Текст книги "Змей-искуситель"

«Он неисправим, у него тяга к насилию и одиноче-ству, – говорили все Алу. – Твоя благотворительность обернется против тебя».

«Почему ты до сих пор держишь черепа койотов в ящике комода?» – нервно интересовались элегантные сестры Эдвины. Эдвина показала им мои трофеи без моего разрешения. В то время это показалось мне се-рьезным преступлением и надолго подорвало доверие к ней и Алу.

«Потому что это единственные родственники, кото-рым я могу доверять», – ответил я им.

Мне исполнилось семнадцать, и я все еще работал на мясокомбинате. У меня не было никаких планов, я совершенно не представлял, кем хочу стать. Ал и Эдви-на практически сдались и прекратили свои попытки сделать меня мягче или вежливее. Им не удалось убе-дить меня, что я узнаю, как примириться с самим собой, сидя на занятиях в колледже. Я скопил много денег, но тратить мне было не на что. Я лишь купил себе новую флейту и 35-миллиметровый фотоаппарат. Я снимал здания, коровьи туши, хорошеньких девушек и мужи-ков на конвейере мясокомбината, грозивших оторвать мне яйца, если я еще раз щелкну им в нос своим долбаным аппаратом. Это придало моему хобби оттенок опас-ности, который мне так нравился.

Но в глубине души я ненавидел себя и ту неуверен-ность, которая не давала мне возможности понять, где мое место. Когда-то я планировал спасти мир в память о моей матери. Но как это сделать? Где? Пока у меня ничего не получалось. Я постарался забыть о мелодра-матических намеках тети Софи, но мне хотелось узнать правду.

А потом нам позвонили.

Софи умирала и хотела увидеть меня.

И я пошел к ней.

Я сидел у ее кровати, а правнучка Софи бросала на меня испуганные взгляды, словно я мог причинить боль старушке. Наконец Софи взглянула на нее с максиму-мом отвращения, на которое еще была способна.

– Выйди из комнаты. Ты действуешь мне на нервы, – приказала она. – Ты что, думаешь, я боюсь Николаса? Не будь дурой.

Правнучка вздохнула и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Мы с Софи смотрели друг на друга.

– Спасибо, – неохотно поблагодарил я.

– Мои четки висят у тебя в комнате на зеркале. Я спрашивала Александра, он мне об этом сказал.

Я сцепил руки на коленях.

– Вы говорили мне, что я должен верить в нашу семью. Три года я стараюсь, но так и не могу найти свое место в ней.

– Но ты хочешь его найти, не правда ли? Ты верен Александру и Эдвине. Все это видят.

Я пожал плечами:

– Они уживаются со мной, я уживаюсь с ними.

– Не слишком много, но все-таки лучше, чем ниче-го. Задай мне вопрос, который ты больше всего боишь-ся задать. Открой свое сердце.

– Что случилось на самом деле, когда моя мать жила здесь?

Софи помолчала, потом положила свою маленькую сухую руку на мою.

– Твою мать и Александра воспитывал отец, и они его обожали. Но он был очень строгим.

Я кивнул.

– Ал рассказывал мне о нем.

Я знал, что к тому времени, как Ал нашел меня, мой дед давно умер. Ал говорил, что он был потрясающим человеком. Его портрет висел на стене в гостиной. Ал говорил, что старику всегда хватало смелости защищать свои убеждения.

– Когда твоя мать убежала, все пытались ее найти, – продолжала Софи. – Ее двоюродные братья и сестры, бедный Александр и все остальные родственники. Они искали многие годы. Никто не мог понять, почему она решила, что у нее нет другого выхода, кроме как сбе-жать из дома и никогда туда не возвращаться со своим малышом. Подобные грехи легко прощаются добрыми людьми. А мы – добрые люди. Марджори все любили. «Так почему же она убежала?» – спрашивали все.

– Мать говорила мне, что не может вернуться назад, потому что родила ребенка без мужа, и что дома ее никто не ждет.

– Бедная Марджори! – Софи снова помолчала, со-бираясь с силами. – Только я знаю правду, и я расскажу тебе. Ты сам решишь, говорить об этом Александру и остальным или нет. Это разобьет Александру сердце. Я знаю, что причиню тебе боль, но ты причинишь еще больше боли, если будешь винить свою семью в несчас-тьях твоей матери.

– Расскажите мне.

Софи закрыла глаза, потом открыла и посмотрела на меня твердо, решительно, печально.

– Отец сказал Марджори, что она сможет вернуться домой только в том случае, если отдаст ребенка на усы-новление. Он сказал, что она разрушила свою жизнь. Сказал, что она разбила ему сердце и что он никогда не простит ее. Сказал, что он лучше выбросит ее ребенка в реку, но не будет воспитывать ублюдка в своем доме. Он сказал, что либо она отдаст ребенка, либо может ни-когда не возвращаться домой. Я знаю. Я слышала, как он говорил ей все эти ужасные слова.

Я долго сидел с опущенной головой. Я молчал, потому что не хотел ничего чувствовать: в эту минуту я понял, чем пожертвовала моя мать, чтобы сохранить меня, пусть она и плохо справилась со всем остальным. Когда я снова посмотрел на Софи, она слегка задыхалась, но глаза ее оставались ясными.

– После того как твоя мать исчезла, твой дед боль-ше никогда не произносил ее имени. Его убили сожале-ния. Только я знала, что он умер от разбитого сердца.

– Все в семье чтут его память, – заметил я. – Ал вообще уверен, что он был святым.

– Это так. Теперь ты должен решить, рассказывать ли Александру правду или ничего ему не говорить. Но больше никаких горьких чувств по отношению к этой семье, договорились?

Я встал, нагнулся, словно кланялся ей, и взял ее хрупкую руку в свою:

– Вы – моя тетя Софи, и я вам верю, – просто от-ветил я.

Ее глаза заблестели от слез.

Я никогда не говорил Алу о том, что его отец сделал моей матери и, следовательно, мне. Просто незачем было это делать. Кроме того, я уже тогда понял, что нельзя причинять боль людям, которых любишь.

Теперь у меня была семья.

Признание тети Софи не изменило меня, но я начал понимать, что Ал не зря спас меня, и мне захотелось, чтобы он и все остальные Джекобсы мной гордились.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я случайно ока-зался возле плаката, призывающего записываться в армию. Меня словно громом ударило. Война во Вьетнаме уже закончилась, но оставила горькое послевкусие в об-ществе. Армия казалась зловещей силой. Люди говори-ли, что все генералы – лжецы, как и Никсон, а карьера военного казалась глупостью. Во время учебы в коллед-же Ал служил в Национальной гвардии и разрывался между двумя противоречивыми чувствами. Он ненави-дел войну как таковую, но два его двоюродных брата морских пехотинца были убиты, а он остался жив.

– Солдаты не виноваты в том, что чертовы полити-ки и генералы послали их на бойню без всякой на то причины! – кричал Ал в запале. Возможно, его мучило чувство вины.

Я проще смотрел на вещи.

Молодой парень с бульдожьей челюстью на плакате возле магазина выглядел очень эффектно. Лозунг под ним кричал: «Стань солдатом сил особого назначения! Ты поможешь угнетенным!» Мурашки побежали у меня по спине. Я мог стать солдатом. Воином. Самураем. Ры-царем в сверкающих доспехах. Я буду освобождать уг-нетенных. И никто не станет спрашивать меня, что я чувствую, и говорить, что я должен научиться жить в нормальном мире. «Зеленые береты» не обязаны впи-сываться в окружающий мир. Они совсем другие. Они просто выполняют свою работу – и эта работа состоит в том, что они спасают мир.

Я зашел на призывной пункт и записался в армию.

– Наконец-то я нашел свое дело, – объявил я в тот вечер Алу и Эдвине. – Я стану «зеленым беретом».

– И это лучшее, на что ты способен? – закричала на меня Эдвина. – Ты мечтаешь о том, чтобы побывать в экзотических странах и убивать экзотических людей?

И тут она расплакалась. За те четыре года, что мы прожили под одной крышей, я ни разу не видел ее слез. К тому времени она уже ушла из офиса окружного про-курора и работала адвокатом в группе борьбы за соци-альные свободы. Она сделала себе имя в городской по-литике. Ал пошел еще дальше. Он выиграл выборы и стал судьей штата. Иногда я так и называл его: судья Ал.

– У тебя доброе сердце, но ты ничего не понимаешь в жизни! – простонала Эдвина. – Армия так тебя изу-вечит, что мы тебя не узнаем!

Ал рассуждал более логично, но тоже был очень рас-строен.

– Я уважаю военных, Ник, но я не верю тем людям, которые руководят вооруженными силами в данный мо-мент. Армия – не настолько благородный путь, каким ты себе его представляешь. И потом, ты ведь ненави-дишь правила, ты терпеть не можешь жить чужим умом. Тогда почему, ради всего святого, ты решил стать час-тью самой регламентированной, анахроничной, без-душной и безмозглой структуры из всех когда-либо со-зданных человечеством?

Что бы я ни говорил в ответ, это ничего не меняло. Я собрал свой вещевой мешок и ушел среди ночи, пока они крепко спали. С дороги я отправил открытку Эд-вине: «Можешь выбросить черепа койотов, если хо-чешь».

Через неделю после начала занятий в учебном цент-ре я получил посылку от нее и Ала. Там оказалось мно-жество забавных, самых обычных вещей, которые семья посылает сыновьям в армию, – печенье, новые носки, хорошая бритва, коробка канцелярских принадлежнос-тей и четки, оставленные мне тетей Софи.

В посылке была записка от Ала. «Ты решил, что суме-ешь легко избавиться от нас? – писал он. – Я же предупреждал тебя, что нас не стоит недооценивать». К за-писке прилагалась фотография моей спальни, в кото-рой давно не осталось ничего девчачьего. Эдвина повесила черепа койотов на стену.

Глава 7

Специалист по вооружению Николас Якобек – так меня теперь называли. Сержант Ник Якобек, «зеленый берет». В тысяча девятьсот восемьдесят первом году мне было двадцать три года, рост шесть футов четыре дюйма, вес 225 фунтов одних мускулов. Я прослужил в армии пять лет и был достаточно счастлив. До этого времени я никого не убил, но я знал, как это сделать. Я овладел де-сятком разных приемов, не считая врожденного дара легко управляться с любым оружием, состоящим на во-оружении в армии США. Я даже начал прилагать неко-торые усилия к получению университетского диплома.  Как только меня отпускали из форта Брэгг, Северная Каролина, я садился в самолет и летел домой в Чикаго. Ал и Эдвина по-прежнему не одобряли мой выбор жиз-ненного пути, зато мы много говорили об их карьере. Они оба стремительно поднимались вверх по ступеням политической лестницы штата. Поговаривали о выдви-жении кандидатуры Ала в конгресс.

– Не так плохо для тупого парня и беременной жен-щины, – заметил Ал.

– Да пошел ты, будущий папаша! – парировала Эд-вина.

Им с Алом обоим было за тридцать, и они много лет пытались завести ребенка. Они уже почти совсем по-теряли надежду, когда Эдвина наконец забеременела. И теперь она передвигалась, как белокурый воздушный шарик на сосисках. Когда осенью я переступил порог их квартиры, до родов ей оставалось всего две недели, и она только что ушла в декретный отпуск. Эдвина тут же нашла мне занятие.

– Твоя задача, сержант Ник, каждый день выводить меня в парк на прогулку.

– Я готов, только не падай на меня. Она обругала меня на латыни.

На следующий день мы облачились в теплые свитера и тренировочные брюки и двинулись по людной улице прочь от дома. Ал был в суде. Эдвина шла на пару шагов позади меня, а я расчищал ей путь в толпе вышедших перекусить служащих. Люди обычно расступались при виде меня. Я слышал, как Эдвина пыхтит и отдувается.

– Посмотри, как от нас люди шарахаются, – бро-сил я через плечо. – Они боятся, что ты сейчас превра-тишься в шар для боулинга.

– Ник!

Странный тон Эдвины заставил меня обернуться. Она остановилась и указывала вниз. Огромные пятна расплывались на ее темных брюках.

– У меня отошли воды. Найди такси. – Она гово-рила достаточно спокойно.

Я довел ее до фонарного столба.

– Держись. – Я остановил такси, усадил ее на зад-нее сиденье, сам сел впереди. – Окружная больница Кука. И побыстрее.

– Я не поеду в городскую больницу! – громко за-протестовала Эдвина. – У нас еще есть время. Надо раз-вернуться и… – Она охнула и схватилась за живот.

– Больница Кука, – повторил я шоферу. – И бы-стро.

То, что случилось потом, можно было бы считать плохой шуткой, но это правда. Автомобильный поток в Чикаго может остановить все, что угодно, но ничто не сможет заставить его двинуться дальше. По дороге в боль-ницу наше такси безнадежно застряло в пробке. К тому времени Эдвина громко стонала и колотила кулаком по спинке сиденья.

– Включи радио и постарайся привести полицей-ского, – сказал я таксисту, вышел из машины, открыл заднюю дверцу и уставился на мокрые штаны Эдвины.

Я мог вброд перейти реку с полной выкладкой и сот-ней фунтов оружия на спине, прожить несколько дней в пустыне, питаясь кактусами и запивая их собственной мочой, с закрытыми глазами собрать любое оружие и попасть в цель не больше муравьиного яйца. Но я не представлял, что мне делать с рожающей женщиной.

– Я сейчас рожу, – выдохнула она.

– Нет, подожди! Подумай о чем-нибудь другом…

– Здесь это не работает, Николас. Забирайся сюда и сними с меня эти чертовы штаны.

Я спустил ей брюки до колен и остановился.

– Господи, трусы тоже сними! Мне плевать, что ты увидишь мою задницу и весь парк чудес в непосредст-венной близости! Просто сними с меня одежду.

– Хорошо, успокойся. – Несколькими быстрыми движениями я снял все и спустил до лодыжек, стараясь смотреть только на ее лицо.

Красная, задыхающаяся, она указала пальцем вниз.

– Мне кажется, появилась голова ребенка. Скажи мне, что ты видишь!

С меня ручьем потек пот. Руки задрожали. Я осто-рожно развел в стороны ее бедра и внимательно по-смотрел на открывшуюся картину. Окровавленная, по-крытая пленкой голова ребенка действительно появи-лась.

– Есть визуальный контакт, – громко сообщил я.

Эдвина закричала, застонала, выгнулась и содрогну-лась.

– Подставь руки, ты должен поймать ребенка!

Я сложил ладони лодочкой в нужном месте – и про-изошло чудо. Мне на руки вывалилась крошечная де-вочка. Малышка слегка пошевелилась. Эдвина, задыха-ясь и постанывая, старалась приподнять голову, чтобы увидеть, что, вернее, кого я держал.

– Дай мне ребенка… Медленно… Николас, акку-ратно!

– Я поймал ее, – ответил я, – не волнуйся.

– Ее?.. Ее! – заворковала Эдвина. – Девочка! Я обя-зана сообщить Алу, что у нас родилась дочка!

Я осторожно положил новорожденную на грудь Эд-вине, забыв о неловкости, и, придерживая девочку за попку, вытер кровь и слизь с ее лица. Малышка открыла сонные глазки и посмотрела прямо на меня. Я был пер-вым, кого она увидела в этом мире.

– Привет, – прошептал я.

– Привет, – произнес у меня за спиной здоровяк полицейский. Он заглянул в машину, и я попытался прикрыть наготу Эдвины. Полицейский улыбнулся. – Привет, миссис Джекобс, я Чарли Гримольди. Несколь-ко лет назад я проходил свидетелем по делу Лейкенхувера.

– Здравствуйте, офицер. Не могли бы вы вызвать мне «Скорую помощь»?

Эдвина снова владела собой. Старушка Эдвина! А я все еще трясся, как осенний листок. Мы с моей малень-кой кузиной продолжали смотреть друг на друга. Я знаю, что младенцы почти ничего не видят после рождения, но она почувствовала мои добрые намерения, я уверен. Она была первым человеком на этой земле, который посмотрел на меня с доверием и любопытством.

– Расслабься, приятель, – сказал мне полицейский. – Помощь уже близко. Они будут здесь через не-сколько секунд.

Но я продолжал держать девочку. Эдвина потяну-лась за ней, погладила ее по головке.

– Подвинь ее повыше, Николас.

Я помог Эдвине сесть, и она взяла дочку на руки.

– Она само совершенство, правда? Просто чудо! Спасибо, что помог ей появиться на свет.

Эдвина заплакала от счастья. Девочка мяукнула. Я улыбнулся.

В тот вечер я стоял в одиночестве у входа в больни-цу, курил сигару, которую дал мне Ал, и с удовлетворе-нием смотрел, как серебряные кольца поднимаются в холодном темном воздухе. Городской шум казался живым и объемным, он окружал меня. Это была жизнь.

– Привет, доктор Якобек! – услышал я голос Ала. Он был возбужден, все время улыбался и хлопал меня по спине.

Я пожал плечами:

– Я всего лишь взял подачу.

Дядя обнял меня за плечи. Теперь ему приходилось тянуться вверх, чтобы сделать это.

– Заткнись, сержант! Ты можешь принять благо-дарность? – Он посмотрел на меня с мрачной нежнос-тью. – Я благодарю тебя, Эдвина благодарит тебя, и твоя новорожденная двоюродная сестра тоже благода-рит тебя.

– Не говори Эдвине, но я надеюсь больше никогда не увидеть ее промежности.

Ал смеялся до слез.

– Идем внутрь. Мы хотим кое-что сказать тебе.

Идя рядом с ним, я искоса поглядывал на него. Мы поднялись на лифте в родильное отделение. Эдвина устало улыбнулась мне с постели в своей одноместной па-лате. Она прижимала к себе дочку, завернутую в одеяло. Ал сел на край кровати рядом с ними. Я остался стоять почти по стойке «смирно». Они были единым целым. Им нужно было побыть одним.

– Мы только что назвали ее, – сказала Эдвина.

– Отлично, – проворчал я. – Не могу же я обра-щаться к ней «эй, ты!».

Ал и Эдвина обменялись нежными взглядами.

– Ты скажи ему, – попросила Эдвина.

Ал кивнул и посмотрел на меня.

– Ее первое имя Эдвина. Догадываешься, в честь кого?

– Разумно, – согласился я.

– Ее второе имя… Марджори. В честь ее тети, твоей матери.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Я на мгновение отвернулся, потом снова по-смотрел на них.

– Это тоже хорошее имя.

– Но она особенная девочка. Поэтому ей необходимо и третье имя. Так что она будет Николой. В честь тебя.

Мне пришлось снова отвернуться, и на этот раз се-кунды не хватило. Несколько глубоких вдохов – и я смог подойти к ним поближе, чтобы взглянуть на девочку.

– Эдвина Марджори Никола Джекобс, – я впервые произнес вслух ее полное имя и решительно добавил: – Эдди.

– Эдди! – согласился Ал. Эдвина округлила глаза.

– Вы не будете называть Эдвину-младшую просто Эдди!

И она пустилась в пространные рассуждения о буду-щем дочери и о его несовместимости с таким коротким именем, напоминающем о борцах и букмекерах. Ал сидел рядом и терпеливо кивал, а я наклонился и осторожно коснулся пальцем кончика носа Эдди. Я дал ей обеща-ние, что сохраню этот мир безопасным для нее.

Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год. Я стал лейтенантом, только что окончив курсы подготовки офицеров, и одновременно с этим получил степень ба-калавра. Офицер и выпускник колледжа! В этот период жизни я делал все ради маленькой Эдди. Ее рождение и три мирных года, последовавших за ним, заставили меня по-новому себя почувствовать. Я изменился, пусть всего лишь на время.

Ал и Эдвина надышаться не могли на свою дочку, да и я тоже, хотя и по-своему. Она была просто куколкой. Большие голубые глаза, золотисто-каштановые воло-сы – компромисс между белокурыми волосами Эдвины и темно-каштановыми волосами Ала. Как только Эдди начала говорить, она стала звать меня Ники. Я не видел ее иногда по несколько месяцев, но стоило мне по-явиться на пороге, как девочка немедленно бросалась мне навстречу. «Ники!» – кричала она, и я не мог усто-ять, подхватывал ее на руки и прижимал к себе.

– Хороший у вас ребятенок, – небрежно говорил я Алу и Эдвине.

Но их было не обмануть.

– Увольняйся из этой чертовой армии, – внушал мне Ал. – Найди жену, обзаведись домом. Ты же лю-бишь детей. Задумайся о том, чтобы завести собствен-ных.

Но ничего подобного в моих планах не было. Я спал с такими женщинами, которые быстро двигаются по жизни, оставляя позади руины. С ними я умел обращать-ся. Я их понимал – они стремились быть абсолютно независимыми. И потом, я и представить не мог, что у меня появятся свои дети, которых надо будет оберегать. Ребенок заслуживает безоглядной любви и преданнос-ти. Я боялся полюбить кого-нибудь настолько сильно. Эдди и без того подобралась ко мне слишком близко.

Ал и Эдвина частенько пытались уговорить меня распрощаться с армией и жениться, но не менее часто они заговаривали теперь и о переменах в их собствен-ной жизни. В работе Ала началась тяжелая полоса. Вес-ной того года известного чикагского судью обвинили в получении взяток. Ал помогал собирать доказательства его вины. Мой дядя работал под прикрытием, выполняя поручение министерства юстиции. Это началось почти сразу после рождения Эдди. Эдвина была бы рядом с ним, если бы не ребенок.

– Один из нас должен остаться в живых ради Эдди, – говорила она.

Коррупция представлялась мне огромной вонючей лужей. Судьи, клерки, офицеры полиции, адвокаты – все оказались ворами.

– Они компрометируют систему и угрожают непре-рекаемости закона, – заявил Ал. – Предстоит немало поработать, прежде чем мы разгребем все завалы. Двадцать-тридцать весьма влиятельных персон, скорее всего, пойдут под суд прежде, чем мы закончим.

– Тебя же могут убить, – заметил я. – Я бы не уди-вился, если бы кто-нибудь догадался, что ты и есть ос-ведомитель.

– Кто, я? Я всего лишь мягкосердечный судья. Я не стою таких хлопот.

В то лето кто-то подсунул записку под дворники его седана, который Ал все-таки купил после многолетней приверженности автобусам и метро. В ней было сказа-но: «Ты умрешь, подлая любопытная крыса!»

Я договорился об отпуске и приехал к ним на месяц. Каждое утро я провожал Эдвину и Ала, сажал их в такси и ехал с ними до здания суда, каждый вечер был с ними рядом, когда они возвращались домой. В течение дня я сидел на лавочке через дорогу от детского садика, куда днем отправлялась Эдди.

– Это просто смешно, Ник, – мягко выговаривал мне Ал. – Тебе не о чем беспокоиться. Нас защищает полиция. И потом, это была всего лишь пустая угроза.

– Угрозы никогда не бывают пустыми.

– Послушай, я сумею о себе позаботиться. Ты при-глядывай только за Эдвиной и Эдди. В эту субботу мне придется поработать. Отведи их в парк.

– Думаю, им будет лучше остаться дома. Но Ал не согласился со мной.

– А я думаю, что ты и сам не захочешь просидеть весь день взаперти с неугомонной трехлетней малыш-кой и скрежещущей зубами Эдвиной, которая сходит с ума от тревоги за меня.

Поэтому мы и отправились в парк.

День был жарким и ясным, листва деревьев в парке шелестела на ветру, а я дергался при каждом шорохе. Эдди играла в песочнице, смеялась, поглядывая на нас с Эдвиной. Мы сидели на скамейке недалеко от нее., Я держал руку в кармане, не выпуская маленький авто-матический пистолет.

– Мне бы хотелось иметь больше власти, – задум-чиво сказала Эдвина. – Нам с Алом никак не удается изменить жизнь. А ведь мы поклялись сделать именно это.

– Не понимаю, почему вам до всего есть дело.

– Мою мать и моих сестер не интересует ничего, кроме очередного визита в косметический салон. Бизнес, который принадлежит моей семье, потогонный; Хэбершемы эксплуатируют своих рабочих, как хотят. Я пообещала себе, что никогда не стану такой, как они. Но последние несколько лет мне кажется, что я зани-маюсь тем же, чем и мои родственники, только иначе. Я устроилась и теперь топчусь на месте.

– Теперь у тебя есть ребенок, о котором необходи-мо заботиться. Возможно, ты просто боишься, что эта работа под прикрытием повредит Алу.

– Нет, дело не только в этом. Я устала смотреть, как наркоманы отправляются в тюрьму, а не на реабилита-цию. Я устала смотреть, как Ал выносит обвинительные приговоры женщинам, убившим своих мужей, которые их избивали. Ему это самому противно, но закон есть закон. Я устала от всех тех глупостей, которые сущест-вуют в нашей системе. На своем уровне я ничего не могу изменить. – Эдвина потерла глубокую складку между бровями. – Знаешь, кое-кто весьма влиятельный пред-ложил Алу баллотироваться в конгресс на следующий год.

Ал – конгрессмен?! Я несколько минут смотрел по сторонам, приходя в себя, а потом снова повернулся к ней.

– Я думаю, что в конгресс должна баллотироваться ты, Эдвина. Ты из породы победителей.

Она улыбнулась.

– В другом мире я бы стала политиком. Но правда в том, Николас, что у нас в стране женщины все еще на-ходятся в менее выигрышном положении. Я не зарабо-таю достаточного количества голосов. И потом, я во всем привыкла добиваться самого лучшего результата. Если бы я занялась политикой, то нацелена была бы только на одно, а это невозможно. – Она помолчала. – Я хотела бы быть президентом.

– Тогда вперед! Если ты победишь, сразу произве-дешь меня в генералы. Я буду счастлив салютовать тебе.

Эдвина усмехнулась.

– Думаю, я бы приказала тебе немедленно поки-нуть страну. Ты видел мою вагину.

Я закашлялся и сменил тему:

– Раз ты отказываешься от участия в гонке, значит, надеешься, что однажды президентом станет Ал. Верно?

Эдвина ответила мгновенно:

– Он им будет.

Она так это сказала, что у меня мурашки побежали по коже. Я ни на секунду не усомнился в ее словах и чув-ствовал себя как-то странно. Мне казалось, что я ощу-щаю дыхание судьбы, словно Эдвина привела ее в дви-жение, а я должен был сделать так, чтобы ничто не по-мешало.

– Я собираюсь снова пройтись по периметру парка, вернусь через пару минут, – сказал я, поднявшись, и выразительно посмотрел на сумку с детскими вещами, которую Эдвина держала на коленях. Я спрятал там пистолет и велел Эдвине держать руку на нем всякий раз, как я отходил от них.

Она застонала:

– Ты опять за свое! Я не собираюсь изображать Рэмбо. У меня от твоих приказов мурашки по коже. Или я сама себя довожу до такого состояния?.. Лучше пой-дем домой.

Эдвина тоже встала и повесила сумку через плечо, а я подхватил на руки Эдди.

– Ники! – взвизгнула девочка и поцеловала меня в щеку.

Мы пошли по тенистому тротуару вдоль парка, на-правляясь к тихой улочке. Эдвина протянула руку и по-гладила дочку по золотисто-каштановым волосам.

– Николас, я доверю тебе один секрет. И ты можешь положить его в банк, как и мои слова насчет Ала. Когда-нибудь моя дочь станет первой женщиной-президен-том!

Я перевел глаза с нее на Эдди, щекотавшую мне нос.

– Если этого захочет сама Эдди.

– Она захочет.

Увлекаемая семейными амбициями, Эдвина была способна действовать и за спиной дочери. Я мысленно приказал себе не забыть заступиться за Эдди, когда ее мать примется организовывать ее избирательную кам-панию.

Не исключено, что это начнется уже в детском саду.

Краем глаза я заметил тот ржавый фургон, когда он был еще в пятидесяти ярдах от нас. Машина двигалась медленно. Возможно, меня насторожило то, что води-тель прижался слишком близко к тротуару. Или его по-дозрительно низкая скорость. Как бы то ни было, я не стал ждать, оправдаются ли мои опасения.

– Бери Эдди и беги вон к тем деревьям! – шепнул я Эдвине. – Не задавай вопросов. Просто делай то, что я тебе говорю. Беги!

Я перебросил Эдди на руки ее матери. Эдвина всего лишь один раз оглянулась на фургон, крепко прижала к себе дочь и бросилась к елям. Взревел мотор, и машина прибавила скорость.

Я видел только того, кто был за рулем, но знал почти наверняка, что остальные прячутся сзади. Намерения водителя были абсолютно ясными. Машина перевалила через кромку тротуара и теперь ехала прямо на Эдвину и Эдди. Они не могли успеть добежать до деревьев. Я бро-сился наперерез фургону, на бегу вынимая автомати-ческий пистолет из кармана.

Когда я оказался в двадцати футах от машины и нацелился на лобовое стекло, водитель резко свернул. У меня было время только на один выстрел. Я спустил курок, и стекло разлетелось на мелкие куски. Фургон вильнул и врезался в фонарный столб.

– Ложись! – крикнул я Эдвине. – Прижмись к земле!

Она уже добежала до елок, нырнула под их ветки, упала на колени и спряталась за стволом, прижимая к себе Эдди.

Водитель медленно шевельнулся. Он не был ранен, только оглушен. Осколки покрывали его. Я бросился к задней дверце фургона, распахнул ее, но внутри никого не оказалось. Я тут же подскочил к дверце пассажира, дёрнул, но она оказалась заблокирована. Водитель тя-жело моргал, медленно поднимая руку ко лбу, на кото-ром стекло оставило мелкие порезы. Я вскочил на под-ножку, ударил кулаком по стеклу дверцы, а сам нагнул-ся в кабину через разбитое лобовое стекло.

– Не вздумай дернуться! – рявкнул я и направил на водителя пистолет, продолжая колотить по боковому стеклу.

Мужчина сделал глубокий вдох и ожил оконча-тельно. Увидев, что он поднял что-то с колен, укрытых какими-то старыми тряпками, я бросился вперед, но опоздал на какую-то долю секунды.

Звук близкого выстрела оглушил меня, словно по-щечина. Боковое стекло разлетелось, мою руку с силой отбросило назад. Я оступился и спрыгнул с подножки, покрытый осколками. В голове звенело. Водитель вы-скочил из машины, не выпуская пистолет, и бросился бежать по спокойной цивилизованной улице.

И все-таки я недаром был офицером «зеленых бере-тов». Я настиг его и набросился со спины, действуя, как на тренировке. Он был на несколько дюймов ниже меня, но плотнее, мускулистее. Правда, это ему не помогло. Я бросил пистолет, и из моей глотки вырвался стран-ный гортанный звук, который я до сих пор иногда слышу во сне. Я обхватил его за голову сзади – одна рука под подбородком, вторая на затылке. Если моя раненая левая рука и болела, я этого не заметил. Я выполнял работу, которой меня научили. Я повернул его голову – и сло-мал ему шею.

Нападавший упал к моим ногам, не издав ни звука, и дергался, умирая. Я победоносно стоял над ним, тяжело дыша, расставив ноги, руки согнуты в локтях, ладонями вверх. Я мог бы убить его еще раз, если бы пришлось. Я этого хотел.

Запах крови привел меня в чувство. Я уставился на него. Он перестал дергаться, и я понял, что кровь на его лице – моя кровь. Я медленно поднял левую руку и по-смотрел на нее.

Мизинца на месте не оказалось. Он отстрелил его.

– Господь всемогущий! – хрипло произнесла Эд-вина. Она стояла у меня за спиной.

Я медленно обернулся к ней, окровавленный, изу-веченный, осыпанный осколками. Она стояла у фурго-на, прижимая к себе плачущую Эдди. Эдвина прикрыла девочке глаза, чтобы она не видела мертвеца – и не ви-дела меня.

Впервые со времени нашего знакомства я увидел в глазах Эдвины отвращение и страх. Я понял, что она никогда не будет чувствовать себя в безопасности в люд-ных местах, всегда будет беспокоиться об Эдди. Но и рядом со мной она не сможет чувствовать себя по-преж-нему.

Я был убийцей. И не стыдился этого.

И она боялась меня.

– Как ты себя чувствуешь? – негромко спросил Ал. Он зашел ко мне в больницу поздно вечером, когда я пытался заснуть.

– Отлично, – солгал я.

Я потер глаза здоровой рукой. Левую руку мне за-бинтовали, на лице осталось множество порезов от ос-колков стекла. Но я переживал не столько из-за потерян-ного мизинца, сколько из-за того, каким я стал и что я сделал. Я не чувствовал за собой вины, и это сначала испугало меня, а потом я рассердился. Я убил человека, который хотел причинить вред людям, которых я люблю. Почему я должен чувствовать что-то еще, кроме удовле-творения?!

– Хочешь, я посижу с тобой? – спросил Ал. – Я могу остаться на ночь. Попрошу принести мне раскладную кровать.