Текст книги "Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни"

Глава шестая
РЕАЛЬНЫЕ СВЯЗИ В ПРОСТРАНСТВЕ ЗАМЫСЛА

Те животные, что реально когда-либо жили на Земле, представляют собой лишь крохотное подмножество от тех, что теоретически могли бы существовать. К этим реальным животным ведет очень небольшое число маршрутов через генетическое пространство. Подавляющее большинство маршрутов через это населенное животными пространство ведут к нежизнеспособным уродам. Животные, существовавшие и существующие в действительности, разрозненно разбросаны там и сям и занимают свои собственные, строго определенные места в генетическом гиперпространстве среди чудовищ, возможных лишь гипотетически. Каждое такое реальное животное окружено тесной группкой своих соседей, большинство из которых никогда не рождались на свет, и лишь немногие являются его родителями, потомками и родственниками.

Ричард Докинз 160160
  Докинз 2019. С. 127.


[Закрыть]

Как настоящие книги библиотек мира составляют всего лишь Исчезающе малую каплю в океане книг воображаемой Вавилонской библиотеки, так и все когда-либо действительно существовавшие геномы – Исчезающе малая часть множества комбинаторно возможных геномов. При описании Вавилонской библиотеки можно поражаться тому, как сложно выделить категорию книг, в которую не будет входить Чрезвычайно большое количество томов (сколь бы Исчезающе малой ни была она в сравнении со всей библиотекой). Собрание книг, написанных исключительно грамматически правильными английскими предложениями, Чрезвычайно велико, но является Исчезающе малым подмножеством книг библиотеки, а книги, содержащие осмысленные тексты, составляют Исчезающе малое подмножество этого собрания – хотя таких книг и будет Чрезвычайно много. Среди них растворится практически без остатка Чрезвычайно большое число книг, главного героя которых зовут Чарлз, а в этой коллекции окажется Чрезвычайно много книг, цель которых – поведать истину о Чарлзе Дарвине (хотя найти эти книги будет практически невозможно). Исчезающе малое (хотя и состоящее из Чрезвычайно многочисленных элементов) подмножество этой коллекции будет образовано книгами, написанными одними лишь лимериками. И так далее. Число существующих в действительности книг о Чарлзе Дарвине огромно, но не Чрезвычайно огромно, и невозможно добраться до этого подмножества (в его нынешнем состоянии или в состоянии на 3000 год н. э.), лишь громоздя друг на друга ограничивающие множество прилагательные. Чтобы получить собрание существующих в действительности книг, нужно исследовать исторический процесс, результатом которого стало их написание, во всей его неопрятной конкретике. То же верно и в отношении существующих в действительности организмов или их существующих в действительности геномов.

Для того чтобы «помешать» большинству физически возможных феноменов воплотиться в действительности, биологические законы не нужны – как правило, достаточно простого отсутствия благоприятного случая. Единственная «причина», по которой все ваши несуществующие тетушки и дядюшки так и не появились на свет, – то, что у ваших бабушек и дедушек не было времени и сил (не говоря уже о желании) создавать родственные геномы помимо тех немногих, которые они создали в действительности. Некоторые из множества нереализованных возможностей являются (или являлись) «более возможными»: то есть их реализация была более вероятной, чем реализация других возможностей, просто потому, что они были соседями уже существующих геномов, и от воплощения их отделяло лишь несколько иначе выбранных развилок в случайном процессе составления тома их ДНК из томов ДНК их родителей или одна-две случайные «опечатки» при копировании. Почему эти снаряды так и не попали в цель? Без причин – этого просто не произошло. А затем, когда геномы, которым посчастливилось воплотиться, начали отдаляться от тех точек Пространства Замысла, в которых располагаются их чуть менее удачливые товарищи, шансы последних на воплощение стали уменьшаться. Они были так близки – а затем упустили шанс! Появится ли он снова? Может быть, но, учитывая Чрезвычайно огромные размеры пространства, в котором они находятся, это Чрезвычайно маловероятно.

Но что за силы искривляют траектории актуальности – и есть ли такие силы? Движение, происходящее при полном отсутствии таких сил, называется случайным генетическим дрейфом. Может показаться, что, будучи случайным, такой дрейф склонен постоянно отменять сам себя, в отсутствие каких-либо факторов отбора снова и снова возвращаясь к одним тем же геномам; но уже то, что в огромном пространстве (у которого, не забудьте, миллион измерений!) существует лишь ограниченная выборка, неизбежно приводит к увеличению «дистанции» между существующими в действительности геномами (следствие закона Долло).

Основной тезис Дарвина состоит в том, что когда сила естественного отбора применяется к произвольному процессу, то помимо дрейфа начинается подъем. Любое движение в Пространстве Замысла можно измерить, но интуитивно ясно, что случайный дрейф просто уведет его в сторону – и ни к чему важному не приведет. Если рассматривать его как конструкторско-проектную деятельность, то это будет работа вхолостую, ведущая к аккумуляции не замысла, а всего лишь опечаток. По сути, дело обстоит еще хуже: ведь большинство изменений – опечаток – не повлияет на общий смысл текста, а меняющие смысл текста опечатки окажутся в большинстве своем вредными. В отсутствие естественного отбора дрейф в Пространстве Замысла неизбежно ведет к деградации. Таким образом, в Библиотеке Менделя происходит в точности то же, что и в Вавилонской библиотеке. Можно предположить, что большинство опечаток в «Моби Дике» не повлияет на смысл книги – и большинство читателей вряд ли обратит на них внимание; из тех немногих опечаток, что приведут к смысловым изменениям, большинство повредит текст: история станет хуже – будет менее последовательной, менее понятной. Однако возьмем для тренировки ту версию игры Питера де Вриса, в которой целью будет, допустив лишь одну опечатку, улучшить текст. Это возможно, но отнюдь не просто!

Эти интуитивные представления о движении в направлении важной цели, об улучшении замысла, о подъеме в Пространстве Замысла убедительны и хорошо знакомы; но надежны ли они? Не являются ли эти представления всего лишь сбивающим с толку наследием додарвиновской идеи Замысла, творения Бога-Демиурга? Каковы взаимоотношения идеи Замысла и идеи Прогресса? Для специалистов по эволюционной теории это дискуссионный вопрос. Некоторые биологи разборчивы: они готовы на многое, чтобы в своей работе избежать аллюзий на замысел или функцию, тогда как другие всю свою жизнь посвящают функциональному анализу (органов, практик поиска пищи, «стратегий» размножения и пр.). Некоторые биологи полагают, что можно рассуждать о замысле или функции, не разделяя никаких сомнительных представлений о прогрессе. Другие в этом не уверены. Нанес ли Дарвин «решающий удар телеологии» (как провозгласил Маркс); показал ли он, как следовало бы эмпирически объяснить «рациональный смысл» естественных наук (как Маркс тоже провозгласил), тем самым расчищая в пространстве научной мысли место для обсуждения функции и телеологии?

Может ли Замысел быть измерен – пусть косвенно и не до конца? Любопытно, что сомнения в такой возможности на деле подрывают важнейший источник сомнений по поводу дарвинизма. Как я отмечал в третьей главе, самые убедительные доводы против дарвинизма всегда принимали следующую форму: являются ли описанные Дарвином механизмы достаточно действенными или эффективными, чтобы совершить все это за отведенное время? Все это? Если речь идет всего лишь о происходящем за счет опечаток дрейфе в типографическом пространстве возможных геномов, то ответ будет очевидным и неопровержимым: Да, времени было гораздо больше, чем достаточно. Можно рассчитать скорость, с которой случайный дрейф будет просто увеличивать типографическую дистанцию, что даст нам своего рода объявленный предел скорости, а как теория, так и наблюдение подтверждают, что в действительности эволюция происходит гораздо медленнее161161
  См., например, обсуждение проблемы в книге: Докинз 2019. С. 197, где делается следующий вывод: «Можно было бы подумать, что мощное „давление отбора“ должно приводить к быстрым эволюционным преобразованиям. А вместо этого мы обнаруживаем, что естественный отбор эволюцию тормозит. Фоновая скорость эволюции – без естественного отбора, то есть эквивалентная частоте мутаций – является в то же время и максимально возможной».


[Закрыть]. Производящие на скептиков впечатление «плоды» – это не сами по себе различные спирали ДНК, а поразительно причудливые, сложные и хорошо спроектированные организмы, чьими геномами эти спирали являются.

Никакой анализ геномов, взятых отдельно от порождаемых ими организмов, не сможет привести нас к искомой шкале измерения. Это все равно что пытаться определить разницу между хорошим и отличным романом, оперируя данными о сравнительной частоте использования в них знаков алфавита. Чтобы как-то разобраться в вопросе, нужно целиком рассмотреть организм в его окружении. Как отмечал Уильям Пейли, подлинно впечатляющим является множество поразительно хитроумных и четко работающих материальных структур, из которых состоят живые организмы. А когда мы обращаемся к исследованию организма, то вновь обнаруживаем, что то, что ищем, невозможно найти в простом перечне его составных частей.

Каким могло бы быть отношение между степенью сложности и количеством замысла? «Меньше – это больше», – сказал архитектор Людвиг Мис ван дер Роэ. Возьмем знаменитый подвесной мотор British Seagull – пример триумфа простоты; его создатели придерживались принципа «чего нет, то не сломаешь». Нам хотелось бы оценить (и, если это возможно, даже измерить) совершенство замысла, нашедшего выражение в целесообразной простоте. Но что будет целесообразным? Или – что будет целесообразным случаем простоты? Не любой случай. Иногда больше – это больше, и, разумеется, мотор British Seagull так хорош потому, что представляет собой изысканное сочетание сложности и простоты; веслом никто так не восторгается – да и не должен.

Мы можем приблизиться к пониманию этого, если задумаемся о параллельной эволюции видов и тех случаях, когда она происходит. Как часто случается, для того чтобы сосредоточиться на самом важном, полезно рассмотреть предельные – и вымышленные – примеры. Здесь излюбленным предельным случаем будет внеземная жизнь, и, конечно же, однажды этот пример может перейти из разряда фантастических в реальные (если SETI, проект поиска внеземного разума, что-нибудь обнаружит). Если жизнь на Земле в значительной степени случайна (если счастливой случайностью является уже само ее появление в любой форме), то что можно сказать (и можно ли вообще что-то сказать?) о жизни на других планетах Вселенной? Мы можем вполне уверенно перечислить некоторые условия ее появления. На первый взгляд покажется, что они делятся на две противоположные группы: необходимые условия и то, что можно бы было назвать «очевидными» оптимумами.

Давайте сначала поговорим о необходимости. Жизнь повсеместно будет состоять из сущностей с автономным обменом веществ. Кое-кто мог бы сказать, что это «верно по определению». Определив жизнь таким образом, можно исключить из числа форм жизни вирусы, тогда как бактерии останутся внутри зачарованного круга. Такое определение может быть вполне обоснованным, но мне кажется, что важность автономного обмена веществ будет для нас понятнее, если мы рассмотрим его как существенное – если не совершенно необходимое – условие существования того рода сложности, которая потребна для противостояния разрушительному действию Второго закона термодинамики. Все сложные макромолекулярные структуры со временем склонны разрушаться, а потому, если только система не является открытой, способной поглощать поступающую материю и восполнять себя, срок их жизни обычно недолог. На разных планетах отвечать на вопрос «За счет чего это живет?» можно очень по-разному, что не подразумевает «геоцентричности» – не говоря уже об «антропоцентричности» – теории.

А что насчет зрения? Мы знаем, что во многих несвязанных друг с другом случаях ход эволюции приводил к появлению глаз, но на Земле зрение, определенно, не является необходимостью, ибо растения прекрасно обходятся без него. Однако можно привести веский довод, что, если организм собирается удовлетворять нужды обмена веществ посредством перемещения и если среда, в которой происходит перемещение, является прозрачной или просвечивающей и пронизанной рассеянным светом, то, поскольку перемещение гораздо эффективнее (для целей самозащиты, обмена веществ и размножения), когда движущийся организм руководствуется информацией об отдаленных объектах, и поскольку посредством зрения такую информацию можно получить надежно и без особых усилий, зрение – очень полезное приобретение. Поэтому не стоит удивляться, обнаружив глаза у передвигающихся организмов на других планетах (с прозрачной атмосферой). Глаза, несомненно, удачное решение очень распространенной проблемы, часто встающей перед передвигающимися формами жизни с автономным обменом веществ. Разумеется, глаза не всегда могут оказаться «доступны» (в силу исторических обстоятельств, подобных феномену QWERTY), но они – очевидно рациональное решение в высшей степени абстрактной конструкторской задачи.

Столкнувшись с этой апелляцией к очевидно рациональным при некоторых общих условиях решениям, мы можем вернуться назад и увидеть, что наш пример необходимого условия (обладание автономным обменом веществ) можно представить как попросту единственное приемлемое решение наиболее общей конструкторской задачи жизни. Хочешь жить – нужно есть. В шахматах есть лишь один способ предотвращения катастрофы, и его называют вынужденным ходом. Этот ход диктуют не правила игры и, конечно же, не физические законы (всегда можно перевернуть стол и удрать), а то, что Юм мог бы назвать «велением разума». Как ясно видит любой хоть сколь-нибудь разумный человек, совершенно очевидно, что существует одно-единственное решение. Любое другое самоубийственно.

Помимо автономного обмена веществ, любой организм должен также обладать более или менее четкими границами, отделяющими его от окружающей среды. Это условие также имеет очевидное и убедительное объяснение: «Как только организм обзаводится стремлением к самосохранению, становятся важны границы, ибо если вы намерены охранять себя, то вам не хочется зря тратить силы в попытках сберечь целый свет: вы проводите черту»162162
  Dennett 1991a. Р. 174.


[Закрыть]. Мы также будем ожидать, что у передвигающихся живых организмов на других планетах будут столь же четко выраженные границы, как и у организмов на Земле. Почему? (Почему на Земле?) Не будь издержки проблемой, можно было бы не заботиться об обтекаемой форме организмов, передвигающихся в сравнительно плотной жидкости (например, воде). Но цена всегда является проблемой – гарантией тому Второй закон термодинамики.

Поэтому по крайней мере некоторые из «биологических необходимостей» можно представить в качестве очевидных решений самых общих проблем – в качестве вынужденных ходов в Пространстве Замысла. Речь идет о случаях, в которых по той или иной причине есть лишь один способ действия. Однако причины могут быть глубокими или поверхностными. Серьезные причины – это ограничения, налагаемые законами физики (например, Вторым законом термодинамики), математики или логики163163
  Глубоки или поверхностны ограничения, налагаемые элементарной логикой? Думается, и то и другое в зависимости от их очевидности. Работа Нормана Эллестранда «Почему молодые особи меньше своих родителей?» (1983) представляет собой очаровательную пародию на образ мышления адаптационистов. Героически сохраняя серьезность, он рассматривает ряд «стратегических» причин МРМО (Малого Размера Молодых Особей). Завершает рассуждение отважное заявление о дальнейших направлениях исследований: «В частности, еще одна характеристика молодых особей является даже более распространенной, чем МРМО, и заслуживает серьезного внимания теоретиков, а именно тот факт, что молодые особи, во-видимому, всегда моложе своих родителей».


[Закрыть]. Поверхностные причины являются всего лишь историческими. Существовало два способа решения проблемы (или даже больше), но после того, как некое давнее историческое событие привело к выбору одного конкретного пути, лишь один путь является мало-мальски доступным; он стал «практической необходимостью», необходимостью, обусловленной всеми фактическими обстоятельствами – учитывая, какие карты оказались на руках. По сути дела, выбрать иной вариант развития событий больше невозможно.

Союз случайности и необходимости является признаком биологической закономерности. Люди часто задаются вопросом: «Является ли то, что обстоятельства складываются определенным образом, лишь случайностью или мы можем обнаружить в их стечении некую глубинную необходимость?» Ответ почти всегда будет: и то и другое. Однако отметим, что необходимость, которая так хорошо сочетается с вероятностью случайного, слепого генерирования, – это разумная необходимость. Это неотвратимо телеологическая необходимость, повеление того, что Аристотель называл практическим умом, а Кант – гипотетическим императивом.

Если вы хотите достичь цели G, то вот что вы должны сделать, учитывая обстоятельства.

Чем универсальнее обстоятельства, тем универсальнее и необходимость. Вот почему не стоит удивляться, обнаружив передвигающихся глазастиков среди животных иных планет, и стоит удивиться (и даже прийти в полное замешательство), столкнувшись с существами, с разными целями снующими тут и там, но лишенными какого бы то ни было обмена веществ. Но давайте теперь поговорим о различиях между сходствами, которые нас удивили и не удивили бы. Представим, что проект поиска внеземного разума оказался удачным и был установлен контакт с разумными жителями другой планеты. Нас не удивило бы то, что они понимают и используют ту же арифметику, что и мы. Почему? Потому что арифметика верна.

Разве не может существовать различных – и одинаково верных – видов арифметики? Марвин Мински, один из основоположников исследований в области искусственного интеллекта, исследовал эту любопытную проблему, и его изобретательно обоснованный ответ – нет. В работе «Почему мы сможем понять разумных пришельцев» он объясняет причины своей убежденности в том, что называет

…принципом разреженности: каждый раз, когда два сравнительно простых процесса приводят к одинаковым результатам, существует высокая вероятность того, что эти результаты окажутся полностью тождественными!164164
  Minsky 1985a. Р. 119 (восклицательный знак Мински. – Д. Д.).


[Закрыть]

Рассмотрим набор всех возможных процессов, который Мински интерпретирует à la Вавилонская библиотека – как все перестановки всех возможных компьютеров. (Любой компьютер можно абстрактно отождествить с той или иной «машиной Тьюринга», каждой из которых можно присвоить уникальный идентификационный номер, а затем расставить по порядку – подобно тому как расставлены в алфавитном порядке книги Вавилонской библиотеки.) За исключением Исчезающе малого количества, Чрезвычайное большинство этих процессов «не будет иметь практически никаких результатов». Поэтому если вы обнаружите два, приводящих к результатам сходным (и достойным упоминания), то на каком-то уровне исследования они практически обречены оказаться одним и тем же процессом. Мински165165
  Ibid. Р. 122.


[Закрыть] применяет этот принцип к арифметике:

Из всего этого я заключаю, что любое существо, перебирающее простейшие процессы, скоро натолкнется на фрагменты, которые не просто напоминают арифметику, но являются ею. Дело не в находчивости или силе воображения, а лишь в том, как устроена вселенная вычислений – мир гораздо более упорядоченный, чем тот, в котором мы живем.

Очевидно, что этот вывод применим не только к арифметике, но и ко всем «необходимым истинам» – тому, что философы со времен Платона называли априорным знанием. Как пишет Мински, «можно ожидать появления известных „априорных“ структур практически всегда, когда система вычисления возникает в результате отбора, ведущегося во вселенной возможных процессов»166166
  Ibid. Р. 119.


[Закрыть]. Исследователи часто указывали на то, что примечательная теория о переселении душ и припоминании, к которой Платон прибегает, чтобы объяснить происхождение априорного знания, поразительно напоминает теорию Дарвина, и сходство это особенно поразительно с точки зрения нашего современника. Известно, что сам Дарвин отметил это сходство в заметке в одной из своих записных книжек. Комментируя утверждение, что, согласно Платону, наши «необходимые идеи» восходят к предшествующему рождению периоду существования души, Дарвин писал: «Вместо „период, предшествующий рождению“ читать „обезьяны“»167167
  Desmond, Moore 1991. Р. 263.


[Закрыть].

А потому мы не удивились бы, обнаружив, что жители иных планет не менее твердо, чем мы, убеждены в том, к примеру, что «2 + 2 = 4»; однако, не правда ли, мы бы удивились, если бы для изложения арифметических истин они прибегали к десятичной системе счисления? Мы склонны считать нашу приверженность к ней плодом исторической случайности, следствием того, что для счета мы использовали десять пальцев на руках. Но предположим, что у них также имеется по паре рук, на каждой из которых по пять пальцев. «Решение» использовать для счета то, что всегда доступно, вполне очевидно – если и вовсе не является вынужденным ходом168168
  Сеймур Пейперт (Papert 1993. Р. 90) описывает, как он наблюдал за «необучаемым» мальчиком во время урока, на котором было запрещено считать на пальцах: «Во время пребывания в классе было видно, что ему ужасно хочется начать загибать пальцы, но хватает ума не делать этого. Затем я увидел, как он оглядывается в поисках чего-нибудь, с помощью чего можно было бы вести подсчеты. Ничего подходящего не было. Было заметно, что он все больше нервничает. Что делать?.. И тут на меня снизошло вдохновение. Я с самым невинным образом подошел к нему и громко спросил: „А о зубах ты не подумал?“ По его лицу мгновенно стало ясно, что он меня понял – в отличие от учительницы. „Как же, необучаемый!“ – подумал я. С трудом скрывая улыбку, он решал примеры, явным образом наслаждаясь бунтарской идеей». (Размышляя об использовании того, что «под рукой», как о возможном вынужденном ходе, полезно помнить, что не все народы Земли использовали десятичную систему счисления; например, индейцы-майя оперировали двадцатеричной.)


[Закрыть]. Обнаружить у наших пришельцев пару хватательных конечностей не так уж удивительно, учитывая объективные основания телесной симметрии и то, насколько часто перед нами встают проблемы, для решения которых приходится совершать манипуляции одним предметом в отношении другого. А вот то, что у каждой конечности пять структурных элементов, кажется феноменом QWERTY, глубоко укоренившимся за сотни миллионов лет: это всего лишь историческая случайность, ограничивающая наши возможности, – странно было бы ожидать, что она ограничит возможности и внеземной формы жизни. Но, может быть, мы недооцениваем жесткость, обоснованность требования о наличии у конечности пяти структурных элементов. Может быть, по еще неизвестным нам причинам это в целом является Удачным решением, а не чем-то, чего не получается избежать. В результате не будет ничего удивительного в том, что наши собеседники из глубокого космоса пришли к тому же Удачному решению и считают десятками, сотнями и тысячами.

Однако мы бы изумились, обнаружив, что они используют для счета те же символы, что и мы, – так называемые арабские цифры: «1», «2», «3»… Известно, что прямо здесь, на Земле, существуют совершенно полноценные альтернативные варианты, например собственно арабские цифры «١», «٢», «٣», «٤»…; или не столь жизнеспособные альтернативные варианты, вроде римских цифр «i», «ii», «iii», «iv»… Обнаружив, что жители иной планеты используют наши арабские цифры, мы были бы вполне уверены, что это не является простым совпадением – должна быть историческая связь. Почему? Потому что пространство возможных цифровых форм, в котором нет причин предпочесть один вариант другому, Чрезвычайно велико; вероятность того, что два независимых «поиска» в этом пространстве закончатся в одной и той же точке, Исчезающе мала.

Студентам зачастую сложно понять разницу между числами и цифрами. Числа – это абстрактные, «платонические» объекты, а цифры – их имена. Арабская цифра «4» и римская цифра «IV» – всего лишь разные имена для одной и той же вещи – числа 4. (Невозможно говорить о числе, так или иначе не назвав его; столь же невозможно говорить о Клинтоне, не прибегая к какому-либо отсылающему к нему слову или словам, но Клинтон – человек, а не слово, так же как и числа – в отличие от цифр, – не являются символами.) Вот действенный способ оценить важность отличия чисел от цифр; мы только что видели, что вовсе не будет удивительным обнаружить, что пришельцы используют те же числа, что и мы, но будет просто невероятно, если они используют те же цифры.

В Чрезвычайно огромном пространстве возможностей шансы на сходство двух независимо выбранных элементов Исчезающе малы, если на то нет причины. Для чисел причины есть (арифметика верна, а альтернативные арифметики – нет), для цифр – нет (символ «§» не хуже символа «5» может сыграть роль имени числа, идущего за числом 4).

Предположим, мы нашли инопланетян, которые подобно нам используют десятичную систему счисления для большинства повседневных расчетов, но обращаются к двоичной арифметике, когда ведут расчеты с помощью вспомогательных механических устройств (компьютеров). Нас не удивит, что программы их компьютеров (если предположить, что они изобрели компьютеры!) кодируются с помощью ноля и единицы: ведь у использования двоичной системы есть разумные технические основания, и хотя эти основания и нельзя назвать совершенно очевидными, к ним, вероятно, придет практически любой, кто размышляет над проблемой машинных вычислений. Чтобы оценить достоинства двоичной системы счисления, не нужно быть гением.

В целом мы ожидали бы, что инопланетяне открыли множество разнообразных способов, которыми предметы и обстоятельства могут быть верными. Если существует множество способов достичь цели и нет веских оснований предпочесть один из них другому, то наше удивление по поводу того, что они делают это так же, как и мы, будет пропорционально тому, сколькими известными нам способами можно осуществить конкретную операцию. Заметим, что даже в случае, когда речь идет о Чрезвычайно большом числе равноценных способов, подразумевается наличие субъективной оценки. Чтобы мы догадались, что тот или иной способ принадлежит к одной из этих Чрезвычайно обширных категорий, способы должны представляться одинаково эффективными, выполняющими функцию x. В ходе такого исследования мы неизбежно будем мыслить как функционалисты: невозможно даже просто перечислить варианты, не подразумевая понятия функции. (Теперь нам ясно, что даже наше сухое и сознательно формализированное описание Библиотеки Менделя содержит функциональные предпосылки; невозможно назвать нечто возможным геномом, если мы не понимаем под геномом то, что может выполнять определенную задачу в репродуктивной системе.)

Итак, оказывается, что существуют общие принципы практического мышления (в том числе более современный анализ эффективности затрат), повсеместно распространяющиеся на все формы жизни. Можно спорить о частных случаях, но не об общей применимости принципов. Следует ли объяснять такие характеристики, как зеркальная симметрия у движущихся существ или расположение рта спереди, в основном соображениями исторической случайности или практичности? Единственное, что следует обсуждать и исследовать, это их сравнительный вклад и то, в каком порядке этот вклад был сделан. (Вспомним, что в случае феномена QWERTY изначальный выбор был сделан по вполне веским техническим основаниям – просто обстоятельства, из‐за которых эти основания появились, давно исчезли.)

Конструкторскую работу – подъем груза в Пространстве Замысла – теперь можно описать как работу по поиску удачных решений «возникающих по ходу дела проблем». Некоторые проблемы неизбежны: они встают в любой экосистеме, при любых обстоятельствах и перед всеми видами. Дальнейшие сложности порождаются изначальными «попытками решений», предпринятыми различными видами, перед которыми встали эти проблемы первого порядка. Некоторые из этих дочерних проблем возникают из‐за других видов и организмов (которым тоже приходится как-то выживать), а другие – из‐за найденных конкретным видом решений его собственных проблем. Например, когда некто принимается (возможно, подбросив монетку) искать решения в определенной области, ему приходится решать проблему B вместо проблемы А; проблема B порождает новые проблемы p, q и r вместо следующих из А проблем x, y и z, и т. д. Должны ли мы таким образом персонифицировать вид и воспринимать его как существо, наделенное практическим разумом?169169
  Schull 1990; Dennett 1990a.


[Закрыть] С другой стороны, можно мыслить виды как совершенно лишенные разума и целеполагания сущности, приписав разумность самому процессу естественного отбора (может быть, в шутку представленному в образе Матери-Природы). Помните остроумное замечание Фрэнсиса Крика о том, что эволюция умнее вас? Или можно сознательно отвергнуть все эти яркие образы. Однако логика проведенного нами анализа в любом случае останется прежней.

Вот что лежит в основе нашей интуиции о том, что конструкторская работа является в некотором смысле интеллектуальным трудом. Мы можем обнаружить ее в иначе неподдающемся дешифровке типографическом пространстве изменяющихся геномов лишь если начнем приписывать ей причины. (В своих более ранних работах я охарактеризовал их как «блуждающие обоснования»170170
  В статье «Интенциональные системы в когнитивной этологии: в защиту „Парадигмы Панглосса“» (Dennett 1983) Деннет впервые ввел термин «блуждающие обоснования» (free-floating rationales), который потом неоднократно использовал в последующих работах. Блуждающее обоснование – это стратегия поведения, которая нам представляется рациональной и которая может быть осуществлена животными в определенной ситуации, даже если эти животные не обладают рациональными способностями, необходимыми для того, чтобы осознать, что они делают. Пример блуждающего обоснования – птица, которая притворяется раненой, чтобы отвлечь хищника от гнезда. Хотя действия птицы для нас естественно описать в терминах «притворства», демонстрируемое птицей поведение не означает, что она обладает пониманием истины и лжи и способна осознанно вводить хищника в заблуждение. – Примеч. ред.


[Закрыть] – термин, который, по-видимому, вызвал у многих в остальном благожелательных читателей ужас или тошноту. Потерпите; вскоре я изложу свои соображения иначе, в более удобоваримой форме.)

Итак, Пейли был прав, утверждая не только то, что Замысел – чудо, требующее объяснения, но и то, что Замысел подразумевает Разумность. Единственное, что он упустил – и что высказал Дарвин, – это идея, что Разумность можно расчленить на столь малые и неразумные фрагменты, что никаким разумом их уже нельзя будет счесть, и что затем эти фрагменты можно рассеять в пространстве и времени, объединив в гигантскую сеть алгоритмических процессов. Дело должно быть сделано, но решение, что именно делается, по большей части отдано на откуп случаю, ибо случай помогает определить, какие проблемы (и их дочерние и «внучатые» проблемы) будет решать описанный механизм. Обнаружив любую решенную проблему, можно спросить: Кем или чем она решена? Где и когда? Было ли решение выработано «на месте», или в давние времена, или как-то позаимствовано (украдено) с иной ветви Древа? Если оно проявляет характерные особенности, которые могли бы возникнуть лишь в ходе решения дочерних проблем на некой, по-видимому, отдаленной ветви Древа, произрастающего в Пространстве Замысла, то, исключив чудо или случайность слишком маловероятную, чтобы в нее можно было поверить, следует сделать вывод о том, что произошло некое копирование, перенесшее законченный проект на новое место.

В Пространстве Замысла нет одной-единственной вершины, одной-единственной лестницы со ступенями определенной высоты, и мы не можем рассчитывать обнаружить шкалу, которая позволила бы сопоставить количества замысла, аккумулированные на различных ветвях развития. Из-за аберраций и отклонений различных «усвоенных методов», то, что в некотором смысле является одной и той же проблемой, может иметь как сложные, так и простые решения, требующие больших или меньших усилий. Существует известный анекдот о математике и физике (приложившем руку к изобретению компьютера) Джоне фон Неймане, знаменитом своей способностью молниеносно выполнять в уме сложнейшие вычисления. (Как множество знаменитых анекдотов, он известен во многих вариантах, и я выбрал тот, что лучше всего подходит для моих целей.) Однажды коллега подкинул ему задачку, у которой было два возможных решения: одно требовало трудоемких и сложных вычислений, а другое было простым и элегантным. У коллеги была теория: в подобной ситуации математики идут более трудоемким путем, тогда как физики (которые ленивее, но умнее) не торопясь обдумывают проблему и находят быстрое и простое решение. Какое решение найдет фон Нейман? Такие задачки всем известны: Два поезда, находящиеся на расстоянии 100 миль друг от друга, движутся навстречу друг другу по одному пути. Скорость одного – 30, а другого – 20 миль в час. Птица, летящая со скоростью 120 миль в час, летит от поезда A к поезду B (начав движение в тот момент, когда между ними еще 100 миль), затем разворачивается и летит обратно к приближающемуся поезду А и так далее, пока поезда не столкнутся. Какой путь проделает птица к моменту столкновения? «Двести сорок миль», – практически тут же ответил фон Нейман. «Черт подери, – ответил его коллега. – Я думал, ты пойдешь сложным путем». «Ой! – хлопнул себя по лбу фон Нейман. – Есть же простой путь!» (Намекну: сколько времени пройдет от начала движения до столкновения поездов?)