Текст книги "Ночь Седьмой тьмы"

10

Уже совсем стемнело, когда ордер на эксгумацию был получен. Отдел коронера хотел подождать до утра. Там любили по возможности укладываться в обычные часы работы.

– Мертвым-то ничего, они могут и подождать, – заметил служащий, когда Рубен позвонил, чтобы забрать ордер.

– Я не могу, – ответил Рубен.

Он хотел, чтобы Филиуса вырыли из могилы, и он хотел, чтобы это сделали немедленно. Если ждать слишком долго, кровь в трупе начнет портиться. Полицейский патологоанатом объяснил, что биораспад белков в энзимах приведет к появлению новых энзимов и новых белков, а они, в свою очередь, могут разложить на элементы любые наркотики, все еще содержавшиеся в организме Филиуса.

Он запросил еще четыре ордера на эксгумацию для тех четырех тел из квартиры Хаммелов, которые были похоронены относительно недавно. Оказалось возможным установить их личности, просто разослав фотографии в местные похоронные бюро, и их уже без лишнего шума вернули в свои могилы.

Именно тогда Рубен впервые почувствовал, что откуда-то исходит давление, имеющее целью скрыть за плотной завесой тайны то, что Анжелина Хаммел нашла под полом своей гостиной.

Все похороннные бюро были строго предупреждены о том, что родственники ничего не должны знать. Чтобы пощадить их чувства, как им сказали; и это представлялось вполне разумным. Но потом один из гробовщиков начал задавать вопросы, неловкие вопросы. Где были обнаружены эти тела? Есть ли у полиции какие-нибудь соображения насчет того, кто их выкопал? Были ли там еще трупы?

И вот в этот момент из ниоткуда, словно кусочек эктоплазмы, материализовалось официальное разъяснение. Тел было всего четыре. Вся эта история оказалась не чем иным, как тошнотворной шуткой, которую сыграли с кем-то несколько студентов-медиков из больницы лонг-айлендского колледжа. Нет никакой необходимости без нужды расстраивать родственников. Никто не хочет, чтобы многообещающие медицинские карьеры были раздавлены в зародыше. Декан уже устроил ребятам головомойку, которую они не скоро забудут. Все тела будут возвращены в целости и сохранности, семьи озорников заплатят за новые гробы и похороны; перезахоронения должны пройти очень тихо.

Рубен бурей ворвался в кабинет капитана Коннелли сразу же, как только прочел это заявление.

– Что за студенты-медики? Откуда? – сыпал он вопросами. – Какие еще семьи?

Коннелли просто пожал своими широкими плечами и посоветовал Рубену не обращать внимания на эту бумагу.

– Ее состряпали, чтобы кое-какие люди были всем довольны и счастливы, Рубен. Будь славным мальчиком, подыграй им. На твое расследование это не повлияет, я обещаю. Это то, что называют связями с общественностью, больше ничего.

В довершение всех бед из отдела по работе с прессой на Полис Плаза к ним прислали Дуга Ламонта. Полный лейтенант в двадцать пять. Чудо-ребенок, очень толковый, ему бы в рекламе работать. Жил на Манхэттене, в здании Три-Бе-Ка. В пентхаусе. Носил костюм от Иссея Мияке, рубашку от Умберто Джиночьетти, туфли от Гуччи. Рубен вспомнил знаменитое изречение дяди Натана: «Никогда не носи одежды, названия которой ты не можешь выговорить».

Ламонт и его бригада модельеров получили указания разбираться с вопросами, если и когда они появятся. Парочка репортеров из местных газет что-то унюхала в воздухе, может быть, с помощью одного из гробовщиков. Один пришел из «Гаитянского Обозревателя», чья редакция помещалась в районе старых военно-морских доков. Ламонт живенько от них избавился; они вышли от него с довольными улыбками на лицах, сжимая в руках парочку сочных историй об изнасиловании при отягчающих обстоятельствах, нашпигованных «конфиденциальной информацией»; головы репортеров еще кружились от прочувстванного монолога о согбенных годами вдовах, которых может хватить удар, если они узнают, что их дражайших супругов до срока воззвали из праха. На загладку Дуг скормил им изрядное количество «вы играйте в мячик с нами, мы будем играть в мячик с вами», намекая на всякие блага, которые могут на них пролиться.

Начинающие репортеры, щенята еще, рьяные бородачи с горящими глазами, которые знали, как выговариваются имена на модных бирках, они проглотили Ламонта и его стодолларовую улыбку как тарелку sushi[10]10
  Японское национальное блюдо из риса и сырой рыбы, подается холодным.


[Закрыть], холодными. Любой бы с этим справился. Зачем Манхэттену понадобилось присылать Сказочного Принца?

Ни одно из остальных тел опознать так и не удалось, и вряд ли можно было рассчитывать на это в дальнейшем, разве только обследование зубов даст что-нибудь новое. Рубен поставил новичка по имени Джонсон проверять, не поступало ли заявлений об осквернении могил, актах вандализма на кладбищах. Тела положили на лед. А затем поступил лабораторный отчет по Филиусу. Сейчас их все разложили рядком в морге для серии исследований post mortem,которые будут вестись всю ночь. Ничего особенно сложного. Эксперты знали, что им нужно искать: следы отравления тетродотоксином.

Рубен и его напарник Дэнни Кохен проехали на восток по Фултон, потом повернули на Джамайка Авеню, огибая нижний край огромного комплекса парков и кладбищ, который соединяет Бруклин и Квинз. Даже в смерти жители Нью-Йорка предпочитали единению серегацию. Высокие стены из камня и ржавые чугунные решетки отделяли евреев от католиков, пуэрториканцев от китайцев. Без всякого сомнения, они отправлялись на огороженные и разделенные оградами небеса.

– Терпеть не могу это место, – поморщился Дэнни. – Когда я был еще мальчишкой, отец все время привозил меня сюда. Все эти каменные домики с надписью «Кохен» над дверью. Меня постоянно мучили кошмары. Я рассуждал так: «Если ты Кохен, тебя непременно должны запереть в один из таких домиков». Я думал, что это были маленькие тюрьмы.

Сразу за Стоун Роуд они свернули на Сипресс Хиллз – Кипарисовые Холмы. Это кладбище было популярно у гаитян, хотя пока что у них не было здесь своего отдельного участка. Это кладбище не делилось по вероисповеданиям: язычники покоились вперемешку с правоверными, черные – с белыми.

Остальная часть эксгумационной команды уже ждала их в конторе кладбища. Помимо Рубена и Дэнни в команду входили Стив Корески, представлявший прокурора штата; патологоанатом, который должен был провести потом вскрытие; доктор-ливанец по имени Шамун; агент похоронного бюро, который руководил похоронами, и два длинноволосых могильщика. К удивлению Рубена, вместе с остальными стояла Салли Пил. Салли была его старой знакомой, она обладала острым умом и работала адвокатом в юридическом отделе мэрии Нью-Йорка.

– Как всегда пунктуален, Рубен.

Салли была миниатюрной блондинкой со стальным характером. В свое время они с Рубеном часто встречались, года три назад, на очень личной основе; но сегодня их встреча впервые происходила на кладбище. На какое-то мгновение Рубен почувствовал знакомое влечение: Салли Пил была не из тех, кого вы забывали через неделю. Сделав над собой усилие, он улыбнулся; они по-прежнему оставались друзьями, по-прежнему встречались время от времени, по-прежнему дарили друг другу подарки на Рождество и Ханукку.

– Что ты здесь делаешь, Салли? Я не думал, что муниципальные власти интересуются такими вещами?

– Просто присматриваю за тобой, Рубен. Как поживаешь?

– Нормально. Ты выглядишь прекрасно.

– Есть хочется. У меня был запланирован ужин на сегодняшний вечер.

– С кем-нибудь, кого я знаю?

Салли фыркнула:

– Разве у меня могли бы оказаться знакомые среди тех, кого ты знаешь? Помилосердствуй, Рубен. Предъяви Стиву разрешение и давай вытаскивать этого парня на свет божий.

Нарсис был похоронен со стороны Парка, у восточной границы Кипарисовых Холмов, неподалеку от Мемориального Аббатства. Вся группа медленно покатила между высокими, наполовину растворившимися во тьме деревьями. Справа в свете машинных фар возникали одна за одной старые еврейские могилы. Через минуту их сменили длинные ряди китайских могил – низкие плиты с маленькими камнями, прижавшими сверху клочки бумаги.

Они поставили машины недалеко от Аббатства и прошли остальную часть пути пешком, вытянувшись в одну линию между тесно стоявшими серыми и розовыми надгробиями. Имена были большей частью испанские. Никто из усопших не выглядел особенно знаменитым или богатым. Края посыпанной щебнем дорожки, по которой они шли, отмечали самые четкие из всех границ. Лучи их фонарей выхватывали из темноты имена и даты, каменную фигуру маленького раненого ангела, потускневшие цветы, прибитые к земле дождем и ветром. Какая-то новая могила, наполовину прикрытая досками, зияла, как свежая рана. Рубен обошел ее стороной, вздрогнув всем телом, словно столкнулся со зловещим знамением.

Нарсис был похоронен позади Аббатства, неподалеку от Интерборо Паркуэй. Взглянув на северо-восток, Рубен увидел высокие огни Манхэттена, четко выделявшиеся на низком небе. У его ног свежая земля могилы была едва видна под огромной грудой промокших от дождя венков.

Могильщики сняли со своего грузовика, заранее поставленного поблизости, две мощные лампы. Им часто приходилось работать по ночам, особенно в это время года. Они включили лампы, выдрав из темноты большой клок света. Прежде чем взяться за лопаты, они убрали цветы в сторону. Из большого венка выпала пластиковая карточка и, порхнув белой бабочкой, легла Рубену под ноги. Он нагнулся и поднял ее.

«Dorti pa'fume, Filius»[11]11
  Спи благоухающим, Филиус (фр.).


[Закрыть], было написано на ней. Подписи не было. Рубен положил ее в карман.

Он не заметил, как к нему приблизилась Салли. Она мягко коснулась его руки, заставив его вздрогнуть.

– Жуткое дело, а?

Он кивнул.

– Тебе когда-нибудь доводилось участвовать раньше в чем-то подобном? – спросил он. Скрежет тяжелых лопат, вонзавшихся в сырую землю, накладывался на его слова, как знаки препинания.

Она кивнула:

– Раз пять-шесть. Но не ночью. А что такого срочного с этим парнем?

Он объяснил.

– Мне все-таки кажется, что можно было подождать и до завтра, – заметила она. – Или, может быть, тебе просто нравятся «Истории из Склепа».

Позади нее могильщики, согнувшись, споро орудовали лопатами – на фоне режущего глаз света чернели только их силуэты. Остальные стояли вокруг маленькими группками, перешептываясь или молча наблюдая за их работой. Кто-то нервно хохотнул.

– Кстати, об историях, – продолжала Салли. – Что это еще за сказка про ковбойствующих медиков из Колледж Хоспитал?

Рубен пожал плечами.

– Связи с общественностью, – пробормотал он.

– По чьему указанию?

– Я думал, может, ты мне скажешь.

Она покачала головой. Ее лицо было в тени, но он мог видеть белки ее глаз. Это было похоже на воспоминание. Возможно, это и было воспоминание.

– Послушай, Рубен, как я слышала, вы нашли – сколько? – девять трупов, ни на одном не было никаких внешних признаков насилия. Кто-то быстренько делает вывод, что их выкопали с местных кладбищ. Через двадцать четыре часа некоторые из трупов удалось опознать, и мертвецов стали возвращать в могилы. Поверь мне, сработано было очень быстро. Так кому же нужно, чтобы этих людей опять закопали?

Он пожал плечами – выразительный жест, унаследованный им от отца, который в свою очередь перенял его от своего отца. Это пожатие плечами имело длинную родословную.

– Честное слово, не знаю, – ответил он. – События развивались быстро с того самого момента, как было начато дело. Кто-то наверху очень хочет сыграть все втихую.

– Но ты по-прежнему ведешь свое расследование. Ведь ты ведешь его?

– Да, но главным образом благодаря тому человеку, которого мы сейчас откопаем. Мне пока абсолютно не за что зацепиться в отношении остальных тел. На те четыре, что уже перезахоронены, имеются новые свидетельства о смерти. Естественная причина во всех случаях.

Могильщики уже углубились по пояс. Земля еще не начала оседать, и копать стало легко сразу же, как только они разбросали верхний слой, ниже которого не просочилась дождевая вода.

– Что вообще происходит, Рубен? Кто-то наводил справки в моей конторе.

– Об этом деле? Кто именно?

– Не знаю. Босс передал все вопросы мне, говорит, ему их спустили сверху.

– Кто-нибудь из вашего департамента?

Она покачала головой:

– Нет. Может быть, из мэрии. «Кто-то из администрации», – так Джек выразился. Только не нужно меня цитировать.

– А что за вопросы?

– Им нужны подробности. Сколько было тел, установлены ли их личности, какая работа ведется? Да, кто-то проявляет интерес еще и к тебе тоже. Джек спрашивал, что мне о тебе известно.

– Надеюсь, ты сообщила ему именно то, что нужно.

Она улыбнулась. Он вспомнил ее улыбку из их прошлого и так же быстро прогнал эту мысль из головы – как заслонку опустил.

– Я сказала ему, что ты gonif[12]12
  Человек, не гнушающийся ничем для достижения своей цели (идиш).


[Закрыть].Что еще я должна была ему сказать?

– Он говорит на идише?

– Кому нужен идиш, чтобы понять слово gonif. -Она замолчала, и лицо ее опять стало серьезным. – Что такого особенного в этом деле, Рубен?

Он ответил не сразу. Лопаты стукнули о гроб, и могильщики принялись расчищать крышку.

– Не знаю, Салли. Но мне бы хотелось это выяснить. Послушай, если услышишь что-нибудь, держи меня в курсе, хорошо?

– Разумеется. Ты тоже.

– Порасспрашивай вокруг, узнай, кто стоит за этими вопросами. Сделаешь?

Она кивнула. Они смущенно взглянули друг на друга. Понадобилось бы так немного: одно слово, прикосновение...

– У меня такое чувство, что сейчас оттуда встанет Дракула, – сказала Салли, повернувшись к могиле.

Один из могильщиков вылез наверх и теперь передвигал лебедку так, чтобы она оказалась прямо над ямой. В четыре ручки гроба продели веревку, прикрепили ее к другой, спущенной сверху. Второй могильщик выкарабкался из могилы и стал помогать товарищу орудовать лебедкой. Гроб медленно пополз вверх, мягко шаркая о края могилы, обрушивая вниз кусочки глины.

Весь мир сузился до этого продолговатого ящика, все глаза были прикованы к нему. Вся сцена вдруг показалась Рубену смешной, словно развязка какого-нибудь телевизионного магического шоу, когда из могилы вытаскивают презревшего смерть фокусника в его гробу с набитыми сверху обручами, спеленатого в смирительную рубашку и обмотанного цепями. Лебедка неловко дернулась, накренив гроб. Внутри него что-то сдвинулось и тяжело и глухо ударилось в бок. Могильщики продолжали крутить рукоятку.

Рубен помог им опустить тяжелый ящик на край могилы. Бронзовая табличка с именем все еще сияла, не успев потускнеть от своего недолгого пребывания под землей. Свет бил в гроб, как проклятие, выбеливая его, словно известью. Гробовщик выступил вперед, сжимая в руке отвертку. Он заметно нервничал, его движения были неуклюжи, многократно увеличенные резким светом. Он осторожно обошел гроб, откручивая винты.

Оба могильщики взялись за крышку и сдвинули ее в сторону. Рубен подошел ближе, встав между гробом и лампами. На гроб легла тень. Рубен махнул рукой, и могильщики сняли крышку совсем. Рубен отошел со света и заглянул внутрь.

Гроб был пуст. На кружевной подушке, где недавно покоилась голова Филиуса, лежал маленький белый гробик, испещренный надписями.

11

Она была расщеплена, разломана на кусочки, преследуемая, как хищными птицами, образами утонченного, изысканного разложения, она шла полуслепая по улицам из свинца и дегтя так, словно мир не имел ни конца ни края, словно она могла идти вперед бесконечно долго, не встречая никакого препятствия. Или словно конец мира уже наступил, а ее оставили одну бродить, спотыкаясь, среди могил.

Ее неуверенные шаги привели ее, как приводили и раньше в периоды кризиса, к маленькой гаитянской церкви на Лафайет. Невысокое, выкрашенное в белый цвет здание казалось ей не столько маяком, указующим путь, сколько гробом, и поначалу она чуралась его.

Все, чему она стала свидетелем за последнюю неделю, и более всего то, что она увидела сегодня днем, подвело ее вплотную к какой-то грани. Она боялась сумасшествия, но еще больше ее ужасала возможность того, что за всем этим стоял рациональный ум.

Церковь была тускло освещена, как бывало всегда в это время дня, она словно ждала, когда ее оживят. У маленького алтаря горела красная свеча, вишнево-красный огонек, чуть подрагивающий, – присутствие Христа. Анжелина перекрестилась и несколько неуклюже опустилась на колени. Она не была набожной женщиной, медленные движения ритуала поклонения выходили у нее неловко. Над алтарем, скудно освещенный, с пятнами поблекшей багровой краски, черный Христос смотрел, как она скользнула на скамью и склонила голову. Христос раб, Христос марон, Христос – кровоточащий освободитель рабов. Могло ли это, хоть что-то из этого, быть правдой?

Вот уже скоро год, как она посещала церковь Сен-Пьер, посещала нерегулярно. Раздражение Рика, равнодушие Рика, сладострастие Рика, холодность Рика – все это гнало ее сюда, кололо сердце, принуждая к вымученному поклонению и исповеди, полной изъянов. Или дело было просто в том, что она приближалась к пожилому возрасту, менопаузе и потребности в вере?

Она все еще пыталась успокоить свой разум настолько, чтобы можно было молиться, когда ее нашел отец Антуан. Он ждал ее прихода с того самого момента, когда услышал о смерти Рика. Отец Антуан, разумеется, знал, что Рик был протестантом и не нуждался в его услугах на похоронах. Но Анжелине он будет нужен, в этом он был уверен.

Священник долго стоял рядом, молча наблюдая и ожидая, когда ее внутренняя сосредоточенность переключиться на что-то иное. Но это не была сосредоточенность, Анжелина просто перестала замечать окружающее, чувствуя себя наедине с Христом так же неуютно, как и сегодня утром с Рубеном и его воспоминаниями. Наконец она повернулась и посмотрела на отца Антуана.

– Bonsoir, Angelina. Tout va bien?[13]13
  Добрый вечер, Анжелина. Все в порядке? (фр.).


[Закрыть]

Она покачала головой. Ее глаза были огромными, пустыми, без всякого выражения.

– Нет, – произнес священник, – конечно нет. Извините меня.

Он присел подле нее, крупный мужчина, неповоротливый в своей черной сутане. Его огромные руки лежали у него на коленях, бесполезные при любом акте утешения. Здесь, под наполненным болью взором Господа, его сан запрещал ему предлагать утешение посредством чего-то иного, кроме слов.

– Richard est mort[14]14
  Ричард умер (фр.).


[Закрыть].

–Да, я знаю. Зильберт сказал мне вчера. Я ждал вас. Вам следовало бы прийти раньше.

– Я здесь сейчас.

– Да, – прошептал он. – Вы сейчас здесь.

– Святой отец, мне нужно поговорить с вами. Раньше он никогда не видел ее такой. Встревоженной, озабоченной – да, но никогда не потухшей, никогда не опустошенной.

– Конечно. Мы можем поговорим здесь или...

– Нет, – прервала его Анжелина, ее голос звучал отрывисто, резко, – не поговорить. Исповедаться. Есть некоторые вещи, в которых я хочу исповедаться. Пожалуйста, святой отец, пока еще не поздно.

Крупный священник посмотрел на нее в недоумении. За все время, что она приходила в его церковь, она ни разу не входила в исповедальню. Сегодня она казалась ему съежившейся, усохшей, словно что-то точило ее.

– Мы пройдем вон туда, – сказал он, – в исповедальню. Там вам будет легче, вот увидите.

Она последовала за ним, как побитая собака или как человек, который несет тяжелый груз и не может опустить его на землю.

Маленькая кабинка была неуклюже встроена в угол церкви, рядом с часовней святого Михаила. Даже когда церковь была полностью освещена, сюда проникало очень мало света. Это было темное место, предназначенное для темных мыслей. Грехи нелегко выходили из тьмы на свет Божий.

Анжелина села подле решетки, удивляясь, зачем она пришла сюда. Что мог сделать священник? Что она могла сказать такого, что все изменило бы?

– Когда вы в последний раз были на исповеди?

Столб света падал сквозь решетку ей на колени, покрывая ее тонкой позолотой.

– Двадцать лет назад.

Священник прочитал привычные слова вступления, она ответила, потом между ними повисло молчание, давящее тяжестью множества неотпущенных грехов. С чего начать? Чем кончить? Запинаясь, она выговорила то, что первым пришло ей в голову. У нее было так мало опыта в подобных вещах, язык никак не соглашался сотрудничать с ней в этом предательстве ее сердца. Но мало-помалу слова пришли; робкие поначалу, они вскоре потекли ровнее, потом хлынули потоком, густым и восхитительным, в котором она едва не захлебнулась.

Исповедь заняла больше часа, и, когда Анжелина дошла до конца, она вся дрожала, покрытая холодным потом. Неверным голосом священник произнес формулу отпущения. Но она не чувствовала себя очистившейся. Ничто не могло принести ей очищение. Дело было не в том, что она сделала: действия могут быть стерты по милости Божьей. Дело было в том, что она знала. Для знания нет Божьей милости, нет отпущения для того, что пряталось в сознании, возбужденно трепеща.

Отец Антуан первым покинул исповедальню. Анжелина вышла за ним следом, с опущенной головой, не поднимая глаз от пола.

– Я могу что-нибудь сделать для вас, Анжелина? Я хочу помочь.

– Нет, святой отец, ничего.

– Вы говорили с кем-нибудь еще о... об этих вещах?

Она качнула головой.

– Лучше и не делать этого. Но я буду здесь в любое время, когда вы ощутите потребность во мне.

– Спасибо, святой отец. – Она помолчала. – Наверное, мне пора.

– Где вы остановились? Возможно, мне нужно будет связаться с вами.

– Нет, не делайте этого. С этим все в порядке, я живу у друга.

– По крайней мере, позвольте мне узнать, где это.

Она назвала ему адрес, и он записал его в маленькую книжечку, которую носил в кармане. Он убирал ее назад, когда она подняла глаза и посмотрела ему в лицо.

– То, что я не верю по-настоящему, имеет значение?

Сколько раз ему задавали этот вопрос. Он покачал головой:

– Я не знаю, Анжелина. Главное – это ходить к мессе и исповедоваться в своих грехах. Предоставьте остальное Господу.

– Все действительно так просто?

Он спрятал глаза. Красный огонек на алтаре затрепетал и погас. Священнику показалось, что он почувствовал сквозняк.

Она повернулась и зашагала прочь, вдоль прохода, в темноту ночи. Отец Антуан некоторое время стоял в молчании, приковавшись взглядом к тому месту, где горел огонек. Он поменяет свечу позже.

Он вышел в боковую дверь, которая вела его в жилище. Сегодня вечером дома больше никого не было. Его ноги отяжелели, он чувствовал дурноту. Пройдя в свой кабинет, он сел за стол и постарался взять себя в руки и успокоиться. Наконец он снял телефонную трубку и набрал номер. Гудки раздавались долго, прежде чем ему ответили.

– Говорит отец Антуан из церкви Сен-Пьер. Я получил сведения, о которых вы спрашивали. Но вы должны пообещать мне, что не причините этой женщине никакого вреда.

Голос на другом конце заговорил спокойно, убедительно. Отец Антуан сделал глубокий вдох.

Понадобилось всего несколько секунд, чтобы продиктовать ее адрес, но эти секунды показались ему целой жизнью. Свет погас в святилище. Церковь погрузилась во тьму.

– Послушайте, – сказал он, закончив. – Вы больше никогда и ничего не узнаете от меня. Вы понимаете? Я больше не хочу видеть вас здесь. Ни здесь, ни вообще где-то рядом со мной.

Ответа не последовало. Телефон уже давно был мертв.