде большой тропы. Проложенной людьми. Я прикоснулась к этому камню передней лапой. Его нагрело солнце, и прикосновение к нему было приятным. Я ступила на камень всеми четырьмя лапами. Макс сделал то же самое и нетерпеливо посмотрел на меня:

– Так куда мы идем?

Путь справа от нас, похоже, вел обратно, на мусорную свалку. Во всяком случае, я учуяла ее слабый запах именно с этой стороны. Поэтому я показала своей мордочкой налево, сказала: «Вон туда!» – и повела за собой Макса именно в этом направлении. Я была уверена, что таким образом мы дойдем до города, из которого сбежала моя мама.