Текст книги "Как начинался язык. История величайшего изобретения"

Еще раз оговоримся, что речь и язык эректусов могли значительно отличаться от речи и языка современных людей, и все же языки эректусов были полноценными. Если у них были символы, упорядоченность символов и значений, частично определяемая упомянутыми выше компонентами в сочетании с контекстом, значит у них был язык. Очевидно, что они пользовались не только языком, но и жестами как вспомогательными средствами коммуникации. Ни язык жестов, ни музыка, ни способность управлять высотой голоса (как во время пения) не могли предшествовать появлению языка (см. гл. 10). Простые (G₁) языки содержали грамматику, которая в сочетании с модуляцией высоты звука и жестами обеспечивала систему коммуникации, которая была эффективнее любой из ранее существовавших (до появления языков G₁). Это минимально возможная форма языка.

Речь эректусов, как бы она ни звучала, – вопрос второстепенный. Ясно, что Homo sapiens, обладающий бо́льшим мозгом, более обширным опытом использования языка, более развитым речевым аппаратом, имеет огромное преимущество. Это означает, что языки сапиенсов более совершенны: у них более обширная лексика и, вероятно, более сложный (иерархически организованный и рекурсивный) синтаксис. Однако главный вывод состоит в следующем: нет повода считать, что эректусы говорили на недочеловеческом протоязыке.

По определению, протоязык – это не просто неразвитый человеческий язык, а лишь система, достаточная для элементарной коммуникации. Но тип языка, которым могли пользоваться эректусы, был бы приемлем не только для эректусов, но и для сапиенсов современного типа, в зависимости от потребностей конкретной культуры, поскольку язык G₁ может решать те же задачи, что и язык G₃.

Эректусы обошли почти весь мир, хотя, по современным данным, они не добрались до Америки, Австралии и Новой Зеландии. Зато добрались в другие места. Вот краткий перечень известных стоянок эректусов с привязкой ко времени:

Ближний Восток

Гешер Бенот Яаков (790 000 лет назад)

Эрк-аль-Ахмар (1,95 млн лет назад)

Аль-Убайдия (1,4 млн лет назад)

Бизат-Рухама (1,96 млн лет назад)

Италия

Пирро-Норд (1,6 млн лет назад)

Турция

Дурсунлу (более 1 млн лет назад)

Иран

Кешефруд (более 1 млн лет назад)

Пакистан

Риват (более 1 млн лет назад)

Пабби (более 1 млн лет назад)

Грузия (более 1 млн лет назад)

Испания (более 1 млн лет назад)

Индонезия (около 1 млн лет назад)

Китай (более 1 млн лет назад)

Напомним, что эректусам нужно было постоянно заботиться о детях и координировать совместные действия. Им приходилось планировать распорядок дня, места для охоты, решать, кто из мужчин останется с женщинами и детьми, а кто отправится добывать пищу. Им надо было обмениваться информацией о замеченных следах, признаках присутствия животных поблизости или о том, как заботиться о больных, даже если это не выходило за рамки того, чтобы просто вовремя покормить нездорового соплеменника. Наши представления о том, как они проделывали все вышеописанное, как сообщества эректусов осмысливали и планировали свои действия, насколько заботились друг о друге, как проходил их день, конечно, носят сугубо спекулятивный характер. Но если мы используем примеры известных нам популяций охотников-собирателей и знания о том, каким должен был быть интеллект эректусов (на основании археологических данных), то можно заключить, что наши предположения не так уж далеки от истины.

Члены сообществ эректусов также должны были научиться оценивать других и строить с ними отношения. Во время путешествия обязательно нашлись бы жулики и отстающие. Может быть, даже убийцы. Кто-то наверняка получал травмы. Им было отчаянно необходимо работать сообща. Ответом на эти проблемы стало развитие интеллекта и культурных связей, а также изменение ценностей и приоритетов.

Эректусы не просто так шли гуськом по миру или хаотично перебегали туда-сюда. Они были организованными. Они были умными. Они были обществом людей, объединенных культурой. И у них должен был быть язык.

Но какой? Приступая к обсуждению развития языка у различных представителей рода Homo, начать стоит с подробного рассмотрения природы человеческого языка.

4
Все говорят на языке знаков

… под «семиозисом» же я понимаю… действие или воздействие, которое является или связано с сотрудничеством трех субъектов: знака, объекта и его интерпретанта…

ЧАРЛЬЗ САНДЕРС ПИРС (1907)

Что такое язык? Действительно ли язык – изобретение Homo erectus? Стоит снова повторить базовый принцип: язык возникает в результате соединения изобретений человека, истории, физической и когнитивной эволюции. Изобретениями, которые приблизили людей к современным языкам, были первые иконические знаки, а затем символы.

Археологические данные подтверждают порядок развития, предсказанный Пирсом: сначала индексы, затем иконические знаки, а потом символы. Мы обнаруживаем индексы раньше иконических знаков, а иконические знаки – раньше символов (в доисторическую эпоху). Кроме того, индексы, вероятно, используют все живые существа, иконические знаки доступны уже не всем, а символами постоянно пользуются только люди. Хотя Пирс на самом деле считал, что иконические знаки проще индексов, он прежде всего подразумевал, как я полагаю, человеческое представление об индексах, а не о самих по себе знаках в том виде, в котором их можно найти в природе[33]33
  Если пирсианцы не согласятся с моей интерпретацией, то здесь я должен немного отступить от позиций Пирса. – Прим. авт.


[Закрыть].

Газетные заголовки, правила в магазинах, названия фильмов и другие необычные формы существования современного языка являются привычным напоминанием о том, насколько простым может быть язык. Есть несколько известных примеров языков, напоминающих примитивные языки в кино:

«Ты Джейн. Я Тарзан»

Eat. Drink. Man. Woman[34]34
  «Ешь. Пей. Мужчина. Женщина». Отсылка к тайваньскому фильму с одноименным названием (1994) и одной из глав «Ли цзи», или «Книге установлений», которая является одним из канонов конфуцианства. – Прим. пер.


[Закрыть].

И значки в магазине:

No shirt. No shoes. No service.

No ticket. No wash[35]35
  «Нет чека. Нет белья» (досл.). Фразу ввели в оборот владельцы прачечных в США ориентировочно в первой половине ХХ в. Клиент приходит в прачечную, сдает грязное белье и получает чек или жетон. Если забыл или потерял, то владелец (среди них было очень много китайцев) будет непреклонен. – Прим. пер.


[Закрыть].

Такие примеры можно найти даже на билбордах: You drink. You drive. You go to jail[36]36
  «Выпил. Сел за руль. Сел в тюрьму». Пример, хорошо известный носителям русской массовой культуры: «Украл. Выпил. В тюрьму». – Прим. пер.


[Закрыть].

Несмотря на грамматическую простоту, мы эти примеры отлично понимаем. На самом деле такие предложения можно составить на любом языке, и они будут понятны носителям. Вот примеры на бразильском варианте португальского языка.

Olimpiadas Rio. Crime, sujeira.

«Олимпийский Рио. Преступность, грязь»

Voce feio. Eu bonito.

«Ты уродливый. Я красивый»

Sem lenço. Sem documento.

«Без платка. Без документа[37]37
  Последняя фраза – сленговое выражение, означающее, что некто ушел в спешке. Во времена военной диктатуры в Бразилии (1964–1984) это было опасное поведение, поскольку гражданин без «документа» мог подвергнуться аресту или даже пыткам, если у него была неправильная политическая ориентация. – Прим. авт.


[Закрыть]»

Такие фразы интересны тем, что доказывают: люди могут интерпретировать язык, даже когда он не структурирован грамматически. Язык Homo erectus мог быть не сложнее этих примеров, хотя вполне возможно, что он был устроен более прихотливо. Как показывают все эти примеры, и к языку Homo erectus это тоже можно отнести, как и к любому из языков Homo sapiens, язык отлично работает, даже когда он недоопределен. Для понимания языка, людей и культур решающее значение имеет контекст. Необходим целостный подход к интерпретации. Каким было существо, как было связано со средой и что изобрело? Целостный подход к рассмотрению проблемы изобретения и эволюции языка предполагает именно такие вопросы.

Эту идею подробно рассматривает антрополог Августин Фуэнтес из Университета Нотр-Дам в Индиане. Он приводит доводы в пользу «расширенного эволюционного синтеза», под которым Фуэнтес подразумевает, что исследователям нужно говорить не об эволюции отдельных характеристик вида, например человеческого языка, а о понимании эволюции существ в целом, их поведения, физиологии и психологии, занимаемой ими ниши, а также взаимодействия с другими видами. Фуэнтес утверждает, что в рамках расширенного эволюционного синтеза полноценное представление о человеке создается путем одновременного рассмотрения биологии, культуры и физиологии вида. При этом он заявляет: современные представления о культуре и ее взаимодействии с психикой и телом человека разработаны плохо, по крайней мере в том смысле, что у нас нет общего устоявшегося определения культуры. Но у культуры определенно есть отдельные элементы и способы взаимодействия с нами. Многие из характеристик и свойств среды, которые мы хотим объяснить как часть эволюции языка, также плохо определены. Относительно их конкретного содержания мнения специалистов значительно расходятся. Для теории эволюции языка первоочередное значение имеет понимание роли общества, культуры и их взаимодействия с когнитивными функциями индивида. Но среди специалистов нет согласия даже относительно их определений. В том, как устроен наш организм, мы неплохо разбираемся, однако многие вещи вызывают значительные разногласия даже в области физиологии.

Чтобы лучше понять, как факторы внешней среды воздействуют на нашу эволюцию, полезно будет сперва дать определение социальной среды, и начнем мы с неуловимого понятия «культура». Теория культуры является основанием для понимания эволюции языка. В действительности без основательной теории культуры вообще невозможно построить адекватную теорию эволюции языка. Одно из определений культуры (мое) звучит так:

Культура – это абстрактная сеть, определяющая и создающая социальные роли, сферы иерархически структурированного знания и ранжированных ценностей. Культура динамична, изменчива и время от времени переосмысливается. Роли, знания и ценности культуры содержатся только в организме (мозг – его часть) и поведении ее носителей[38]38
  Из моей книги Dark Matter of the Mind: The Culturally Articulated Unconscious (University of Chicago Press, 2016).


[Закрыть].

Культура абстрактна, потому что ее нельзя потрогать, увидеть или понюхать – она недоступна прямому наблюдению. Однако продукты культуры, например искусство, политические роли, еда, литература, наука, религия, одежда, архитектура, сельское хозяйство, терпимость или нетерпимость, – вещи не абстрактные, но видимые и осязаемые. Культура как динамическая сила обнаруживается только в индивидах, являющихся частью общества. Члены общества имеют общую культуру тогда, когда они разделяют некоторый набор ценностей и их относительный приоритет. Члены культуры, в свою очередь, разделяют знания и социальные роли. Ценности и знания или примеры ожиданий от различных социальных ролей можно наблюдать в момент их применения индивидами в обществе. Это культура в действии.

Всякий современный человек, как и Homo erectus, взрослея, узнает свое место в обществе, разбирается в том, что более или менее важно для членов этого общества, а также получает общие для них знания. Обучение потомства этим вещам происходит с помощью слов и примеров. Все люди, современные и доисторические, так обучаются. Как и другие существа.

Сейчас среди некоторых людей пользуется популярностью теория происхождения языка, которая сильно отличается от того, что я предлагаю в настоящей работе. Согласно этой теории, язык – это нематериальный объект вроде математической формулы. Соответственно, язык – не более чем особый вид грамматики. Если такой тип грамматики, а именно иерархической рекурсивной грамматики, в системе коммуникации отсутствует, то такая форма коммуникации языком не является. Сторонники этой идеи также утверждают, что такая грамматика появилась в результате мутации примерно 50 000–65 000 лет назад. Эта гипотеза, несмотря на широкое распространение, особых подтверждений не имеет и, судя по всему, гораздо хуже соотносится с известными фактами, чем представление о том, что язык был в определенный момент изобретен и потом постепенно изменялся различными представителями рода Homo сообразно потребностям их культур.

Несмотря на то что гипотеза изобретения лучше объясняет язык, у гипотезы мутации очень много сторонников. Она впервые появилась в работах Ноама Хомского в конце 1950-х гг. Некоторые называют его ведущим лингвистом в мире. Но представление Хомского о том, что язык – это лишь рекурсивная грамматика, выглядит очень эксцентрично. Еще в 1972 г. в рецензии для The New York Review of Books американский философ Джон Сёрл отмечал, насколько странными являются представления Хомского о языке[39]39
  Рецензия Сёрла 1972 г. на «хомскианскую революцию» в The New York Review of Books: www.nybooks.com/articles/1972/06/29/a-special-supplement-chomskys-revolution-in-lingui/.


[Закрыть].

Такая точка зрения необычна, поскольку мы знаем, что для языка сложные грамматические структуры необязательны. Некоторые языки могут просто соединять отдельные слова и простые фразы, позволяя контексту направлять интерпретацию сказанного, как в примерах, которые я привел в начале главы. Главная проблема представления о языке как грамматике сводится к отсутствию понимания истоков и роли смысла в языке. Изложенная в настоящей работе точка зрения, напротив, состоит в том, что в разных языках мира следует ожидать наличия различных уровней сложности, в том числе и в исчезнувшем языке Homo erectus. Кроме того, уровни сложности могут значительно отличаться в различных языках. Другими словами, язык – не синоним грамматики, а сочетание значения, формы, жестов и тона. Грамматика – средство языка, но не сам язык.

Язык, какой бы ни была его биологическая основа, формируется физиологией, историей и культурой. Схему этого процесса я попытался изобразить на рис. 7.

Чтобы добраться до оснований эволюции языка, следует рассмотреть две различные точки зрения на его развитие: униформитарианизм и катастрофизм. Униформитарианизм исходит из представления о том, что сейчас все устроено так же, как в прошлом. То есть силы, управляющие миром сегодня, не отличаются от тех, что сформировали мир, когда он только появился. Униформитарианизм не отрицает возможности того, что катаклизмы или катастрофические события могли сыграть определенную роль в истории и эволюции. Кроме того, ученые-униформитарианисты признают, что 65 млн лет назад произошло великое вымирание динозавров, когда в Юкатан врезался астероид, однако катастрофические изменения не являются основной движущей силой эволюционной теории, а катастрофы не следует принимать в качестве объяснений без очень надежных доказательств.

Катастрофизм, напротив, исходит из объяснения зарождения жизни и ее развития, основанного на том, что главной движущей силой являются крупные катаклизмы вроде Всемирного потопа или повышенной частоты мутаций. Найлз Элдридж и Стивен Джей Гулд выдвинули гипотезу о том, что значительная часть эволюционных изменений происходит под влиянием макроэволюционных прыжков, которые они назвали сальтациями. Сальтационные модели могут точно описывать некоторые эволюционные изменения. Но им всегда требуются дополнительные доказательства.

Униформитарианизм, в отличие от катастрофизма, в большинстве научных дисциплин считается основополагающей истиной. В физике мало кто сомневается в принципах униформитарианизма. Физические законы не демонстрируют признаков изменения в ходе известной нам истории Вселенной, по крайней мере после Большого взрыва. А в геологии есть знаменитая работа Чарльза Лайеля «Основные начала геологии» (Principles of Geology, 1833), известная в том числе поддержкой принципов униформитарианизма в исследованиях истории Земли. Если исходить из этих принципов, то модель естественного отбора должна описывать трансформацию древних форм жизни в современные путем постепенных, крошечных шажков.

В случае эволюции языка есть веские причины отвергнуть основанные на катастрофизме идеи, в частности идеи Хомского. Помимо прочего такие теории плохо объясняют соответствующие генетические изменения и вообще не объясняют влияние культуры на возникновение языка. Кроме того, катастрофизм не учитывает тот факт, что мутации для языка вовсе не требуются, поскольку эволюцию языка можно объяснить и без них. Использовать мутации в качестве аргумента без дополнительных самостоятельных доказательств бесполезно. На самом деле идея о языке как мутации просто никак не объясняет эволюцию языка. Это значит, что эволюцию языка можно объяснить без мутаций, основываясь на принципах униформитарианизма, что делает излишними гипотезы о специфических языковых генах и мутациях.

Конечно, теорию можно построить на мутациях или вообще на чем угодно. И мутации действительно являются одной из движущих сил эволюции. Но общим правилом при использовании мутаций в качестве доказательств тех или иных эволюционных изменений должно быть следующее: «в отсутствие доказательств не предполагаем чудес». И предлагать мутацию в качестве основной причины эволюции человеческого языка можно только в том случае, если заодно описать все эволюционные силы в момент ее возникновения, а также механизмы распространения, в противном случае мы просто предполагаем чудо. Даже если языковая способность возникла в результате мутации, это означало бы только наличие способности обучиться языку в тот момент, когда языка еще не было. Кроме отсутствия синхронности между потребностью и мутацией предположение о мутации должно также объяснять, в чем заключается эволюционное преимущество конкретного признака, например языка, непосредственно в момент возникновения мутации. И объяснение должно строиться не на спекулятивных рассуждениях, а на конкретных доказательствах. Нельзя просто сказать «язык или грамматика сделали мысль яснее». Скорее всего, это утверждение верно, но оно ничего не говорит о том, как и когда возникли язык или грамматика. Как и о подробностях их распространения посредством генетики или культуры. Если эти условия не выполняются, то рассуждения по поводу слова «мутация» сводятся к ничем не подкрепленным спекуляциям. В этом и заключается основной недостаток сальтационистской теории возникновения языка, которую некоторые также называют «теория о людях Икс». Кроме того, это предположение вообще неуместно. Старый добрый естественный отбор предлагает значительно более научное объяснение.

Теория внезапного зарождения языка, упоминаемая в нескольких работах палеонтолога Иэна Таттерсолла, тоже в значительной степени опирается на аргументы, не имеющие доказательств. Представьте фотографию ястреба в небе, снабженную подписью «Тут есть ястребы». Если допустить, что не существует программ для обработки изображений, то такая фотография будет хорошим доказательством правдивости подписи. С другой стороны, фотография чистого неба с подписью «Рядом с моим домом ястребов нет» является более неоднозначной и не дает убедительных доказательства отсутствия ястребов. То, что на эту конкретную фотографию не попал ястреб в небе над некой областью, где их обычно очень даже много, может быть просто случайностью. В данном случае необходимо больше данных, например отсутствие флоры и фауны, которую предпочитают ястребы, а также неподходящий для них климат. Такие же рассуждения относятся и к необоснованным утверждениям о возникновении языка в результате мутации или о том, что у Homo erectus отсутствовали символические репрезентации[40]40
  Способность представлять прошлые и настоящие события, опыт и понятия с помощью слов, изображений, жестов или других знаковых средств. – Прим. пер.


[Закрыть]. Конечно, если бы такие утверждения имели доказательства и у эректусов действительно не было символов, это означало бы, что и языка у них быть не могло. В действительности же можно утверждать лишь то, что до сих пор никто не обратил внимания на свидетельства наличия у них подобных репрезентаций. Но такие свидетельства существуют – это данные о когнитивном взрыве у эректусов, связанном с миграцией из Африки.

Кроме того, сейчас в мире есть языки, которые могут быть похожи на языки Homo erectus, – просто символы, упорядоченные согласно определенным культурным условностям. В таких случаях символы выстраиваются в соответствии с порядком, который разделяют члены конкретного общества. Например, американцы и британцы, обсуждая национальные флаги, предпочитают говорить «красный, белый и синий», а не «белый, красный и синий». Символы и их порядок иногда бывают неопределенными и двусмысленными, а следовательно, эректусам нужно было уметь пользоваться контекстом для полного понимания сказанного другими.

Чтобы понять сущность аргумента об отсутствии доказательств, задумайтесь: насколько хорошо сегодня исследованы амазонские языки, которые бесспорно являются полноценными человеческими языками? А какие сведения могли сохраниться о языках, носители которых вымерли за 500 000 лет до того, как археологи впервые обнаружили их кости? Если на минуту забыть о том, что лингвисты и антропологи опубликовали работы о грамматике, словари и другие исследования по амазонским языкам и культурам, смогли бы эти языки и культуры оставить нам материальные свидетельства, подтверждающие, что они обладали языком или способностью к символическому мышлению? Скорее всего, нет. Как мы уже упоминали ранее, от них осталось бы даже меньше, чем от неандертальцев, за исключением нескольких культур, изготавливающих керамику, например марахоара[41]41
  Исчезнувшая цивилизация, расцвет которой предположительно приходился на 1400–800 гг. до н. э. Исследователи полагают, что она могла просуществовать вплоть до начала колониальной эпохи. – Прим. пер.


[Закрыть], которые населяли территорию размером с современную Швейцарию в устье Амазонки. Было бы практически невозможно найти доказательства того, что они владели языком – как и в случае с древними охотниками-собирателями.

У нас также нет возможности доказать, что сапиенсы, только что покинувшие Африку, равно как неандертальцы, денисовцы или эректусы, уже обладали языком. Хотя было бы удивительно, если это не так, учитывая культурные свидетельства. Следовательно, нужно быть осторожнее и не делать выводов о том, что у ранних гоминин не было языка, основываясь лишь на отсутствии предметов искусства или иных артефактов, которые обычно считаются символами. В отсутствие доказательств проще всего предположить, что язык эволюционировал постепенно в ходе естественных, нарастающих процессов, последовавших за изобретением символов, что, в свою очередь, обеспечило возможность постепенной эволюции человеческого мозга и культуры. Это означает, что бремя доказательства лежит на тех, кто предлагает объяснять возникновение и эволюцию языка как случайную мутацию, а не на тех, кто рассматривает ее как постепенный, униформитарианистский процесс, согласующийся с остальными знаниями об эволюции человека.

В последние годы некоторые палеоантропологи высказывают предположение о связи между созданием орудий и эволюцией языка[42]42
  В Stone Tools in Human Evolution: Behavioral Differences Among Technological Primates (Cambridge University Press, 2016), например, палеоантрополог Джон Ши рассматривает связи между орудиями и языком.


[Закрыть]. Эти исследователи не используют аргумент «отсутствия доказательств». Однако их исследования основаны на необычной концепции: язык – это только грамматика и слова. При этом роль и происхождение символов в рамках абстрактной культуры никак не учитывается. Они рассматривают растущую сложность орудий и их использования и соотносят ее с предположительным усложнением языка, основываясь на допущении о том, что синтаксис современных языков всегда включает сложные средства, позволяющие объединять символы, такие как иерархия и рекурсия. Также эти исследователи рассуждают об отсутствии символов у ранних представителей рода Homo, противопоставляя его широкому распространению символов среди сапиенсов.

Попытки объяснять язык на основе археологических данных достойны восхищения. К сожалению, они часто связаны с заимствованием не лучших идей из лингвистики. То, что предметы ежедневного обихода не имеют символического значения, – самая плохая из них. У орудий есть символическое значение, когда они являются продуктом определенной культуры. Когда найдены орудия и свидетельства существования ценностей и знаний, разделяемых членами общества, другие доказательства использования символов в этом обществе можно уже не искать. Орудия могут не быть символами для шимпанзе, но для эректусов они имели символическое значение. Далее, для существования грамматики не требуется сложный синтаксис – следовательно, не нужен он и для языка. Сегодня есть много групп, обладающих полноценными языками, в которых, однако, отсутствует сложный синтаксис, который некоторые палеоантропологи считают неразрывно связанным с использованием сложных орудий. Но эти культуры используют сложные орудия – неожиданный поворот для теоретиков, предполагающих равномерное параллельное усложнение языка и орудий.

Понимание естественной эволюции языка должно учитывать еще и тот факт, что язык является культурным орудием, используемым для построения общества. Изощренные синтаксические структуры, которые можно найти во многих современных языках, в частности придаточные предложения, сложные именные группы, слияние слов и подобные, не являются обязательными и представляют собой более поздние дополнения, привнесенные по культурным причинам. «Выражение мысли», которое некоторые предлагают считать причиной существования языка, также является вторичным свойством. Свидетельства из современных языков и эволюционной летописи говорят об обратном и подтверждают, что главной функцией языка является коммуникация. Вместе с тем не вызывает сомнений, что использование языка для мышления и коммуникации – взаимосвязанные процессы, то есть один усиливает другой.

Однако, если коммуникация – базовая функция языка, тогда человеческие языки не так сильно отличаются от коммуникации других существ, как предполагают многие философы и нейроученые. Все-таки коммуникация распространена во всем животном царстве. Просто люди – лучшие коммуникаторы, но никак не единственные. Именно в этом качестве и заключается отличительная особенность человеческих языков.

Конечно, альтернативные гипотезы не стоит отбрасывать сразу. Только в том случае, если для этого есть достаточные основания. Следующая цитата достаточно типична:

[К]оммуникация, конкретное использование внешнего языка, не может быть главной его функцией, характерным свойством языка, указывая на то, что традиционное представление о языке как об инструменте мышления является более уместным. Тогда посредством синтаксиса любой язык включает как минимум вычислительные процедуры, удовлетворяющие этой базовой характеристике… Свойство зависимости от грамматических правил мы считаем центральным[43]43
  Взято из Johan J. Bolhuis and Martin Everaert (eds), Birdsong, Speech, and Language: Exploring the Evolution of Mind and Brain (Cambridge, MA: MIT Press, 2015), p. 729.


[Закрыть].

Почему многие исследователи вроде тех, кто ответственен за эту цитату, утверждают, что коммуникация не является основной функцией языка? Такие идеи противоречат тому, что многие сочли бы очевидным. Если научная идея противоречит здравому смыслу, это, конечно, не означает, что ее надо автоматически признать ошибочной. Научные суждения часто отличаются от обывательских. Однако здесь обоснованием служит то, что люди не очень хорошо справляются с коммуникацией. Рассмотрим два примера: «Самолеты могут представлять опасность» и «Встреча с родственниками может быть неприятной». Оба примера двусмысленны. Первое может означать «Самолеты способны представлять опасность тем, что могут упасть на вас» или же «Управление самолетом может быть сопряжено с риском». Второе предложение также может означать «Когда родственники приезжают погостить, им не всегда рады» или же что-то вроде «Ходить в гости к деду и бабушке бывает утомительно». Кто-то может сделать из этого вывод, что, хотя в коммуникации может присутствовать двусмысленность, в мышлении ее нет. То есть язык в плане обмена идеями и информацией работает меньше. Если это так, то далее мы должны предположить, что основным предназначением языка является поддержка мышления, а не коммуникации.

Однако такой вывод ошибочен. Прежде всего, имеются исследования кафедры наук о мозге и когнитивных наук Массачусетского технологического института (МТИ), которые указывают на то, что двусмысленность является ожидаемой характеристикой коммуникационной системы[44]44
  S. T. Piantadosi, H. Tily and E. Gibson, ‘The Communicative Function of Ambiguity in Language’, Cognition 122 (3), 2012: 280–291; doi:10.1016/j. cognition.2011.10.004.


[Закрыть]. Она вызвана потребностью сохранять низкий объем обязательной для запоминания информации и одновременно обеспечивать эффективность коммуникации. Следовательно, когда кто-то говорит «Я переступил порог», вы понимаете, что имеют в виду «порог», а не «порок», опираясь на контекст. Кроме того, двусмысленность и неопределенность редко вызывают затруднения, поскольку контекст обычно позволяет слушателю выбрать именно тот смысл, который подразумевает говорящий. Если сказать «Он вошел в комнату», то местоимение «он» четко не определено. Можно понять, кто этот «он», если у нас и наших собеседников достаточно общей информации о том, к кому именно относится это местоимение. И наконец, двусмысленность на письме и в речи не является характерной проблемой языка. Это скорее результат плохого планирования. То есть, если человек идет по аудитории и по пути к двери натыкается на парту, мы не станем интерпретировать наши наблюдения как доказательство того, что ходьба не предназначена для передвижения. Скорее, можно будет сделать вывод, что надо смотреть, куда идешь. То же самое относится к языку: двусмысленности, неопределенности и прочих недостатков речи, как правило, можно избежать, если спланировать ее заранее или даже записать. Планирование коммуникации, как и многих других действий, может быть очень полезно.

У представления о том, что язык не предназначен для коммуникации, есть и другие проблемы. Эволюция никогда не создает идеальных систем. Наоборот, она обычно создает свои творения по кусочкам, добавляя там и сям из того, что есть под рукой. Язык, как и все в природе, неидеален. Коммуникация может развалиться. Но и мышление тоже! Утверждение о том, что мысли не бывают двусмысленными, – это просто утверждение. Его надо доказать. Еще один важный вопрос: никто пока не доказал, что все люди всегда – или хотя бы большую часть времени – думают, используя язык. Многие, как, например, биолог Франс де Вааль и профессор Темпл Грандин, утверждают, что мыслят картинками, а не словами. Требуются эксперименты, чтобы проверить истинность этих утверждений.

В приведенной выше цитате по поводу языка и коммуникации авторы утверждают, что коммуникация – это «конкретное использование внешнего языка». Звучит довольно странно. Они полагают, что единственный вид языка, который можно изучать, – это так называемый внутренний язык, знания говорящего, необходимые для того, чтобы производить внешний язык. Французский, английский, испанский – внешние языки, а знания говорящего о том, на чем основаны эти языки, – это их внутренние языки.

Некоторые утверждают, что изучать можно только внутренние языки, однако такая точка зрения является заблуждением. Внешние языки тоже можно изучать. В действительности, если хорошенько подумать, то делать какие-либо выводы о внутреннем языке говорящего можно только на основании изучения высказываний на внешнем языке. Внешние языки – врата внутренних языков.

Кроме того, наши умозаключения по поводу анализа высказывания или набора высказываний всегда основываются на определенной теории. Наблюдение взаимодействия говорящих – значимый источник данных о том, что известно говорящим, независимо от того, как именно мы организуем тесты. Название конкретного внешнего языка, конечно, является абстракцией – это очевидный факт. В конце концов, что такое «английский язык»? Британцы, австралийцы, ямайцы и калифорнийцы говорят на разных вариантах языка, но какой из них ближе всех к «настоящему» английскому? Как звучит «настоящий» английский? Каковы его грамматические правила? В мире слишком много вариантов английского, чтобы можно было сказать определенно, что он такое. Кроме того, предложения, истории и беседы, формирующие базу данных для обсуждения языка, не образуют его исчерпывающей характеристики. Всегда остаются данные о какой-нибудь разновидности английского, которые пока не собраны. В этом смысле английский язык – абстракция. При этом высказывания, которые мы слышим, или предложения, которые читаем, абстракциями не являются. Это очень конкретные, эмпирические источники знаний о том, что известно говорящему, что производят культуры и чем занимаются люди. Предполагая, что мы игнорируем фактически произносимое людьми (как некоторые говорят, их «речепроизводство»), чтобы понять их «компетенцию» (что люди знают о языке как противоположность тому, что они делают), мы как будто утверждаем, что экзамены в университете ничего не показывают, поскольку всего лишь измеряют результат (какие ответы дают студенты), а не компетенции (что студенты на самом деле знают). Однако экзамены существуют как раз для того, чтобы оценивать компетенции. Если компетенция, которую мы хотим понять, – это знание о том, как вступать в диалог, как рассказывать истории или произносить отдельные предложения, то понять, что знают говорящие, можно только по их действиям.