Текст книги "Костры Эдема"

А как же дневник тети Киддер? Мысль о нем наполнила ее паникой, и она едва не впустила в легкие воду.

Она отчаянно попыталась перевернуть лодку, рванувшись левым боком к поверхности в четырех футах от нее.

В поле ее зрения попало что-то большое и белое, всплывающее из глубины.

Напрягая все силы, Корди уперлась грудью в корпус маленькой лодки. В следующий миг она оказалась на поверхности, давясь воздухом и выплевывая соленую воду. Где-то недалеко закричал мальчик. Корди протерла глаза и увидела руки, вцепившиеся снизу в лодку и раскачивающие ее. Инстинктивно она расставила руки, пытаясь удержать равновесие, и в этот момент лодка опять перевернулась.

На этот раз Корди не оказалась в воде. Руки ее оставались расставленными, и она сумела отчаянным усилием выправить лодку. Мальчик ушел в воду почти по грудь; только концы матраса остались на поверхности и торчали, как большие красные крылья.

– Рядом! – закричал он, и лодка завертелась волчком.

Мелькнул белый силуэт, и Корди увидела чуть повыше ватерлинии восемнадцатидюймовый след от зубов. Силуэт сделал круг в направлении мальчика и повернул назад к лодке.

Корди запустила руку во внутренность лодки. Какое-то время она не могла нащупать сумку и подумала даже, что та упала в воду. Потом сумка нашлась, и она, покопавшись в ней, ощутила знакомую рубчатую рукоятку револьвера 38-го калибра, принадлежавшего ее первому мужу.

Зубы проскрипели по стекловолокну, и лодка опять едва не перевернулась, но Корди выправила ее и прицелилась в белую тень под водой, плывущую к матрасу. Теперь из воды торчала только голова мальчика.

Корди выстрелила четыре раза, прекратив огонь, когда акула подплыла слишком близко к мальчику. Какой-то жуткий миг она ожидала, что голова мальчика рывком уйдет под воду. Но акулообразная тварь скрылась, а мальчик так же беззвучно плакал, цепляясь за остатки матраса.

– Плыви! – крикнула она ему. – Сюда! Скорее!

Мальчик поплыл, но, казалось, он не двигается с места. Корди поискала глазами весло, но потом поняла, что не сможет грести с пистолетом в руке, и начала загребать воду одной рукой.

Вот оно! Белая тень вырвалась из воды и вцепилась зубами в опустевший матрас. Раздался свист вырывающегося из дырки воздуха, и акула, поняв свою ошибку, рванулась вслед добыче. За мелькающими ногами мальчика Корди увидела раскрытую пасть с треугольными белыми зубами, руки, черные волосы. Она прицелилась и выпустила последние две пули, изо всех сил стараясь не попасть в мальчика. По крайней мере одна из пуль попала в цель – она услышала глухой удар, и акулья тень скрылась в глубине.

Мальчик доплыл до лодки и перевернул бы ее, если бы Корди не поймала его рукой и не уложила поперек корпуса, как цыпленка на противень.

Она сунула бесполезный пистолет в сумку и оглянулась на волны, до которых оставалось уже не больше пятнадцати ярдов.

– К черту, – пробормотала она и начала грести руками.

– Помогай, – приказала она мальчику, который распростерся на носу лодки, как белая лягушка, стараясь держать руки и ноги подальше от воды.

– Но эта штука может…

– Помогай, или я тебя скину, – сказала она ровным голосом, заставляющим поверить в ее искренность.

Мальчик начал грести, шмыгая носом. В четыре работающие конечности они понеслись к берегу, преодолевая странное течение.

Путь к берегу занял не больше десяти минут, но Корди они показались вечностью. Она вспомнила о Сэме Клеменсе и его остановившихся часах и подумала, что, если бы у нее были часы, показывающие страх, на них бы сейчас прошли дни. Они оба постоянно оглядывались, ожидая, что вот-вот из воды перед ними вырвутся руки или распахнутая акулья пасть.

Наконец они достигли берега.

– Помоги мне вытащить эту… – начала Корди, но мальчик уже сорвался с места, пролетел ярдов десять буквально по поверхности воды и выскочил на берег, где его ждали родители и младший брат.

Родители, высокие и светловолосые, сразу же принялись кричать на него, а брат смеялся и плакал одновременно.

Корди была уверена, что, попытайся она сейчас вылезти из лодки, акулообразная тварь налетит и утащит ее в море.

– Эй, помогите мне… – снова начала она, но семья уже уходила прочь.

Отец и мать, продолжая кричать, попеременно шлепали плачущего ребенка.

– Добро пожаловать, – сказала Корди.

Кое-как она вылезла из тесного отверстия и встала на дно – здесь глубина была по колено. Никто на нее не нападал. Она оттащила лодку на безопасные двадцать футов от воды и тяжело опустилась рядом с ней.

На левой стороне лодки виднелись две цепочки отметин от зубов. На корме пониже ватерлинии был выхвачен такой кусок, что только пластиковая внутренняя обшивка не дала лодке затонуть. Выглядело это так, будто кто-то откусил кусок от сандвича… только рот кусающего был шириной в три фута.

На Корди упала тень, и она машинально подпрыгнула, пока не поняла, что над ней стоит спасатель – молодой Адонис с глубоким загаром и мощными мышцами, выпирающими на животе над узкой полоской плавок.

– Что вы сделали с нашей лодкой? – сердито спросил он.

Корди встала и вложила в удар все оставшиеся силы. Она метила в солнечное сплетение и, очевидно, попала, так как красавец издал звук, напомнивший ей разорванный зубами акулы матрас, и осел на песок.

– Где вы шляетесь, когда вы нужны?

Она достала из лодки сумку и с облегчением убедилась, что вода не попала на дневник.

Чуть пошатываясь, она направилась к бару под пальмами.

Бармен, толстый гаваец примерно ее лет, улыбнулся ей, облокотись на стойку.

– Привет, Эрни. Сделай-ка четыре «Пламени Пеле». Можно двойных. Давай-давай, не робей. Приказ мистера Трамбо. И чего-нибудь себе.

Когда напитки принесли, Корди отпила большой глоток, открыла дневник тети Киддер и погрузилась в чтение.

Глава 17

О Камапуаа, великий кабан морей!

Дыбом щетина встает на спине твоей!

О зверь, великая рыба, что бродит в морях!

О юный бог, который приносит страх!

Древняя песнь Камапуаа, богу-кабану, который иногда обращается рыбой Хумухуму-накунаку-а-руаа

18 июня 1866 г., безымянная деревня на берегу Коны

Хотя дождь кончился, казалось безумием покидать сухую и освещенную хижину по совету раненого туземного юноши, настаивающего, что безобидные птицы – братья и шпионы демона Пауна-эвы. Тем не менее мы пошли.

Перед уходом разгорелся спор между преподобным Хеймарком и мистером Клеменсом. Первый называл слова юноши чепухой, языческим суеверием, в то время как корреспондент настаивал на том, что половина случившегося с нами за эту ночь может показаться языческим суеверием. Наконец оба мужчины повернулись ко мне.

– Мисс Стюарт, не могли бы вы вернуть этого… литератора к реальности? – запальчиво спросил преподобный Хеймарк.

Мистер Клеменс, фыркнув, сказал:

– Если у нас демократия – вы ведь верите в демократию, святой отец? – значит, вам принадлежит решающий голос. Рассудите нас, мисс Стюарт.

Я задумалась. Халеману смотрел на меня испуганными глазами. Наконец я сказала:

– Нам лучше идти. И как можно быстрее.

– Но мисс Стюарт, глупо думать… – начал преподобный, лицо которого казалось еще краснее в мерцании свечей.

– Я голосую за то, чтобы уйти, – прервала я его протесты, – не из-за страха перед какими-то призраками, а из-за того, что у нас на руках раненый, которому необходима помощь… и из-за того, что видел мистер Клеменс. Мы находимся в святом месте язычников, вокруг которого бродят эти Идущие, явно враждебно настроенные…

Преподобный Хеймарк открыл рот, чтобы возразить.

– Мальчик говорит, что в миле отсюда есть деревня, – продолжала я. – У него там родственники, и там живет так называемая жрица Пеле, которая наверняка знакома с медициной и может ему помочь. Если я в самом деле имею решающий голос, я голосую за то, чтобы добраться до этой деревни.

– Вот-вот, – сказал мистер Клеменс.

Я нахмурилась, собираясь с мыслями:

– Я повторяю, что никого не боюсь. Тем более языческого бога, сделанного из тумана.

Мистер Клеменс хмыкнул и зажег новую сигару.

Мы отправились быстро, но без спешки. Лошади выказывали тот же страх, что и раньше, при приближении Идущих в Ночь, и мужчинам пришлось помочь мне влезть на моего обычно спокойного Лео. Мальчика мистер Клеменс усадил на седло перед собой.

Признаюсь, что я затаила дыхание, когда мы выбрались на тропинку между каменными стенами, полубессознательно ожидая, что кто-нибудь из богов и мертвых вождей, о которых рассказывал мистер Клеменс, выйдет оттуда и набросится на нас.

В такой темноте мы бы не разглядели бы за этими древними, пропитанными кровью камнями даже целую орду каннибалов.

Никто нас не тронул. Халеману указал нам еле заметную тропинку, уходящую на восток, и мы опять двинулись вверх по склону вулкана – мистер Клеменс с мальчиком во главе, за ними я на своем верном Лео и в хвосте – преподобный Хеймарк. Я поминутно оглядывалась, чтобы удостовериться, что никакое чудище с акульей пастью на спине не стащило его с лошади и не подбирается ко мне. Было темно, но я могла разглядеть приземистый силуэт священнослужителя и ясно слышала его астматическое дыхание.

Постепенно небо украсилось звездами, и в их мерцании я могла разглядеть окружавшую нас растительность: кусты охиа и охело (разновидность голубики), садлерии, серебристую траву и множество ягод, отсвечивающих в свете звезд мертвенно-голубым. Росло там и множество пальм, свечных и хлебных деревьев, но по мере подъема в гору эта пышная растительность уступала место языкам гладкой лавы, или пахоэхоэ. Наши лошади осторожно пробирались по поросшим жесткой травой глыбам базальта, а Халеману очнулся от забытья и стал показывать нам дорогу.

Один раз мы остановились, тревожно прислушиваясь к отдаленны звукам, напоминающим ритмическое пение или рокот набегающих волн – хотя мы и отошли довольно далеко от моря.

– Это Идущие? – тревожно спросил мистер Клеменс, но ему никто не ответил.

Мы пришпорили лошадей и продолжили путь.

К рассвету мы добрались до деревни, хотя это было слишком громкое название для полудюжины жалких хижин, где, казалось, никто не жил. Нигде не горел огонь, и ни одна собака не выбежала нам навстречу. Мы застыли на лошадях, почти уверенные, что те, кто расправился с преподобным Уистером, добрались и до родственников Халеману.

Но тут мальчик сбивчиво заговорил по-гавайски, и я уловила в потоке певучих звуков слова «вахине хаоле» (белая женщина), «ваи лио» (напоить лошадей) и «ка-уакаи-о-капо», что, как я помнила, означало «Идущие в Ночь».

Внезапно из темноты к нам метнулась дюжина теней, и к нам потянулись быстрые, но не враждебные руки. Я позволила им снять себя со спины Лео и усадить на траву. Мистер Клеменс и преподобный пытались протестовать, но тоже были спешены.

Халеману снова заговорил, ему ответил старческий голос, и нас без дальнейших разговоров подняли и отвели в ближайшую и самую большую хижину.

Оказалось, что деревня вовсе не пуста. Восемь стариков, три сравнительно молодые женщины и древняя как мир «туту», что значит «бабушка», вошли в хижину вслед за нами и уселись вдоль стен. Их лица были еле видны в свете двух коптилок с маслом свечного дерева. Нас усадили напротив, причем Халеману оказался в самом темном углу. Старик, севший напротив преподобного Хеймарка, заговорил снова. Его беззубую речь было бы трудно понять, даже если бы он говорил по-английски, но Халеману легко перевел:

– Дедушка спрашивает, почему вы путешествуете в такую недобрую ночь.

За нас ответил мистер Клеменс:

– Скажите ему, что мы едем в деревню, где жил преподобный Уистер.

Старик сказал еще что-то.

– Дедушка говорит, что там все убиты. Никого не осталось в живых. Это теперь плохое место. Капу.

Преподобный Хеймарк попросил:

– Спроси, кто убил проповедника и людей в деревне.

Халеману заговорил медленно, тщательно подбирая слова, и ему ответил другой старик.

– Мой другой дедушка говорит, что один кахуна молился об их смерти.

– Молился о смерти? – недоверчиво переспросил преподобный.

– Да, – подтвердил Халеману. – Но белые не умерли, а только заболели. Тогда мои дедушки древними заклинаниями открыли ворота Милу, чтобы ээпа, капуа и сам Пауна-эва прогнали белых.

– Прогнали нас? – спросил мистер Клеменс.

– Да. – Халеману от боли прикрыл глаза. – Дедушки велели моему дяде и другим привести вас к храму, чтобы принести в жертву. Я пошел с ними как самый младший кахуна. К несчастью, на пути нам встретились Ка-уакаи-о-капо и всех убили. Меня пощадили потому, что я ношу имя самого знаменитого аумакуа, который служил Пау-на-эве.

Мистер Клеменс и преподобный Хеймарк попытались вскочить, но старик, сидящий у двери, сделал знак, и двое мужчин навалились на них так, что они не могли пошевелиться. Я даже не пробовала подняться.

– Халеману, – начала я, но юноша сказал:

– Замолчи, женщина.

Голос его сделался низким и хриплым.

Старики начали петь заклинания. Голова у меня закружилась, глаза сами собой начали закрываться. Я видела, как преподобный Хеймарк и мистер Клеменс пытаются вырваться из рук схвативших их туземцев, но без успеха.

Я посмотрела на Халеману и увидела, что тело мальчика начало таять и колыхаться, как отдаленный мираж в пустыне. Плоть его темнела и размягчалась, сливаясь вниз, в невидимый сток.

На его месте остался сгусток тумана, который, уплотняясь, приобрел очертания громадного человека, голова которого почти касалась потолка высотой десять футов. Из тумана, клубящегося в свете коптилок, донесся голос, похожий на рычание зверя из глубокой пещеры.

– Я беру то, что принадлежит мне! Капу о моэ, хаоле канака!

Туман в человеческом образе двинулся в нашу сторону.

Элинор выехала обратно на шоссе № 11 и довела джип до поворота на Милолии и Хоопулоа. Узкую дорогу преграждала полицейская баррикада.

– Объехать нельзя, – сказал Пол Кукали. – Аха порежет нам все шины.

Он вылез, подошел к заграждению и с усилием отодвинул в сторону рогатку.

Дорогу окружали те же лавовые поля, что отделяли Мауна-Пеле от шоссе. Элинор ехала медленно, ожидая, что вот-вот полицейские преградят им дорогу и заставят вернуться. Другие машины им не попадались.

Милолии показался им рыбачьей деревушкой, где остановилось время. Несколько домов были пусты, а на единственном общественном здании, магазине, висел плакат, предостерегающий от разграбления. Ветер, блуждающий между кокосовых пальм, нес с собой клочья дыма. На пляже лежали перевернутые каноэ. Солнечные лучи, проходя сквозь дым, играли бликами и световыми пятнами, делая пейзаж неповторимо прекрасным.

– Надо выехать на дорогу, идущую параллельно пляжу, – сказал Пол Кукали.

«Дорога» оказалась едва заметной колеей среди тропической зелени.

– Люди здесь живут как рыбы, – сказал Пол. – Это одна из последних настоящих рыбацких деревень на Гавайях. Они получают доход и от выращивания папоротников, но землю для этого приходится завозить. Сами видите, эти лавовые поля не слишком плодородны.

Элинор это видела. Дорога оставила позади пышную зелень и проходила теперь среди безжизненных черных глыб лавы. В сотне ярдов справа о прибрежные скалы разбивались белые гребни волн. Меньше чем за милю к небу поднималась стена дыма от лавового потока. Дым стал гуще, блуждая между базальтовыми утесами, как туман. Элинор продолжала ехать на юг, стараясь не проколоть шины о пересекавшие тропу выступы аха. Через несколько минут, когда дым почти совсем уже застлал дорогу, Пол скомандовал:

– Стойте.

Они вышли из джипа и пошли вперед. Здесь тот же лавовый поток, что они видели на шоссе, был в два раза выше, наползая на старые пласты аха и пахоэхоэ. Элинор молча смотрела на шипящую и потрескивающую стену лавы, которая поднималась на высоту десяти футов, а на востоке и западе исчезала в дыму. Кусты и маленькие деревья по обе стороны лавового потока были сожжены или еще горели, подожженные свежей лавой, вытекающей из десятка трещин. Запах напомнил Элинор горящие листья, но за ним ощущался другой запах, незнакомый и опасный, – зловоние серы и ядовитых газов.

– Надеюсь, мы не поедем через это, – сказала она.

Пол отступил назад, закрывая лицо красным платком. Его глаза слезились.

– Джентльмены, которых вы хотели видеть, живут в полумиле отсюда.

Элинор недоверчиво взглянула на него:

– И вы думаете, что они еще здесь?

– Они упрямы, – пожал плечами Пол.

– Я тоже, – сказала Элинор и пошла вдоль потока, выискивая место, где оранжевый отсвет свежей лавы был бы слабее всего.

Найдя такое, она подошла как можно ближе и осторожно поставила ногу на серую поверхность.

Она была очень горячей. Элинор пожалела, что не надела что-нибудь посерьезнее тапочек. Но подошвы не загорелись, и корка лавы не проломилась под ее весом.

– Я попытаюсь перейти, – сказала она, поднимаясь на гребень остывающей лавы.

Пол Кукали издал протестующий возглас, но последовал за ней.

Элинор шла медленно и очень осторожно, как будто переходила бурный поток по скользким камням. Вокруг нее дышали жаром трещины, в которых клокотала свежая лава. Из трещин вырывались сернистые газы, смешиваясь с дымом и паром, которые совсем заслонили солнце. Она чувствовала, как подошвы тапочек становятся мягче, и шла как можно быстрее, стараясь не думать о том, что случится, если корка вдруг проломится под ней.

– Там внизу, – сказал Пол Кукали на середине, – лава течет, как настоящая река. В этом месте корка тоньше всего.

– Спасибо, – сердито сказала Элинор и закашлялась. – Я как раз пыталась не думать об этом.

Она сделала еще шаг. Справа от нее лава с шипением и бульканьем, напоминавшим радиопомехи, включенные на полную громкость, изливалась в Тихий океан.

Один раз поверхность все же треснула, и Элинор пришлось буквально запрыгнуть на более высокую глыбу лавы, чтобы спастись от жара и жидкого огня, хлынувшего из трещины. Еще несколько минут она стояла, не в силах унять дрожь. Ей всегда казались удивительными приключения тети Киддер – с тех пор, как она прочитала дневник, – но только теперь она могла оценить мужество женщины, которая прошла по дну кратера во время извержения. Она подумала, что, может быть, тяга к опасности передается в их семье из поколения в поколение. Еще шаг… и еще.

Найти выход оказалось нелегко, но наконец она спрыгнула с лавовой террасы на дымящуюся траву. Элинор отошла подальше от жара и встала на твердый камень, чувствуя дрожь в ногах. Одновременно ей казалось, что она вот-вот взлетит – обычное следствие выброса в кровь адреналина.

К ней подошел Пол, все лицо у него было в саже, так же как – она поняла – и у нее.

– Нам придется так же возвращаться, – сказал он. – Хорошо еще, если лава за время нашего отсутствия не зальет джип.

Элинор сделала глубокий вдох. Ей в самом деле надо было поставить машину подальше от лавы. Она еще не так опытна в общении с вулканом. Но она научится, обязательно научится. Они пошли по еле заметной тропинке, продолжающейся и по эту сторону лавы.

Кахуны встретили их на пороге своего старого трейлера. Оба были гавайцами лет семидесяти – по крайней мере так казалось, – в джинсах, выцветших рубашках и ковбойских сапогах. Схожесть их лиц и манер заставила Элинор подумать, что они близнецы.

– Алоха, – сказал тот из них, что курил сигарету – неправдоподобное зрелище среди густых клубов дыма, затягивающего небо, океан и все вокруг. – Мы вас ждем. – Он выплюнул сигарету и растер ее ногой. – Уйдем с плохого воздуха.

Трейлер внутри пропах жиром и старыми тряпками. Все четверо кое-как втиснулись за обеденный стол – Элинор с Полом с одной стороны, кахуны – с другой. В другом конце трейлера на продавленной кушетке сидела старуха с длинными седыми волосами. Элинор кивнула ей, мужчины же, включая Пола, не обратили на нее никакого внимания.

– Элинор, это мои дядюшки Леонард и Леопольд Камакави. Капуна, это доктор Элинор Перри. Она хочет с вами поговорить.

Леопольд – тот, что курил, – положил руки на стол в древнем жесте приветствия и улыбнулся. Несколько зубов у него отсутствовали, но остальные были очень белыми.

– Доктор. – Он удовлетворенно кивнул. – Хорошо, что вы приехали. У меня как раз разболелось плечо.

– Я не тот… – начала Элинор и тут поняла, что старик шутит. Она ответила ему улыбкой. – Вы можете снять рубашку. Здесь так жарко.

Он замахал руками:

– Нет-нет! Я никогда не снимаю рубашку перед красивой вахине… пока не выпью пару рюмок– Тут же он достал с полки бутылку и четыре пыльных бокала.

Леонард Камакави не улыбался.

– Пол, – спросил он, – это твоя новая ипо? Ты вела какао?

– Нет, капуна. Доктор Перри просто гость.

Элинор он объяснил:

– «Капуна» значит «дед», но может означать еще и «мудрый». Иногда употребляется из лести.

Леопольд хихикнул.

– Вольем-ка немного мудрости. – Он разлил по бокалам темную жидкость.

Они чокнулись и выпили. Жидкость, пахнущая керосином, огненной струей устремилась в желудок Элинор.

– Что это? – спросила она, хватая ртом воздух.

– Околехау, – любезно пояснил дядя Леопольд. – Это значит «железное дно». Делается из корня дерева ти. Варят его в железном котелке, отсюда и «хау» в названии.

– Что ж, оно едва не перевернуло меня кверху «околе», – сказала Элинор, отпивая еще глоток.

Тут засмеялся даже хмурый Леонард.

Когда смех утих, дядя Леопольд спросил:

– Так что вам нужно, Элинор Перри?

Элинор решила сразу открыть карты:

– Пол сказал мне, что вы кахуны.

Старики молчали, к чему Элинор была готова. В этом случае она намеревалась спросить, кто они – «кахуна-анаана» или «кахуна-лапаау». Первый был чародеем, владеющим черной магией, а второй – жрецом, исцеляющим телесные и душевные недуги.

Не успела она задать вопрос, как дядя Леопольд спросил:

– Вы что, хотите, чтобы мы вымолили кому-то смерть?

– Нет, но откуда вы…

Дядя Леонард повелительным жестом остановил ее:

– Есть кахуны, сочетающие оба дара.

Элинор медленно кивнула:

– Или близнецы, разделяющие их?

Старики опять промолчали.

– Это не мое дело…

– Вот именно. – Леопольд Камакави отпил еще глоток околехау.

– Это не мое дело, но мне кажется, вы попытались вымолить смерть курорту Мауна-Пеле. Мне кажется, вы открыли Милу и выпустили заключенных там демонов – Пауна-эву, Нанауэ, Ку и других. Мне кажется, что из-за вас гибнут люди и вы должны это остановить.

Элинор замолчала, чувствуя, как у нее бьется сердце. Она вдруг поняла, что находится вдали от цивилизации, в окружении трех мужчин, причастных к колдовству, среди потоков разъяренной лавы. Она уже думала об этом, когда оставила на столе записку для Корди.

В наступившей тишине ясно слышались треск и шипение лавы, стекавшей в океан в четверти мили от них. В закопченное окошко Элинор видела только вьющийся дым. Казалось, они вместе с трейлером летят среди облаков. Да они и могли улететь – куда-нибудь на вулкан, где кахуны принесли бы ее в жертву.

«Успокойся, – сказала она себе. – Возьми себя в руки».

Наконец Леонард сказал:

– Мы не хотели гибели людей. Можете в это поверить.

Леопольд пожал плечами и отпил еще глоток «железного дна».

– По правде говоря, мы и не думали, что старые заклинания сработают.

Пол тронул ее за руку:

– Это не только дядя Леонард и дядя Леопольд. Кахуны со всех островов одновременно прочли древние заклинания. Это я виноват. Я сказал им, что нет другого средства, после того как суд отказался признать наши права.

Леонард покачал головой:

– Я говорил, что этого нельзя делать. Моко должны оставаться под землей. – Он отпил большой глоток.

«Леонард – „кахуна-лапаау“, целитель, – поняла она в шоке. – Темными силами повелевает улыбчивый Леопольд».

Словно прочитав ее мысли, Леопольд улыбнулся.

– Можете вы остановить это? – спросила она.

Оба старика покачали головами.

– Все кахуны уже пытались, – сказал Леонард. – Заклинания открыли Милу, но не смогли его закрыть, не смогли вернуть демонов под землю.

– А Пеле…

Леопольд безнадежно махнул рукой:

– Пеле сердита на нас– Он указал на дым за окном. – И она нас не слышит.

– Уже несколько поколений, – добавил Леонард. – Мы лишились древних способов связи с ней.

Элинор наклонилась ближе:

– А кахуны Пеле? Тайный орден жриц, которые раньше общались с Пеле?

– Откуда ты знаешь об этом, хаоле? – спросил Леопольд.

– Она читала.

В голосе Пола Кукали сквозил еле заметный оттенок иронии.

Элинор оглянулась на куратора и опять повернулась к близнецам:

– Разве я не права?

– Нет, – сказал дядя Леонард. – Сто лет назад у нас были кахуны Пеле. Но теперь они все умерли и никому не передали своих секретов. Никого не осталось.

– Никого? – переспросила Элинор, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

Весь ее тщательно продуманный план шел насмарку. Она оглянулась на женщину на кушетке, но ее взгляд оставался неподвижным. Элинор подумала, что она, должно быть, слепа.

– Никого, кроме Молли Кевалу, – сказал Пол.

Дядя Леопольд фыркнул:

– Молли Кевалу – пупуле. Сумасшедшая.

– И она ни с кем не говорит, – добавил дядя Леонард.

Леопольд опять безнадежно махнул рукой:

– Она живет на вулкане, далеко от дорог. Чтобы добраться до нее, нужен не один день. Может быть, ее уже поглотила лава.

– Но как она живет там? – спросила Элинор. – На вулкане ничего не растет.

– Ее кормят женщины. – Леопольд опять фыркнул. – Они верят, что она обладает маной, и носят ей еду вот уже пятьдесят лет или больше. Но она всего лишь сумасшедшая, пупуле.

Элинор вопросительно взглянула на Пола, но тот покачал головой:

– Молли Кевалу считает, что говорит с Пеле, но это же считает половина женщин, которые лежат в больнице Хило со старческим слабоумием.

– Но…

Пол остановил ее тем же повелительным жестом, что и его дядя:

– Элинор, вы слышали, что нельзя брать с вулкана ни одного камня, чтобы не разгневать Пеле?

– Конечно. Об этом знают все туристы. Богиня не любит, когда крадут ее лаву.

– Поэтому каждый год национальный парк завозит тонны камней – в основном из Японии. Четыре раза в год эти камни привозят на грузовиках к вулкану и оставляют там с подношением… обычно это бутылка джина.

– Ну и что?

– А то, что нет такого поверья и нет табу.

– Капу, – поправил дядя Леопольд.

– Я проследил происхождение этого суеверия в одной из своих статей, – продолжал Пол Кукали. – «Древнее табу» было придумано в пятидесятых годах водителем автобуса, которому надоело выгребать из салона пыль и лавовую крошку.

Элинор рассмеялась, чувствуя, как у нее в желудке переливается «железное дно».

– Это правда?

– Сущая правда, – сказал Пол.

Она так же сокрушенно махнула рукой.

– А при чем тут Молли Кевалу?

– Тоже легенда, ни на чем не основанная. В принципе, любая старуха на Гавайях может решить, что общается с Пеле. Никаких подтверждений этому нет.

– Где она живет? – спросила Элинор.

– В Кау. В пещере на лавовом поле, далеко от дорог. Эту местность раньше называли Кахау-комо, потому что там растут только два дерева хау.

– «Хау»? Это железное дерево?

Леонард продолжал:

– Пещера Молли Кевалу находится рядом с большим камнем, который древние называли Хопоэ. Он стоит на таком маленьком основании, что даже ветер может качать его. Потому его и назвали Хопоэ – в честь знаменитого танцора из Пуны, который учил танцам Хииаку, младшую сестру Пеле. – Он помолчал, потом закончил: – Камень рухнул, когда Пеле разгневалась на людей в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. Элинор взяла стариков за руки, и они удивленно взглянули на нее из-за своих бокалов.

– Вы освободили этих демонов. Неужели нет силы, способной опять отправить их в подземное царство?

Безнадежный взгляд обоих был достаточно красноречивым ответом. Старуха по-прежнему молчала.

Пол поглядел на часы.

– Пора возвращаться. – Он одним глотком опорожнил свой бокал. – Может, лава уже добралась до джипа.

Элинор пожала плечами:

– Он все равно прокатный.

Выходя, она кивнула молчаливой старухе, удивленная, что ни Пол, ни другие как бы не замечают ее присутствия.

Пейзаж снаружи был таким же сюрреалистическим. Дым теперь струился быстрее, гонимый ветром с юга. От океана ясно слышалось шипение выкипающей при столкновении с лавой воды.

– Капуна, – сказал Пол, – лава движется быстро. Уже эвакуированы все селения отсюда до Мауна-Пеле. Может, вы поедете с нами?

Леонард Камакави покачал головой, Леопольд Камакави рассмеялся, и оба вернулись в свой трейлер.

На обратном пути лавовый поток показался им еще более зыбким и опасным. Элинор засомневалась, удастся ли его пересечь, но все случилось быстрее, чем она дала своим страхам волю. Дерево возле джипа уже горело, но сама машина была невредима.

– Нам нужно поговорить, – сказал Пол, когда они достигли шоссе № 11 и повернули на север.

Полуденный свет отпечатал их тень на черной лавовой гряде справа от них. Дым здесь был еще гуще, а запах серы – сильнее.

– Хорошо, – сказала она.

– Марк Твен никогда не писал о том, как Идущие в Ночь построили хеиау на том месте, где сейчас находится Мауна-Пеле. Мы… кахуны знают об этом из преданий. Вы узнали откуда-то еще.

Элинор попыталась сменить тему:

– Вы полноправный кахуна, Пол?

Куратор печально улыбнулся.

«Совсем как дядя Леонард», – подумала Элинор.

– Я никогда не стану настоящим кахуной. Мое западное образование лишило меня необходимой для этого веры. Мои глаза хаоле затуманены рационализмом.

– Но вы верите в то, что ваши дяди и другие сделали с Мауна-Пеле?

Пол в упор посмотрел на нее:

– Я видел пса… Ку… с рукой его жертвы. Я видел и другие вещи.

Элинор не стала спрашивать о других вещах. Вместо этого она спросила:

– Так как насчет вертолетной экскурсии?

Он просиял:

– Вы еще хотите?

– Конечно.

– Мой друг приземлится в Мауна-Пеле через несколько часов… перед закатом. Если, конечно, к тому времени курорт не эвакуируют или его не зальет лавой. Еще просьбы будут?

– Скажите, кто та старушка? – спросила она, когда они подъехали к воротам Мауна-Пеле.

Дыма здесь почти не было; с юга дул теплый сладковатый ветерок.

– Какая старушка? Вы имеете в виду Молли Кевалу?

Сторож узнал их и приветственно махнул рукой.

Они поехали дальше через черные поля аха. До берега было не больше двух миль, но и он, и курорт тонули в дыму.

– Нет, – сказала она. – Та старушка в трейлере.

Пол странно посмотрел на нее:

– Какая старушка? Там больше никого не было.

– Мы их раздели, – сказал Байрон Трамбо. – И что дальше?

Уилл Брайент поморщился от такой вульгарности.

– Мистер Сато беспокоится о Санни.

– Черт, – сказал Трамбо.

При всем идиотизме ситуации переговоры шли по плану. В три часа, после ленча на открытом ланаи седьмого этажа, сопровождаемого хулой в исполнении пяти профессиональных танцовщиц, выписанных с Оаху, стороны перешли к торгам. В 16.15 они сошлись на сумме 312 миллионов и начали готовить соглашение. Сато привез с собой целый взвод юристов; у Трамбо их было восемь, но он никого не привез, свалив все на верного Брайента. У него был диплом юриста, как и у Бобби Танаки, и эти двое целый час обсуждали условия сделки. В 17.30 готовые документы лежали на столе красного дерева в президентских апартаментах.