Текст книги "Олимп"

30

Харман даже не ожидал, что полет к Золотым Воротам окажется настолько волнующим, а уж воображения путешественнику было не занимать. Это ведь он, единственный на борту соньера, однажды оседлал циклон, усевшись на деревянном кресле, и молнией взвился из Средиземного Бассейна к астероиду на экваториальном кольце, после чего мужчину, казалось, ничто уже не могло поразить или напугать.

Нынешний полет почти не уступал тому памятному происшествию.

Машина с воем преодолела звуковой барьер (Харман познакомился с понятием звукового барьера месяцем ранее, «проглотив» очередную научную книгу) еще до того, как достигла высоты в две тысячи футов. Прорвавшись через верхний облачный слой к яркому солнечному свету, она уже двигалась почти отвесно и обгоняла собственные звуковые удары, хотя, конечно, поездку нельзя было и близко назвать безмолвной. Воздух так яростно шипел и ревел за пределами силового поля, что путешественникам не удалось бы перемолвиться даже словом.

Однако они и не пытались завести разговор. То же самое поле, которое защищало пассажиров и пилота от бушующего ветра, вжимало их, распластавшихся ниц, в мягкие ниши; Никто продолжал оставаться без сознания, Ханна одной рукой обнимала его, а Петир, широко распахнув глаза, косился через плечо на редеющие далеко внизу облака.

За считаные минуты рев за бортом ослаб до шипения чайника, потом до слабого вздоха. Лазурные небеса почернели. Горизонт изогнулся белой дугой, будто натянутая до предела тетива боевого лука, ну а соньер продолжал устремляться вверх – ни дать ни взять серебряный наконечник невидимой стрелы. Потом перед глазами вспыхнули звезды. Не проступили одна за одной, как это бывает на закате, но резко высыпали все разом, точно беззвучный салют заполнил огнями черную бездну. Прямо над головами друзей угрожающе ярко заполыхали оба небесных кольца.

На какой-то ужасный миг Харману показалось, что машина вознамерилась вернуться именно туда (в конце концов, как раз на ней они с кузеном Ады и не приходящей в сознание Ханной и спустились с орбитального астероида Просперо), однако траектория начала выравниваться, и стало ясно: друзья покинули атмосферу, не долетев до сияющих колец нескольких тысяч миль. Горизонт по-прежнему изгибался, Земля заполняла собою все поле зрения. Девять месяцев назад, когда искатель приключений в компании Сейви и Даэмана мчался на вихре-молнии к орбитальному острову, родная планета выглядела куда меньше.

– Харман… – окликнула Ханна, когда машина опрокинулась вверх дном и слепящее полукружие, окутанное белоснежными облаками, очутилось над головами путешественников. – Скажи, это правильно? Все так и должно быть?

– Да, полный порядок, – отозвался мужчина. Самые разные силы, включая страх, пытались вырвать распростертое тело из мягкой ниши, и только силовой пузырь вжимал обратно. Желудок и внутреннее ухо возмущенно требовали вернуть гравитацию и привычный горизонт. Честно говоря, пилот не имел ни малейшего понятия, все ли идет по плану, или же соньер попытался выполнить вираж, на который был не способен, и очень скоро четверка попросту сгинет.

Харман поймал недоверчивый взгляд Петира: парень явно почуял обман.

– Кажется, сейчас меня стошнит, – будничным тоном сообщила молодая женщина.

Тут заработали невидимые сопла, летающий диск устремился вниз и вперед, и Земля завертелась перед испуганными взорами путешественников.

– Закройте глаза и держите Одиссея! – крикнул муж Ады.

Шум возобновился: это машина ворвалась обратно в атмосферу. Харман поймал себя на том, что напрягает шею, изворачиваясь, чтобы взглянуть на кольца: может, остров Просперо и впрямь уцелел? Неужели Даэман прав, неужели это Калибан прикончил Марину и всех прочих жителей Парижского Кратера?

Прошли минуты. Если будущий отец не ошибся, друзья погрузились в атмосферу над континентом, некогда носившим название Южная Америка. Оба полушария были затянуты облаками – вихревыми, зубчатыми, рваными, приплюснутыми, вздымающимися подобно башням… Хотя через окна в белом покрове пилот успел заметить широкий лазурный пролив там, где, по рассказам Сейви, тянулся сплошной перешеек, соединявший континенты.

Но вот вокруг соньера забушевало пламя; воздух завизжал и завыл еще громче, чем даже во время взлета. Машина ввинчивалась в густые слои атмосферы, словно раскрученный дротик.

– Все обойдется! – проорал Харман, обращаясь к друзьям. – Я уже переживал такое. Тревожиться нечего.

Спутники не могли его слышать: от оглушительного рева чуть не лопались перепонки, поэтому супруг Ады не стал уточнять, что переживал подобное… всего лишь раз. Да и к чему подробности?

Правда, Ханна летела на том же соньере, что доставил его и Даэмана с разрушенного орбитального острова Просперо, но молодая женщина была тогда не в себе и ничего не запомнила.

Пилот решил, что и ему не повредит зажмуриться, пока летающий диск несется навстречу Земле.

«И вообще какого дьявола я здесь вытворяю?» Сомнения нахлынули с новой силой. Кем он себя возомнил, решившись забрать соньер и рискнуть жизнями двоих доверившихся ему людей? Разве Харман рожден, чтобы вести за собой? Он ведь ни разу не летал в автоматическом режиме, как же можно ждать успешной посадки? Но даже если все пройдет благополучно, что за непростительное легкомыслие – отнимать у колонистов Ардис-холла последнее средство передвижения в минуту наибольшей опасности! Рассказ Даэмана о Сетебосе, превратившем Парижский Кратер и другие факс-узлы в кладбища, – вот что должно было занимать его мысли в первую очередь, а не это дурацкое бегство к Золотым Воротам Мачу-Пикчу во имя спасения одного Одиссея. «Как я посмел оставить Аду – теперь, когда она беременна и ждет моей поддержки?» Что бы ни случилось, Никто наверняка погибнет. Зачем же рисковать сотнями жизней (а то и десятками тысяч, если прочие колонии не получат своевременного предупреждения) ради калеки-старика, который скорее всего уже обречен?

Ветер засвистел пронзительнее, соньер поднялся на дыбы, и Харман поморщился, отчаянно вцепившись руками в обивку ниши. «Ничего себе старика…» Если кто-то здесь и был по-настоящему преклонного возраста, так это он сам. До пятой – Последней – Двадцатки не хватало каких-то двух месяцев. Занятно, мужчина до сих пор не мог отделаться от мысли, будто бы непременно покинет Землю на свой грядущий день рождения, улетит на далекие кольца, хотя прекрасно знал: целебных баков, которые могли бы его принять, уже нет. «А кто сказал, что этого не случится?» – подумалось вдруг. Пожалуй, Харман оставался старейшим жителем этой планеты, за исключением Одиссея-Никого, чей истинный возраст все равно невозможно было установить. Впрочем, седовласый грек уже стоял одной ногой в могиле. «Как и все мы», – нахмурился муж Ады.

О чем он только думал, когда решил завести ребенка от молоденькой женщины, семь лет назад отметившей Первую Двадцатку? И по какому праву настаивал на возрождении древнего понятия семьи, забытого еще в Потерянную Эпоху? Да кто он такой, чтобы требовать от мужчин не скрывать своего отцовства, принимать участие в воспитании детей наравне с матерями и помогать им – дескать, времена изменились и так будет лучше для всех? Откуда невежественному старикашке знать, что такое семья, или долг, или что угодно? Какой из него вождь? Ну да, Харман сам научился читать, вот и вся разница между ним и остальными.

«Велика важность!»

В последнее время любой, кому не лень, обзавелся функцией «глотания», а многие в Ардис-холле даже выучились без посторонней помощи преобразовывать закорючки в старинных книгах в полноценные слова.

«Выходит, ничего во мне нет особенного».

Между тем плазменный щит вокруг соньера уже отключился, безумное вращение прекратилось, хотя с обеих сторон еще тянулись языки огня.

«Если аппарат сломается, или же кончится горючее, или энергия, или что у него там, Ардису наступит конец. Ни одна душа не узнает, что с нами стряслось – пропадем, и все тут, а колонисты потеряют единственную летающую машину. Когда нападут войниксы (а то и Сетебос пожалует), людям не на чем будет перенестись из особняка к факс-павильону, а значит, Ада и остальные угодят в западню. Моя неосмотрительность отнимет у них единственную надежду».

Тем временем звезды растаяли, небо сделалось темно-синим, потом голубым, и вот машина вошла в верхний слой облаков.

«Запихну Никого в первую попавшуюся колыбель – и сразу обратно, – думал Харман. – С этого дня пускай Даэман, Петир или Ханна решают серьезные вопросы и странствуют, они помоложе. А мое место рядом с Адой. Пора заботиться о ребенке». Последняя мысль испугала его сильнее, чем скачки и кувырки соньера.

Долгие минуты диск опускался сквозь облака; сперва они причудливо курились вокруг по-прежнему гудящего защитного поля подобно туману, перемешанному со снежными хлопьями, а потом стали проноситься мимо, будто несметное воинство призраков тех людей, что задолго до нынешней эры жили и умерли на Земле, окутанной белым саваном. Но вот машина вырвалась из густой пелены, оказавшись примерно в трех тысячах футов над острыми горными пиками, и Харман второй раз в жизни взглянул с небес на древние Золотые Ворота Мачу-Пикчу.

Зубчатые гребни гор и глубокие зеленые каньоны окружали высокое, крутое плато с поросшими травой уступами. По обе стороны от него вздымались семисотфутовые башни моста. Изъеденная ржавчиной конструкция ненадежно, с горем пополам опиралась на вершины соседних утесов. В незапамятную пору тут повсюду высились каменные постройки, руины которых обвивал теперь дикий плющ. Гигантский металлический мост побурел от времени, словно покрылся коростой присохшей крови; некогда ярко-рыжая краска на нем облупилась, оставив лишь редкие пятна, похожие на лишайник. В полотне кое-где зияли провалы, несущие тросы местами полопались, и все-таки Золотые Ворота по-прежнему напоминали самый настоящий мост… разве что протянувшийся из ниоткуда в никуда.

Впервые увидав развалину издалека, искатель приключений подумал было, что огромные башни, как и тяжелые соединительные тросы между ними, обвиты ярко-зеленым плющом; сейчас-то мужчина знал: в бутылочного цвета пузырях на висячих лозах, соединенных при помощи трубок, давным-давно селились люди. Причем обиталища были подвешены, судя по всему, несколькими столетиями позже возведения Золотых Ворот. Сейви даже шутила (ой ли?): дескать, если бы не эти зеленые шарики на вьющихся стеблях, сооружение рухнуло бы за день.

Харман, Ханна и Петир приподнялись на локтях и широко распахнули глаза. Соньер убавил ход, резко вырулил и начал снижение по широкой дуге. На сей раз открывшееся зрелище оказалось еще оживленнее. Тучи нависли низко-низко, орошая дождем пограничные вершины, на западе за длинными пиками сверкали молнии, в то время как солнечные лучи пробивались через разрывы в летящих облаках, озаряя мост, полотно, зеленые завитки углестекла и плато. Косые черные завесы дождя то застили взор, то спешно ползли дальше на восток, так что игра теней и бликов создавала иллюзию живого движения.

Хотя нет, не иллюзию. Склоны утесов и мост кишели какими-то существами; их были тысячи. Поначалу муж Ады еще надеялся, что зрение играет с ним злую шутку, но вот летающий диск нырнул, и стало ясно: внизу копошатся тысячи, если не десятки тысяч войниксов. Серые безглазые твари с кожаными горбами в виде капюшонов сплошь покрывали зеленые вершины и каменные развалины, роились на мосту, натыкались друг на друга на полуобрушенном полотне, сновали подобно тараканам на ржавых несущих тросах. Десяток-другой мерзких существ суетились на плоской северной башне, куда в прошлый раз посадила диск Сейви. Кстати, соньер и теперь нацеливался туда же.

– Произвести приземление в автоматическом или в ручном режиме? – спросил механический голос.

– В ручном! – завопил Харман.

Замерцав, появились голографические виртуальные средства управления, и он резко дернул за главный регулятор, успев развернуть машину за считаные мгновения и полсотни футов до посадки в гущу войниксов. Парочка тварей прянула вслед за соньером (один из них не допрыгнул каких-то десять футов), и они молча полетели на скалы с высоты семидесятиэтажного дома. Прочие существа проводили диск безглазыми инфракрасными взорами, а снизу целыми дюжинами устремились по ржавым башням новые «тараканы», скрежеща отточенными лезвиями на руках.

– Мы не сумеем сесть, – проговорил пилот.

И мост, и склоны уступов, и даже окружающие горы кишмя кишели войниксами.

– А вот на пузырях чисто, – заметил Петир.

Молодой человек привстал на колени, целясь из лука. Защитное поле снова пропало, и друзья вдыхали холодный промозглый воздух, насыщенный запахом ливня и гниющей зелени.

– На пузыри нам не приземлиться, – откликнулся Харман, кружа в сотне футов над несущими тросами. – И внутрь не попасть. Поворачиваем назад.

Тут он вырулил соньер в обратную сторону и начал набирать высоту.

– Погодите! – воскликнула Ханна. – Стойте!

Девяностодевятилетний искатель приключений выровнял высоту полета и принялся выписывать плавные круги. На западе, меж низких туч и высоких пиков, блистали молнии.

– Десять месяцев назад, когда мы здесь появились, вы с Адой и Одиссеем пошли охотиться на кошмар-птиц, я исследовала это место, – сказала молодая женщина. – Один пузырь… на южной башне… там находились другие соньеры, что-то вроде… Даже не знаю. Было такое слово в книге в сером переплете. «Гараж», кажется?

– Другие соньеры! – вскрикнул Петир.

Да и Харман едва удержался от вопля. Новые летающие машины могли бы решить судьбу всех обитателей Ардис-холла. Странно, что древний грек ни разу не упомянул об этом после того, как несколькими месяцами ранее наведывался сюда в одиночку за винтовками.

– Нет, не соньеры… Не совсем… – торопливо прибавила Ханна. – Отдельные части. Корпусы. Запасные детали.

Харман разочарованно потряс головой; вспыхнувшие было надежды рассеялись.

– Тогда при чем здесь… – начал он.

– Если не ошибаюсь, мы могли бы там сесть, – вставила воздыхательница Одиссея.

Пилот как раз обогнул южную башню, стараясь держаться на расстоянии. На ржавых постройках темнело более сотни войниксов; а вот на гроздьях зеленых шаров и стеблях, обвивших башню подобно винограду, тварей не было.

– Здесь же нет входа! – проорал девяностодевятилетний. – Да и пузырей тут столько… Разве ты найдешь тот самый, глядя отсюда?

Он отлично помнил с прошлого раза, что углестекло только изнутри выглядело совершенно прозрачным, а снаружи казалось мутным и не просвечивало.

Блеснула молния. Полил дождь, и над путешественниками вновь замерцало силовое поле. Войниксы, успевшие забраться на вершины башен, и те, что сотнями повисли на отвесных стенах, неотрывно следили за кружащим соньером, вращая безглазыми головами.

– Найду, – заспорила Ханна. Теперь девушка тоже стояла на коленях, держа Никого за руку. – У меня отличная зрительная память… Сейчас припомню каждый свой шаг, осмотрюсь повнимательней и отыщу нужный пузырь.

Она окинула взором окрестности, затем на минуту прикрыла веки.

– Вон там. – Палец уверенно ткнул в ничем не примечательный зеленый шар, который выдавался от южной башни примерно на шестьдесят футов, – один из сотен себе подобных.

Харман решил опуститься ниже.

– Ни одного отверстия, – протянул он, подвесив соньер в семидесяти футах над пузырем.

– Подумай сам, – возразила молодая женщина, – машины ведь как-то влетали в этот, как его… гараж. Дно там было плоское и сделанное из другого материала, чем в остальных шарах.

– Да, но соньеры могли вносить туда по частям, – заметил Петир.

Ханна покачала головой, и Харман уже в который раз подивился несносному упрямству этой в общем-то милой дамочки.

– Давайте посмотрим поближе, – заявила она.

– А войниксы… – заикнулся пилот.

– На пузырях их нет, – вмешалась Ханна. – А с башни до нас не допрыгнуть.

– Доберутся по углестеклу, – вставил Петир.

– Это навряд ли, – заупрямилась девушка. – По-моему, что-то их туда не пускает.

– Чепуха какая-то… – возмутился молодой человек.

– Погоди-ка, – прервал его Харман. – Может, и не чепуха.

Тут он поведал друзьям о вездеходе, на котором они с Даэманом и Сейви ехали десятью месяцами ранее по дну Средиземного Бассейна.

– Верхняя часть машины напоминала это стекло, – рассказывал он. – Снаружи ничего не разглядеть, а изнутри прозрачно. Но главное, к нему ничего не прилипало – ни дождевые капли, ни даже войниксы, которые охотились на нас в Иерусалиме. Старуха говорила о каком-то особом покрытии, уничтожающем трение. Правда, не помню, как назывался тот материал.

– Давайте посмотрим поближе, – повторила Ханна.

С расстояния в два десятка футов муж Ады и сам увидел вход. Тот был еле заметен, и если бы не странствия на орбитальном острове Просперо и знакомство с полупроницаемой мембраной лазарета… Едва различимый квадратик казался лишь немногим светлее прочей поверхности вытянутого пузыря.

– А вдруг эта ваша полу-как-там-ее-мембрана – простой обман зрения? – усомнился Петир.

– Тогда, полагаю, мы разобьемся.

С этими словами Харман выжал рычаг и направил машину вперед.

Полупроницаемая молекулярная мембрана оказалась вполне даже проницаемой. Квадрат плотно сомкнулся за летающим аппаратом, и тот опустился на металлическую палубу среди подобных себе машин, растерзанных, точно жертвы людоедского ужина. Троица поспешно уложила Одиссея-Никого на носилки, Ханна подхватила переднюю часть, Харману досталась задняя, Петир вызвался охранять, и друзья устремились по запутанному лабиринту из зеленых пузырей. Они пересекали коридоры, взбирались по застывшим эскалаторам, торопясь найти то место, где Сейви, по ее словам, провела с Одиссеем долгую криоспячку.

Девяностодевятилетний искатель приключений был сражен наповал – и не столько памятью молодой спутницы, ни разу не помедлившей на ступенях или у новой развилки, сколько ее необычайной выносливостью. Стройная девушка даже не запыхалась, в то время как Харману не помешала бы передышка. Одиссей-Никто не мог похвастать завидным ростом, зато отличался изрядным весом. Муж Ады поймал себя на том, что все чаще посматривает на грудь больного, словно желая удостовериться, по-прежнему ли она поднимается и опадает. Могучий грек еще дышал… Но и только.

Очутившись в основном коридоре, обвивающем башню, троица замерла, и Петир воздел свой лук, приложив пернатую стрелу. С металлического моста свисали десятки войниксов и пристально, хотя и без глаз, наблюдали за людьми.

– Они нас не видят, – промолвила Ханна. – Углестекло снаружи не просматривается.

– Да нет, я думаю, что видят, – нахмурился Харман. – Сейви рассказывала, сенсоры в их горбах воспринимают оптические сигналы на триста шестьдесят градусов вокруг в инфракрасном излучении… э-э… мы его чувствуем как тепло, наши глаза к этому не приспособлены… И что-то мне подсказывает: эти твари пялятся прямо на нас.

Друзья продолжали путь по извилистому коридору, а серые существа внимательно поворачивались им вслед. Внезапно дюжина войниксов тяжело прянула на потолок.

Петир успел только вскинуть заряженный лук над головой. Будущий отец не сомневался: еще секунда – и твари обрушатся сквозь углестекло. Раздались еле слышные удары: это войниксы валились на тончайшее силовое поле и беспомощно скользили по нему вниз.

Между прочим, пол коридора на этом участке был особенно прозрачен. Зрелище изрядно щекотало нервы. Харман и Ханна по крайней мере уже испытывали нечто подобное и не сомневались в надежности опоры под ногами, а вот воздыхатель девушки то и дело косился вниз, каждую секунду ожидая падения.

Миновав самую крупную комнату – Сейви окрестила ее «музеем», – троица попала в трубу с хрустальными саркофагами. Углестекло здесь почти не просвечивало. Приглушенное зеленоватое мерцание напомнило девяностодевятилетнему страннику то время – неужто миновало всего полтора года? – когда он путешествовал по Атлантической Бреши, любуясь вздымающимися по обе стороны водяными громадами, посматривая на гигантских рыбин, которые плавали над его головой.

Девушка бережно положила носилки (Харман поспешил последовать ее примеру) и огляделась.

– Ну и какая из криоколыбелей?

В длинном помещении разместилось восемь прозрачных гробов, пустых и тускло поблескивающих в полумраке. Каждый из них соединялся с гудящими автоматическими ящиками. На металлических крышках мигали зеленые, красные и янтарные виртуальные индикаторы.

– Понятия не имею, – откликнулся муж Ады.

Сейви рассказывала им с Даэманом о многовековом сне в какой-то из этих колыбелей, но разговор состоялся десять месяцев назад, когда искатели приключений въезжали на краулере в Средиземный Бассейн, и многие подробности стерлись из памяти.

– Давайте испытаем ту, что поближе, – предложил Харман и, подхватив бесчувственного грека под мышки, подождал, пока товарищи поднимут больного за ноги, осторожно понес его к винтовой лестнице, которая уводила в новый коридор из пузырей.

– Не кладите его туда. Это верная смерть, – произнес из темноты мягкий, не то мужской, не то женский голос.

Друзья торопливо опустили грека на носилки. Петир прицелился из лука. Остальные взялись за рукояти мечей, притороченных к поясам. Из тени между контрольно-измерительными аппаратами выступил силуэт.

Харман немедленно узнал Ариэля, о котором толковали Просперо и Сейви, хотя и сам не ведал почему. Рост фигуры не превышал пяти футов, и она не слишком походила на человека. Белая с зеленоватым отливом кожа была не совсем настоящей: сквозь нее было видно, как в изумрудной жидкости плавают мерцающие искры, а удивительно бесполое лицо напоминало безупречными чертами лики небесных ангелов, изображения которых содержались в книгах из библиотеки Ардис-холла. Стройные руки с грациозными длинными пальцами, мягкие зеленые тапочки на ногах… Одежда? Харману сперва почудилось, будто фигура облачена в тончайшее трико, расшитое вьющимися лозами винограда, потом он понял: узоры скорее находятся прямо в коже, а не поверх нее. И при этом – ни малейшего намека на пол. Тонкий, чуть вытянутый нос, пухлые, изогнутые в легкой усмешке губы, черные очи, зеленовато-белые локоны, ниспадающие на плечи, – все напоминало человека, но стоило взглянуть на просвечивающую оболочку, под которой переливались крохотные точки огня, как ощущение сходства бесследно таяло.

– Ты Ариэль, – произнес девяностодевятилетний почти утвердительно.

Существо согласно склонило голову.

– Я вижу, что Сейви поведала вам обо мне, – пропел обескураживающе нежный голос.

– Да. Но я полагал, у тебя неосязаемое тело, как у мага… Проекция.

– Голограмма, – раздалось в ответ. – Это не так. Просперо поступает, как ему заблагорассудится, а я, кого столь многие и столь нередко нарекают бестелесной душой или духом, предпочитаю быть из плоти и крови.

– Почему колыбель – это верная смерть для Одиссея? – вмешалась Ханна.

Девушка все еще сидела на корточках, пытаясь нащупать пульс умирающего. На взгляд супруга Ады, грек уже скончался.

Ариэль шагнул – или шагнула – ближе. Петир успел опустить свой лук, однако с подозрением и опаской глазел на прозрачную кожу изумительной твари.

– Здесь, – воплотившийся дух обвел рукой восемь хрустальных гробов, – почивала Сейви. Воистину, любые процессы жизнедеятельности замирают в них, словно у комара в янтаре или трупа на льду, но эти ложа не исцеляют ран, о нет. Одиссей веками втайне держал свой собственный временной ковчег, возможности которого превосходят мое разумение.

– Кто ты? – спросила, поднимаясь, Ханна. – Харман говорил, ты аватара осознавшей себя биосферы. Если бы я еще понимала, что это такое…

– Мало кто понимает. – Ариэль изящно сделал (или сделала) полупоклон-полуреверанс. – Готовы ль вы проследовать за мною к ковчегу Одиссея?

И друзья проследовали к винтовой лестнице, что уходила сквозь потолок. Однако вместо того, чтобы взбираться по ступеням, существо приложило правую длань к полу, часть которого тут же раскрылась подобно диафрагме, явив глазам потайную лестницу, вьющуюся вниз. Ступени были достаточно широки, хотя шагать по ним с носилками оказалось все-таки тяжело и неудобно. Петиру пришлось идти впереди рядом с Ханной, поддерживая больного, чтобы не соскользнул.

Зеленый коридор из пузырей вывел в тесное помещение, еще более беспросветное, чем прежнее, с хрустальными гробами. Внезапно Харман осознал: вокруг уже не углестекло; комната прорезана среди бетона и стали, в башне моста. Здесь находился один-единственный саркофаг, совершенно не похожий на виденные раньше: крупнее их, тяжелее, темнее. К тому же это был ящик из оникса, с чистым стеклом на месте лица того, кто лежал бы внутри. Тысячи кабелей, шлангов, гибких и металлических трубок тянулись от него к огромной ониксовой машине без единого дисплея или шкалы. Ударивший в ноздри запах напомнил супругу Ады воздух после бурной грозы.

Ариэль прижал (или прижала) некую пластину на боковой стороне ковчега, и длинная крышка с шипением съехала набок. Внутри лежали растрепанные, полинялые подушки; они хранили отпечаток мужчины, телосложением похожего на Одиссея.

Харман и Ханна переглянулись, помедлили, затем, не сговариваясь, опустили бесчувственного грека внутрь.

Заметив, как существо с прозрачной кожей потянулось к саркофагу, девушка опередила его, наклонившись, нежно поцеловала Одиссея в губы и лишь потом отступила прочь, позволяя чужаку вернуть крышку на место. Ковчег зловеще зашипел и затворился.

В тот же миг между ним и темным аппаратом вспыхнул янтарного цвета шар.

– Что это значит? – спросила Ханна. – Он будет жить?

Воплощенный дух грациозно пожал тоненькими плечами.

– Кто из живущих тварей ведает сокровенные мысли простой машины? Уж верно, не Ариэль. Скажу вам только, что машина эта вершит судьбу того, кто внутрь попал, покуда мир ваш не обернется трижды вокруг своей оси. А теперь пойдемте. Скоро здешний воздух станет вовсе непригоден для дыхания: его наполнят густые зловонные пары. Так устремимся же к свету и потолкуем, как цивилизованные существа.

– Я не оставлю Одиссея, – заупрямилась девушка. – Если через семьдесят два часа будет известно, выживет он или нет, я подожду.

– Даже не вздумай! – возмутился Петир. – Нам нужно спешить изо всех сил: набрать оружия и возвращаться в Ардис.

Жара в алькове возрастала с каждой секундой. Харман ощутил, как под мокрой одеждой по худощавым бокам бегут ручейки пота. Запах грозы усиливался. Ханна отшатнулась от своих товарищей и молча скрестила руки на груди, всем видом показывая, что не тронется с места.

– Здесь ты погибнешь, остужая смрадный воздух печальными вздохами, – промолвил или промолвила Ариэль. – Но коли так желаешь проследить, очнется твой возлюбленный или скончается, ступай сюда и подойди ко мне.

Девушка приблизилась к невысокой аватаре, чья кожа чуть мерцала в полумраке.

– Дай руку, дитя.

Ханна несмело протянула правую ладонь. Воплощенный дух взял ее, прижал к зеленоватой груди, а затем протолкнул внутрь. Ахнув от неожиданности, девушка попыталась вырваться, но ей не хватило силы.

Прежде, нежели Харман или Петир успели пошевельнуться, рука их молодой спутницы уже оказалась на свободе. Ханна в ужасе уставилась на оставшийся в кулаке шарик – золотой с зеленоватым отливом. На глазах у людей он таял, растекаясь по кисти или даже впитываясь в нее, пока не исчез.

Девушка еще раз ахнула.

– Не стоит волноваться, это всего лишь индикатор, – произнесла или произнес Ариэль. – Теперь, едва лишь состояние твоего любезного переменится, ты первая узнаешь об этом.

– Как, интересно? – пробормотала Ханна, необычайно побледнев и покрывшись потом.

– Ты первая узнаешь, – повторила аватара.

Друзья проследовали за слабо светящейся фигурой обратно в коридор из углестекла и вверх по лестнице.

Никто не проронил ни слова, шагая по зеленым извилистым коридорам, поднимаясь по ступеням обездвиженных эскалаторов, а затем по спирали из пузырей, которая обвивала гигантский несущий трос. Войниксы, висевшие на горизонтальном сегменте моста, молча кидались на зеленый потолок и стены, отчаянно скребли заточенными ножами, но, не найдя ни входа, ни опоры, срывались вниз. Ариэль не обращал (или не обращала) на тварей ни малейшего внимания. В самой крупной из прозрачных комнат, подвешенной к бетону и стали крестообразной опоры южной башни, воплощенный дух остановился.

– Я уже видел это место, – подал голос Харман, разглядывая столы со стульями, а также странные машины, встроенные в крышки ящиков. – Мы здесь однажды поужинали. Одиссей еще жарил на мосту кошмар-птицу… И снаружи бушевала гроза. Ты помнишь, Ханна?

Девушка рассеянно кивнула, покусывая нижнюю губу.

– Вот и мне подумалось, что гостям захочется подкрепить силы, – сказал (или сказала) Ариэль.

– Вообще-то нам некогда… – начал муж Ады, однако его перебил молодой спутник:

– Да, мы голодны. На это время найдется.

Изящный жест зеленоватой руки позвал путешественников присесть за круглый стол. Поставив на скатерть три деревянные миски с похлебкой, разогретой в микроволновке, удивительное существо разложило салфетки, ложки, поставило рядом четыре стакана с чистой холодной водой и присоединилось к трапезе. Харман осторожно попробовал, ощутил изумительный вкус умело приготовленных овощей – и с радостью заработал ложкой. Петир опасливо сделал первый глоток и неспешно продолжил ужин, то и дело с недоверием косясь на подозрительного хозяина или хозяйку. Ханна так и не притронулась к еде. Бедняжка утратила связь с окружением, ее взгляд и мысли протекали сквозь реальность подобно тому, как золотой шарик, вырванный из прозрачного мерцающего тела, только что просочился сквозь пальцы девушки.

«Нет, я определенно схожу с ума, – думал девяностодевятилетний странник. – Эта зеленоватая… зеленоватый… это существо только что засунуло руку Ханны в собственную грудную клетку, я видел какой-то светящийся орган… И вот мы все вместе будто ни в чем не бывало уписываем горячую похлебку. Можно поверить, что нам каждый день прислуживает за столом обладающая сознанием аватара планетарной биосферы. Или не войниксы яростно скребут углестекло всего в десяти футах от наших голов. Нет, я точно тронулся».

Впрочем, даже если так оно и было, похлебка имела отменный вкус. Харман вспомнил о своей возлюбленной Аде – и снова налег на угощение.

– А что ты здесь делаешь? – промолвил Петир, отодвинув деревянную миску и пристально глядя на воплощенного духа.

Боевой лук по-прежнему оставался у юноши под рукой.

– Что вам угодно было бы услышать? – поинтересовался (или поинтересовалась) Ариэль.

– Какого черта здесь происходит? – выпалил юноша, не церемонясь. – И кто ты, гром тебя разрази, на самом деле? Почему здесь полно войниксов и с какой стати они осадили Ардис? Что за тварь, провалиться бы ей на месте, завелась в Парижском Кратере, и если она опасна, то… как от нее избавиться?