Текст книги "Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни"

Глава третья
УНИВЕРСАЛЬНАЯ КИСЛОТА

Теперь нам достоверно известно о происхождении человека. – Должен наступить расцвет метафизики. – Тот, кто поймет природу бабуина, сделает для метафизики больше, чем Локк.

Чарлз Дарвин, запись в записной книжке, не предназначенной для публикации 6868
  Barrett et al. 1987, D26, M84.


[Закрыть]

Его предмет – «Происхождение видов», а не происхождение Замысла; и даже начинать разговор о последнем кажется пустым озорством.

Гарриет Мартино, подруга Дарвина, в письме к Фанни Уэджвуд от 13 марта 1860 года 6969
  Цит. по: Desmond, Moore 1991. Р. 486.


[Закрыть]

Дарвин начал свои объяснения с середины или даже, можно сказать, с конца: он рассматривал виды, известные в наше время, и показывал, как появление систем, составляющих биосферу сегодня, можно объяснить процессом естественного отбора, который прошли системы, составлявшие биосферу вчера, и так далее вплоть до самого далекого прошлого. Он начал с общеизвестных фактов: все живущие ныне существа – потомки своих родителей, а те – потомки своих родителей, и так далее; так что все, кто нынче жив, – сучки на ветви, которая сама является частью могучего семейного древа. Затем он заявил, что если зайти достаточно далеко вглубь времен, то окажется, что все ветви всех семейств в конечном счете выросли из общего ствола предков и что есть единое Древо Жизни, все стволы, ветви и прутики которого произошли друг от друга, в процессе претерпев некоторые изменения. То, что описываемое нами единое целое похоже на дерево, – факт, исключительно важный для объяснения явления, о котором идет речь, ибо подобное дерево могло бы быть создано в результате автоматического, рекурсивного процесса: сначала создается x, затем его потомки видоизменяются, а потом то же самое происходит с потомками потомков и потомками этих потомков. Если Жизнь – Древо, то вырасти оно могло в результате неизменного автоматического процесса модификации, в ходе которого модели формируются с течением времени.

Обратное, начинающееся с «конца» процесса движение, в ходе которого сначала изучается состояние системы, предшествующее «конечному», а затем ставится вопрос о том, в результате чего было получено это состояние, – испытанный и надежный метод программистов, в особенности при создании программ, подразумевающих рекурсию. Обычно это – вопрос интеллектуального смирения: если вы не хотите откусывать больше, чем можете прожевать, зачастую правильным будет начать с уже известных обстоятельств (если такие есть). Дарвин взял известное, а затем очень осторожно двигался назад, обходя множество сложных вопросов, которые затрагивали его исследования, размышляя над ними в частных записях, публикация которых откладывалась на неопределенный срок. (Например, в «Происхождении видов» он сознательно избегал обсуждения эволюции человека7070
  См. трактовку этой проблемы в: Richads 1987. P. 160ff.


[Закрыть].) Но он мог видеть, к чему все идет, и, несмотря на его практически гробовое молчание о вызывающих тревогу результатах исследований, догадаться об этом могли и читатели. Некоторым нравилось то, что, как им казалось, они видели; другим – совершенно не нравилось.

Карл Маркс торжествовал: «Здесь не только впервые нанесен смертельный удар „Телеологии“ в естественных науках, но и эмпирически объяснено их рациональное значение»7171
  Цит. по: Rachels 1991. Р. 110.


[Закрыть]. Сквозь дымку своего презрения ко всему английскому Фридрих Ницше угадывал в произведениях Дарвина еще более грандиозное заявление: Бог умер. Если Ницше – отец экзистенциализма, то Дарвина, вероятно, можно назвать его дедушкой. Другие были не столь зачарованы мыслью о том, что взгляды Дарвина полностью ниспровергали священную традицию. Сэмюэл Уилберфорс, епископ Оксфордский, чей спор с Томасом Хаксли в июне 1860 года стал одним из самых известных столкновений дарвинизма с официальной церковью (см. главу 12), в анонимном отзыве сказал:

Человеку принадлежит верховная власть над землей; он обладает способностью членораздельной речи; он обладает разумом; он обладает свободной волей и ответственностью… – все это в равной степени совершенно несовместимо с унизительным представлением о низком происхождении того, кто сотворен по образу и подобию Божьему7272
  Wilberforce 1860.


[Закрыть].

Когда стали появляться рассуждения о таких выводах из высказанных им идей, Дарвин принял мудрое решение вернуться в безопасное укрытие своей исходной посылки: великолепно обоснованного и защищенного тезиса, относившегося к середине процесса, когда жизнь была уже создана, и «всего лишь» показывавшего, как, когда процесс аккумуляции замысла уже шел полным ходом, он мог развиваться без (дальнейшего?) вмешательства какого-либо Разума. Но, как понимали многие читатели, сколь бы утешительной ни была эта скромная оговорка, она никак не могла стать окончательным решением вопроса.

Слышали ли вы когда-нибудь об универсальной кислоте? Некогда эта фантазия забавляла меня и кое-кого из моих школьных приятелей. Понятия не имею, изобрели мы ее или унаследовали вместе со всеми тайнами подростковой культуры, в одном ряду со сведениями о шпанской мушке и селитре. Универсальная кислота – жидкость столь едкая, что может разъесть что угодно! Вопрос в том, где ее тогда хранить? Она растворит стеклянные бутылки и канистры из нержавеющей стали с той же легкостью, что и бумажные пакеты. Что случится, если кто-нибудь случайно обнаружит или создаст самую чуточку универсальной кислоты? Разрушит ли она в конце концов всю планету? Что она оставит по себе? После того как все изменится, подвергнувшись действию универсальной кислоты, как будет выглядеть мир? Я даже не догадывался, что через несколько лет столкнусь с идеей – идеей Дарвина, – неотличимо похожей на универсальную кислоту: она разъедает любые традиционные представления и оставляет по себе мир, переживший революцию, где все еще можно угадать большинство старых ориентиров, которые тем не менее фундаментальным образом изменились.

Идея Дарвина стала ответом на вопросы биологии, но угрожала просочиться в другие области знания, отвечая – просили ее об этом или нет – на вопросы космологии (одно направление распространения) и психологии (другое направление распространения). Если модификация может быть неразумным, алгоритмическим процессом эволюции, почему сам этот процесс не может быть плодом эволюции, и так далее – до самого конца? И если поразительно хитроумные приспособления в биосфере можно объяснить неразумной эволюцией, как можно вывести плоды деятельности наших собственных, «настоящих» разумов за скобки эволюционного объяснения? Таким образом, идея Дарвина угрожала распространиться вверх до самой вершины, разрушая иллюзию нашего собственного авторства, существования нашей собственной божественной искры творческого духа и понимания.

Большую часть споров и опасений, изначально сопровождавших идею Дарвина, можно понять как ряд провалившихся попыток удержать идею Дарвина в рамках какой-либо приемлемо «безопасной» и лишь частичной революции. Уступим Дарвину – отчасти или полностью – современную биологию, но ни шагу дальше! Не подпустим дарвиновские построения к космологии, психологии, человеческой культуре, этике, политике и религии! В ходе этих военных кампаний охранители выиграли немало сражений: защитниками предшествовавшей традиции были выявлены и опровергнуты случаи необоснованного применения идеи Дарвина. Но новые волны дарвиновской мысли продолжали накатывать на песок. Они казались ее улучшенными версиями, неуязвимыми для опровержений, ставших роковыми для их предшественниц, оставаясь при этом здравым развитием безусловно здравой основной идеи – или, может быть, они тоже были ее искажением, даже более заразным и опасным, чем уже опровергнутые нападки Дарвина?

Тактика противников распространения этих идей была весьма разнообразной. Где именно нужно возводить защитную дамбу? Следует ли попытаться удержать идею в пределах самой биологии, в границах, установленных той или иной постдарвиновской революцией? Среди тех, кто избрал эту тактику, был Стивен Джей Гулд, введший представление о нескольких разных сдерживающих революциях. Или барьеры следует разместить дальше? Чтобы понять, что происходило во время этих военных действий, нам для начала надо вчерне набросать карту додарвиновского мира. Как мы увидим, по мере того как противники Дарвина проигрывали свои битвы, эту карту приходилось вновь и вновь перечерчивать.

В додарвиновскую эпоху важным элементом представлений о мире была всеобъемлющая иерархия вещей. Ее часто описывали как Лестницу, на вершине которой находится Бог, тогда как люди располагаются ступенью – или парой ступеней – ниже (в зависимости от того, включены ли в иерархию ангелы). У подножия лестницы – Ничто, или, может быть, Хаос, или инертная, неподвижная Материя Локка. Иерархию эту можно также представить себе в виде Башни или, пользуясь знаменитым выражением историка идей Артура Лавджоя (1936), в виде Великой цепи бытия, состоящей из множества звеньев. Аргумент Джона Локка уже заставил нас обратить внимание на наиболее абстрактную версию такой иерархии, которую я буду называть Лестницей творения:

(Обратите внимание, что все перечисленные термины следует использовать в устаревшем, додарвиновском значении!)

На ступенях Лестницы творения найдется место всему: даже абсолютному ничто, первооснове всех вещей. Не все сущее подчинено Порядку – часть его погружена в Хаос; лишь часть подчиненного Порядку соответствует Замыслу; лишь некоторые из соответствующих Замыслу вещей обладают Разумом и, конечно, лишь один Разум – это разум Бога. Бог, то есть изначальный разум, является источником и объяснением всех нижних ступеней иерархии. (Поскольку из этого следует, что все зависит от Бога, нам, возможно, следует сравнить Лестницу творения с люстрой, «подвешенной» к Богу, а не с «поддерживающей» его пирамидой.)

В чем заключается различие между Замыслом и Порядком? На первый взгляд, можно сказать, что Порядок – это всего лишь упорядоченность, всего лишь структура; Замысел – это τέλος Аристотеля, использование порядка для достижения какой-либо цели, как это происходит в случае созданного по хитроумному проекту предмета. Солнечная система – пример величественного Порядка, который, однако, кажется лишенным цели – она существует не для чего-то (it isn’t for anything). С другой стороны, назначение глаза – видеть. До Дарвина на это различие не всегда обращали внимание. В самом деле, оно было совершенно расплывчатым:

В тринадцатом веке Фома Аквинский предположил, что природные явления [например, планеты, дождевые капли, вулканы] действуют, как если бы у них была определенная задача или цель, «с тем, чтобы достигнуть наилучшего результата». Это соответствие средств и целей предполагает, по мнению Аквината, намерение. Но, поскольку природные явления лишены сознания, сами по себе они не могут ни к чему стремиться. «Поэтому существует некое разумное существо, направляющее все природные явления к их цели, и мы называем это существо Богом»7373
  Davies 1992. Р. 200.


[Закрыть].

Следуя этой традиции, Клеант Юма совмещает законы горнего и чудеса дольнего мира: для него все это – удивительный часовой механизм. Но Дарвин вводит различие: дайте мне Порядок (говорит он) и время – и я покажу вам Замысел. Позвольте мне начать с закономерности – с бесцельной и бессмысленной закономерности физических явлений – и я продемонстрирую вам процесс, который в конце концов принесет плоды, отмеченные печатью не только порядка, но и целесообразного замысла. (Именно так и интерпретировал его идею Карл Маркс, когда утверждал, будто Дарвин нанес телеологии решающий удар: Дарвин свел телеологию к тому, что решительно от нее отличалось, Замысел – к Порядку.)

До Дарвина различие между Порядком и Замыслом не казалось значительным, поскольку в конечном счете все приводило к Богу. Весь мир был Его творением, произведением Его разума. Но стоило Дарвину выскочить на сцену и предложить ответ на вопрос о том, как Замысел может возникнуть из простого Порядка, – и вся Лестница творения оказалась под угрозой. Предположим, мы согласны с дарвиновским объяснением Замысла в том, что касается форм растений и тел животных (включая и наши собственные тела – Дарвин решительно помещает людей в царство животных). Но если речь идет о следующих ступенях Лестницы, то можем ли мы уберечь от посягательств Дарвина наш разум, когда мы уже уступили ему тело? (В третьей части книги мы с разных позиций рассмотрим этот вопрос.) А если спускаться по Лестнице ниже, то Дарвин просит позволить ему рассматривать Порядок как предпосылку; может ли что-нибудь помешать ему сделать следующий шаг и алгоритмически описать происхождение Порядка из Хаоса? (На этот вопрос мы попытаемся ответить в шестой главе.)

Одно из первых критиковавших идеи Дарвина сочинений, опубликованное анонимно в 1868 году, дает прекрасное представление о том, какое замешательство и отвращение вызывает такая перспектива:

В теории, с которой мы имеем дело, творец – Абсолютное Невежество; следовательно, основополагающий принцип всей системы может быть сформулирован так: ЧТОБЫ СОБРАТЬ СОВЕРШЕННЫЙ И ПРЕКРАСНЫЙ МЕХАНИЗМ, НЕОБЯЗАТЕЛЬНО ЗНАТЬ, КАК ЕГО СОБИРАТЬ. По тщательном размышлении мы поймем, что это утверждение выражает в сжатой форме сущность Теории и весь замысел мистера Дарвина, который из‐за странной инверсии суждения, кажется, полагает, что Абсолютное Невежество легко может заменить Абсолютную Мудрость во всех произведениях ее творческих способностей7474
  MacKenzie 1868.


[Закрыть].

Именно так! «Странная извращенность суждения» Дарвина была на самом деле новым удивительным способом мышления, полностью отказывавшимся от «обоснованной» Джоном Локком необходимости ставить Разум на первое место, которую никак не мог обойти Дэвид Юм. Несколько лет спустя Джон Дьюи изящно охарактеризовал эту «инверсию» в глубокой работе «Влияние Дарвина на философию»: «Интересный переход… от разума, однажды и навсегда сотворившего все сущее, к частным сознаниям, которые до сих пор формируются под воздействием существующих вещей»7575
  Dewey 1910. Р. 15.


[Закрыть]. Но идея о Разуме как следствии, а не Первопричине, для некоторых людей слишком революционна: она представляется «ужасной натяжкой» с которой их собственный разум никак не может смириться. Это также верно сегодня, как и в 1860 году, и проблема эта всегда была для некоторых горячих сторонников эволюции не менее мучительной, чем для ее противников. Например, физик Пол Дэвис в своей недавно вышедшей книге заявляет, что рефлективная способность человеческого разума не может быть «всего лишь незначительной подробностью, одним из второстепенных следствий действия сил, лишенных цели и смысла»7676
  Davies 1992. Р. 232.


[Закрыть]. Это – хорошо знакомое нам возражение, высказанное крайне откровенно и показывающее, что его автор разделяет неотрефлексированный предрассудок. Мы могли бы спросить Дэвиса, почему быть второстепенным следствием действия сил, лишенных цели и смысла, означает быть незначительным? Почему самая важная в мире вещь не могла возникнуть благодаря чему-то маловажному? Почему важность или совершенство чего бы то ни было должны снизойти на это явление с небес, иметь источником что-то еще более важное, быть божьим даром? Предложенная Дарвином инверсия предполагает, что мы отказываемся от этой предпосылки и ищем совершенство, значимость и цель, которые могут возникнуть под действием «сил, лишенных цели и смысла».

Альфред Рассел Уоллес, с чьими соображениями об эволюции, происходящей в результате естественного отбора, Дарвин познакомился еще до того, как решился представить «Происхождение видов» на суд публики, и о ком он говорил как о сооткрывателе идеи естественного отбора, так никогда этого и не понял7777
  Эта захватывающая и буквально изводящая исследователя история пересказывалась неоднократно, но все еще вызывает яростные споры. Прежде всего, почему Дарвин откладывал публикацию? Был ли он равнодушен или чудовищно несправедлив к Уоллесу? То, что мы не осведомлены о подлинной природе отношений Дарвина и Уоллеса, подводит нас не просто к вопросу, мучила ли Дарвина совесть из‐за того, как он использовал наивные и полные поспешных выводов письма Уоллеса; как видим, двое ученых мужей весьма по-разному интерпретировали открытый ими закон и по-разному к нему относились. Особенно подробное изложение событий см.: Desmond, Moore 1991; Richards 1987. P. 159–161.


[Закрыть]. Хотя поначалу Уоллес рассуждал об эволюции человеческого разума с откровенностью гораздо большей, чем та, на которую отваживался Дарвин, и решительно утверждал, что тот не является исключением из правила, согласно которому все свойства живых организмов представляют собой продукт эволюции, он не понимал, что «странная извращенность суждения» была причиной величия этой великой идеи. Вторя Джону Локку, Уоллес заявлял, что «удивительная сложность сил, которым, по-видимому, подвластна материя и которые, возможно, ее и создают, является и должна являться произведением разума»7878
  Gould 1985. Р. 397.


[Закрыть]. Когда позднее Уоллес увлекся спиритуализмом и вывел человеческое сознание из-под действия непреложного закона эволюции, Дарвин увидел, что между ними разверзлась пропасть, и написал ему: «Надеюсь, что вы не окончательно погубили наше дитя»7979
  Desmond, Moore 1991. Р. 569.


[Закрыть].

Но так ли неизбежны были революция и ниспровержение авторитетов, к которым привела идея Дарвина? «Очевидно, что критики не стремились его понять, и в некоторых отношениях сам Дарвин провоцировал их принимать желаемое за действительное»8080
  Ellegard 1956.


[Закрыть]. Уоллес хотел спросить, какой может быть цель естественного отбора, и хотя сегодня нам это может показаться разбазариванием сокровища, которое он отыскал вместе с Дарвином, тот сам нередко задавался тем же вопросом. Вместо того чтобы сводить всю телеологию к бесцельному Порядку, почему бы не свести ее к единой цели, Божественной цели? Разве не это – самый очевидный и удобный способ залатать пробоину? Сам Дарвин, очевидно, полагал, что изменчивость, определяющая процесс естественного отбора, является стихийной и непреднамеренной, но сам процесс мог быть и не лишен цели. Разве нет? В написанном в 1860 году письме с самого начала его поддерживавшему американскому натуралисту Эйсе Грею, Дарвин писал: «Я склонен рассматривать все сущее как результат действия предзаданных (курсив мой. – Д. Д.) законов, причем, к добру или худу, детали предоставлены воле того, что мы называем случаем»8181
  Darwin 1911. Vol. 2. P. 105.


[Закрыть].

Спонтанные процессы часто вызывают восхищение. Сегодняшняя выигрышная позиция позволяет нам понять, что изобретатели автоматической коробки передач или устройства открывания дверей были вовсе не глупы, и их гениальность заключалась в способности видеть, как можно создать что-то, совершающее «целесообразное» действие, но не испытывающее потребности в целеполагании. Допуская своего рода анахронизм, мы можем сказать, что во времена Дарвина некоторым наблюдателям казалось, что он допускал возможность того, что труды Бога заключались в сотворении механизма автоматического создания Замысла. И для некоторых из этих наблюдателей такая идея была не просто паллиативом, на который приходится соглашаться в критических условиях, а совершенствованием традиции. Первая глава Книги Бытия описывает последовательные стадии Творения, заканчивая каждый этап описания рефреном «И увидел Бог, что это хорошо». Дарвин нашел способ устранить это навязчивое подтверждение наличия Разумного Контроля Качества; естественный отбор мог бы позаботиться об этом без дальнейшего божественного вмешательства. (Философ XVII века Готфрид Вильгельм Лейбниц отстаивал сходное представление о самоустранившемся Боге-Создателе.) Как писал Генри Уорд Бичер: «Замысел оптом лучше замысла в розницу»8282
  Rachels 1991. P. 99.


[Закрыть]. Очарованный новой идеей Дарвина, но пытавшийся примирить ее с возможно большим числом элементов традиционных религиозных убеждений Эйса Грей сосватал их следующим образом: в божественном Замысле было место для «вереницы изменений» и Бог предвидел, как установленные Им законы природы будут на протяжении целых эпох укорачивать этот ряд. Как позднее к месту заметил Джон Дьюи, использовавший еще одну «рыночную» метафору, «Грей, так сказать, поддерживал идею Замысла в рассрочку»8383
  Dewey 1910. P. 12.


[Закрыть].

Вовсе не странно найти в объяснениях природы эволюции такие насквозь проникнутые духом капитализма метафоры. Примеры часто и с удовольствием приводили те критики и интерпретаторы Дарвина, которым казалось, что язык дает представление – или, может быть, стоит сказать «изобличает»? – в каком социальном и политическом окружении зародились идеи Дарвина и тем самым (каким-то образом) доказывает беспочвенность их притязаний на научную объективность. Разумеется, верно, что, будучи простым смертным, Дарвин унаследовал великое множество идей, способов выражения своих мыслей, подходов, предубеждений и представлений, соответствующих его положению в обществе (как это мог бы назвать викторианский джентльмен), но верно также, что так легко приходящие на ум во время разговора об эволюции экономические метафоры своей силой обязаны одному из существеннейших свойств дарвиновского открытия.

Чтобы понять, в чем заключался сделанный Дарвином вклад, следует принять посылку Довода от Замысла. Какие выводы следует сделать тому, кто нашел часы в пустыне? Как настаивал Пейли (а до него – Клеант Дэвида Юма), в создание часов вложен огромный труд. Часы и другие рукотворные объекты не появляются ниоткуда – они представляют собой плод того, что в современной промышленности называется проектно-конструкторской работой, а такие работы требуют немало времени и энергии. До Дарвина единственной моделью процесса, в результате которого такие работы могли быть выполнены, был Разумный Демиург. Дарвин же увидел, что они, в принципе, могли оказаться результатом процесса иного рода, когда выполнение работы распространялось на огромные периоды времени, причем воплощенный на одной стадии проект бережно сохранялся, чтобы его не приходилось создавать заново. Иными словами, Дарвин натолкнулся на то, что можно назвать Принципом аккумуляции Замысла. Существующие в мире объекты (часы, живые организмы и вообще что угодно) можно рассматривать как предметы, содержащие определенное количество Замысла, и – тем или иным образом – этот Замысел должен был быть сформирован в результате проектно-конструкторской работы. Полное отсутствие замысла – абсолютный хаос в традиционном смысле слова – был нулем или точкой отсчета.

Более современная идея о различии – и тесной взаимосвязи – между Замыслом и Порядком поможет прояснить картину. Речь идет о гипотезе, впервые популяризованной физиком Эрвином Шрёдингером (1967), согласно которой Жизнь можно определить в терминах Второго закона термодинамики. В физике порядок или организация могут быть измерены путем сопоставления перепадов температуры между областями пространства-времени; энтропия – простое отсутствие порядка, противоположное ей состояние – абсолютный порядок, и, согласно Второму закону термодинамики, в любой изолированной системе энтропия со временем возрастает. Иными словами, все неизбежно приходит в упадок. Согласно Второму закону термодинамики, Вселенная переходит из более организованного состояния в совершенно неорганизованное, то есть движется к своей тепловой смерти8484
  А как возник изначальный порядок? Лучшее из известных мне обсуждений этого важного вопроса – раздел «Космология и стрела времени» в: Penrose 1989 (глава 7).


[Закрыть].

Что же тогда представляют собой живые существа? Они сопротивляются этому разложению – по крайней мере, какое-то время, – поскольку не являются изолированными системами: они получают из окружающей среды средства, необходимые для поддержания своей жизни. Психолог Ричард Грегори решительно резюмирует:

Стрела времени – плод Энтропии, то есть утраты организации или разности температур, – феномен статистический; в конкретных, мелкомасштабных ситуациях она может изменить вектор. Поразительнее всего то, что жизнь – это систематическое обращение Энтропии вспять, а разум создает структуры и перепады энергии вопреки предполагаемому постепенному «умиранию» физической Вселенной под действием Энтропии8585
  Gregory 1981. Р. 136.


[Закрыть].

Далее Грегори приписывает Дарвину фундаментальную и революционную идею: «Именно благодаря понятию естественного отбора становится ясно, почему увеличивается сложность и упорядоченность организмов в биологическом времени». Не только отдельные организмы, но и весь порождающий их процесс эволюции можно, таким образом, рассматривать как фундаментальный физический феномен, разворачивающийся вопреки основному направлению движения космического времени: эта его особенность отражена в одной из интерпретаций заглавия принадлежащего перу Уильяма Калвина классического исследования взаимосвязей между эволюцией и космологией: «Река, текущая в гору: от Большого взрыва к Большому мозгу»8686
  The River That Flows Uphill: A Journey from the Big Bang to the Big Brain (1986).


[Закрыть].

Итак, вещь, созданная в соответствии с замыслом, – это либо живое существо, либо часть живого существа, или артефакт, созданный живым существом, и в любом случае она организована так, чтобы способствовать этой борьбе с хаосом. Сопротивляться действию Второго закона термодинамики возможно, но нелегко. Возьмем железо. Железо – весьма полезный элемент, важный для здоровья нашего тела, ценный также как компонент стали, замечательного строительного материала. Некогда на нашей планете существовали богатые залежи железной руды, но постепенно они истощились. Означает ли это, что железо на Земле заканчивается? Вряд ли можно так говорить. За незначительным исключением нескольких тонн, покинувших гравитационное поле Земли в виде компонентов космических зондов, количество железа на планете осталось неизменным. Проблема заключается в том, что оно все чаще и чаще оказывается рассеянным в виде ржавчины (молекул оксида железа) и иных низкосортных материалов, концентрация железа в которых невысока. В принципе, его можно извлечь, но для этого потребуется огромное количество энергии, искусно направленной на воплощение конкретного проекта извлечения и реконцентрации железа.

Именно организация таких изощренных процессов и является признаком жизни. Грегори приводит яркий и незабываемый пример. Стандартная школьная формулировка принципа анизотропии, вводимого Вторым законом термодинамики, – утверждение, будто нельзя взболтать яйцо обратно. Не то чтобы это было абсолютно невозможно, но, во всяком случае, это будет очень дорогостоящей и сложной задачей, для решения которой потребуется пойти наперекор Второму закону термодинамики. Теперь зададимся вопросом: насколько дорогим окажется проектирование прибора, в который на входе будут подаваться взбитые яйца, а на выходе получаться целые? Есть простое решение: посадить в коробку живую курицу! Будем кормить ее взбитыми яйцами, и какое-то время она будет нестись. Как правило, курицы не производят впечатления невероятно сложных систем, но вот вам задача, которую курица может выполнять благодаря Замыслу, в соответствии с которым создана, и которую все еще не способны решить приборы, спроектированные людьми.

Чем больше Замысла заключено в вещи, тем больше проектно-конструкторской работы потребовалось, чтобы ее создать. Как любой здравомыслящий революционер, Дарвин использует все ресурсы Старого мира: он сохраняет вертикальное измерение Лестницы творения, которое становится мерой того, сколько замысла заключено в объектах, находящихся на конкретной ступени. В схеме Дарвина, как и в традиционной Лестнице, Разумам отводится место у вершины, среди предметов, создание которых требует большего объема проектной работы (отчасти потому, что они перепроектируют самих себя, как мы увидим в главе 13). Но это означает, что они входят в число наиболее высокоорганизованных (на данный момент) результатов процесса творения, а не – как считалось ранее – являются его причиной или источником. В свою очередь, созданные ими объекты (артефакты человеческой культуры, которые изначально были нашим примером) должны считаться предметами, потребовавшими еще большей проектной деятельности. Поначалу этот вывод может показаться контринтуитивным. Складывается впечатление (по крайней мере, у несведущего в биологии поэта), что ода Китса может отчасти претендовать на то, что для ее создания нужно больше проектно-конструкторской работы, чем для создания соловья; но что если взять канцелярскую скрепку? Разумеется, в сравнении со сколь бы то ни было простейшим живым организмом она – незначительный продукт проектной деятельности. В одном очевидном смысле – да, но задумаемся на мгновение. Встанем на позицию Пейли, но прогуляемся при этом по на первый взгляд пустынному пляжу чужой планеты. Какая находка взволнует вас больше: рыбы или рыбного ножа? До того как на планете будет создан рыбный нож, должен быть создан тот, кто его изготовит, а для этого проектно-конструкторской работы потребно гораздо больше, чем для создания рыбы.

Только теория с логической структурой теории Дарвина может объяснить, как возможно существование созданных в соответствии с замыслом вещей, поскольку любой другой вид объяснения приведет либо к кругу в рассуждении, либо к бесконечному регрессу8787
  Dennett 1975.


[Закрыть]. В предшествующей парадигме, парадигме Локка, где первое место отведено Разуму, действует принцип, согласно которому для создания интеллекта потребен Интеллект. Нашим предкам, творцам артефактов, начиная с Homo habilis, человека «умелого», от которого произошел Homo sapiens, человек «разумный», такая идея всегда должна была представляться самоочевидной. Никто никогда не видел, чтобы пика лепила охотника из неорганизованного вещества. Как утверждает поговорка: «Рыбак рыбака видит издалека», – но еще убедительнее представляется утверждение: «Нужен умелый рыбак, чтобы научить рыбака-недоучку». Однако, как заметил Юм, здесь немедленно встает неудобный вопрос: Если Бог сотворил и замыслил все эти восхитительные вещи, то кто сотворил Бога? Супер-Бог? А кто сотворил его? Верховный Супер-Бог? Или Бог сотворил себя сам? Было ли это сложно? Потребовало ли это времени? Не спрашивайте! Что ж, тогда мы вместо этого можем спросить, улучшится ли наше положение, если мы просто согласимся с существованием тайны, вместо того чтобы прямо отвергнуть принцип, согласно которому источником интеллекта (или замысла) должен быть Интеллект. Дарвин предложил объяснительную стратегию, которая отдает должное догадке Пейли: в создание часов следует вложить усилия, и эти усилия не даются даром.

Какое количество замысла заключает в себе предмет? Еще никто не предложил системы исчисления замысла, которая соответствовала бы всем нашим потребностям. В рамках нескольких дисциплин идут теоретические работы, затрагивающие этот интересный вопрос8888
  Общедоступные очерки некоторых идей можно найти в работах: Palels 1988; Stewart, Golubitsky 1992; Langton et al. 1992.


[Закрыть], и в главе 6 мы рассмотрим естественную метрическую систему, которая позволяет аккуратно решать конкретные задачи, но сейчас у нас есть мощная интуиция относительно различных количеств замысла. Автомобили содержат больше замысла, чем велосипеды, акулы – больше, чем амебы, и даже в коротком стихотворении его больше, чем в знаке «По газону не ходить!». (Слышу, как читатель-скептик говорит: «Вау! Притормози! Предполагается, что с этим никто не будет спорить?» Никоим образом. В своем месте я попытаюсь обосновать эти заявления, но пока что хочу привлечь ваше внимание к некоторым знакомым – хотя и, надо признать, ненадежным – интуициям и исходить из них.)

Патентное право, в том числе и авторское право, позволяет нам подойти к вопросу с прагматических позиций. Насколько новаторским должен быть замысел, чтобы появились основания для выдачи патента? Сколь многое конструктор может позаимствовать у других, не выплачивая компенсаций и не увеличивая число соавторов? Это – скользкие материи, и ответы на подобные вопросы по необходимости оказываются весьма произвольными: но они превращают в закон то, что в противном случае стало бы предметом бесконечных споров. Бремя доказательства в таких спорах фиксируется нашим интуитивным ощущением того, в каком случае количество замысла слишком велико, чтобы быть всего лишь совпадением. Наши интуиции здесь очень сильны и – обещаю, что покажу это, – верны. Предположим, автора обвинили в плагиате, и доказательство состоит в, скажем, единственном абзаце, практически идентичном абзацу из предполагаемого источника. Может ли это быть всего лишь совпадением? Это ключевым образом зависит от того, насколько тривиален и шаблонен этот абзац, но большинство фрагментов текста такого объема достаточно «оригинальны» (мы скоро покажем, в чем именно), так что представляется весьма маловероятным, чтобы два человека написали одно и то же независимо друг от друга. Никакие здравомыслящие присяжные не потребуют, чтобы, доказывая факт плагиата, прокурор в точности перечислил причины и следствия, приведшие к предполагаемому копированию текста. Очевидно, что именно на обвиняемого ложится бремя доказательства того, что его работа была независимой, а не воспроизведением уже написанного.