Текст книги "Олимп"

29

Опустив соньер на три фута над землей у основного черного хода, девяностодевятилетний мужчина увидел, что его поджидает Петир.

– Я отправляюсь с вами, – заявил молодой человек.

Дорожная накидка, короткий меч и охотничий нож за поясом, полный колчан и самодельный лук не оставляли сомнений в серьезности его слов.

– Я уже сказал Даэману… – начал было Харман, опершись на локоть и выглядывая из ниши на поверхности овальной летающей машины.

– Знаю, все так… Но только для него. Парень еще не пришел в себя после смерти матери, работа с посланниками немного развеет его темные мысли. Но и вдвоем вам лететь нельзя. Ханна, конечно, с носилками справится, а кто прикроет ваши спины в случае чего?

– Ты нужен здесь…

– Нет, не нужен, – опять перебил Петир. Голос у него был тихий, твердый, невозмутимый, но взгляд прожигал насквозь. – Винтовка с дротиками – вот чего не хватает нашим. Я оставлю ее вместе с обоймами. А без меня как-нибудь обойдутся. Через шесть часов моя смена на карауле, перед этим полагается отдых. Если не ошибаюсь, ты обещал Аде Ухр обернуться довольно скоро?

– Вообще-то… – Харман не успел договорить.

Его супруга вышла из дверей вместе с Ханной, Сирис и Томом, неся Одиссея. Умирающий был завернут в теплые одеяла. Пилот выпрыгнул из парящего соньера, помог поднять седокудрого силача и уложить его в мягко выстеленное углубление в задней части летучей машины. Обычно во время путешествия пассажиров удерживали на месте ориентированные силовые поля, но колонисты решили на всякий случай опутать не приходящего в сознание друга шелковой сетью, натянутой по периметру каждой ниши для оружия и прочих неодушевленных предметов, и закрепить ее как следует. В конце концов, древний грек мог умереть прямо в полете, и холодное тело попросту выпало бы наружу.

Харман забрался на свое место, пристроился и сообщил Ханне:

– Петир составит нам компанию.

Девушка словно и не услышала. Она смотрела только на умирающего Одиссея.

– Ладно, парень, – продолжил пилот, – твоя ниша слева и в хвосте. Лук и стрелы держи наготове. Ханна, ты справа. Отправляемся.

Тут подошла Ада, перегнулась через металлический край и быстро чмокнула супруга в губы.

– Возвращайся засветло, а то хуже будет, – вполголоса пригрозила она.

Затем повернулась и пошагала обратно к особняку с Томом и Сирис.

Харман просунул обе ладони под носовой край аппарата, активировал голографическую панель управления и вообразил три зеленых кружочка внутри больших алых окружностей. Над левым запястьем заструилось голубое свечение, а перед глазами пилота стали вырисовываться причудливые линии.

– Цель путешествия – Золотые Ворота Мачу-Пикчу? – ровным голосом произнесла машина.

– Да, – отозвался мужчина.

– Кратчайшая траектория? – уточнил соньер.

– Да.

– Все готово к началу полета?

– Готово, – сказал Харман. – Поехали.

Людей вжало в ниши: это заработали силовые поля-ограничители. Машина разогналась над частоколом и кронами деревьев, а потом почти отвесно устремилась в небо и преодолела звуковой барьер, не успев набрать и двух тысяч футов.

Ада не стала смотреть, как улетает ее любимый, и когда звуковая волна (сколько же их обрушилось на дом со дня Великого Падения за время жутких метеоритных ливней!) сотрясла окна и стены, будущая мать всего лишь поинтересовалась у Оэллео, чья очередь убирать и менять разбитые стекла.

В главном зале она сняла с крючка шерстяной плащ, миновала двор и отправилась дальше за ворота. На бывшей красивой лужайке, сбегавшей по холму на четверть мили – нынешнем пастбище и поле битвы у Ардиса, – коченели земляные комья и трава, утоптанные копытами, разрытые лапами врагов: того и гляди вывихнешь лодыжку. Вдоль кромки леса медлительные быки с грохотом тянули длинные грузовые дрожки, куда специально отряженные мужчины и женщины складывали трупы войниксов. Металлические корпусы переплавлялись потом на оружие, а кожа из горбов годилась на одежду и крепкие щиты. Ада помедлила, посмотрела, как один из первых учеников Одиссея по имени Каман, употребляя особые клещи, которые придумала и выковала для этой цели Ханна, выдирает из мертвых тел и собирает в большие ведра использованные арбалетные болты: после их можно будет почистить и заново наточить. И дно повозки, и руки мужчины в длинных перчатках, и заледенелая почва посинели от крови чудовищ.

Супруга Хармана прошлась вдоль ограды, то выходя за ворота, то возвращаясь, там и тут беседуя с работниками, послала завтракать дозорных, простоявших на страже все утро, и под конец решила забраться на купол, чтобы потолковать с Лоэсом и понаблюдать за последними приготовлениями к литью. Все это время она упорно делала вид, будто не замечает Эмму и трех молодых людей: четверка неотлучно следовала за ней, держась примерно в тридцати шагах за спиной, подняв заряженные арбалеты и сосредоточенно косясь по сторонам.

Пройдя в дом через кухню, Ада проверила время по напульсной функции: муж улетел тридцать девять минут назад. Если расчеты соньера не лгали – во что с трудом верилось, стоило вспомнить долгое-предолгое путешествие от Золотых Ворот с остановкой в секвойевых пущах где-то в окрестностях Техаса, о существовании которого странники тогда впервые узнали, – в общем, согласно расписанию, Харман должен был уже добраться до места. Еще какой-нибудь час, и он отыщет пресловутую целебную колыбель, а то и просто запихнет умирающего Никого во временной саркофаг, и возвратится прежде, чем успеют подать ужин. Кстати, сегодня готовить ей.

Повесив шаль на крючок, хозяйка Ардис-холла поднялась к себе в комнату, которую теперь делила с мужем, и затворила дверь. Потом достала и развернула пелену, которую принес Даэман и которую она во время беседы сунула в самый глубокий карман.

Харман почти не интересовался туринской драмой. Да и Даэман тоже, насколько помнилось Аде. В ушедшие навеки прежние времена его единственным развлечением было соблазнение молоденьких девушек. Впрочем, если начистоту, он еще ловко охотился по полям и лесам на редких бабочек. Строго говоря, молодой человек приходился ей двоюродным братом, хотя еще недавно любые слова, обозначавшие кровную связь, ничего не стоили в мире, которому девять месяцев назад пришел конец. «Сестра» или «кузина» – так обращались друг к другу женщины, имея в виду всего лишь многолетнюю приязнь и, возможно, теплые отношения между своими детьми. Тем самым создавалась хотя бы видимость некоторого родства. Теперь, когда хозяйка Ардис-холла сама превратилась во взрослую и к тому же беременную женщину, ей вдруг пришло на ум, что именно могло означать уважительное обращение «кузен». Вероятно, их матери – обе уже умершие, тоскливо подумалось ей, – решили в свое время понести от одного и того же мужчины, то есть воспользовались идентичными пакетиками спермы. Супруга Хармана лишь улыбнулась, благодарно порадовавшись тому, что в прошлом пухлому и распутному Даэману так и не удалось ее совратить.

Так или иначе, ни муж, ни кузен Ады не увлекались туринскими пеленами – в отличие от нее. Пока повязки исправно функционировали, а это длилось почти десять лет, владелица особняка чуть ли не каждый день переносилась в кровавый мир осажденного Илиона. Надо признаться, ее действительно восхищала жестокость и мощь воображаемых героев (по крайней мере они казались воображаемыми, пока во время странствий друзья не наткнулись у Золотых Ворот на живого Одиссея), и даже их варварская речь, непостижимым образом переводившаяся будто сама собой, опьяняла не хуже наркотика.

И вот супруга Хармана улеглась на кровать, накрыла пеленой лицо, пристроила микросхему на лбу, а затем прикрыла глаза, хотя и без особой надежды на успех.

Глубокая ночь. Троянская башня.

Ада уверена, что попала именно в осажденный город, ночные очертания которого давно уже помнит наизусть. Впрочем, за сотни «посещений» она впервые видит город Приама с такой необычной точки зрения. Какая-то полуразрушенная круглая башня, южная часть кладки отсутствует, а в нескольких футах от непрошеной свидетельницы прильнули друг к другу двое. Они прикрывают одеялом костер, от которого, в сущности, остались одни уголья. Хозяйка Ардис-холла безошибочно узнает обоих, вот только не может взять в толк: с какой стати Елена и ее бывший муж снова вместе, почему они в городе и следят со стены за яростной битвой. Откуда здесь Менелай и как он может греться под одним одеялом – вернее, под красным шерстяным плащом, – с этой женщиной? Казалось, он и другие ахейцы только для того и сражались неполных десять лет на глазах у зрителей, чтобы ворваться в Трою и прикончить изменщицу.

Между тем остальные греки до сих пор бьются за вход в город.

Повернув несуществующую голову, Ада меняет угол зрения – вот это да, предыдущие просмотры не позволяли ничего подобного! – и в благоговейном изумлении распахивает глаза, взирая на Скейские ворота и неприступные укрепления.

«Как похоже на то, что творилось в Ардисе прошлой ночью!» – думает будущая мать и тут же усмехается над неловким сравнением. Здесь вам не жалкий деревянный заборчик: Илион окружает каменная стена высотой в сотню футов, а шириной – в целых двадцать, с уймой дозорных башен, тайными проходами для вылазок, бойницами, брустверами, рвами с водой, рядами заостренных кольев и траншеями. Да и великий город осаждает не сотня с чем-то бессловесных войниксов, а десятки тысяч ликующих, ревущих, изрыгающих проклятия греков: бесчисленные факелы, костры и горящие стрелы на мили вокруг озаряют неудержимые волны героев, и каждая волна – это новое войско со своим царем, вождем, осадными лестницами, колесницами, сосредоточенное только на собственной битве в гуще огромной войны. И если в Ардис-холле укрывались от противника четыреста душ, то здешние защитники – с высокой башни видны тысячи лучников и копейщиков на парапетах и ступенях длинной южной стены – охраняют жизни более чем сотни тысяч объятых ужасом кровных родственников: жен, дочерей, неоперившихся сыновей и дряхлых родителей. А вместо единственного беззвучного соньера, парящего над задним двором, по здешнему небосводу носятся дюжины летающих колесниц, для безопасности заключенных в отдельные энергетические пузыри, откуда их божественные наездники мечут зигзаги молний и силовые лучи – кто в горожан, а кто и в несметные орды нападающих.

Аде никогда еще не доводилось видеть жителей Олимпа столь тесно вовлеченными в сражение. Даже издали она легко различает Ареса, Афродиту, Артемиду и Аполлона, бьющихся на лету за спасение Трои, в то время как Афина, Гекуба, Посейдон и прочие малоизвестные бессмертные яростно бьются на стороне атакующих ахейцев. Зевса нигде не видно.

«Сколько же интересного я пропустила за девять месяцев», – удивляется жена Хармана.

– Гектор так и не вышел из покоев, чтобы возглавить войско, – шепчет Елена, и хозяйка особняка вновь обращает внимание на странную пару.

Бывшие супруги жмутся друг к другу над лагерным костерком на разбитой, продуваемой ветрами площадке, растянув солдатский красный плащ над тлеющими угольями, дабы спрятать чахлый огонь от случайных взоров снизу.

– Трус он, – отзывается Менелай.

– Ты же знаешь, что это не так. В этой безумной войне и не было большего храбреца, чем Гектор, сын Приама. Он просто горюет.

– О ком это? – усмехается мужчина. – Себя пожалел? Ибо его часы уже сочтены. – Тут он обводит широким жестом безбрежную армию греков, нападающих сразу со всех сторон.

Красавица поднимает глаза.

– Муж мой, ты полагаешь, атака завершится успехом? По-моему, ахейцам не хватает слаженности. Да и осадных орудий что-то не видно.

– Может, и так, – бормочет сын Атрея. – Может, брат и впрямь поторопился: уж больно много лишней суматохи. Но это ничего, не выйдет сегодня – завтра получится. Город обречен.

– Похоже, ты прав, – шепчет Елена. – Хотя ведь это не новость, верно? Нет, Гектор сокрушается не о себе, мой благородный супруг. Он скорбит об убитом сыне Скамандрии, а еще о том, что прекратилась война с богами – его единственная надежда на возмездие.

– Дурацкая затея, – ворчит Менелай. – Олимпийцы давно истребили бы кратковечных с лица Земли, раз уж им ничего не стоило похитить наших родных, оставшихся дома.

– Так ты поверил Агамемнону? – шелестит голос дочери Зевса. – Думаешь, все исчезли?

– Я верю словам Посейдона, Афины и Геры, а боги возвестили брату, что вернут наши семьи, друзей и рабов и всех остальных, как только Илион запылает от наших факелов.

– Разве даже бессмертные способны сотворить подобное, муж мой, – очистить этот мир от людей?

– Значит, способны, – произносит мужчина. – Брат не умеет лгать. А боги сказали ему, что это их рук дело, и вот пожалуйста! Наши города пусты. Я успел потолковать с остальными, кто был в том плавании. Все наши имения, все дома на Пелопоннесе… Ш-ш-ш! Кто-то идет. – Он поднимается, разбрасывает угли ногой, толкает Елену в черные сумерки у разбитой стены и замирает у выхода на винтовую лестницу, приготовив обнаженный клинок.

Слышится шорох сандалий по ступеням.

Человек, которого Ада ни разу не видела: одетый в доспехи и плащ ахейского пехотинца, но только более хилый и кроткий с виду, чем любой из героев туринской драмы, выступает с круто оборвавшейся лестницы на открытую площадку.

Прянув на чужака и выкрутив ему руки, Менелай прижимает лезвие к шее напуганного пришельца, готовясь единым взмахом отворить ему яремную вену.

– Нет! – восклицает Елена.

Брат Агамемнона замирает.

– Это мой друг, Хок-эн-беа-уиии.

Еще мгновение мышцы лица и предплечья грека продолжают сокращаться: мужчина словно по-прежнему хочет перерезать горло хлипкому противнику, но потом вырывает вражеский меч из ножен и бросает его в сторону. И, швырнув доходягу на пол, чуть ли не нависает над ним.

– Хокенберри? Сын Дуэйна? – рычит Менелай. – Ты часто попадался мне в обществе Ахиллеса и Гектора. Это ты явился вместе с дурацкими машинами…

«Странное имя, – недоумевает Ада. – Сколько следила за туринской драмой, никогда такого не слышала».

– Да нет же, – говорит пришелец, потирая шею и поцарапанное голое колено. – Я был здесь годами, но только никому не показывался на глаза, покуда не разразилась битва с богами.

– Ты приятель этого урода Пелида! – рявкает брат Агамемнона. – И вдобавок пресмыкаешься перед моим заклятым врагом Гектором, чей последний час уже скоро наступит. И твой тоже…

– Нет! – снова кричит Елена и, сделав шаг вперед, перехватывает руку разъяренного грека. – Хок-эн-беа-уиии любимец богов и мой друг. Это он рассказал мне о башне. Помнишь, как он переносил быстроногого, куда пожелает, путешествуя подобно бессмертным при помощи чудесного медальона?

– Помню, – кривится Атрид. – Друг Ахиллеса и Гектора – мне не товарищ. Этот парень раскрыл наше убежище и теперь проболтается. Смерть ему.

– Нет, супруг мой, – вот уже в третий раз повторяет дочь Зевса. Какими крохотными выглядят ее белые пальчики, обхватившие волосатое предплечье мужа, покрытое густым загаром! – Хок-эн-беа-уиии – это ответ на все наши беды.

Менелай сердито сверкает глазами, ничего не понимая.

Красавица указывает на сражение у стен. Лучники посылают сотни – тысячи – смертоносных залпов. Растерянные греки то устремляются на городские укрепления с осадными лестницами, то вновь, теряя товарищей, отступают под перекрестным градом стрел.

Последние из троянских защитников за стенами яростно бьются на своей стороне частоколов и рвов – ахейские колесницы сшибаются друг с другом, дерево разлетается в щепки, а кони кричат от боли в ночи, когда острые колья пронзают их взмыленные бока, и даже бессмертные покровители и покровительницы осаждающих – Афина, Гера и Посейдон – пятятся под неистовой ответной атакой главных противников – Ареса и Аполлона. Серебролукий осыпает фиолетовыми энергетическими стрелами как аргивян, так и их божественных союзников; люди и кони валятся наземь, точно молодые деревца под топором дровосека.

– Я не понял, – рычит Менелай, – что проку от этого полудохлого ублюдка? У него даже меч не заточен!

Не отпуская руки супруга, Елена грациозно преклоняет колено и поднимает увесистый золотой медальон, висящий на шее Хокенберри на толстой золотой цепочке.

– Возлюбленный муж, он может в одно мгновение перенести нас обоих на сторону твоего брата. Это наша единственная надежда выбраться из Илиона.

Сын Атрея недобро щурится: кажется, до него доходит.

– Ну-ка подвинься, жена. Сейчас я перережу ему глотку, и волшебный медальон будет наш.

– Эта штука работает лишь на меня, – глухо произносит поверженный. – Даже моравеки со всей их премудрой техникой не сумели создать копию или просто извлечь какую-то пользу из оригинала. Квит-медальон настроен только на мою ДНК и волны моего мозга.

– Что правда, то правда, – сдавленно шепчет Елена. – Вот почему и Гектор, и Ахиллес держали Хок-эн-беа-уиии за руку, когда хотели чудесным образом перенестись куда-нибудь вместе с ним.

– Вставай, – роняет рыжеволосый грек.

Схолиаст поднимается. Менелай не так уж высок по сравнению со своим венценосным братом, не столь широк в груди, как Одиссей или Аякс, но рядом с хилым и в то же время пузатым ученым его массивный, мускулистый торс выглядит воистину божественно.

– Давай утащи нас отсюда, – велит ахеец. – Желаю оказаться с женой на берегу, в ставке брата.

Хокенберри качает головой.

– Я и сам вот уже несколько месяцев не прибегаю к помощи медальона, о сын Атрея, после того, как моравеки раскрыли один секрет. Дело в том, что бессмертные способны выследить меня в Планковом пространстве в матрице Калаби-Яу… Проще говоря, в той пустоте, где они сами путешествуют. Я обманул богов и теперь буду непременно убит, если вздумаю снова квитироваться.

Менелай ухмыляется. Потом поднимает клинок и тычет им прямо в живот противника, так что сквозь ткань выступает кровь.

– А если откажешься, будешь убит на месте, свиная ты задница. И я очень медленно выпущу твои кишки наружу.

Елена опускает на плечо Хокенберри свободную ладонь.

– Друг мой, посмотри туда, за городскую стену. Чувствуешь, как разгорелась битва? Этой ночью все олимпийцы увлечены кровопролитием. Видишь ли ты, как Афина вместе с воинством фурий пятится прочь? Как могучий Аполлон летает на своей колеснице, сея гибель среди отступающих греков? Сегодня ты можешь спокойно квитироваться, никто и не заметит.

Слабый на вид мужчина, закусив губу, озирает поле сражения. Военная удача явно сопутствует защитникам Трои. Все больше солдат устремляются наружу через проходы для вылазок и особые двери у Скейских ворот; Ада замечает Гектора, который наконец-то вышел на бой во главе отборных воинов.

– Ладно, – говорит Хокенберри. – Но я перенесу вас поодиночке.

– Еще чего, тащи обоих сразу! – заводится Менелай.

Схолиаст опять качает головой.

– Не могу. Сам не знаю почему, медальон позволяет мне телепортировать лишь одного человека. Раз уж ты помнишь меня с Ахиллесом и Гектором, значит, помнишь и то, что я переносил их поочередно, возвращаясь через несколько секунд.

– Истинная правда, муж мой, – подтверждает Елена. – Своими глазами видела.

– Тогда сначала отправь ее, – приказывает Атрид. – На берег, в ставку Агамемнона, туда, где ждут на песке наши черные корабли.

Снизу доносятся выкрики, и все трое отступают от края порушенной площадки.

Красавица смеется:

– Супруг мой, возлюбленный Менелай, я не могу быть первой. На кого из женщин аргивяне и ахейцы затаили больше всего злобы? Даже за те короткие мгновения, пока мой друг Хок-эн-беа-уиии не вернется вместе с тобой, верные стражники царя или прочие греки успеют признать во мне презренную ненавистную собаку, виновницу бед, и пронзят мое тело дюжинами копий. Ты должен перенестись туда прежде, ведь ты – моя единственная защита.

Хмуро кивнув, рыжеволосый грек берет схолиаста за горло.

– Давай используй свой медальон… сейчас же!

Прежде чем поднять руку, Хокенберри спрашивает:

– Ты отпустишь меня, как только я это сделаю? Оставишь в живых?

– Ну конечно! – рычит сын Атрея, но даже Ада замечает искру в зловещем взоре, который он бросает на Елену.

– Даю слово, что мой супруг Менелай не причинит тебе вреда, – молвит красавица. – А теперь – торопись. Кажется, я слышу чьи-то шаги на лестнице.

Зажмурившись, ученый хватает золотой медальон, поворачивает что-то на его поверхности, и вот уже мужчины исчезают, а в воздухе раздается тихий хлопок.

С минуту Ада ждет на полуразрушенной площадке вместе с Еленой Троянской. Налетевший ветер свистит и завывает в щелях между камнями, доносит с равнины, залитой огнями, отчаянные вопли отходящих греков и наступающих троянцев. В городе царит ликование.

Внезапно появляется Хокенберри.

– Ты оказалась права, меня никто не преследовал, – произносит он и берет красавицу за руку. – Сегодня и без того слишком жарко. – Бывший служитель Музы кивает на небосвод, переполненный летающими колесницами, перечеркнутый молниями пылающих энергетических стрел.

Мужчина тянется к медальону, однако снова медлит.

– Уверена, что Менелай не прикончит меня, когда ты будешь на месте, Елена?

– Он тебя не тронет, – почти рассеянно откликается дочь Зевса, прислушиваясь к мнимым шагам на лестнице.

Ада слышит лишь ветер и далекие выкрики.

– Погоди секунду, Хок-эн-беа-уиии, – говорит красавица. – Должна сказать, что ты был хорошим любовником… и добрым другом. Знаешь, я тебя обожаю.

– И я тебя… – мужчина сглатывает, – обожаю… Елена.

Женщина с черными как смоль волосами улыбается.

– Я не отправлюсь к Менелаю, Хок-эн-беа-уиии. Я его ненавижу. И очень боюсь. Никогда больше не покорюсь такому, как он.

Схолиаст удивленно моргает и смотрит вслед удаляющимся ахейцам. Теперь они перестраивают ряды за линией собственных укреплений в двух милях от города, у бесконечных ставок и костров, там, где сохнут на песке неисчислимые черные корабли.

– Он тебя убьет, если сможет ворваться в город, – хрипло произносит ученый.

– Верно.

– Хочешь, я квитирую тебя куда-нибудь подальше отсюда? В безопасное место?

– А это правда, мой милый Хок-эн-беа-уиии, что мир обезлюдел? И что великие города пусты? Родная Спарта? Каменистые пашни и пастбища? Одиссеев остров Итака? Персидские крепости?

Мужчина кусает нижнюю губу, потом наконец отвечает:

– Да. Это правда.

– Тогда куда же мне деться, Хок-эн-беа-уиии? Может, на гору Олимп? Так ведь небесная Дырка пропала, и олимпийцы посходили с ума.

Схолиаст разводит руками.

– Значит, нам остается надеяться, что Гектор и его легионы не допустят в город врага, Елена… милая. Клянусь, как бы все ни обернулось, я никогда не скажу Менелаю, что ты сама решила остаться.

– Знаю, – кивает красавица.

Из широкого рукава ее платья в ладонь выскальзывает кинжал. Короткий взмах рукой – и короткий, но очень острый клинок вонзается Хокенберри под ребра до самой рукоятки. Елена поворачивает лезвие, чтобы отыскать сердце.

Мужчина разевает рот в беззвучном крике, хрипит, хватается за обагренный живот и падает словно подкошенный.

Но перед этим красавица успевает выдернуть кинжал.

– Прощай, Хок-эн-беа-уиии.

Она торопливо спускается по ступеням, почти не шурша сандалиями по камню.

Ада сочувственно смотрит на истекающего кровью мужчину. Если бы можно было ему помочь! Однако она – только зрительница, невидимая и не способная вмешаться. Повинуясь неожиданному порыву, хозяйка Ардис-холла прикасается к туринской пелене, нащупывает вшитую микросхему и, припомнив, как Харман общался с соньером, представляет себе три синих квадрата в красных окружностях.

И вдруг оказывается на месте. Она стоит на порушенной, открытой ветрам платформе безверхой башни Илиона. Нет, Ада не любуется драмой, она действительно здесь. Холодный ветер треплет ее блузку и юбку. С рыночной площади, что видна далеко внизу, долетают густые запахи скота и какой-то незнакомой еды. До слуха доносится рев битвы у городской стены, воздух содрогается от грома колоколов и гонгов. Опустив глаза, супруга Хармана видит собственные ноги на потрескавшейся каменной кладке.

– Помогите… мне… пожалуйста, – сипит умирающий.

Герой туринской драмы говорит это на стандартном английском.

Ада в ужасе расширяет глаза: неужели он видит ее? Смотрит на нее? Мужчина из последних сил поднимает левую руку и тянется к нежданной гостье, без слов умоляя, заклиная, упрашивая…

* * *

Зрительница сорвала пелену со лба.

И вновь оказалась в Ардис-холле, у себя в спальне. Дрожа от страха, с бешено бьющимся сердцем, Ада сверилась с напульсной функцией и уточнила время.

Всего лишь десять минут миновало с тех пор, как она прилегла с повязкой на лице; сорок пять минут назад ее возлюбленный Харман улетел на соньере. Разум слегка мутился, к горлу подкатывала тошнота: можно было подумать, что к будущей матери возвращается утренняя слабость. Владелица особняка попыталась отмахнуться от неприятного ощущения, проникнуться новой уверенностью, но дурнота лишь усилилась.

Скомкав туринскую пелену и запрятав ее в ящик для белья, Ада поспешила вниз посмотреть, как дела в Ардисе и в окрестностях.