Текст книги "Нефритовый Глаз"

Глава 3

Сестрица Хуэй поджидала ее у главного входа в Летний дворец императора.

– Вы только посмотрите! Разъезжает на собственном автомобиле и опаздывает! Мы уже сорок минут тебя ждем! Дину пришлось отвести Крошку По в парк, чтобы она там побегала. Знаешь, четырехлетий ребенок, как собачка – укусит, если не выгуляешь!

Сестрица Хуэй немного сбросила вес, и теперь обозначились ее формы, о существовании которых Мэй и не подозревала. Подруга явно гордилась обретенной фигурой и нарядилась в яркое узкое платье.

– Извини, – виновато пробормотала Мэй, – проспала.

– Вот вам последствия беспорядочной жизни застарелой холостячки! Замуж тебе надо! Станешь дисциплинированнее.

Сестрица Хуэй взяла Мэй за руку, и они зашагали в парк, как две давние подружки на прогулке. Легкий ветерок волновал высокую траву, выросшую на дне пересохшего озера. Меж деревьев мелькали полуразрушенные колонны. Вдоль извилистых дорожек высились кучи каменных обломков. Некоторые историки утверждают, что по красоте Летний дворец императора не уступал Версалю, пока британские и французские войска не сожгли его во время Второй «опиумной войны» двести лет назад. Мэй знала по фотографиям, как выглядит Версаль, но, стоя сейчас среди развалин Летнего дворца императора, не могла представить себе его былого великолепия.

– Ну, как жизнь, принцесса? – Сестрица Хуэй, как обычно, держалась бодро и весело.

– Почему ты всегда дразнишь меня принцессой?

– Если бы ты, работая в министерстве, вышла замуж за одного из своих принцев революции…

– Только не заводи все с самого начала!

– Ладно-ладно! – Сестрица Хуэй вскинула руки в знак примирения. – Расскажи, как работается на новом месте.

– Работается хорошо. Много посетителей. Людям нужно и то, и другое. Складывается впечатление, что у них на уме нынче две главные заботы – деньги и любовные романы.

– Неудивительно! Богачей развелось, что тараканов! Посмотри, на каких машинах ездят! В наше студенческое время мотороллер считался верхом роскоши! Помнишь Лянь? Ее приятель катался на мотороллере, так мы все считали его уголовником!

Они рассмеялись.

– Я рада, что у тебя наконец налаживается жизнь, – сказала Сестрица Хуэй. – Ужасы, через которые ты прошла в министерстве, не для твоей тонкой натуры.

Мэй кивнула и попыталась улыбнуться.

Дорожка раздвоилась, обегая холм. Женщины сошли с нее и начали взбираться по склону, отчего обеим скоро стало жарко.

– Ну и пекло! А ведь еще не лето! В этом году явно что-то перепуталось на небесах!

Сестрица Хуэй запыхалась. Мэй чувствовала под ногами сухую ломкую траву. С верхушки холма им открылась лужайка в долине. На ней расположилась компания отдыхающих.

– Сюда мы приезжали обмывать наши дипломы, – сказала Сестрица Хуэй, подставляя лицо ласковому солнцу. – Помнишь?

В центре лужайки валялась большая мраморная раковина, когда-то украшавшая резную чашу древнего фонтана. От ее гладкой белой поверхности отражались солнечные блики.

– Конечно! – негромко произнесла Мэй.

Ей вдруг отчетливо вспомнился тот день. Они сидели, курили сигареты и пели. Чижик Ли подыгрывал на гитаре. Япин читал свои стихи…

– Давайте спускайтесь! – крикнул кто-то из компании на лужайке, и Мэй очнулась от грез.

– Это Толстяк! – Сестрица Хуэй помахала рукой, и они зашагали вниз по склону.

Чижик Ли сидел с сигаретой во рту, бренчал на гитаре и время от времени отхлебывал пиво из банки. Он показался Мэй еще меньше и худосочнее, чем прежде. Чижик Ли всегда казался старше своих лет, а теперь и вовсе поблек.

– Опаздываете!

– Это принцесса виновата! Я ее ждала! – Сестрица Хуэй ткнула пальцем в сторону Мэй и повалилась на подстилку.

– Сестрица Хуэй! – смущенно запротестовала Мэй.

Толстяк поздоровался и предложил выпить. Мэй выбрала минералку.

– Как живешь, Ли? – подсела она к Чижику, и тот густо покраснел.

Все знали, что Чижик Ли издавна питал к Мэй нежные чувства.

– Уезжаю в Шэньчжэнь. Обрыдли мне уже и Пекин, и агентство новостей «Синьхуа»!

– Что? – удивился Толстяк. – Ты мне ничего не говорил! С ума сошел? Решил променять информационного гиганта на захудалую провинциальную газетенку?

– Гигант гигантом, а зарплата мизерная. И квартиры не дождешься. После университета мы рвались на работу в крупные организации, а теперь все упирается в деньги. Кто богат, тот и личность. Вот стану главным редактором и тоже буду заколачивать большие бабки!

– Чудак ты! – Сестрица Хуэй открыла банку пива «Циндао». – Что такое деньги в сравнении с властью? Когда Мэй работала в министерстве общественной безопасности, то жила в прекрасной однокомнатной квартире, пользовалась служебными автомобилями и обедала в лучших ресторанах. И при этом не была богатой. Посмотри на директора вашего агентства. Ему не надо никакого богатства! Он и так получает по должности все, что душа желает!

– Ну, мне-то никогда не стать генеральным директором «Синьхуа»! Нужно обладать особым умением, чтобы взобраться на верхушку служебной лестницы! Нет, это не для меня. Я стану богатым! И куплю себе на свои кровные и собственную машину, и собственную квартиру!

– А я обойдусь и без машины! Мне бы только крышу над головой! – печально вздохнул Толстяк. – У нас в «Пекинской газете» еще хуже, чем в «Синьхуа». Не то что квартиры – комнаты в общежитии не дают! Уже четвертый десяток разменял, а все еще живу у родителей. Я так и сказал свахам – моя будущая жена должна работать в таком ведомстве, где обеспечивают служебной жилплощадью.

– В Шэньчжэне и других особых экономических зонах такие специалисты, как мы, смогут приобретать квартиры в личную собственность! – Чижик Ли затянулся сигаретой и выпустил облако дыма.

– А как же твоя пекинская прописка? – спросила Мэй. – Ты ее потеряешь, если переедешь в другой город на постоянное жительство. Неужели не захочешь вернуться?

Мэй огорчилась за Чижика Ли, который всегда был безнадежным романтиком и постоянно страдал из-за этого. Он часто в душевном порыве совершал необдуманные поступки, а потому никак не мог ужиться в прагматическом китайском обществе. Мэй испытывала к нему родственное чувство. Они оба чурались окружающих, хотя и по разным причинам. Чижик Ли боялся общественного неодобрения и неприятия, поскольку это лишало его психологического равновесия. А Мэй считала, что ее никто не понимает, но при этом посылала всех к черту.

– Кто это не захочет вернуться? – прогремел чей-то бас за ее спиной.

Все обернулись и увидели возвышающуюся над ними почти двухметровую фигуру Гуана с испачканным сажей лицом. Ему, по обыкновению, пришлось возиться с переносным примусом, чем он и занимался, спрятавшись от всех за мраморной раковиной.

– Да вот, Чижик Ли уезжает в Шэньчжэнь, – пояснил Толстяк, сокрушенно качая головой.

– И правильно делает, – заметил Гуан, садясь и отгоняя дым от сигареты Чижика Ли обратно ему в лицо. – Наконец-то ты окажешься среди людей твоих габаритов! – засмеялся он собственной шутке.

Чижик Ли был самым маленьким в их группе, хотя родился в краю великанов – в северной провинции Дунбэй.

Сестрица Хуэй шлепнула Гуана ладонью по спине:

– Не будь ослом!

Тот словно не почувствовал удара и опять засмеялся.

– Только не вздумай сбежать в Гонконг! Через несколько месяцев Гонконг вернется в состав Китая, так что мы тебя все равно поймаем!

Жена Гуана – в отличие от него невысокая – подала ему банку пива. Тот открыл ее, сделал глоток и выплюнул.

– Я же велел тебе охладить!

– Я купила его уже охлажденным, – тоненьким голоском оправдывалась женщина, не смея поднять глаза.

– Подай бутылку воды! – приказал ей Гуан.

Тут наконец появился Дин, муж Сестрицы Хуэй. Он медленно скатил с холма велосипед, увешанный сумками с едой, среди которых восседала Крошка По. Жена Гуана приободрилась и поспешила разгружать продукты и готовить горячее. Дин остался помогать возле примуса, а Сестрица Хуэй повела соскучившуюся по ней Крошку По собирать цветы на лужайке.

Остальные принялись раскладывать тарелки, пиалы, палочки для еды, мясную нарезку, китайские пельмени, приготовленные на пару, и вареный рис. Гуан пошел за своими сигаретами, и Мэй вместе с ним.

Восемь лет назад, когда они окончили университет, строительство Хайнаньского проекта только разворачивалось. По плану правительства на острове Хайнань предстояло создать самую крупную в стране свободную экономическую зону с пятизвездочными гостиницами, международным курортом и современной промышленностью. Гуан с готовностью отозвался на призыв партии и, получив диплом, в первых рядах строителей поехал на Хайнань. Но там его постигло горькое разочарование.

– Гуан, почему ты так плохо обращаешься с женой?

Тот закурил и пыхнул дымом.

– А-а, зря я на ней женился! – Он прислонился к стволу молодой осины. – На Хайнане моя жизнь была совсем пустой. Мы познакомились, и я подумал, если женюсь, то она обретет хоть какой-то смысл. Я могу понять Чижика Ли. Меня тоже потянуло за длинным юанем. Силы небесные, шесть лет жизни угроблены на Хайнане! И что же, разбогател? Как бы не так! Никто там не разбогател, кроме проклятых чиновников! Сотни миллионов юаней осели у них в карманах! А что же получили такие, как я? Шестилетнюю прореху в жизни да нелюбимую жену!

– Тебе не в чем себя винить. В Хайнаньский проект изначально были заложены коррупционные схемы.

– Мне от этого не легче!

– И потому ты срываешь свою злость на жене? – покачала головой Мэй.

– Проклятие! – Гуан швырнул под ноги недокуренную сигарету. – Почему бы тебе хоть раз не посочувствовать мне, попытаться понять? – Он ногой вдавил окурок в землю и зашагал прочь.

Вскоре все расселись вокруг расстеленной на траве скатерти с едой и пивом и подкрепились в свое удовольствие.

Солнце поднялось высоко. Начало припекать.

За трапезой бывшие одногруппники обменивались новостями о жизни и работе. Бдительная Сестрица Хуэй пресекала любые разговоры об уходе Мэй из министерства общественной безопасности. Та поглядывала на подругу с благодарной улыбкой.

– Лянь обещала подъехать попозже, – довела до общего сведения Сестрица Хуэй.

– Это которая в любовницах у богача? – поинтересовалась у Гуана его маленькая жена.

Тот и головы не повернул в ее сторону.

– Мы случайно встретились в торговом центре «Люфтганза», – сказал он. – За ней шел шофер, обвешанный пакетами с покупками.

– Я знакома с ее приятелем, – кивнула Сестрица Хуэй. – Выдающийся человек! Его ожидает большой успех, возможно, такой же, какого достиг зять Мэй. Он уже купил квартиру для Лянь и еще одну для ее родителей. Теперь вся семья живет в Пекине.

– Вот об этом я и толкую! – оживился Чижик Ли. – Не обязательно быть коренным пекинцем, если имеешь деньги. Можно просто купить себе жилье и оплачивать из своего кармана медицинское обслуживание!

– А он собирается жениться на Лянь?

– Ну что ты, Мэй! – засмеялась Сестрица Хуэй. – У него уже есть и жена, и дочь!

– А она красивая? Лянь, я имею в виду. Наверное, красивая! – произнесла маленькая жена Гуана.

– Не такая красивая, как Мэй, – ответил ей Толстяк.

– Почему же ей так повезло? – пискнула жена Гуана.

– Хороший вопрос, – согласился кто-то.

– Ради всего святого, перестаньте ей завидовать! Неужели никто из вас не понимает, что в этом нет ничего хорошего? – воскликнула Мэй.

– А я не вижу в этом ничего плохого! – Гуан, до этого лежавший на спине, сел. – Лянь умная, образованная женщина и помогает своему любовнику в его бизнесе. А значит, и жене хорошо. Чем лучше идут дела у мужа, тем благополучнее семья. А если что-то не склеится, у Лянь останутся обе квартиры и заработанные деньги. Нет, на мой взгляд, это идеальная сделка!

Ветерок принес из леса аромат сосновых иголок и весенней листвы. Толстяк повалился на спину, созерцая плывущие по небу облака. Чижик Ли наигрывал на гитаре какой-то испанский романс.

Мэй вспомнился день, когда они приезжали на эту лужайку праздновать окончание университета. Их молодые и чистые сердца были преисполнены высоких идеалов. Они мечтали многого достичь и не сомневались, что так и будет. И как же весело звучал тогда в их исполнении первый хит китайской рок-музыки, песня Цуцзяня «У меня ничего нет»!

У Мэй действительно ничего не было в то время – ни машины, ни собственного бизнеса, ни квартиры без соседей. Но она была счастлива. Она любила.

Глава 4

По дороге домой Мэй не могла избавиться от навязчивых мыслен о Япине. Очевидно, встреча со старыми друзьями после долгого перерыва с болезненной остротой пробудила в ней прежнее чувство, которое, как она думала, кануло в Лету.

Мэй обратила внимание на Япина в первый же свой день в университете. Для уроженца юга Китая он был необычно высоким юношей, с выразительным взглядом, стеснительной улыбкой и мягкими волосами, ниспадающими на лоб. Прошло немного времени, и всем стало ясно, что Япин самый способный студент в их группе.

На третьем курсе они начали встречаться – говорили о прочитанных книгах, сидя на скамейке у озера Вэймин; ездили на велосипедах в Западные горы и наведывались там в древние храмы и святилища; бродили по магазинчикам и лавкам Ванфуцзина и Сиданя, рылись в книжных развалах, лакомились блюдами традиционной пекинской кухни. Япин и Мэй вместе смотрели фильмы в университетском актовом зале, где чаще всего в Пекине можно было увидеть зарубежные и авангардные китайские ленты. Здесь они посмотрели единственные разрешенные в Китае американские картины – «Историю любви» и «Римские каникулы». Когда китайский фильм «Красный гаолян» завоевал главный приз «Золотой медведь» на Берлинском кинофестивале, режиссер Чжан Имоу первым делом привез его в Пекинский университет. После просмотра на сцену вышли сам режиссер и актриса, сыгравшая главную роль. Мэй до сих пор помнила красавицу Гун Ли и невообразимый восторг, охвативший зал.

Однако Япин не пользовался расположением Лин Бай, матери Мэй. Она признавала, что тот умен и недурен собой («этакий милый мальчик из южного речного городка»), но имеет существенный недостаток – прописан в далекой провинции и туда же, вероятнее всего, отправится, окончив университет. А Лин Бай никогда не разрешит дочери выйти замуж за человека, который увезет ее из Пекина.

Лин Бай, по профессии художница, работала в отделе искусств пропагандистского журнала под названием «Жизнь женщины». Начав обычной сотрудницей, она за долгие годы поднялась по служебной лестнице, но так и не смогла выбиться в начальницы. Впрочем, Лин Бай не особенно стремилась сделать удачную карьеру. Зато дочери, по ее твердому убеждению, должны обязательно преуспеть в жизни. Она могла бы закрыть глаза на то, что ухажер Мэй не имеет столичной прописки, поскольку такому умнице, как Япин, при благоприятных обстоятельствах могли предоставить работу и в Пекине. Но его плебейского происхождения уже не изменить. Родители – обычные школьные учителя! Нет, Япин не сможет защитить Мэй от жизненных невзгод и обеспечить ей счастливое будущее!

– На поэтической диете долго не проживешь! – внушала мать дочери.

Но Мэй продолжала встречаться с Япином, потому что любила.

На выпускном курсе Япину предоставили стипендию Чикагского университета. Получив диплом, он уехал в Америку продолжать учебу. Первое время Мэй получала от него длинные восторженные письма. Потом они стали короче и приходили реже. Через год, после долгого перерыва, Япин написал ей, что полюбил другую.

– Что я тебе говорила! – прокомментировала письмо мать, попивая зеленый чай на балконе своей квартиры. – Теперь ты сама видишь, что он тебе не пара! Будешь впредь меня слушаться! Ты прямо вылитый отец, такая же идеалистка!

«Вот всегда она так», – подумала Мэй, вцепившись в руль. Вечно мама заставляет ее чувствовать себя растяпой и дурочкой!

Прежде чем закончилась «культурная революция» и маме предоставили должность в редакции журнала, они долгое время переезжали с места на место в поисках временного заработка для Лин Бай. После каждой перемены жилья мама становилась все раздражительнее и ранимее. Мэй с младшей сестрой старались не огорчать ее лишний раз. Лин Бай могла расстроиться по любому поводу – из-за шума и тишины, беспорядка в доме, из-за плохих новостей. И как бы аккуратно и внимательно ни вели себя девочки, мама все равно плакала.

Только младшая дочурка умела вызвать у нее радостную улыбку. Лу была на три года младше Мэй и невероятно красива для своего возраста. Очаровательная девчушка росла ласковой и умненькой. Школьные учителя не могли ею нахвалиться. Уж она и способная, и послушная, и вежливая. Лин Бай любила свою младшенькую так сильно, что, как иногда думала Мэй, на ее долю у матери любви уже не осталось.

Поэтому, когда Мэй поступила в школу-интернат, все, включая ее саму, вроде бы вздохнули с облегчением. Впрочем, девочка и там не прижилась и числилась в белых воронах. Мэй поняла это, когда мать вызвали в школу к классной воспитательнице. Девочка долго скучала, сидя напротив закрытой двери кабинета госпожи Тан. И чего они никак не наговорятся?

Мэй на цыпочках подкралась к двери, прижалась ухом к замочной скважине и услышала голос воспитательницы:

– Мэй хорошая ученица, но совершенно не общается с другими детьми! В ее возрасте это ненормально!

– Боюсь, характером она вся в отца, – ответила мама. – Тот тоже всегда держался особняком. Для него в жизни ничего не существовало, кроме литературы да его идеалов и принципов. Он был талантливым писателем, но только не от мира сего. Это его и сгубило. Я иногда смотрю на Мэй, а вижу ее отца. У нее глаза такие же, и даже выражение лица. Я пыталась повлиять на нее, но безуспешно. Моя вторая дочка, Лу, совсем другая. Умеет ладить с людьми, все на лету схватывает! Не понимаю, почему Мэй не такая! Надеюсь, моей вины в этом нет! Я-то люблю обеих и обращаюсь с ними одинаково. Просто Мэй – копия отца, смотрит на людей свысока, придирается к каждой мелочи! Все-то ей нехороши, все не по нраву!

– А вы покажите ее травнику! – предложила госпожа Тан. – У них есть успокоительные снадобья – глядишь, характер Мэй и смягчится!

Но ни травы, ни «чтение ци» не помогли. Мэй продолжала жить, замкнувшись в себе, в окружении книг и собственных ощущений. Читала все, что под руку попадет, и хотела стать писательницей, как отец.

– И думать забудь! – твердо заявила мать. – Ты понятия не имеешь, во что ввязываешься! Писатель в Китае – самая опасная профессия! Стоит начаться очередной политической кампании – и писателей первых отправляют за решетку!

Но Лин Бай не сумела разубедить Мэй. Не смогла внушить старшей дочери, что в жизни прагматизм гораздо предпочтительнее принципов.

Зайдя как-то в гости к матери, Мэй решилась сообщить ей об уходе из министерства общественной безопасности.

– Ничего страшного, – с беспечным видом пожала она плечами. – Сейчас полно всяких частных фирм, без работы не останусь. Еще и получать буду больше.

– А о будущем ты подумала? Ведь главное не деньги, а власть! По правде говоря, когда тебя взяли на эту должность в министерстве, я образовалась. Решила, что моя дочь, слава силам небесным, отказалась от своей сумасшедшей идеи стать писательницей или журналисткой. Мне даже почудилось, будто ты наконец-то взялась за ум и тебе больше ничего не грозит, а все мои страхи остались позади! Но я опять – уже в который раз! – ошиблась на твой счет.

Мама поднялась с дивана и стала беспокойно расхаживать по комнате.

– Ты сама себя губишь! К тебе сваталось столько чудесных молодых людей, и ты не сошлась ни с одним из них! Почему, скажи на милость? – Она остановилась и сердито посмотрела на дочь. – Для чего, объясни мне, я всю жизнь втолковывала тебе, как важно иметь обширные гуаньси, не лезть на рожон, приспосабливаться? У тебя, видать, в одно ухо влетает, а в другое вылетает!

Мэй от обиды до боли прикусила губу.

– Поучилась бы уму-разуму у младшей сестры! – бросила мама.

Тут уж Мэй не смолчала:

– Я не такая, как Лу! Пора бы тебе это понять! И не хочу быть похожей на нее, к твоему сведению! Не желаю стать чьей-то красивой подстилкой!

– Как у тебя язык поворачивается говорить такие гадости о родной сестре?!

– Уж не думаешь ли ты, что она любила всех своих многочисленных приятелей? Или любит Линина? Деньги его она любит, вот что!

– Ты просто завидуешь ее счастью!

– Нельзя завидовать человеку, который любит только себя! Это большое несчастье, поверь мне!

– Да перестань чепуху молоть! И не строй из себя мученицу! Это я всю жизнь жертвовала собой, чтобы ты не испытывала никаких трудностей – хорошая школа и все прочее! Но ты сама создаешь себе проблемы! Что толку от твоих принципов и нравоучений, если они не приносят тебе счастья?

Мэй захотелось сказать матери что-то язвительное, но слова застряли в горле, будто рыбные косточки. Она поднялась с дивана и встала у окна. Внизу какой-то мужчина вывел из-под навеса велосипед, сел на него и укатил прочь. У Мэй стало пусто на душе, ее охватило ощущение, будто она осталась одна на безлюдной послеполуденной улице. Повторялась все та же история про урода в семье, про непослушную дочь-неудачницу.

– Ты такая же, как твой отец! Хватит уже носиться со своими принципами! Почувствуй себя достойной большего, поднимись на пьедестал! Постарайся хотя бы не причинять боли близким тебе людям!

– Я никому не причиняю боли, кроме себя!

– Ты делаешь больно мне, твоей матери! Я боюсь за тебя!

Неудержимая вспышка ярости затмила сознание Мэй. Она резко обернулась. Копившиеся годами обида и негодование обманутого ребенка разом выплеснулись наружу.

– В таком случае можешь перестать за меня бояться! Я сама о себе позабочусь! Я и так благодаря тебе забочусь о себе с пятилетнего возраста! Ты хоть представляешь, каково мне было каждый день видеть издевательства и побои, которым подвергался мой отец? Если бы ты действительно любила и переживала за меня, то не бросила бы на погибель в трудовом лагере! Ты бы не оставила папу гнить там заживо!

– Да как ты смеешь… ты, неблагодарный звереныш! У тебя нет никакого права осуждать меня! – Голос матери задрожал от подступивших слез. – Что ты вообще можешь знать о любви? Начиталась книжек и думаешь, что в жизни, как в романе! Ан нет, в жизни все гораздо менее романтично. Не бросала я ни тебя, ни твоего отца! Если бы мне разрешили забрать тебя, я бы так и сделала. Но по их правилам я могла увезти только одного ребенка, а Лу тогда исполнилось всего два годика, и она очень болела…

Слезы заструились по щекам матери.

– Но я все-таки вытащила тебя оттуда! Ты никогда не узнаешь, чего мне это стоило, а потому не сможешь оценить по достоинству! А после отказывала себе во всем ради тебя и Лу. Я желала тебе только счастья! А ты вот что наделала!

«И в самом деле – что?» – спросила себя Мэй, сворачивая с Университетской улицы. Неужели мама права и она своими руками задушила собственное счастье? Но нет – как ни трудно было решиться уйти из министерства общественной безопасности, оставаться там Мэй не могла. Нельзя построить счастье на лжи, в этом она не сомневалась. Выехав на кольцевую автодорогу, Мэй увидела далеко впереди Ворота Достижения Победы и окончательно уверилась, что поступила правильно. Она пообещала себе больше никогда не портить своих выходных пустыми терзаниями по поводу давно минувшего.