Текст книги "Происхождение"

Дэн Браун
Происхождение

Dan Brown

ORIGIN

© Dan Brown, 2017

© Перевод. И. Болычев, 2017

© Перевод. М. Литвинова-Комненич, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Памяти моей матери

Нам следует отказаться от собственных жизненных планов, чтобы прожить жизнь, которая нам уготована.

Джозеф Кэмпбелл

Информация

Произведения искусства, архитектурные сооружения, места действия, научные данные и религиозные организации, описанные в романе, существуют в действительности.

Пролог

Допотопный фуникулер карабкался по головокружительному склону. Эдмонд Кирш из окна кабинки задумчиво смотрел на зубчатую вершину горы. Издалека казалось, что каменная громада монастыря парит в воздухе – словно какая-то неведомая сила удерживает ее на отвесной скале над пропастью.

Эта святыня в испанской Каталонии уже более четырех веков противостоит силе земного притяжения, неуклонно исполняя изначальную миссию: ограждать своих обитателей от современного мира.

По иронии судьбы, именно они и узнают правду первыми, подумал Кирш, пытаясь представить возможную реакцию. История учит, что самые опасные люди на земле – это божьи люди… особенно если их богам угрожает опасность. А я как раз собираюсь разворошить осиное гнездо.

Фуникулер достиг вершины горы, и Кирш увидел на платформе одинокую фигуру. Худой, кожа да кости, человек в пурпурной сутане и белом рокетто[1]1
  Рокетто – предмет облачения католических епископов – белая рубаха длиной до колен. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], на голове – маленькая шапочка дзукетто. Кирш узнал это суровое аскетичное лицо по фотографиям и неожиданно ощутил сильное волнение.

Меня встречает сам Вальдеспино. Лично.

Епископ Вальдеспино играл заметную роль в Испании – не только близкий друг и советник короля, но и один из самых влиятельных людей в стране, ярый защитник католических ценностей и политического консерватизма.

– Эдмонд Кирш? – с нажимом произнес епископ, обращаясь к сошедшему с фуникулера гостю.

– Он самый. – Кирш с улыбкой пожал сухую и жесткую руку. – Ваше преосвященство, искренне благодарен вам за эту встречу.

– А я ценю, что вы настояли на ней. – Голос епископа оказался громче, чем ожидал Кирш, – чистый и пронзительный, как звон колокола. – Мы не часто общаемся с людьми науки, особенно столь выдающимися. Сюда, пожалуйста.

Они пошли по платформе. Холодный горный ветер трепал складки одежды епископа.

– Признаюсь, выглядите вы не так, как я представлял, – заметил Вальдеспино. – Я ожидал увидеть ученого, а вы… – Он с долей сомнения оглядел щеголеватый костюм от «Китон», «K-50»[2]2
  «Китон» – один из самых дорогих в мире брендов мужских костюмов. Стоимость моделей линии «К-50» начинается от 50 тыс. долларов.


[Закрыть], и ботинки из кожи страуса от «Баркер»[3]3
  «Баркер» – английская марка высококлассной обуви, ведущая свою историю с 1880 г.


[Закрыть]. – А вы… прямо хипстер. Так ведь это называется?

Кирш вежливо улыбнулся. У слова «хипстер» несколько иное значение.

– Я читал о вас, – продолжил епископ, – но толком не понял, чем вы занимаетесь.

– Теорией игр и компьютерным моделированием.

– Придумываете детские компьютерные игры?

Кирш улавливал лукавство в желании епископа казаться старомодным. Более того, он точно знал: Вальдеспино прекрасно разбирается в современных технологиях и часто предостерегает об их опасностях паству.

– Нет, сэр. Теория игр – это область математики, которая изучает различные варианты развития сложных процессов, чтобы попытаться предсказать будущее.

– Ах да. Помню. Несколько лет назад вы предсказали европейский валютный кризис, верно? Никто не хотел вас слушать, но вы спасли положение, придумав компьютерную программу, которая помогла Европейскому Союзу буквально восстать из мертвых. Ваша знаменитая фраза: «Мне тридцать три – именно столько было Христу, когда он воскресил Лазаря».

Кирш смутился.

– Согласен, не слишком удачное сравнение, ваше преосвященство. Но я тогда был молод.

– Молод? – усмехнулся епископ. – А сколько вам сейчас? Около сорока?

– Ровно сорок.

Старик улыбался, полы его сутаны развевались на ветру.

– Сказано, что кроткие должны наследовать землю, но вместо них ее наследовали молодые – зацикленные на технике, те, кто глядит в экраны мониторов куда чаще, чем в собственные души. Я даже представить не мог, что у меня когда-нибудь будет повод встретиться с их кумиром. Ведь вас даже называют пророком.

– На этот раз я был совершенно не уверен в своем пророчестве, ваше преосвященство. Когда я просил вас и ваших коллег о конфиденциальной беседе, вероятность согласия оценивалась мной всего в двадцать процентов.

– А я сказал собратьям, что верующий всегда может извлечь пользу, слушая неверующего: внимая голосу дьявола, начинаешь лучше понимать Бога. – Старик улыбнулся. – Это, конечно, шутка. Простите. Чувство юмора уже не то. И чувство меры порой изменяет. – С этими словами епископ Вальдеспино двинулся дальше. – Все в сборе и ждут вас. Сюда, пожалуйста.

Они шли к цитадели. Крепость из серого камня высилась на краю скалы, обрывающейся на сотни метров отвесно вниз, туда, где у подножия гор расстилался ковер леса. От высоты захватывало дух. Кирш отвел взгляд от пропасти и двинулся вслед за епископом по дорожке вдоль неровного края обрыва, мысленно готовясь к предстоящей встрече.

Он попросил аудиенции у трех выдающихся религиозных лидеров, прибывших сюда на конференцию, которая только что закончилась.

Парламент религий мира.

Начиная с 1893 года сотни духовных лидеров, представители более тридцати религиозных течений, каждые несколько лет собирались на неделю со всех концов света, чтобы вести межконфессиональный диалог. Известные христианские священники, иудейские раввины, мусульманские муллы, а также индуистские пуджари, буддистские монахи бхикшу, джайны, сикхи и многие, многие другие.

Свои задачи Парламент видел в том, чтобы «развивать гармоничные отношения между религиями мира, наводить мосты между разными типами духовности и находить точки пересечения всех верований».

Благородная цель, подумал Кирш. Но вообще-то пустая трата времени – бессмысленный поиск случайных совпадений в мешанине преданий, сказаний и мифов.

Следуя по дорожке за епископом и поглядывая на крутые горные склоны, Кирш мысленно усмехнулся. Моисей взошел на гору, чтобы услышать слово Божье, я же поднялся сюда совсем с иной целью…

Кирш уверял себя, что его привел в Монтсеррат в основном нравственный долг. Но не обошлось и без изрядной доли тщеславия – трудно отказать себе в удовольствии сказать в лицо этим святошам, что их ждет неминуемая гибель.

В нашей истине – ваш конец.

– Знаю из вашего резюме, – сказал вдруг епископ, обернувшись, – что вы учились в Гарвардском университете.

– Верно. Окончил бакалавриат.

– Ясно. Недавно я прочитал, что впервые в истории Гарварда атеистов и агностиков среди поступивших в университет оказалось больше, чем представителей любых религий. Красноречивая статистика, мистер Кирш.

Ну что вам сказать, мысленно ответил Кирш. Просто студенты с каждым годом становятся умнее.

Ветер усиливался. Они подошли к серой каменной громаде. Внутри царил полумрак и витал густой запах ладана. Пока они петляли по лабиринту коридоров, глаза Кирша привыкли к полутьме, и он уже вполне сносно различал впереди силуэт епископа. Наконец они оказались у небольшой деревянной дверцы. Епископ постучал, наклонился и вошел.

Кирш неуверенно переступил порог.

Высокие стены прямоугольного зала были сплошь заставлены полками со старинными томами в кожаных переплетах. Приставные стеллажи, как ребра, выпирали из стен, перемежаясь с тяжелыми чугунными радиаторами отопления, которые шипели и булькали. Возникало жутковатое чувство, что это помещение – живое существо. Кирш окинул взглядом резную балюстраду антресолей наверху и понял, куда попал.

Знаменитая библиотека монастыря Монтсеррат. Почти святая святых. По слухам, здесь есть уникальные рукописи, доступные лишь монахам, которые посвятили жизнь Богу и никогда не покидают пределов монастыря.

– Вы просили о конфиденциальной беседе, – сказал епископ. – Это самое уединенное место. Здесь редко бывают посторонние.

– Спасибо, ваше преосвященство. Оказаться здесь – большая честь для меня.

Кирш вслед за епископом подошел к большому дубовому столу, за которым сидели два пожилых человека. Слева – немощный старик с выцветшими глазами и длинной седой бородой, в мятом черном сюртуке, белой рубашке и шляпе-федоре.

– Рабби Иегуда Кёвеш, – представил его епископ. – Выдающийся еврейский философ, большой знаток каббалистической космологии.

Кирш через стол пожал руку рабби Кёвеша:

– Рад познакомиться, сэр. Читал ваши трактаты о каббале. Не могу сказать, что понял, но читал.

Кёвеш вежливо кивнул и промокнул слезящиеся глаза носовым платком.

– А это, – епископ подошел к человеку справа, – почтенный аллама Саид аль-Фадл.

Знаменитый мусульманский богослов улыбнулся и встал – невысокого роста, коренастый, с открытым добродушным лицом и темными проницательными глазами. Одет он был в скромный белый тауб[4]4
  Тауб – предмет одежды у мусульман в виде широкой рубахи длиной до щиколотки.


[Закрыть].

– Рад знакомству, мистер Кирш. Читал ваши прогнозы о перспективах человечества. Не могу сказать, что согласен с ними, но читал.

Кирш с вежливой улыбкой пожал протянутую руку.

– А это наш гость Эдмонд Кирш. – Епископ повернулся к коллегам. – Ученый-компьютерщик, теоретик игр, изобретатель и в своем роде пророк технологической эры. Признаться, меня удивила его просьба о встрече с нами. Но, мистер Кирш, вы здесь, и вам слово.

Епископ Вальдеспино сел между Кёвешем и аль-Фадлом и, сложив руки перед собой, устремил выжидающий взгляд на Кирша. Троица с непроницаемыми лицами сильно смахивала на трибунал, и вообще все это больше походило на суд инквизиции, чем на дружескую встречу ученых мужей. До Кирша только сейчас дошло, что епископ даже не предложил ему сесть.

Впрочем, это было скорее смешно, чем страшно. Кирш посмотрел на сидящих перед ним стариков.

Святая Троица. Три Мудреца.

Собираясь с духом, он подошел к окну и окинул взглядом захватывающую панораму. Внизу простиралась залитая солнцем мирная долина, обрамленная суровыми пиками горной гряды Кольсерола. А на далеком горизонте над Балеарским морем зловеще клубились черные грозовые облака.

Символично, подумал Кирш, ведь он принес страшные вести, и этим старцам, и всему миру. Потом резко повернулся и заговорил:

– Джентльмены, надеюсь, епископ Вальдеспино предупредил вас о конфиденциальности. Прежде чем мы продолжим, хочу убедиться, что вы согласны не разглашать то, чем я собираюсь поделиться. Просто подтвердите. Согласны?

Все трое молча наклонили головы. Они бы и так никому ничего не рассказали. Не в их интересах.

– Я сделал научное открытие, – продолжил Кирш, – думаю, оно вас удивит. Много лет я работал над тем, чтобы ответить на два фундаментальных вопроса человеческого бытия. И наконец, получив эти ответы, пришел к вам, потому что мое открытие произведет переворот прежде всего в религиозной сфере. Я бы сказал катастрофический переворот. О том, что я вам сейчас сообщу, не знает никто.

Кирш достал из кармана огромный украшенный мозаикой смартфон, сконструированный им самим, и установил перед троицей как телевизор. Осталось соединиться с суперзащищенным сервером, набрать пароль из сорока семи знаков и начнется трансляция.

– То, что вы сейчас увидите, – презентация моего обращения к миру, которое я планирую сделать примерно через месяц. Но прежде я решил ознакомить с ним самых влиятельных религиозных мыслителей: хочу узнать, как мое открытие воспримут те, кого оно касается в первую очередь.

Епископ глубоко вздохнул – скорее устало, чем встревоженно.

– Интригующее начало, мистер Кирш. Вы словно намерены показать нечто такое, что потрясет самые основы мировых религий.

Кирш обвел взглядом длинные ряды книг – священные тексты в кожаных переплетах. Я не потрясу основы. Я разрушу все до основания.

Он оценивающе смотрел на троицу за столом. Откуда им знать, что его грандиозное, продуманное до мелочей шоу состоится уже через три дня. И тогда всему миру станет известно: какими бы разными ни были религии, у них есть нечто общее.

Все они в корне ошибочны.

Глава 1

Профессор Роберт Лэнгдон с удивлением разглядывал сидящего щенка высотой двенадцать метров. Вместо шерсти на нем рос пестрый газон с благоухающими цветочками.

В конце концов, почему бы и нет? – подумал профессор.

Задержавшись у странной скульптуры, Лэнгдон двинулся дальше – по нисходящей террасе хаотически переплетенных лестниц, разнокалиберные ступени которых постоянно сбивали с шага и ритма. Ну вот и все, пару раз проносилась мысль, когда, запнувшись на неровных ступеньках, он чуть было не полетел вниз.

У подножия он остановился и, задрав голову, устремил взгляд на то, что высилось над ним.

Так вот ты какая.

Огромная железная паучиха – «черная вдова». Тонкие лапы поддерживают овальное тело на высоте девяти метров. К животу подвешена камера для яиц из крупноячеистой металлической сетки, туго набитая стеклянными шарами.

– Ее зовут Маман, – услышал вдруг Лэнгдон.

Опустив взгляд, он увидел перед собой щуплого человека со смешными усами а-ля Сальвадор Дали, одетого в темный парчовый кафтан шервани.

– Я Фернандо. Добро пожаловать в наш музей. – С этими словами он перевел взгляд на бейджики, разложенные на столике перед ним. – Могу я спросить, как вас зовут, сэр?

– Роберт Лэнгдон.

– О, простите, сэр, я не узнал вас, – смущенно пробормотал Фернандо.

Я и сам бы себя не узнал, подумал Лэнгдон. В черном фраке и белом жилете с белой бабочкой он чувствовал себя неловко. Как певец из Йельской университетской капеллы. Фрак этот появился лет тридцать назад, когда Лэнгдон вступил в клуб «Лиги плюща» в Принстоне[5]5
  Клуб, объединяющий принстонских бакалавров, существует с 1879 г.


[Закрыть]. Но он мог позволить себе надеть его и сейчас – вот что значат ежедневные визиты в бассейн!

В спешке собирая чемодан, Лэнгдон взял из шкафа не тот чехол с одеждой, и привычный смокинг остался дома.

– В приглашении говорится «черное и белое», – сказал Лэнгдон. – Я подумал, фрак подойдет.

– О, фрак – это классика! Выглядите потрясающе! – Фернандо вышел из-за стола и аккуратно прикрепил бейджик к лацкану на фраке Лэнгдона. – Для меня большая честь познакомиться с вами. Вы ведь уже бывали у нас?

Лэнгдон взглянул на ослепительно сияющее за паучихой здание музея.

– Стыдно признаться, я тут впервые.

– Не может быть. – Фернандо картинно закатил глаза. – Не любите современное искусство?

Лэнгдону в принципе нравилось современное искусство – его вызов. Особенно интересно было понять, почему то или иное произведение считается шедевром: живописный хаос Джексона Поллока, «Банки с супом Кэмпбелл» Энди Уорхола, цветные прямоугольники Марка Ротко. Но все же Лэнгдон чувствовал себя куда комфортнее, обсуждая религиозный символизм Босха или особенности художественной манеры Франсиско Гойи.

– Я поклонник классики, – ответил Лэнгдон. – Леонардо да Винчи мне ближе, чем Кунинг.

– Но да Винчи и Кунинг – они же так похожи!

Лэнгдон натянуто улыбнулся:

– Наверное, мне стоит поближе познакомиться с творчеством Кунинга.

– Более подходящего места вы не найдете. – Фернандо простер руку в сторону сияющей громады. – В нашем музее лучшее в мире собрание современного искусства. Надеюсь, вам понравится.

– И я надеюсь, – ответил Лэнгдон. – Только не совсем понимаю, зачем я здесь.

– Не вы один. Никто ничего не понимает. – Фернандо рассмеялся и замотал головой. – Устроитель праздника все хранит в строжайшей тайне. Даже персонал музея не в курсе, что сегодня будет. Тем интереснее! Ходят самые невероятные слухи. Несколько сотен приглашенных! Множество знаменитостей! И никто ничего не знает!

Лэнгдон усмехнулся. Мало у кого хватило бы наглости разослать в последнюю минуту такие приглашения: В субботу вечером. Жду. Поверь, это важно.

И совсем мало тех, ради кого сотни ВИП-персон бросят все и сломя голову помчатся в северную Испанию на непонятное мероприятие.

Лэнгдон вышел из-под паучихи и двинулся по дорожке в сторону гигантского красного баннера:

ВЕЧЕР С ЭДМОНДОМ КИРШЕМ

Чем-чем, а скромностью Эдмонд никогда не отличался, с усмешкой подумал Лэнгдон.

Лет двадцать назад молодой Эдди Кирш, вихрастый компьютерщик-ботан, стал одним из первых студентов Лэнгдона в Гарварде. Страсть к цифрам привела его к новоиспеченному преподавателю на спецсеминар «Коды, шифры, язык символов». На Лэнгдона интеллектуальные способности Кирша произвели неизгладимое впечатление. И хотя тот скоро оставил тусклый мир семиотики ради сияющих вершин компьютерных технологий, у них установились прочные отношения по типу «любимый преподаватель – любимый студент», сохранявшиеся больше двух десятилетий после окончания Киршем Гарварда.

И вот ученик обогнал учителя, подумал Лэнгдон, на несколько световых лет.

Сегодня Эдмонд Кирш всемирно известный гений: миллиардер, компьютерный гуру, изобретатель, предприниматель, предсказатель будущего. В свои сорок лет он совершил удивительные открытия в самых разных областях: робототехнике, исследованиях человеческого мозга, искусственного интеллекта, нанотехнологиях. А целый ряд открытий он просто предсказал, и это создало вокруг него настоящий мистический ореол.

Лэнгдон считал, что невероятно точные предсказания Эдмонда обусловлены очень широким кругом знаний. Он помнил, что Эдмонд всегда был ненасытным книгочеем – читал все, что написано. Такой страсти к книгам и таких способностей усваивать прочитанное Лэнгдон никогда не встречал.

Последнее время Кирш жил по большей части в Испании – он влюбился в эту страну, ему нравилось все: очарование старины, авангардная архитектура, неповторимые джин-тоник-бары и прекрасный климат.

Раз в год, когда он приезжал в Кембридж выступать в медиалаборатории Массачусетского технологического института, они обедали в Бостоне в очередном модном заведении, о котором Лэнгдон раньше даже не слышал. Они никогда не говорили о технологиях, Кирша интересовало только искусство.

– Роберт, ты мой личный советник по культуре, – любил шутить Кирш, – тем более что другой любви у тебя в жизни нет.

Подтрунивание над тем, что Лэнгдон все никак не женится, приобретало дополнительную иронию в устах убежденного холостяка, считающего моногамию «бунтом против эволюции» и постоянно мелькающего в светской хронике в компании супермоделей.

Обычно, говоря об ученом-компьютерщике, представляешь замкнутого, небрежно одетого чудака не от мира сего. Но Кирш был настоящей звездой тусовок, он вращался в кругах знаменитостей, одевался по самой последней моде, слушал заумную андеграундную музыку и собрал целую коллекцию бесценных полотен импрессионистов и современных художников. Намереваясь приобрести новый шедевр, Кирш часто по электронной почте спрашивал совета у Лэнгдона.

И всегда поступал наоборот, усмехнулся профессор.

Год назад во время очередной встречи Кирш удивил Лэнгдона, вдруг начав разговор не об искусстве, а о Боге. Странная тема для убежденного атеиста. Отдавая должное говяжьим ребрышкам крудо в бостонском ресторане «Тайгер мама», Кирш расспрашивал Лэнгдона про основные догматы разных религий. Особенно его интересовали версии сотворения мира.

Лэнгдон сделал тогда солидный обзор самых известных религиозных концепций, остановившись и на общей для иудаизма, христианства и ислама книге Бытия, и на индуистском рассказе о Брахме, и на вавилонской легенде о Мардуке.

– Интересно, – спросил Лэнгдон, когда они вышли из ресторана, – почему человек, живущий будущим, так интересуется прошлым? Неужели Великий Атеист пришел к Богу?

Кирш от души рассмеялся:

– Не дождешься, Роберт! Просто хочу лучше изучить конкурирующую фирму.

Эдмонд в своем репертуаре, мысленно улыбнулся Лэнгдон.

– Но послушай, – сказал он, – наука и религия не конкуренты, они говорят об одном и том же, только на разных языках. В этом мире места хватит обеим.

После этой встречи Эдмонд исчез почти на год, и вдруг три дня назад Лэнгдону доставили пакет «Федерал экспресс»: билет на самолет, подтверждение брони отеля и записку: Роберт, твое присутствие для меня особенно важно. Именно твои откровения во время нашего последнего разговора сделали этот вечер возможным.

Лэнгдон ничего не понял. Какая связь между тем разговором и грандиозным мероприятием на другом конце света?

В конверте «Федерал экспресс» еще была карточка, на ней – два черных профиля на белом фоне. И стишок Кирша:

 
Роберт,
Лицом к лицу, вот я, вот ты.
И я пойму смысл пустоты.
 

– Эдмонд

Лэнгдон улыбнулся. Остроумный намек на историю, в которой он принимал участие несколько лет назад. Пространство между двумя черными профилями образовывало форму чаши Святого Грааля.

И вот Лэнгдон здесь, возле музея, и гадает, что затеял его бывший студент. Легкий ветерок развевал полы фрака, Лэнгдон шел по бетонной дорожке вдоль петляющей реки Нервьон, которая когда-то была главной артерией крупного промышленного центра. Казалось, в воздухе до сих пор витает слабый запах раскаленной меди.

После очередного поворота он наконец решил внимательно рассмотреть сияющую громаду музея. Ее невозможно было охватить взглядом. Приходилось вновь и вновь переключать внимание, следуя изгибам причудливых вытянутых форм.

Это не нарушение правил, подумал Лэнгдон. Это полное отрицание всяких правил. Идеальное место для Эдмонда.

Музей Гуггенхайма в испанском Бильбао как галлюцинация инопланетянина: буйный вихрь искривленных металлических конструкций, нагроможденных друг на друга почти без плана и смысла. Огромная конструкция, покрытая более чем тридцатью тысячами титановых листов, сверкающих на солнце, словно рыбья чешуя, оставляла впечатление чего-то одновременно живого и бесконечно далекого: словно футуристический Левиафан выполз из реки погреться на солнце. В 1997 году, когда музей открылся, журнал «Нью-йоркер» написал, что архитектор Фрэнк Гери создал «волнообразный корабль мечты в титановой мантии». Да и весь мир был в восторге: «Величайшее сооружение нашего времени!», «Сияющее великолепие!», «Архитектурный подвиг!»

С тех пор появились десятки «деконструктивистских» зданий – концертный зал «Дисней» в Лос-Анджелесе, «Мир “БМВ”» в Мюнхене и даже новая библиотека в альма-матер Лэнгдона. Каждый проект по-своему необычен, но ни один не производит такого ошеломляющего впечатления, как музей Гуггенхайма в Бильбао.

Очертания чешуйчатого титанового гиганта менялись с каждым шагом, представали иными и неповторимыми. Лэнгдона поразил еще один эффект. Под определенным углом зрения казалось, что огромная конструкция скользит по воде, уплывает в даль широкой заводи, вплотную подступающей к стенам музея. Лэнгдон насладился волшебным зрелищем и пошел через заводь по минималистскому пешеходному мосту над зеркальной водной гладью. На середине он вдруг услышал странное шипение, как будто что-то кипело внизу. Он замер, и внезапно из-под моста начала подниматься клубящаяся пелена тумана. Молочное облако окутало Лэнгдона, а потом медленной белой волной двинулось через заводь, наполовину скрыв здание музея.

Скульптура из тумана, подумал Лэнгдон. Он читал об экспериментах японской художницы Фуджико Накая. Уникальность ее «скульптур» в том, что они созданы из «видимого воздуха», – это волна тумана, которая возникает и растворяется. А поскольку ветер и погодные условия меняются, каждый день скульптура выглядит иначе.

Под мостом все стихло. Пелена тумана, беззвучно клубясь, стелилась по заводи, словно живое разумное существо. Было в этом что-то неземное. Огромный музей парил над водой, покоясь на облаке, будто затерянный в море корабль-призрак. И только Лэнгдон собрался пойти дальше, как водная гладь вдруг покрылась мелкой рябью. С ревом взлетающей ракеты из воды поднялись пять огненных столбов, пронизывая светом туманный воздух и дробясь отражениями на титановой чешуе здания.

Конечно, Лэнгдону больше по душе была традиционная архитектура, скажем, Лувра или Прадо. Но глядя на феерию огня и тумана, он подумал: трудно подобрать более подходящее место, чем этот ультрасовременный музей, для выступления человека, который в равной степени любит искусство и современные технологии и словно открытую книгу читает будущее.

Лэнгдон прошел сквозь туман и оказался у входа в музей. Зловещая черная дыра, похожая на зев рептилии. Когда он переступал порог, у него появилось недоброе предчувствие, словно он делал шаг в пасть дракона.