Текст книги "Как начинался язык. История величайшего изобретения"

Никто никогда напрямую не изучает, что знают люди. Утверждать обратное – распространенная ошибка. О знаниях можно судить по поведению. Также нужно помнить, что цитата на с. 111 игнорирует данные палеонтологической летописи. Это указывает не только на то, что язык, культура и коммуникация были частью одного кластера социально-эволюционных характеристик человеческого познания, но и на то, что существовала медленная семиотическая прогрессия, движущей силой которой был естественный отбор.

Кроме того, если рассматривать коммуникацию как основное назначение языка, это помогает разобраться с наиболее интересной чертой языка – его социальным применением. Для многих ученых изучение грамматики языка отходит на задний план, уступая место вещам вроде паттернов разговорного взаимодействия, отслеживания темы разговора, метафоры, анализа грамматических форм на основе употребления и воздействия культуры на слова и их сочетаемость. Следуя этим идеям и основываясь на изложенных выше представлениях об эволюции рода Homo, можно вывести три гипотезы о происхождении человеческого языка. Они представляют различные точки зрения на относительную важность момента возникновения грамматики для эволюции языков.

Первая гипотеза звучит так: «Грамматика появилась последней». Согласно этой идее, первый и наиболее значительный шаг в эволюции языка – развитие символов. Грамматика – всего лишь одно из дополнений. Язык должен был существовать до грамматики. Согласно этой идее, чтобы грамматика была работоспособной, прочие элементы языка должны были ей предшествовать. Другими словами, языку нужны были символы, высказывания и разговоры до того, как он создал грамматику, чтобы структурировать и, соответственно, усовершенствовать коммуникацию.

Вторая гипотеза, весьма популярная, заключается в том, что «Грамматика появилась первой». Согласно этой идее, вопрос об эволюции языка в основном касается происхождения его вычислительных характеристик, например синтаксиса. Без этих характеристик нет языка. Символы, жесты и другие компоненты языка могли в какой-либо форме существовать и раньше, но возникли паттерны, которые впервые свели их воедино, и появился язык. Следуя этой идее, без совершенно особого типа вычислений нет языка. Но есть вариант попроще, а именно, возможность «слеплять» слова и символы в более крупные единицы – фразы, предложения, истории и беседы – на самом деле является основой всех вычислений в языке. Эта «комбинаторность» формирует нашу интерпретацию слов – без нее отдельные составляющие предложений мы понимать не можем. Рассмотрим последовательность слов «если девушка красивая, то он за ней побежит» и сравним с другой «бежать красивая ней если то девушка за». Структура задает направление интерпретации слов и в определенный момент придает им более точное значение, что приводит к возникновению существительных, глаголов, предлогов, прилагательных и наречий. По мнению отдельных исследователей, такое сопоставление означает, что форма – это очень специфический тип рекурсивной, иерархической сущности. Следуя этой точке зрения, язык – нечто большее, чем можно изобразить на схеме, приведенной ниже (рис. 8).

Подобными схемами обычно пользуются лингвисты, чтобы показать структуру непосредственных составляющих предложения. Хотя она может показаться сложной (на самом деле ничего сложного в ней нет), для понимания того, как современные носители английского языка строят предложения, действительно нужна древовидная структура. В этом примере на схеме показано одно предложение … Bill saw Irving («Билл видел Ирвинга»), которое является частью большего предложения John said that… («Джон сказал, что…»). Также глагольная группа …saw Irving – часть более крупного фрагмента Bill saw Irving. Кроме того, психологи, когнитивисты, лингвисты и другие ученые приводят убедительные свидетельства того, что такие структуры – не просто артефакты. Очевидно, они отражают то, что носителям английского языка известно об их языке. Грамматические структуры, о которых знает каждый носитель, сложнее всего того, что преподают на уроках письменной практики[45]45
  В Великобритании и США – отдельные занятия в учебных заведениях, на которых учатся писать сочинения. – Прим. пер.


[Закрыть].

Третья гипотеза – «Грамматика появилась позже» – занимает промежуточное положение между первыми двумя. Хотя сначала возникли символы, эволюция языка требовала синергии между грамматикой, символами и культурой, причем каждый элемент влиял на остальные. Согласно этому предположению, символы и культура взаимозависимы и совместно продуцируют значения, жесты, структуру слов и интонации для формирования любого высказывания в языке.

Идею о том, что форма предложений следовала за изобретением символов, можно интерпретировать по-разному. Чтобы в ней получше разобраться, ее полезно рассмотреть в контексте двух других гипотез.

Каждая из них отводит структуре определенную роль в эволюции языка. Все потому, что лингвистическая форма имеет огромное значение для коммуникации и мышления. В то же время утверждение о решающем значении строения предложений для языка вызывает ряд вопросов. Возможно, самый серьезный из них – вопрос о необходимости и достаточности для языка древовидных схем, наподобие приведенной на рис. 8, с эволюционной точки зрения.

Для сторонников гипотезы «Грамматика появилась первой» иерархическая структура – наиболее важный аспект человеческого языка. И, опять же, многие из тех, кто принимает эту гипотезу, считают, что язык неожиданно возник всего 50 000 лет назад. Следуя их рассуждениям, язык не только не существовал до Homo sapiens, но даже не у всех Homo sapiens он вообще был (поскольку виду более 200 000 лет). Внезапная мутация примерно 50 000 лет назад затронула бы не всех сапиенсов, а только потомков «Прометея», выигравшего в генетической лотерее. Идея о том, что у мутации был эффект, который в конечном итоге представил большую часть живущих представителей вида в невыгодном положении или сделал их менее приспособленными, в дарвиновских терминах, не является чем-то необычным. У некоторых насекомых возникали мутации, дававшие устойчивость к инсектициду ДДТ, что обеспечило им и их потомках преимущество в ареалах, где он применялся, поэтому они процветали, в то время как другие представители тех же видов благополучно вымерли. Но выдвигающие такую гипотезу обязаны объяснить ее эволюционные последствия. Чтобы грамматическая мутация как-то соотносилась с эволюцией языка, она должна обеспечивать некое преимущество своему обладателю и его потомству, делать их более приспособленными по сравнению с другими сапиенсами, увеличивать шансы на выживание. Возможно, ее распространению способствовал половой отбор, поскольку более разговорчивые особи были более привлекательны для противоположного пола, в результате они больше занимались сексом и имели больше потомства. Третий вариант – семья с геном языка покинула определенную область и вследствие «эффекта бутылочного горлышка» стала популяцией-основателем для последующих Homo sapiens, обеспечив тем самым таинственный «ген языка» всем сапиенсам[46]46
  Как у Michael Anderson в книге, вышедшей в 2014 г., After Phrenology: Neural Reuse and the Interactive Brain (Cambridge, MA: MIT Press), и Stanislas Dehaene в книге Reading in the Brain (New York: Viking, 2009).


[Закрыть].[47]47
  Если бы 50 000 лет назад существовали не владеющие языком Homo sapiens – гипотетический момент «Прыжка соединения» по Бервику и Хомскому, то есть момент, когда способность осуществлять рекурсию появилась в человеческом мозге и языке, то нет каких-либо причин, исключающих существование изолированных групп людей, не обладающих языком, то есть рекурсивным мышлением и выражением. Такое предсказание может казаться странным, но оно должно легко проверяться. Если бы удалось найти людей, не только не обладающих языком, но совершенно неспособных его понимать или продуцировать, это стало бы убедительным свидетельством истинности теории происхождения языка, связанной с УГ (универсальной грамматикой) / рекурсией. – Прим. авт.


[Закрыть]

Это резко противоречит утверждениям о том, что язык возникал постепенно в течение по крайней мере 3 млн лет и что у всех современных людей и, возможно, у всех представителей рода Homo был язык.

Крайне важно, что иерархическая грамматика, структуре которой требуются древовидные схемы, которые, как утверждают сторонники различных лингвистических подходов, критически важны для эволюции языка, является лишь побочным продуктом решения задач обработки информации, не связанных с грамматикой. Лауреат Нобелевской премии Герберт Саймон писал об этом в начале 1960-х гг. в одной из наиболее известных научных работ XX в. «Архитектура сложности» (The Architecture of Complexity).

Саймон писал, что

сложность часто принимает форму иерархии, а у иерархических систем есть общие характеристики, не зависящие от их конкретного содержания. Я утверждаю, что иерархия – одно из основных конструктивных решений, используемых в сложных системах.

Кроме того:

Я уже привел пример одного вида иерархии, который часто встречается в социальных науках, – формальная организация. Коммерческие компании, правительства, университеты – у всех есть отчетливо заметные вложенные структуры. Но формальные организации – не только не единственный, но даже не самый распространенный вид социальной иерархии. Почти у всех обществ есть элементарные единицы, называемые семьями, которые могут объединяться в деревни или племена, а они, в свою очередь образуют более крупные группы. Если составить схему социальных взаимодействий, обозначив, кто и с кем разговаривает, кластеры плотного взаимодействия на этой схеме будут показывать довольно определенную иерархическую структуру. Группировки в структуре могут определяться частотой взаимодействия в рамках этой социометрической матрицы.

Иерархия была бы полезной для представителей рода Homo как способ понимания и построения социальных взаимоотношений, организации решения тех или иных задач и даже структурирования языка. И мы видим такую иерархию в организации поселения Homo erectus в Гешер Бенот Яаков. Но рост иерархии должен быть прямо пропорционален росту сложности содержания коммуникации (смысл сказанного), то есть по мере увеличения потока информации и ее сложности. Насыщенной коммуникации, особенно когда она происходит на высоких скоростях, что характерно для человеческих языков, способствует иерархическая структура особого рода, о чем как раз и писал Саймон.

Например, из приведенных ниже высказываний первые три будут проще для понимания среднего слушателя, чем последние три:

Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер.

Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер. Говорит Джон.

Луна сделана из зеленого сыра. Так говорит Питер. Говорит Джон. Говорит Мэри. Говорит Ирвин. Говорит Ральф.

Питер говорит, что луна сделана из зеленого сыра.

Джон говорит, что Питер говорит, что луна сделана из зеленого сыра.

Ральф сказал, что Ирвин сказал, что Мэри сказала, что Джон сказал, что Питер сказал, что луна сделана из зеленого сыра.

Причина в том, что в первых трех отсутствует рекурсия – все предложения самостоятельные и идут друг за другом. А в последних трех рекурсия есть – одно предложение находится внутри другого. Ввиду сложности множественных цитат рекурсия помогает эффективнее обрабатывать предложения – это факт. Хотя такие предложения звучат несколько неестественно вне контекста, в английском они встречаются. Однако в некоторых языках, где нет рекурсии, могут существовать только предложения из первого набора. По мере увеличения сложности общества, в частности когда говорящий или слушающий взаимодействуют со все большим числом людей, с которыми не знакомы, растут и требования к грамматике, однако всякую пару общество – язык нужно изучать индивидуально. В простых обществах могут существовать сложные грамматики, и наоборот.

Сторонникам «языковой мутации» придется объяснить, почему нет твердо установленных специализированных зон коры, отвечающих за язык или речь, а вместо этого используются части мозга, уже задействованные в других задачах[48]48
  См., напр.: Бервик Р. Хомский Н. Человек говорящий. Эволюция и язык. – СПб.: Питер, 2018.; Martin B. Everaert et al., ‘Structures, Not Strings: Linguistics as Part of the Cognitive Sciences’, Trends in Cognitive Sciences 19 (12), 2015: 729–743, введение, которое, я надеюсь, дополняет прочие эмпирические работы: см. Maggie Tallerman, Kathleen R. Gibson (eds.), The Oxford Handbook of Language Evolution (Oxford University Press, 2012); B. Thompson, S. Kirby, K. Smith, ‘Culture Shapes the Evolution of Cognition’, Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America 113 (16), 2016: 4530–4535; James R. Hurford, The Origins of Meaning: Language in the Light of Evolution (Oxford University Press, 2011).


[Закрыть]. Рост префронтальной коры, ассоциируемый с изготовлением орудий и последовательными действиями, помог подготовить мозг для языка, обеспечив дополнительные когнитивные мощности, необходимые для действий, требующих исполнения сложных процедур или их импровизированных последовательностей. Это форма экзаптации, повторного использования эволюцией чего-либо, что раньше использовалось для других задач, например использование языка для артикуляции звуков, хотя изначально он развился для поглощения пищи.

Грамматика не может существовать без символов. Это значит, что, хотя грамматика уточняет значение символов, в историческом развитии языка грамматика идет после символов.

Другие животные пользуются синтаксисом. Следовательно, грамматика не является исключительной прерогативой людей. Например, попугай Алекс, согласно данным многолетних исследований Айрин Пепперберг, говорил на английском (упрощенном) и даже понимал рекурсивную грамматику и древовидные структуры.

Люди эволюционировали, сменив когнитивную ригидность (побочный продукт инстинктов) на когнитивную гибкость и обучение, основанное на местных культурных и даже экологических условиях. Следуя этой логике, грамматические сходства, обнаруживаемые в различных языках мира, возникли не потому, что грамматика является врожденной. Они скорее указывают на функциональное давление, требующее результативной коммуникации, выходящей за пределы культуры, или на обеспечение эффективной передачи информации. Пример функционального давления: во многих языках предлоги с меньшим семантическим содержанием короче предлогов, у которых семантическое содержание больше, например «к» или «на» в сравнении с «около» или «благодаря». Пример эффективной передачи информации: форма менее частотных слов более предсказуема в сравнении с теми, которые говорящие используют чаще. Поэтому у глагола «bequeath» («завещать») как менее частотного более простое спряжение: «I bequeath», «you bequeath», «she bequeaths», «we bequeath» и «everyone bequeaths» (этот общий принцип известен как закон Ципфа). А частотный глагол «to be» неправильный, как и его спряжение: «I am», «you are», «he is», «we are» и «they are». И функциональное давление, и передача информации оптимизируют язык, чтобы улучшить коммуникацию.

Следовательно, грамматика не была ни первой, ни последней в эволюции языка, а закономерно появилась после символов. Такой вывод основан на том, что при взаимодействии людей значение первично, а форма вторична. Грамматика действительно помогает передавать значение, но не является для него ни необходимым, ни достаточным условием.

Однако если грамматика появилась позже, то что появилось вначале? В самом начале пути к языку представителям рода Homo требовалось два функциональных прорыва, причем оба предшествовали грамматике. Мы знаем о них благодаря палеонтологическим свидетельствам. Иконические знаки, индексы и символы появляются в палеонтологической летописи раньше грамматики, как предсказывает последовательность развития знаков. Далее, предпосылкой культуры отчасти является необходимость интенциональности и конвенциональности[49]49
  Термины из семантики и теории речевых актов: намеренность/целенаправленность и традиционность/социальная условность употребления (знака). – Прим. пер.


[Закрыть] возникновения символов. Наконец, существуют языки без структурно-зависимой грамматики.

Эволюция языка шла по пути «семиотической прогрессии», как показано на рис. 1 и повторено здесь.

Рассмотрим компоненты пирсовской семиотики, необходимые для эволюции языка. Во-первых, есть индексы. Индексы очень древние, они намного старше людей. Индексами пользуются все животные. У индекса есть физическая связь с объектом, который они обозначают. Это запахи, следы, надломленные ветви или помет. Индекс – это безусловная, обычно ненамеренная связь между формой и значением. Если бы животные не могли интерпретировать индексы, то львы никогда бы не нашли добычу, гиены напрасно рыскали в поисках падали, а обезьянам крайне сложно было бы избегать змей и ястребов. Можно даже развить способность замечать и понимать индексы, как делают, например, американские индейцы, опытные следопыты, охотники и т. п[50]50
  Нет такого языка, в котором значение существовало бы без конвенции (условности). Но условности предполагают наличие культуры (см. в моей книге «Темная материя сознания: Выражение бессознательного через культуру» (Dark Matter of the Mind: The Culturally Articulated Unconscious, University of Chicago Press, 2016), поскольку это общие культурные соглашения, например значения слов. Наконец, есть мышление у животных. Если считать, что язык структурно зависим и является необходимым условием мышления (а не просто способствует ему), то мы утверждаем не только то, что другие гоминины не мыслили, но и то, что ни одно другое существо (кроме нас) не мыслит, поскольку у них нет структурообразующей операции, которую Хомский считает основой языка и называет «соединение». – Прим. авт.


[Закрыть].

Такую способность можно развить. Когда я ходил с местными жителями по амазонским и мексиканским джунглям, они явно пользовались индексами, чтобы определить свое местоположение, какая флора и фауна находится поблизости, где отыскать воду и в каком направлении лучше двигаться, чтобы встретить добычу. Они прокладывали себе путь, пользуясь обонянием, зрением, осязанием, слухом и вкусом. Тем, кто не знаком с индексами джунглей, часто не удается их заметить – они воспринимают случайные запахи, звуки и т. д., не догадываясь об их значении.

Глубокое знание значения местных индексов называют «эмическим»[51]51
  Уровень лингвистического анализа, предполагающий описание языковых единиц с точки зрения внутреннего знания о языке; относящийся к анализу структурных и функциональных элементов языка или поведения; термин ввел лингвист К. Пайк (Kenneth Pike) по аналогии с термином phonemic. – Прим. пер.


[Закрыть] (или инсайдерским) знанием[52]52
  Термины ввел американский антрополингвист Кеннет Ли Пайк в Language in Relation to a Unified Theory of the Structure of Human Behavior, 2nd rev. edn (The Hague/Paris: Mouton & Co., 1967).


[Закрыть]. Индексы – важная ступень эволюции человеческой коммуникации. По мере того как культура их обогащает, значение индексов для коммуникации становится еще больше.

В каком-то смысле индексы – форма метонимической коммуникации с природой – использования части для обозначения целого (например, олений помет, обозначающий целого оленя, или лошадиный след для всей лошади). Хотя способность распознавать и интерпретировать индексы может быть приобретена с помощью культуры, одних индексов для построения языка недостаточно. Индексы имеют неразрывную физическую связь с отдельными предметами или существами, а потому не обладают условностью и интенциональностью – двумя важнейшими компонентами символического языка. Роль таких примитивных индексов в человеческом языке ограничена, поскольку для него важнее культурная, а не природная связь между формой и значением.

Культурная связь в отсутствие прямой физической связи или сходства между значением и ассоциируемой с ним формой значительно увеличивает число форм, которые можно связать со значениями. В английском собака называется словом dog. В испанском – perro. В португальском – cão. Это всего лишь условные символы для обозначения псовых, выбранные в этих конкретных языках. Глубокой связи между звуками или словами в словах «dog» и «собака» нет. Ее просто так называют по-английски. Таким образом, его форма не важна, а определена культурной, принадлежностью. Тогда отсутствие условности означает, что индексы не могут быть основой языка. Но условность – это более поздний шаг семиотической прогрессии. Ей предшествует интенциональность. (В языках есть такие индексы, у которых добавлены интенциональность и условность, выходящие за рамки примитивных индексов, которые есть у большинства видов. Это такие слова, как «я», «тут», «это» и т. д.)

Интенциональность – это свойство ментальной направленности на что-либо, требующее ментальной операции или «установки» направленности внимания на что-либо. Интенциональность – свойство разума всех животных. Иконические знаки, рисунки, булыжники, похожие на лица, кости, похожие на пенис, и т. п. – все указывает на интенциональность репрезентации значений, поскольку они интерпретируются (а часто и создаются) так, чтобы выглядеть, звучать, ощущаться как предметы, репрезентацией которых являются. Такие иконические знаки, как макапансгатская галька, эрфудский манупорт[53]53
  Предмет, не несущий признаков искусственной обработки, но явно перемещенный (принесенный на стоянку) человеком. – Прим. пер.


[Закрыть] или Венера из Берехат-Рама, показывают самые первые шаги от неинтенциональных индексов к интенциональному созданию знаков. Предмет рассматривается через физическое сходство. Иконический знак «связан» с чем-либо, даже если создан ненамеренно. Даже неиконическое изобразительное искусство вроде геометрической резьбы на раковинах с острова Ява показывает соединение интенциональности и репрезентации, являющееся непременным атрибутом человеческих языков. Когда интенциональность встречается с репрезентацией иконических знаков, люди уже могут, по крайней мере принципиально, начать общаться более эффективно. В конце концов, современные эмодзи[54]54
  Эмо́дзи – язык идеограмм и смайликов, используемый в электронных сообщениях и веб-страницах. – Прим. пер.


[Закрыть] тоже могут использоваться как своеобразный иконический язык. Однако эмодзи зависимы от современных грамматик, из которых они и возникли, ввиду сложности их интерпретации и организации.

Следующий шаг – это важнейший из всех знаков в языке: символ. Одновременно интенциональный и условный, символ является куда бо́льшим шагом в направлении современного языка, чем индексы или иконические знаки (хотя и те и другие есть во всех языках). Хотя символы часто представляют как слова, они также могут быть и целыми предложениями. Из-за того, что эволюционная прогрессия развивается постепенно и распространяется на всех представителей рода Homo, никто не проснулся однажды утром и не заговорил на современном, сложном языке, так же как ни одна обезьяна не проснулась человеком. Полагаю, никто также не обзавелся в одночасье способностью к построению рекурсивных грамматических конструкций у себя в голове, просто подбирая слова для осуществления такой операции.

Однако иконические знаки могут формировать в языке нечто большее, чем образы или звукоподражание. Есть области, где иконическая репрезентация звуков является безусловным, культурно значимым компонентом человеческих языков. Это говорит о том, что иконические знаки играли определенную роль в процессе перехода к символам, а это имело решающее значение для изобретения языка. Вот пример из языка пираха, на котором говорят представители изолированного народа, проживающего в бразильском штате Амазонас. В нем существуют различия в речи мужчин и женщин.

Речь женщин-пираха в целом более «гортанная». Так происходит из-за двух культурно-мотивированных аспектов использования речевого аппарата носителями пираха. Во-первых, в сравнении с речью мужчин большая часть женских звуков артикулируется ближе к заднему отделу ротовой полости. Там, где мужчина может произвести звук /n/, поместив язык непосредственно за верхними зубами, в женском варианте /n/ язык будет расположен дальше, около альвеолярного отростка нёба (его легко обнаружить, проведя языком от верхних зубов к своду неба).

Кроме того, у женщин-пираха на один звук меньше, чем у мужчин. У мужчин-пираха есть согласные /p/, /t/, /h/, /s/, /b/, /g/ и /Ɂ/ (гортанная смычка), тогда как женщины используют /h/ вместо /s/. Для мужчин слово, обозначающее муку из тапиоки, – Ɂágaísi, а для женщин – Ɂágaíhi. Использование разной артикуляции, а также различное число фонем являются способами иконической репрезентации социального статуса и пола говорящего, осуществляемой посредством звуков. Майкл Силверстейн, антрополог из Чикагского университета, провел обширные исследования подобных языковых феноменов. Он называет их индексальными маркерами социальных отношений.

При использовании звуков индексалы являются частью более крупного феномена, известного как звуковой символизм, который также изучается довольно давно. Например, в Институте им. Макса Планка в Неймегене, Нидерланды, есть отдельный исследовательский центр.

Значение звукового символизма для эволюции языка, индексалов, различия в речи мужчин и женщин пираха и подобные вещи обнаруживаются по крайней мере на двух этапах этой эволюции. Первый этап – имитация звуков. Эта имитация может создавать слова. Второй – использование звуковых символов – может обеспечивать культурные связи и понимание природы. Проводя исследования среди банава, я сделал запись того, как двое мужчин имитировали (то есть использовали звуковой символизм) звуки животных, на которых охотились. Несколько недель спустя я дал прослушать эту запись пираха, которые тоже являются охотниками-собирателями, но с банава никак не связаны. Прослушав запись, они сказали: «Банава знают джунгли. Они правильно делают». Такой звуковой символизм можно культивировать (также как понимание индексов животных и других компонентов экологической ниши, занимаемой определенной группой). Воспроизведения звукового символизма банава было для пираха достаточно, чтобы они поняли: банава больше похожи на них, чем американцы (от которых они точной имитации звуков животных не слышали).

Однако, согласно теории Пирса, индексов, иконических знаков и символов все еще недостаточно для возникновения языка. Для этого нужен еще один элемент, который Пирс назвал «интерпретантом» и который, в сущности, и позволяет использовать знак так, чтобы понимать, с каким объектом он связан. Работоспособность интерпретантов зависит от определенных аспектов знака. Например, возьмем слово «eye» («глаз»). На письме слово-символ состоит из двух элементов – букв «e» и «y», которые могут использоваться по отдельности, но здесь составляют английское слово, обозначающее внешний орган зрения. Слова на письме подчиняются культурным условностям в части формы и последовательности букв, – здесь «e», «y», «e», из которых они составлены. По этой причине, если повернуть /e/, получив ее зеркальное отражение /ә/, то интерпретант буквы, а в итоге и всего слова, в которое она входит, теряется. Но если написать малюсенькую /e/ или трехметровую /e/, то интерпретант сохраняется. Таким образом, размер не является частью интерпретанта слова «eye», а пространственная ориентация букв – является. То есть символ сам по себе разделяется на значимые части, порождающие интерпретант[55]55
  Как многие термины Пирса, «интерпретант» обладает множеством потенциальных значений, в том числе в плане перевода и интерпретации термина. Я в данной работе обращаюсь лишь к одному аспекту сложной сети значений, предложенных Пирсом для этого термина. В действительности его содержание шире. – Прим. авт.


[Закрыть]. Пирс и тут был прав.

Конечно, эволюция языка также связана с биологией, а не только с семиотикой и культурой. Именно на биологии человека основываются его языковые способности. Признавая этот очевидный факт, для некоторых, вероятно, удивительным и противоречащим здравому смыслу станет следующее открытие: в теле нет ничего, специально предназначенного для языка. Ни одного органа. И в мозге ничего нет. И во рту тоже нет (кроме положения языка). Но это как раз неудивительно. Эволюция всегда стремится использовать либо уже существующее, либо работать на основе того, что есть под рукой, а не создавать принципиально новое. Наши чудесные человеческие голоса основаны на наборе анатомических частей, которые нужны нам для других целей. Это говорит о том, что язык – не биологический объект, а семиотический. Его происхождение основано не на каком-то гене, а на культуре.

У любой части речевого аппарата есть не относящаяся к речи функция, являющаяся более важной с эволюционной точки зрения, при этом она обнаруживается у других приматов. Язык и речь появились позже и использовали тела и мозги людей в том виде, в каком их произвела эволюция. Уже потом язык и речь стали их постепенно менять. Тогда неудивительно, что механизмы, участвующие в продуцировании речи, – язык, зубы и все остальное – есть не только у человека, но и у других животных. Это просто следствие непрерывности эволюции посредством естественного униформитарианистского отбора. Единственный уникальный аспект человеческого речевого аппарата, который, видимо, эволюционировал специально под задачи продуцирования речи, – это его форма, на что повлияли положение и контуры языка (к этому вопросу мы вернемся позже).

Языки жестов тоже могут нас многому научить в области организации нашей нервной церебрально-когнитивной платформы. Носители языка жестов могут общаться с той же скоростью, что и пользователи речевого аппарата. Это означает, что развитие нашего мозга не связано исключительно со звуками речи, иначе все прочие модусы или каналы речи были бы невозможны или менее эффективны. Маловероятно, что эволюция изначально оснащает каждого человека отдельными нейронными сетями: для языка жестов и для обычного языка. Разумнее предположить, что мозг способен обрабатывать различные сигналы, а руки и рот обеспечивают наиболее эффективные варианты физического выражения языка. Языки жестов, как и разговорные/звуковые языки, демонстрируют слогоподобную группировку жестов. Значит, люди предрасположены к такой группировке, в том смысле, что наш мозг быстро улавливает группы слогов и именно их эффективнее всего обрабатывает. Это очень важно для понимания работы низкоуровневой организации языка и того, как были изобретены его операции. Однако вне зависимости от других модусов звуковая речь остается основным каналом коммуникации для большинства людей – это факт. И это довольно интересно, поскольку этот факт дает нам свидетельство того, что эволюция изменила физиологию человека под задачи речи. Люди способны производить широкий диапазон звуков, однако им это не очень-то нужно. Пользуясь крайне ограниченным набором согласных звуков (или даже одним), в сочетании с одной или несколькими гласными можно передать любой смысл (на самом деле это можно сделать и с одним лишь гласным). Мы это знаем, поскольку есть современные языки, использующие очень небольшую часть предоставляемого современным речевым аппаратом звукового разнообразия.

В истории нашего вида путь к иконическим знакам занял много времени. После индексов вроде окаменелых отпечатков ног такие иконические знаки, как макапансгатский манупорт, – древнейшие из известных нам знаков. В точности, как предсказывал Пирс. Они существовали до индексов и следовали за предвестниками семиотической прогрессии. На протяжении более чем 3 млн лет визуальные иконические знаки собирались гомининами – от австралопитеков до сапиенсов. Эти иконические знаки указывают на то, что их обладатели вполне могли улавливать связь между формой и значением – тем, для чего иконы служили визуальной репрезентацией. В свете вышеизложенного рассмотрим камень размером примерно 6,5×7,5 см, найденный в пещере Макапансгат в Южной Африке (рис. 9).

Эта галька на самом деле старше Homo. Ее подобрал и принес в пещеру никто иной, как Australopithecus africanus. Манупорт – «принесенный в руке» – выделяется на фоне орудий, среди которых он был найден, потому что определенно не является орудием. Это предмет, принесенный из другого места почти наверняка, потому что напоминает человеческое лицо. И в самой пещере таких горных пород не было. Этот манупорт указывает на то, что уже 3 млн лет назад ранние гоминины воспринимали иконические свойства объектов вокруг них. Как человек воспринимает корни амазонских деревьев в качестве иконической репрезентации змей, так австралопитеки из Макапансгата видели иконичность камня с двумя круглыми выемками и желобком.

Можно возразить, что манупорт, напоминающий человеческое лицо, заметили не австралопитеки, а современные люди с большим мозгом, способные распознать его символизм. Такое предположение, однако, порождает еще более сложную проблему. У нас есть галька среди каменных орудий в пещере, где жили Australopithecus africanus, но орудия были сделаны в этой пещере, а галька – нет. То есть она была намеренно или ненамеренно принесена в пещеру. Если намеренно, то зачем? Одно из возможных объяснений мы уже привели: она похожа на лицо. Другое объяснение – она понадобилась для чего-то еще. Но ее внешний вид кажется самым простым объяснением. Можно предположить, что ее принесли ненамеренно, например, она застряла у кого-то между пальцами ног, но такое событие выглядит маловероятным. Хотя невозможно доказать, что гальку принесли в пещеру именно из-за сходства с лицом человека, такое предложение определенно является лучшим из возможных.

Другой манупорт, найденный на территории современного Марокко, 300 000 лет назад подобрал Homo erectus[56]56
  Недавно доказано, что Homo sapiens уже жил на территории Северной Африки 300 000 лет назад, о чем свидетельствуют находки как раз из Марокко. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Это кость каракатицы, формой напоминающая фаллос (рис. 10).

Опять же, иконический знак, намеренно выделенный, опознанный и приобретенный, но не созданный самостоятельно. «И что с того?» – скажете вы. В чем состоит значение таких иконических объектов для развития языка? Ну, ответ зависит от того, у кого спрашивать. Точка зрения Хомского, что язык – это результат рекурсивной операции (Соединения), исключает какие-либо существенные отношения между такими окказиональными иконическими знаками и развитием собственно языка, являющегося, по сути, всего лишь типом грамматики. Если язык есть не что иное, как вычислительная система, набор конструкций, украшенных местными словами, тогда рыбья кость в форме фаллоса определенно никак не приближает человека к такой системе. С другой стороны, если язык имеет дело со значениями и символами, для которых вычисления – не более чем вспомогательное средство для коммуникации, тогда иконические знаки становятся неотъемлемой частью реконструкции эволюции языка.