Текст книги "Как начинался язык. История величайшего изобретения"

Искусство, орудия и символы, рассматриваемые во взаимодействии, вносят вклад в наше понимание каждого из них и «темной материи» культуры, а также психологии, обеспечивающей их возникновение. Искусство – это видимая форма разделяемых смыслов, передача эмоций, культурных моментов, идей и т. п. посредством общего невыражаемого культурного знания. Чтобы научиться понимать искусство, нужно уметь видеть вещи иначе. В случае с изобразительным искусством людям нужно научиться воспринимать двумерные изображения трехмерных объектов. Если говорить о скульптуре, то надо научиться видеть иконические или даже не вполне иконические объекты, являющиеся репрезентацией объектов реального мира или воображаемого объекта, созданного замыслом художника.

Орудия, особенно когда они обобщены и найдены в разных местах, например «наборы инструментов» ранних людей, указывают на наличие общих целей, проблем и их решений. Например, шёнингенские копья (300 000–400 000 лет) являются свидетельством наличия культуры у Homo heidelbergensis, который, возможно, был одной из форм Homo erectus. Такие копья указывают на то, что эти люди охотились, что кололи добычу, а не метали в нее копья[57]57
  Поскольку центр тяжести у этих копий находится в передней трети стержня – как и у современных копий для метания, – есть мнение, что эти копья метали. Спортсмены метали точные реплики шёнингенских копий на расстояние до 70 м. – Прим. ред.


[Закрыть], и охоту заранее планировали. Таким образом, копья являются репрезентацией культурных задач, знаний и техник. Для членов культуры, которая их использовала, они являются символическими объектами, особенно в свете доступных нам свидетельств наличия культуры у эректусов.

Поскольку орудия – это символы, они также проявляют свойство, которое большинство теоретиков считает неотъемлемым свойством языка и называют его «перемещаемостью». Этот термин относится к значению, возникающему в отсутствие объекта или референта, – например, песня, которая нравилась вашей матери, напоминающая вам о ней, когда ее уже нет рядом. У орудий также есть интенциональность – они являются, в том числе, результатом умственной концентрации их создателя. Будучи символами, они также имеют культурное значение – это репрезентация деятельности, перемещенной с формы и значения орудия. Копье означает «охотиться», даже если конкретное копье в действительности не используется для охоты. Наконец, орудия могут демонстрировать один из аспектов пирсовских знаков – порождать интерпретант – в том смысле, что лишь отдельные части орудий значимо связаны с их назначением. Лезвие ножа важнее для его значения, чем цвет или материал рукояти. Топор может быть полым или выполненным из разных материалов. Значение имеет качество режущей кромки. Таким образом, орудия, если их внимательно изучить, демонстрируют когнитивные границы ассоциаций со значением, не являющимся совершенно условным (поскольку орудие безусловно в той мере, что у него есть ограниченное число конструктивных вариантов выполнения задачи, для которой оно предназначено), но все равно достаточно условным, чтобы считаться символом.

В старых вестернах кавалерист-разведчик может по стреле, извлеченной из тела жертвы, определить, какое племя ее изготовило: «Это стрела команчей, дружище». Такая культурная идентификация одновременно символична, условна, конвенциональна и интенциональна. Другими словами, она символична. Условность проявляется во внешнем виде, культурной специфичности выполняемой задачи или культурной регуляции использования орудия.

Давайте снова рассмотрим знаменитые шёнингенские копья. Для их изначальных владельцев они были бы связаны с мыслями, то есть символами, повествующими об охоте, смелости, заботе о своих семьях и о смерти. Некоторые из этих копий были предназначены для нанесения колющих ударов, а не для метания. Мужчине-эректусу (или, если угодно, гейдельбергенсису), наверное, требовалось много тестостерона, чтобы отважиться выйти с ним против слона. Подбежать прямо к нему и воткнуть в него копье! Слонобой. Такое копье несет в себе столь же богатый смысл и символизм, как и изображения на стене пещеры во Франции

Другой пример орудий-символов – резьба по раковинам с Явы, принадлежащая эректусам (рис. 12)[58]58
  www.zmescience.com/science/archaeology/homo-erectus-shell-04122014/


[Закрыть]. Резьба эта примечательна не только древностью, но также местом находки и тем, что выполнил ее Homo erectus. В отличие от Флореса, до Явы раньше можно было добраться пешком через заболоченный участок, который сейчас находится под водой и носит название Зондский шельф.

Геометрические узоры на яванской раковине могли быть просто украшением, отчасти сформированным особенностями восприятия, характерными для мозга, по-видимому, имеющего особую расположенность к геометрическим формам. А возможно, эти отметки были символами, смысл которых навсегда утерян. Они могли быть даже чем-то средним между иконическими знаками и символами, предвестниками репрезентации значения. Подозреваю, что верна первая версия. Тем не менее мы знаем, что создатель этого произведения, женщина или мужчина из Homo erectus, взял зуб акулы и, сильно нажав им на раковину, вырезал эти фигуры. Отметим, что линии четкие и ровные, без разрывов. Нанести такие узоры древний человек мог, только приложив усилие, достаточное для того, чтобы пройти сквозь коричневый верхний слой (который сейчас уже разложился и исчез) и прорезать саму твердую белую раковину. Человек должен был резать без остановки, иначе в линиях были бы заметные разрывы. В этих отметках есть интенциональность.

Что бы ни значили эти узоры, они являются по меньшей мере проявлением намеренных (интенциональных) действий. Возможно, они иконические или даже символические – они могут быть репрезентацией волн или морского путешествия. Удивительно, но их сделали около 540 000 лет назад. Сами раковины использовались в качестве скребка или лезвия, возможно, даже оружия – как их использовали американские индейцы в конце XVII – начале XVIII вв.

Томас Морган и его коллеги в 2015 г. опубликовали работу, в которой утверждают, что существует непосредственная связь между развитием орудий и возникновением языка:

Полученные нами результаты подтверждают гипотезу о том, что изготовление гомининами каменных орудий стимулировало отбор по целенаправленному обучению и языковым способностям, и позволяют предположить, что (1) низкоуровневая передача социального опыта, то есть имитация/подражание, могла способствовать застою олдувайского технокомплекса, продлившемуся около 700 000 лет, а (2) обучение и протоязык стали основой появления ашельской технологии. В настоящей работе обосновывается постепенная эволюция языка и утверждается, что от простой символической коммуникации до современного поведения прошли сотни тысяч лет[59]59
  T. J. H. Morgan et al., ‘Experimental Evidence for the Co-Evolution of Hominin Tool-Making, Teaching and Language’, Nature Communications 6, 2015: 6029; doi:10.1038/ncomms7029.


[Закрыть].

Эта область исследований активно расширяется, связывая изготовление орудий с эволюцией языка через развитие мозга. Таким образом, наличие в обществе орудий, рассматриваемых в качестве символов, указывает на то, что их изготовители достигли определенной формы символической репрезентации, хотя степень близости между сложностью орудий и сложностью языка иногда преувеличивают.

Говоря об отношении орудий к языку, мы рассматриваем свойства орудий и языка культуры, в них проявляющиеся: общие задачи и способность сопоставлять форму и назначение. А это концептуальная основа символов. Олдувайские орудия – древнейшие из известных. Ими начали пользоваться примерно 2,6 млн лет назад. Такие орудия использовались, чтобы рубить, скоблить и дробить. Изобретены были, вероятно, Homo habilis (если считать его отдельным видом, а не одним из эректусов, как полагают некоторые) или австралопитеками. А вот орудия, найденные в долине Олдувай, определенно были изготовлены эректусами (см. рис. 13). Это грубо обработанные камни, использовавшиеся в качестве инструментов или оружия, вроде молотка или топора. Они не идут ни в какое сравнение с более тонкими орудиями, появившимися позже, но свидетельствуют о прогрессе в технологии гоминин и, вероятно, являются предвестниками культуры.

Чтобы сделать олдувайское орудие, по краю «нуклеуса» ударяют «отбойником». В результате удара образуется острый, тонкий отщеп, оставляющий на камне раковистые изломы, как показано на изображении. Отщепы часто подвергались вторичной обработке для других целей.

Изготовление орудий требует планирования, воображения (нужно представить конечный результат) и, по крайней мере со временем, коммуникации в том или ином виде, чтобы обучать других. Последовательные операции налагают определенные требования на префронтальную кору и формируют давление культурного отбора по признаку большей мощности корковых зон мозга, большей сообразительности. Однако такое давление могло сработать, и увеличившаяся в сравнении с австралопитеками префронтальная кора ранних мастеров Homo могла стать ответом на него. Тогда неудивительно, что 1,76 млн лет назад, примерно через 300 000 лет после возникновения Homo erectus, к олдувайским орудиям присоединяются другие изготавливаемые эректусами орудия, в частности новый тип, названный ашельскими орудиями (рис. 14). Многие считают, что причиной этого долгого, таинственного периода отсутствия инноваций, значительно более продолжительного, чем европейские Темные века (но все же отчасти сходного с ними), состоит в «низком уровне передачи социального опыта». Другими словами, потому, что у эректусов не было языка. Но это не самый очевидный вывод. Культурный консерватизм имеет мощное и широкое влияние. Копировать всегда проще, чем создавать новое, особенно в культуре, которая не поощряет инноваций; таких примеров в мире достаточно и в наши дни.

Если у эректусов действительно был язык, то есть ли в моей теории о лингвистических достижениях эректусов проблема с тем, что у них ушли сотни тысяч лет на разработку ашельских орудий? Возможно, хотя эректус изобрел орудия и символы в ходе первой когнитивной и, судя по всему, лингвистической революции около 1,9 млн лет назад; еще около 600 000 лет эволюции ушло на то, чтобы дойти до языка. Известный палеонтолог Иэн Таттерсолл указывает на это в нескольких своих работах. Тем не менее такой пессимистический вывод ошибочен.

Известно, что даже в XXI в. человеческие культуры сопротивляются изменениям. Копирование поощряется намного больше, чем инновации, особенно когда копируемое нормально работает, на что указывают многие антропологи[60]60
  Роберт Бойд и Питер Ричерсон – ведущие специалисты по культурной эволюции, значению имитации/инновации и авторы множества книг по этой теме. См., напр.: The Origin and Evolution of Cultures (Oxford University Press, 2005) или Culture and the Evolutionary Process (University of Chicago Press, 1988).


[Закрыть]. Временной лаг мог стать результатом отсутствия когнитивного или лингвистического развития. Но он также мог быть результатом действия практически универсального принципа «разумной достаточности». Другими словами, природе, как правило, достаточно хорошего, а к лучшему она не стремится[61]61
  Термин «разумная достаточность», или «удовлетворительность» (satisficing) ввел обладатель Нобелевской премии по экономике (1962) Герберт Саймон. См., напр.: «Архитектура сложности», Науки об искусственном: Пер с англ. 2-е изд. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – С. 80, и книгу, первое издание которой состоялось в 1947 г., Administrative Behavior: A Study of Decision-Making Processes in Administrative Organization (New York: Macmillan).


[Закрыть]. Или религиозного консерватизма. Времени действительно прошло много. Но объяснение этого «инновационного разрыва» совсем не очевидно. А в свете других доступных данных он не отменяет гипотезу о том, что язык изобрел Homo erectus.

Несмотря на продолжительный перерыв, эректусы все же усовершенствовали свои олдувайские орудия. Хотя периоды применения олдувайских и ашельских орудий частично перекрываются, ашельские были более совершенными. Они были принесены Homo erectus из Африки в Европу примерно 900 000 лет назад, причем Испания была первым пунктом назначения в Европе. Ашельские орудия создавались уже не просто ударом камня о камень, как было с олдувайскими орудиями. После получения отщепа он дорабатывался с помощью кости, рога, дерева или другого инструмента, что позволяло мастеру лучше контролировать процесс. Кроме того, ашельские мастера предпочитали использовать в качестве основного инструмента нуклеусы, а не отщепы. Так что они не только развивали, но и дополняли олдувайскую технологию.

На основе ашельской технологии эректусы добавили еще несколько инноваций, и разработали технологию неандертальцы (около 500 000 тысяч лет назад). В распространении всех этих орудий мы видим коммуникацию если не в форме прямого или словесного обучения, то, по крайней мере, в виде демонстрации орудий другим гомининам, учитывая характер их распространения и использования.

Технология леваллуа требовала тонкой обработки краев нуклеуса, после чего последним ударом отделялся отщеп, сформированный предварительной обработкой. Эти орудия часто изготавливались из кремня, который хорошо поддается обработке и позволяет получать более острые края (см. рис. 15).

Сложность и единообразие леваллуазских орудий приводит некоторых исследователей к выводам, что для их производства требовался язык, поскольку без исправления ошибок в процессе обучения было не обойтись. Но говорить для этого необязательно. Обучение часто может ограничиваться наблюдением, после которого следует повторение методом проб и ошибок под контролем мастера, и вербальной коммуникации в таких ситуациях обычно не очень много даже в современных обществах. Однако более продвинутая коммуникация, по-видимому, все же необходима для обеспечения обратной связи, даже когда в процессе самого обучения объем языковой коммуникации минимален. Кроме того, изготовление орудий и исправление ошибок, допущенных обучающимися, несомненно, способствовало бы развитию языка. Что и происходило с первыми гомининами и привело к появлению намеренно иконического и содержащего правильные геометрические формы искусства. Предположение о том, что эректусы были способны к более-менее сложной коммуникации, по меньшей мере, на уровне языка G₁, подтверждается не только артефактами (произведения искусства и орудия), но и маршрутами их миграций. Крайне неправдоподобно, что они прошли настолько большие расстояния по суше и морю и развили такие сложные схемы поселений, не обладая символической коммуникацией.

Некоторые исследователи полагают, что иконические знаки вроде макапансгатской гальки и эрфудского манупорта могли приводить к появлению новых нейронных проводящих путей для восприятия того, что один предмет может обозначать другой. Свидетельства, подтверждающие такую версию, пока слишком разрозненные, хотя я согласен с тем, что новые способы мышления могут приводить к появлению новых видов эволюционного давления на мозг. В результате может улучшиться способность понимать репрезентации более сложные, чем простые индексы. Что еще важно, иконические манупорты могли вызывать культурные изменения задолго до появления церебральных изменений.

Еще одно интересное свидетельство эволюции символической репрезентации – палеолитическое искусство, например Венера из Берехат-Рама, которой около 250 000 лет (рис. 16). Некоторые отрицают, что это искусство, и утверждают, что это всего лишь камень, похожий на человека, как и макапансгатский артефакт. Однако некоторые эксперты считают, что она подвергалась ручной обработке для достижения большей «венероподобности». Также имеются исследования, указывающие на следы обработки камня красной охрой для украшения. Она могла и не быть предметом искусства, созданным с нуля, однако это определенно древнейшее сохранившееся произведение искусства, даже если это природный объект, подвергнутый дополнительной обработке.

Переход от индекса или иконического знака к символу – сравнительно небольшой шаг в развитии понятий, но огромный прыжок в эволюции языка. Когда я впервые попал в джунгли, мне везде чудились змеи. Всякий пухлый корень, «проползающий» в листве у меня под ногами, сначала казался мне страшной извивающейся змеей. Только приглядевшись, я замечал, что это просто растение. Возможно, пережив подобный опыт, парочка эректусов могла заново интерпретировать корни как иконические знаки, ставшие репрезентацией змей, а со временем и символом. (Сходные эволюционные процессы наблюдаются при сравнении ранних и поздних систем письменности у египтян и китайцев – иконический знак со временем становится символом, то есть обретает большую условность.)

Символы естественным образом появляются в умах, связанных культурой, способных к обучению, сохранению и интеграции знаний в чувство личной и групповой идентичности. Только что приведенный пример иллюстрирует то, как разум использует ошибки, переходя от неверного восприятия к иконическим знакам и символам, когда один образ «замещает» другой.

Но они также возникают в результате адаптации натурального и превращению его в условное с помощью культуры. Один из вариантов интерпретации такого пути символизации предложил антрополог Грег Урбан. В своей работе, посвященной ритуализированной ламентации в языках же в Бразилии, Урбан утверждает, что естественный плач трансформировался культурой в ритуальный. Это пример трансформации естественных эмоционально-реактивных звуков в форму «стратегической голосовой манипуляции», форму иконической репрезентации эмоционального состояния – печали. Далее он утверждает, что «стратегические голосовые уловки у приматов – возможные предшественники подлинных социально-конструируемых, социально-разделяемых метасигналов, которые, в свою очередь, являются предками современных человеческих языков». Хотя вновь создаваемых иконических знаков для появления символического языка недостаточно, они все же обеспечивают естественный источник развития репрезентаций, а, следовательно, и изобретения символов[62]62
  Greg Urban, ‘Metasignaling and Language Origins’, American Anthropologist, New Series, 104 (1), 2002: 233–246.


[Закрыть].

Еще одна область, в которой возникают символы, – отслеживание социальных отношений. У большинства приматов, как и у многих других существ, есть особые принципы социальной организации, основанные на родстве: полиандрия, полигиния, отношения власти и подчинения, отношения между двоюродными и параллельными линиями. Эти понятия прослеживаются во взаимодействиях, прежде всего основанных на физическом противопоставлении, например самец – самка, сильный – слабый, гибкость – негибкость, мать – детеныш. Когда люди используют понятия, они начинают в них разбираться. То есть можно сказать, что даже без языка многие животные используют что-то вроде понятий в процессе социальных отношений. Как утверждают некоторые антропологи, отслеживание таких отношений повышает давление отбора со стороны культурных и когнитивных способностей в области использования символов.

Об эволюции символов писали многие исследователи. Однако при многих достоинствах этих работ у всех них имеется общая лакуна: переход от эволюции символов и грамматики к проработанной теории культуры. Утверждается, что символы статуса (вроде дорогих кроссовок) мало чем связаны с языковыми символами. Если это верно, значит, применение символов статуса не зависит от того, есть ли для них соответствующие слова. Самым разумным объяснением наличия личных украшений в погребениях эректусов было бы то, что они являются маркерами статуса. Отчасти исследователи отвергают потенциальную лингвистическую значимость символов статуса потому, что у таких символов нет «перемещаемости» – отсылка к чему-либо отсутствующему в непосредственном контексте. Поскольку мы часто разговариваем о вещах, которые могут быть вымышленными, перемещаемость является фундаментальным свойством человеческого языка.

Другими словами, одежда и украшения являются репрезентацией вкуса и статуса человека в непосредственном контексте – не более. Но, если немного подумать, то такое утверждение оказывается неверным. Оно не учитывает культуру. Статус не является свойством, присущим украшениям или личностям, и сами по себе украшения не обеспечивают человеку какой-либо статус. Если кто-то найдет подлинную королевскую корону и наденет ее на голову, то это не только не сделает человека монархом, но еще и снизит его статус, делая самозванцем. Статус является производным культуры. Символы статуса – социальные символы. Есть символы, значение которых зависит от абстрактных, перемещенных культурных ценностей. Поэтому, хотя утверждают, что символы статуса не являются языковыми символами, и те и другие обладают свойствами условности, социальной индексальности и перемещаемости. То есть они концептуально близки друг другу. Обладание одним связано с обладанием другим. Следует ожидать их одновременного появления в обществе на определенном уровне понятийной сложности или простоты.

Перемещаемость – элемент, который, как утверждают некоторые, отсутствует в символах статуса, будучи сам подвержен культурным ограничениям. Главные компоненты, необходимые для развития символов, – это не перемещаемость, а скорее условность и интенциональность. Но перемещаемость есть и у символов статуса, и у орудий. Оба типа артефактов связаны с абстрактными сущностями, в том числе культурными ценностями, социальными ролями и структурированными знаниями, находящимися в сознании всех членов культуры.

Каков общий эволюционный путь развития символов? Вернемся к ранее приведенному примеру с корнями деревьев в джунглях, похожими на змей. Такая ошибочная ассоциация может привести к тому, что впоследствии будут использоваться репрезентации одного объекта другим. Можно нарисовать корень, подразумевая змею, или использовать слово «корень» в значении «змея». Как показывают примеры иероглифических систем письменности из разных регионов и культур, использование таких репрезентаций основано на внешнем сходстве, которое может эволюционировать до тех пор, пока не исчезнет вовсе, приводя к намеренному использованию намеренно условного символа. Когда это происходит, рисунок изменяет свой статус – из иконического знака превращается в символ. Поскольку такое происходит на письме, то вполне могло происходить и в речи, когда различные комбинации звуков становятся условностями, связанными с определенным значением.

В работах эволюционных психологов и антропологов есть аргументы в пользу того, что развитие родственных отношений могло создавать новые понятия, для обозначения которых требовались новые формы. То есть отношения родства оказывают давление на людей, заставляя переходить от иконических знаков к символам. Понятиям требуются формы, служащие целям культурного обмена. У меня есть отец. Как мне сообщить вам об этом? Как мне сказать «отец»? Если у других животных тоже есть понятия, как утверждают многие исследователи, то почему у них не развиваются символы? Можно ответить: у них нет гена языка, но это не очень разумно, поскольку тогда мы просто переносим объяснение на уровень эволюции этого гена, а не эволюции символов.

Свидетельств существования отдельного гена языка нет (часто упоминаемый ген FOXP₂ им точно не является, хотя некоторые и утверждают обратное), но нам достаточно много известно об эволюции человеческого разума, а люди явно умнее прочих существ, символами не пользующихся[63]63
  «Маловероятно, что существовала какая-то одна мутация, приведшая к возникновению языка, о чем свидетельствуют сложные связи между FOXP₂ и CNTNAP2, а также тот факт, что FOXP₂ регулирует работу нескольких сотен генов, многие из которых имеют не относящиеся к языку функции …», Karl C. Diller, Rebecca L. Cann, ‘The Innateness of Language: A View from Genetics’, Andrew D. M. Smith, Marieke Schouwstra, Bart de Boer, Kenny Smith (eds), Proceedings of the 8th International Conference on the Evolution of Language (Singapore: World Scientific, 2010), pp. 107–115.


[Закрыть]. Таким образом, более обширный набор понятий, для которых требуются символы, и более мощный и изобретательный разум оказываются перед лицом необходимости найти общее решение для передачи понятий. Языковые символы возникают в ответ на потребности развивающихся культур. Их основой могут быть символы статуса, погребальные символы и т. п.

Антрополог Майкл Силверстейн анализирует рекурсивные характеристики человеческого мышления в области использования языка при репрезентации культурных смыслов сразу на множестве уровней. Еще один исследователь, Стивен Левинсон, разрабатывает сходные вопросы, связанные с рекурсивным мышлением (мышление о мышлении, или мысли внутри мыслей).

Пирс предвосхитил обоих, предположив, что символы строятся из других символов. В работах Пирса под «бесконечным семиозисом» подразумевается, что нет пределов для числа доступных символов в человеческих языках. Это, в свою очередь, основано на идее о том, что знаки многофункциональны. Каждый знак определяет интерпретант, но последний тоже является знаком, поэтому каждый знак олицетворяет второй знак. Это вид понятийной рекурсии, понятия внутри понятий. Он указывает на значительный прогресс человеческой коммуникации. Значит, во всякой последовательности знаков содержатся другие знаки. Согласно Пирсу, бесконечность есть даже в такой простой последовательности:

Знак₁ / Интерпретант₁ → Знак₂ / Интерпретант₂ … → Знак_n

Такое представление выглядит конечным, пока мы не заметим, что Знак_n не может быть концом последовательности, поскольку, если у него нет интерпретанта, он не является знаком. Подобным образом Знак₁ в действительности не является ее началом, поскольку он по определению связан с интерпретантом предшествующего знака. То есть у символов и знаков нет ни начала, ни конца. Они создают бесконечную цепочку, поскольку рекурсивны. Любой случайно выбранный знак отчасти состоит из другого знака.

Происхождение и состав рассмотренных нами символов указывает на тот факт, что язык, как и другие биологические функции, – явление непростое. Язык возникает из взаимодействия значения (семантики), условий употребления (прагматики), физических характеристик набора звуков (фонетики), грамматики, фонологии (звукового строя), морфологии (способов создания слов, например с помощью суффиксов и приставок или без их помощи) и организации историй и разговоров. Но есть еще кое-что. Язык как целое больше простой суммы его частей. Когда мы слышим родной язык, то слышим не грамматику или отдельные звуки и значения. Мы слышим и моментально понимаем сказанное в его целостности.

Грамматика – не только важный элемент языка, позволяющий ему выполнять свою культурообразующую функцию. Она помогает мыслить яснее. Однако, как бы ни стремились некоторые лингвисты ставить знак равенства между грамматикой и языком, грамматика сама по себе не важнее, чем другие компоненты языка.

Есть несколько причин для того, чтобы отвергнуть идею о центральной роли грамматики для языка. Во-первых, такие языки, как пираха и риау (Индонезия), – это живые языки, в которых отсутствует иерархическая грамматика. Их «грамматика» – немногим более чем бусины на нитке. Это не фрагменты внутри фрагментов[64]64
  Более подробно об отсутствии грамматики в языке пираха см.: Richard Futrell et al., ‘A Corpus Investigation of Syntactic Embedding in Pirahã’, http://journals.plos.org/plosone/article?id=10.1371/journal.pone.0145289.


[Закрыть]. Во-вторых, есть множество свидетельств тому, что символы появились задолго до грамматики. В-третьих, иерархические грамматики там, где они есть, – всего лишь побочный продукт. Как говорил Герберт Саймон, у иерархии есть самостоятельные преимущества в плане обработки информации, хорошо известные специалистам по теории вычислительных систем. Иерархическая организация очень помогает в обработке и извлечении любой информации, а не только такой, с которой обычно имеют дело человеческие языки. Четвертая причина отвергнуть представление о том, что любая структура обладает центральной ролью для языка, – другие животные тоже пользуются синтаксисом. Но если это верно, то способность усваивать синтаксис не является исключительной прерогативой людей. Животные используют определенные формы языковых структур, например попугай Алекс и горилла Коко[65]65
  Коко – самка западной равнинной гориллы, неплохо освоившая американский язык жестов. Франсин Паттерсон, которая работает с ней, утверждает, что Коко может правильно использовать не менее 1000 знаков и понимать не менее 2000 английских слов. Алекс – африканский серый попугай, которого в течение 30 лет изучала зоопсихолог Айрин Пепперберг. Утверждается, что Алекс обладал мышлением и лингвистическими способностями, как у дельфинов и высших приматов. Пепперберг пишет, что Алекс понимал рекурсивный язык G₃ – английский. – Прим. авт.


[Закрыть]. Их синтаксис одновременно и не иерархичный, и не рекурсивный, но они тем не менее прибегают к структурно-зависимому мышлению. В-пятых, люди эволюционировали в направлении, противоположном когнитивной ригидности. Животным нужны инстинкты, поскольку их мышление негибко. Но эволюция человека пошла в обратном направлении – к языку и когнитивной гибкости, а не инстинктивному поведению, которое мы наблюдаем у многих животных. То, что люди знают и узнают, основано на местных культурных и даже экологических ограничениях[66]66
  Калеб Эверетт установил это на основе обширных исследований о взаимосвязи между климатом, высотой и влажностью на звуковые системы человека (фонологии). (См. раздел «Рекомендуемая литература».)


[Закрыть]. Они могут вырабатывать очень разные, генетически не запрограммированные структуры. Сходства, обнаруживаемые в различных языках мира, могут рассказать нам о том, как работает человеческая коммуникация, но не об эволюции человека и не встроенных в человека языковых инстинктах.

Тогда что же изобрел Homo erectus? Символы. А от символов – один маленький прыжок до языка. Со временем форма и значение элементов языка эректусов должны были быть упорядочены и, возможно, структурированы, чтобы в какой-то момент произвести более совершенные структуры – примерно такие, как в современных языках. Но как вышло, что люди это сделали, а другие животные – нет? Ответ прост. Все человеческие изобретения создаются и совершенствуются человеческим мозгом. И тут все по-честному – язык выплатил мозгу свой долг, усовершенствовав его, обратив на людей давление культурного и полового отбора, что заставило их лучше общаться.

У нас есть убедительные свидетельства в пользу того, что Homo erectus обладал языком: культурные свидетельства – ценности, структуры знаний и социальная организация; использование и совершенствование орудий (хотя и медленно в сравнении с Homo sapiens); исследование суши и моря, выход за пределы видимого в область вообразимого; символы – в форме украшений и орудий. Только языком можно объяснить культурную революцию Homo erectus.

С появлением первых символов язык эволюционировал относительно быстро. Но по мере развития коммуникативных преимуществ для гоминин росло и эволюционное давление, направленное на способность производить более четкие звуки, вести более долгие и серьезные разговоры. Историю эволюции человеческого языка нельзя рассказать целиком, если непонятно, как проходила физиологическая эволюция гоминин, обеспечившая основу для более сложной и эффективной коммуникации.

Поэтому нам нужно рассмотреть вопросы эволюции нашего мозга и речевого аппарата.