Текст книги "Лицей 2022. Шестой выпуск"

Чем дальше от дома увозил автобус Наину, тем отчётливее она не скучала по семье.

Мысль о том, что она никого не любит, приходила Наине и раньше. В первый раз – ещё в юности, когда поругалась с матерью, преподавателем истории КПСС, из-за голливудского боевика. Тоном, не терпящим возражений, мать говорила о клевете на советские вооружённые силы и о том, что зрители этого кино, наши советские люди, переходят на сторону тупого американского супергероя.

Наине было сложно спорить с матерью, к тому же историю она большей частью черпала из видеопроката, а не из учебников. Закончилось всё тем, что Ирина Рудольфовна с самым серьёзным видом отпустила дочь на все четыре стороны и разрешила стелиться под любого, кто поманит её жвачкой.

Наина ушла к одногруппнику из железнодорожного техникума с той самой злосчастной кассетой и одолженным у приятелей видеомагнитофоном, в трико с лампасами, кожаной куртке цвета крашеного дерева и мягких мокасинах, которые подарили матери благодарные студенты. Позже мать попросила вернуться домой, но Наина лишь фыркнула и назло совку сначала крестилась в церкви, а затем и вовсе решила уехать на практику как можно дальше от дома.

В этом мрачном необустроенном посёлке она быстро забыла про одногруппника, за которого собиралась замуж. Его место занял шофёр Серикбай. Высокими скулами, прямым большим носом и чёрными волосами он был похож на харизматичного голливудского злодея. Такие обычно брали заложников, убивали кого хотели и на фоне финальных титров уходили в закат, оставляя задел для продолжения.

После скоропалительного замужества Наина сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Она отматывала мысленно события и проживала другую жизнь. Подальше от многочисленных родственниц Серикбая с непромытыми волосами и коричневыми ртами, из которых в её адрес сыпались либо лицемерные любезности, либо грубые замечания. В той выдуманной жизни она не бросала учёбу и работу, в той жизни её не мучал токсикоз.

Наину постоянно выставляли виноватой. Что родила девочку, когда все ждали наследника, а долгожданный наследник оказался юродивым. Новорождённый Маратик высасывал из неё все соки. Именно вторая беременность, тяжёлые роды, бессонные ночи и мучительные часы кормления разбудили в Наине другого человека. Уложив Маратика в колыбель, она замирала в ванной комнате перед зеркалом и рассматривала свою обнажённую опустевшую грудь с окровавленными сосками. Она обрабатывала их зелёнкой и плакала. Знала, что наутро голодный Маратик снова вцепится в неё дёснами.

Катя не была такой людоедкой. С ней вообще всё было по-другому. Наина вспомнила, как любовалась её гладкой кожей и длинными ресницами, как набирала полные лёгкие её младенческого запаха. Но Катя взрослела, и запах менялся. Она стала пахнуть Серикбаем и Аманбеке, печёной картошкой и шкурой барана.

Чтобы не чувствовать эту вонь, Наина наносила под ноздри несколько капель масла ладана, которое купила в железнодорожном вагончике, временно заменяющем храм. Там умещались алтарь и крошечный прилавок, за которым такая же крошечная старушка продавала свечи, иконки и всё необходимое православному. В вагончике вдруг стало хорошо.

Когда Наина впервые за много лет пришла к причастию, к ней вернулся покой, и она стала вынашивать мысль, как ей вернуться к Богу. Отменить ту жизнь, которой она жила до этого вагончика.

Наина увидела зелёную морду поезда и обрадовалась. Она с умилением думала, какой чудесной будет её жизнь в новом городе, в старинном монастыре, в окружении чистых людей. Она усвоила урок и не будет повторять ошибок прошлого. Бог всё равно найдёт и заберёт своё. От него не спрятаться ни за мужем, ни за материнством.

Наина остановилась ненадолго, загадав про себя, что если услышит голос Маратика, то, может быть, останется в посёлке и будет жить при храме и замаливать грехи. Пришлось бы, конечно, повоевать с Абатовыми из-за денег, но в конце концов они бы смирились с утратой и бросились бы зарабатывать новые деньги, запасаться едой и обрастать ненужными вещами. Наина сдвинула брови, вслушиваясь. По вокзалу неслись крики продавщиц-зазывальщиц о лепёшках и баурсаках в дорогу, тепловозные гудки и заученные до автомата фразы диспетчера: “Поезд отправляется…” Маратик молчал. Наина, с просветлённым лицом и с полным ощущением своей принадлежности Богу, протянула молодому кондуктору билет и паспорт.

* * *

В дверях стояла высокая женщина в голубых джинсах и алой шуршащей ветровке с салатовым воротником. В посёлке так никто не одевался. Катя удивилась и сначала приняла гостью за артистку цирка. Потом присмотрелась и поняла, что, если снять с женщины куртку, она станет похожей на учительницу из фильмов: осанка как по линейке и строгая причёска. Катя пыталась прикинуть её возраст и не смогла: в волосах седина, а лицо гладкое.

– Добрый день, – поздоровалась женщина молодым голосом, чем окончательно сбила Катю с толку.

– Здравствуйте, – настороженно ответила Катя.

– Абатовы здесь живут?

– Да.

– Я могу войти?

Катю учили, что нельзя открывать дверь посторонним, но голос незнакомки неожиданно зазвучал маминой интонацией, и Катя впустила гостью.

– А ты, значит, дочь Наины? – женщина осматривала светлыми глазами Катю, словно ощупывая.

– Да. А вы кто?

– Ирина Рудольфовна. Твоя бабушка.

Катя округлила глаза и нервно улыбнулась.

– Врёте? – Она спряталась за висевшее на вешалке мамино пальто, которое ещё не успела утащить Аманбеке. – Что-то вы не похожи на бабушку. Бабушки старые.

– Я никогда не вру, – женщина посмотрела на себя в зеркало, пригладила причёску и добродушно улыбнулась. – Ну, могу я вас обнять, юная леди?

Катя нехотя вышла из-за маминого пальто. От Ирины Рудольфовны незнакомо пахло чем-то приятным. Она нагнулась к внучке и протянула руки для объятий. Катя вдруг поняла, что её давно никто не обнимал, и заплакала.

– Ну, ну, девочка. Все теперь будет хорошо. Где Наина?

– Сбежала, – Катя заплакала ещё горше. – Взяла все деньги и сбежала. А меня бросила.

Обняв внучку, Ирина Рудольфовна незаметно понюхала Катины волосы и на секунду сморщила нос.

– А знаешь, что, Катенька? Давай я тебя искупаю?

Катя удивилась, но кивнула. Слишком молодая бабушка быстро скинула куртку и прошла за внучкой в ванную комнату. Она как будто расстроилась при виде ванны, но вслух ничего не сказала. Закатала рукава, насыпала порошок и щёткой стала рисовать восьмёрки по белой с ржавыми разводами эмали. В этом плавном движении было что-то от Наины. Катя медленно стаскивала с себя домашнюю одежду и взвешивала все “за” и “против” купания.

С одной стороны, ей не верилось, что эта женщина – её бабушка, которой можно доверять, с другой – она не могла вспомнить, когда мылась в последний раз. К тому же ей захотелось пахнуть приятно и свежо, как эта Ирина Рудольфовна, а не залежалыми корпешками, как Аманбеке. Нарядная бабушка достала из своего рюкзака красивые пузырьки и расставила их на полке в каком-то только ей известном порядке, несколько раз проверила температуру воды локтем и, добавив розового геля из первой бутылочки, кивнула Кате.

Катя больше не стеснялась. Она с удовольствием подставляла под колючую мочалку смуглую свою худую спину, не жаловалась на злой шампунь, задерживала дыхание под водой, выныривала с пенной шапочкой на голове и громко смеялась. Тут в дверь постучала Аманбеке с ежедневным своим рейдом. Катя почувствовала себя предательницей и замолчала.

Бабушка понимающе кивнула, помяла свои руки, словно выжала из них влагу, и ушла открывать дверь. Лёжа в ванне, Катя подогнула колени и с головой ушла под мутную воду. Заткнула большим пальцем ноги смеситель, и стали слышны голоса из кухни.

Сразу сделалось неспокойно. Показалось, что Аманбеке всё испортит, расскажет бабушке про плохую успеваемость в школе и двойки за поведение. А та уедет вместе со своими пахнущими цветами пузырьками и оставит Катю с отцом, Аманбеке и её противным сынком.

Катя не могла этого допустить и резко выскочила из ванны, налив воды на кафельный пол. Вытерлась затхлым, но мягким полотенцем и запахнулась в халат. Поплелась на кухню, оставляя за собой мокрые следы. Прислушалась к голосам, но женщины как будто специально замолчали.

Первой она увидела Аманбеке, с ногами забравшуюся на табурет. Тётка сидела, привалившись к холодильнику, и с таким прищуром рассматривала бабушку, что её собственных глаз не было видно в складках кожи. В красивом тёмно-синем платье, с белым платком на голове, расшитым золотыми нитями, Аманбеке напоминала Кате иллюстрацию из какой-нибудь казахской сказки.

Катя посмотрела на бабушку и в её уверенной крупной фигуре заметила сходство с матерью. Плавными движениями она доставала из шкафа сервиз, заварку, сладости.

– Откуда ты знаешь, где у нас всё лежит? – удивлённо спросила Катя.

– Ну а как ты думаешь, кто приучил твою маму к порядку? – Ирина Рудольфовна улыбнулась глазами.

– Да уж, – язвительно вставила Аманбеке.

После нескольких глотков травяного чая на смуглом лице Кати проявился лёгкий румянец. Аманбеке морщилась. Выплеснула чай, что приготовила Ирина Рудольфовна, в горшок с кактусом, а вместо него приготовила себе пакетированный чёрный, бухнув туда побольше сахара и ложку сметаны.

– Хорошую вы дочь воспитали, ничего не скажешь, – Аманбеке упивалась положением хозяйки. – Мой брат пашет как каторжник, а Наинка ваша… просто взяла и ограбила нас. Родную дочь бросила на произвол судьбы – хотя о чём я говорю, она ещё год назад о ней думать забыла.

Ирина Рудольфовна приподняла бровь и ещё больше стала похожа на учительницу.

– Ну, в смысле запустила её, девчонка как сорняк росла, – пояснила Аманбеке и смерила Катю презрительным взглядом.

– А вы? Не смотрели за племянницей?

– А я что? У меня свой сын есть. Мне никто не помогает. А у Наинки муж вон какой хороший и работящий. А она, дура, бросила такого.

– Я бы хотела помочь вам, – Ирина Рудольфовна мягко коснулась руки Аманбеке. – С воспитанием Кати.

– Забрать её, что ль, у нас?

Аманбеке медленно стягивала руку со стола, словно гладила клетчатую клеёнку. Катя впервые заметила, какие коричневые у неё указательный и средний пальцы. Мысль о том, что тётка курит, рассмешила Катю, и она спрятала улыбку в кружке.

– Я всю жизнь проработала в Московском педагогическом институте, преподавала историю, теперь учительствую в школе. Думаю, Кате необходим наставник.

– Опекунские хотите получать?

– Нет, что вы. Я просто хочу помочь. Моего дохода хватит на нас с Катей. Мне от вас ничего не нужно.

– А, ну тогда ладно. Только вам лучше сразу уехать, пока Серикбай не вернулся. Он сейчас то ли в рейсе, то ли в запое. Не успел Маратика как следует оплакать, как жена устроила… такое.

– Нет, не могу же я вот так, без разрешения забрать ребёнка, – Ирина Рудольфовна встала из-за стола, чтобы налить новый чай для Аманбеке.

– Хах, ну вот набросится Серикбай на вас обеих с кулаками – вспомните мои слова, – Аманбеке громко отрыгнула и прикрыла ладонью кисайку, дав понять, что напилась. – Ладно, я побегу. Надумаете уехать – занесите ключи мне.

Аманбеке вышла из-за стола и, посмотрев как будто сквозь Катю, перешла на шёпот:

– Только это, сильно не трепитесь, что уезжаете, а то Маратик раньше вас разнесёт по посёлку.

Ирина Рудольфовна непонимающе нахмурила брови, но не стала задавать вопросов. Катя закатила глаза. Она затаила обиду на Маратика, что он говорит с кем угодно, даже с дурацкими сёстрами Ибраевыми, но только не с ней.

Как только дверь за Аманбеке закрылась, Ирина Рудольфовна в задумчивости повела Катю в большую комнату.

– Катюша, где твоя одежда?

Катя показала на два колченогих стула в углу, заваленных выцветшими тряпками. Потом выпрыгнула из халата и, выудив из-под стула мятую футболку на вырост, быстро её натянула. Только теперь, при дневном свете, Ирина Рудольфовна разглядела тёмные узоры на худой спине девочки.

– А, это от той штуки, которой ковры выбивают! Папа меня бьёт, – беспечно объяснила девочка.

– Катя, хочешь – уедем прямо сегодня? – неожиданно для самой себя спросила бабушка.

– Хочу! – выпалила Катя не задумываясь.

2

Человейник, где Катя снимала однокомнатную квартиру, встречал людей с работы неприветливо. Нервно пищала железная дверь с кодовым замком. Отворялась с собачьим скулежом и гремела за спиной. На лестничной площадке створки немытых окон дребезжали от постоянного сквозняка. Жильцы дома, уже сбившие глинистую кашицу с обуви на крыльце, дотирали подошвы об углы ступеней, чтобы не тащить набранную на бесконечных московских стройках грязь в квартиры.

Катя с хлипким зонтом над головой шла от метро по проторённой вязкой дорожке мимо двух стройплощадок. У подъезда нашла небольшую палку и сняла ею тяжёлый фарш с промокших туфель. Подождала пару минут, пока сосед докурит, чтобы не сталкиваться с ним в подъезде и не ехать в одном лифте. Затем потянула тяжёлую дверь, причудами коммунальщиков разрисованную пузатыми ягодами, и юркнула внутрь. Старый лифт с расплавленными кнопками содрогнулся и пополз вверх.

Кате двадцать пять, днём она выглядит моложе, а вечером после работы – гораздо старше, когда рассматривает отражение в заляпанном зеркале лифта. Как ни старается она найти удачный ракурс, холодный свет лампочки упрямо накладывает густые тени под её глаза и как будто прочерчивает морщинку между бровей. Любая одежда в этом свете выглядит изжёванной и выплюнутой рабочим днём. Катя тоже чувствует себя изжёванной и выплюнутой. Она прикрывает глаза и отсчитывает этажи. Вот и пятнадцатый.

В домашнем жёлтом свете дешёвенькой люстры Катя как будто молодеет. Сбрасывает промокшую одежду, пакуется в тёплый халат и делает несколько глубоких вдохов в ванной. Кате нравится запах сырости, смешанный с ароматом мыла и чистящих средств. Она прохаживается щёткой по ногтям, как учила бабушка, и улыбается бегущей по пальцам горячей воде. Вибрирует телефон, но Катя догадывается, кто звонит, и не смотрит на дисплей, хотя внутри ощущает гадкое чувство тревоги. Быстро набирает воду в жёлтый эмалированный таз со сколами и, принеся его в комнату, ставит у дивана с таким торжественным видом, с каким отцы семейства под Новый год помещают сосновые ветки в заготовленные вёдра с песком.

То ли любопытство, то ли то самое чувство тревоги заставляет выглянуть в окно. Из-за угла по той самой глинистой дорожке, возможно, даже ещё по не смытым дождём Катиным следам поспешает характерной походкой вприпрыжку хозяин квартиры Юрий.

Сам он нарочито добродушно просит называть его Юрком, словно между ним и Катей нет десяти лет разницы в возрасте. Завидев его длинную и щуплую фигуру, Катя сначала прячется за штору, стоит, как в засаде, несколько секунд и снова припадает к стеклу, словно сомневаясь, не обмануло ли её зрение. Зрение не обмануло.

Юрок всегда обитал и работал в этом же районе. Единственный и поздний ребёнок в семье, он жил с матерью, долговязой молчаливой старухой, которую Катя видела лишь однажды, когда в первый раз приезжала смотреть квартиру. В отличие от сына, она не пыталась выдать советскую мебельную стенку за винтаж, не называла шелкографией дешёвые обои с оловянным блеском завитков, только попросила не выбрасывать собрания сочинений Солженицына и платить вовремя по счётчикам. Казалось, она боится Юрка.

Каждый месяц пятого числа Катя была вынуждена встречаться с Юрком лично, он наотрез отказывался принимать деньги на банковскую карточку, потому что боялся, что им заинтересуются мошенники или, что ещё хуже, налоговая. В этом месяце пятое число выпало на понедельник, и, как назло, Кате задержали зарплату. Она хотела было соврать Юрку, что у неё проблемы с банковским счётом и деньги зависли, но что-то ей подсказывало, что такие люди, как Юрок, видят таких людей, как она, насквозь.

Работал Юрок в продуктовом магазинчике, расположенном прямо в соседнем человейнике. Катя туда заходила регулярно и не с первого раза узнала в молодцеватом, поигрывающем дубинкой охраннике своего арендодателя. Он тогда резко схватил Катю за руку, крикнул: “Попалась!” – и заржал, показывая крупные свои зубы, словно покрытые налётом ржавчины. После того раза Катя стала покупать продукты в магазине у метро. Было далековато идти с тяжёлыми сумками, но сталкиваться лишний раз с Юрком она боялась.

Катя опускает отёкшие ноги в таз с тёплой водой. Желанное расслабление не наступает. Она откидывается на ветхий раскладной диван и рассматривает старое пятно на потолке, формой напоминающее Южную Америку, и мутные плафоны люстры с дохлыми насекомыми внутри. Телефон жужжит. Спёрло дыхание. Так звучит страх. Металлический скрежет в замочной скважине. Еле слышный скрип и щелчок – верный знак, что дверь сдалась и впустила постороннего.

Катя кое-как обтирает ноги полотенцем и на цыпочках крадётся в прихожую. Чёрная униформа охранника и коротко остриженные волосы делают Юрка похожим на сбежавшего из тюрьмы зэка.

– Ну привет, Катюха! – деловито воскликнул Юрок и закрыл за собой дверь на ключ. Ключ демонстративно убрал в карман новенькой сатиновой куртки с логотипом ЧОПа. – Ты чё трубу не берёшь?

– Здравствуйте. Простите, сел телефон, наверное, – Катя потуже затянула халат. – Зачем зашли?

– Вопросики обкашлять. Слышь, я тебе чё, пацан, бегать за собственным баблом?

– Юрий, я всегда плачу вовремя, просто в этом месяце так вышло.

– Да что ты заладила, Юрий да Юрий. Я что, не человек? – Юрок быстро заглянул в комнату и увидал таз с водой. – Позвонила бы и сказала, мол, проблемы, завтра всё будет.

– Простите, у меня действительно проблемы. Должны были на этой неделе перечислить зарплату, но…

– Поздняк трепыхаться! Я уже здесь, гони бабки.

Юрок по-хозяйски зашёл в комнату, осмотрел диван, который ещё хранил вмятину от сидевшей только что Кати, и хотел было устроить досмотр и компьютерного стола, единственного предмета мебели, который Катя привезла в его квартиру. Вдруг поскользнулся и растянулся посреди комнаты. Падая, пытался ухватиться за Катю, но под руку попался злополучный таз, плеснувший на линолеум. Катя ещё туже запахнулась в халат и вся как будто съёжилась.

Юрок вскочил и в два шага оказался рядом с Катей, занёс руку, словно пытался не нанести удар, но напугать. Катя отшатнулась. Он поймал её запястье и с силой сжал.

– Слышь, коза, откуда таз здесь? Ты хочешь соседей затопить? Смотри, как вздулся паркет уже от воды!

– Это линолеум.

– Что ты сказала?

Юрок смотрел, как белеют костяшки на руке, придерживающей халат, и ощущал себя невероятно сильным. Это было редкое чувство в его жизни. Как и все его коллеги, Юрок пришёл в охрану на время. Но, как и остальным охранникам, ему вдруг понравилась власть хотя бы над мелкими магазинными воришками. Он чуял волнение детей, когда проходил мимо полок со сладостями, поглаживая гладкую чёрную дубинку. В такие моменты его серые глаза как будто тоже становились чёрными, как его дубинка, как его форма, как пластиковый пакет, который выдавали на кассе.

– Это линолеум, не паркет, – неожиданно отчеканила Катя.

– А я хозяин здесь, а не хрен с горы. А ты никто и звать тебя никак!

– Мне кажется, вы перегибаете палку.

– Ты сейчас договоришься, и я тебе закину палку! – Юрок по привычке погладил бедро, где обычно у него висела дубинка. – Это что такое? Тебе ванны мало?

Он сверлил маленькими зрачками следы от мокрых ног на полу и сырое полотенце. Катя поджала губы и пальцы на ещё розовых распаренных ногах.

– Ладно, зато знаю, что деньги не на салоны красоты тратишь, – как будто смягчился Юрок.

– Мне зарплата должна прийти в понедельник, – сказала Катя уже не так уверенно, как минутой ранее про паркет. – Я вам сразу перечислю.

– Не, я на это не куплюсь. Или плати, или выметайся. Что-то не нравится – выметайся, но всё равно плати.

Катя вытерла следы полотенцем и унесла его в ванную, куда ещё не проник запах хвойного одеколона Юрка. Сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поняла, что ей тяжело дышать от того, как туго она затянула на талии бабушкин махровый халат.

– Катюха, ну ты где? В Караганде? Выходи.

– Да, секунду.

Катя полезла в телефон и проверила в очередной раз банковское приложение. На карте по-прежнему было денег на одну поездку в метро. Она набросала несколько предложений в заметках, перечитала, добавила смайлик и разослала немногочисленным приятелям.

В комнате царил Юрок. Он рассматривал корешки книг, будто видел их впервые. Некоторые брал в руки, вертел и возвращал в шкаф, но не на прежнее место, а куда-нибудь рядом. Водил скрюченным пальцем по тоненьким деревянным рейкам, недовольно морщился и размазывал пыльный войлок по штанине.

– А я думал, ты чистюля, – Юрок облокотился на книжные полки. – Катюх, ну чего делать будем? Как договоримся? Может, ты мне педикюр сделаешь?

– Я уже написала коллегам, попросила в долг, – Катя решила не показывать Юрку, как она его боится.

– О, вот и узнаешь, кому ты нужна на этом свете. Хотя по своему опыту могу сказать, что никому.

Телефон завибрировал в махровом кармане. Рука Кати потянулась за новостями.

– Ну чего там? – Юрок цокнул языком.

– Мне перевели половину суммы, – Катя застучала пальцами по экрану телефона. – Я перекину вам сейчас. А остальное в понедельник, ладно?

– Ты в уши долбишься, что ли? Мне нужны все двадцать косарей. Не десять, не пятнадцать – двадцать. И не на телефон, а вот сюда, – Юрок вывернул карман брюк и улыбнулся, как будто довольный своей находчивостью и артистизмом.

– Юрий, простите, вы не могли бы выбирать выражения?

– Слушай меня сюда, коза: у меня пока ещё глаза мандой не зашиты, и я вижу, во что ты хату превращаешь.

Юрок потел и кислым своим запахом постепенно проникал в Катю. Она сужала ноздри, будто настраивала фильтр. Но когда он взмахнул руками, запах ударил по носу. Катя посмотрела на закрытую форточку. В наследство от предыдущих жильцов ей досталась сломанная ручка. Одна часть торчала из рамы, другая валялась между стёклами среди мёртвых мух и выгорала на солнце. Она склеила части, и теперь ей казалось, что стоит подойти к окну, как Юрок заметит пластиковый блеск скотча на пожелтелой ручке и обвинит её в порче имущества.

– Ты хахаля, что ли, ждёшь?

Приятно брякнуло банковское уведомление. Катя отвернулась, чтобы проверить баланс. Юрок схватил её за локоть и силой развернул к себе. Он вдруг почувствовал себя отрицательным героем голливудского фильма, но только с хорошим для него финалом. Мысль так понравилась ему, что он вдруг выпрямился, расправил грудь, потянулся макушкой к старой люстре и в зеркале заметил, как по-новому села на нём чоповская куртка.

– Не смей поворачиваться ко мне спиной. Что за неуважение? – процедил Юрок и уставился на оголившееся Катино плечо.

– Всё! Отправила вашей маме на карточку, – Катя сначала перевела деньги, затем спрятала плечо.

– Куда ты отправила? – спросил Юрок всё ещё зло, но уже не так уверенно.

– Ваша мама дала мне карточку пенсионную, – запинаясь, ответила Катя и пожалела. Она вдруг представила его мать, которая в её фантазиях на фоне почерневшего от злости Юрка стала совсем белой. Представила, что он прохаживается по худой её спине дубинкой, которую под страхом штрафа, прячась от камер видеонаблюдения, утаскивает с работы.

Юрок разочарованно хмыкнул и пошёл к двери, на ходу заправляя мешковину в брючный карман. Пока он доставал ключ из куртки, которая снова стала по размеру сутулому Юрку, Катя решила, что завтра же потребует повышения зарплаты, продаст дом, в котором выросла с бабушкой, откроет счёт в банке, где будет копить на собственную квартиру, а пока сменит замки в съёмной. Юрок как будто услышал её мысли и обернулся.

– Не вздумай поменять замки в моей хате. Сломаю дверь, и ты ещё и за неё заплатишь. Натурой.

Дверь за Юрком закрылась, и Катя поняла, что у неё есть месяц, чтобы найти новое жильё.

Всю ночь она крутилась на скрипучем диване, высчитывая, сколько денег можно получить с продажи бабушкиного дома. Цифры складывались столбиком на потолке, заслоняя собой пятно Южной Америки. Окончательно потеряв сон, Катя взяла ноутбук и открыла сайт агентства недвижимости. Листая фотографии человейников, где сдавались или продавались квартиры, она представляла, сколько таких Юрков прячется за серыми монолитными стенами.

“Ещё не хватало, чтобы он мне приснился!” – подумала Катя и оставила заявку на сайте для связи с риэлтором.

Утром, так и не сомкнувшая за ночь глаз, она стояла перед домом, в котором выросла, и не решалась войти. Поймала себя на мысли, что впервые смотрит на дом как собственник. Замечает, как сильно реальность отличается от той картинки, что ещё вчера была в голове. Бабушка любовно называла двухэтажный деревянный дом старой профессорской дачей, а иногда – убежищем. Здесь она укрылась, когда порвала отношения с институтом. Преподавать историю КПСС стало незачем, да и нельзя. Её коллеги по кафедре порвали партбилеты и заявили о себе как о приверженцах либеральных реформ. Ирочке подобные жесты казались вульгарными, и она оставила партбилет при себе. Поэтому шлейф партийности и непонятной новой оппозиционности тянулся за ней из школы в школу, пока Ирина Рудольфовна не продала квартиру в Москве и не купила добротный домик в Подмосковье.

Сейчас Катя прикидывала, как бы ей проделать обратное – поменять бесхозную, нуждающуюся в ремонте дачу хотя бы на однушку. Во время утреннего созвона риэлторша сонным голосом предупредила, что спрос на такие дома небольшой.

Кате вдруг показалось, что занавеска в кухонном окне дрогнула. Представилось, что бабушка, живая, ждёт её на кухне с оладьями. В следующую секунду наваждение исчезло. Катя сделала глубокий вдох и медленный выдох. Из-за угла показался маленький джип. Спотыкаясь на колдобинах, он неуверенно полз по слякотным колеям. Катя шагнула навстречу и энергично замахала. Машинка взбодрилась, и через пару минут из неё уже выскакивала крупная риэлторша, одетая как для лесного похода: в мужской куртке, резиновых сапогах, перчатках.

– Вы, наверное, Екатерина? Очень приятно с вами познакомиться.

Риэлторша перепрыгнула лужу, как большая кошка.

– Да, это я вам звонила, – тихо ответила Катя и почувствовала себя перед собственным домом самозванкой.

– Ну пойдёмте, покажете мне свои владения, – риэлторша как будто уловила её смятение и по-матерински погладила по спине, подталкивая к жалкой калитке.

Та скрипнула единственной петлёй и впустила женщин в заброшенный двор. Глаза риэлторши отсканировали разросшийся бурьян, длинную веранду, ржавую бочку с закисшей дождевой водой, старый малинник, опутанный паутиной, похожей на грязную марлю. Воздух казался непрозрачным и густым.

Катя посмотрела на большие окна с ветхими рамами: стекло, как будто из уважения к бабушке, не поддавалось времени и оставалось относительно чистым. По привычке перешагнула через пару покосившихся ступенек крыльца и распахнула дверь на веранду. Внутри было темновато. Кое-какой свет от окна падал на старый круглый стол, символ уюта и бабушкиного гостеприимства, застеленный увядшим бархатом с кисточками.

Пол из отсыревших досок постанывал под шагами. Катя с трудом открыла заедающий дверной замок, и женщины вошли в дом. Пахло волглой пылью и лавандой, которой бабушка запасалась впрок, чтобы отвадить моль. Катя подсунула риэлторше салатовые резиновые шлёпки и быстро переобулась сама. Её старые тапочки, похожие на галоши, были сырые и холодные.

– Здесь у нас прихожая, – сказала Катя с бабушкиными интонациями. – Напротив – кладовка. Ирочка, моя бабушка, оказывается, заранее готовилась к похоронам и хранила там всё необходимое. Сейчас, наверное, можно переделать под гардеробную.

– Или снести, – насмешливо пробормотала риэлторша.

Катя открыла следующую дверь, порыскала рукой в поисках выключателя. В старой хрустальной люстре зажглись две лампы из восьми.

Риэлторша по-хозяйски прошла мимо длинного обеденного стола и остановилась напротив бело-голубой голландки. Дотронулась до печи, будто проверяя, не тёплая ли она, и Катя поймала себя на мысли, что хочет сделать ей замечание в духе бабушки: “Давай-давай, трогай, мыть потом сама будешь”. И всё-таки она тоже приложила ладонь к изразцам. Ледяной холод от голландки словно ударил током, и Катя отдёрнула руку. На изразце остался бледный след, а на ладони – чёрная пыль.

Раздался грохот, Катя обернулась и увидела растерянное лицо риэлторши. Та стояла у двухэтажного буфета, а рядом валялась отломанная дверца ящика, где бабушка хранила крупу. Запахло мышами.

– Простите, Катя, случайно задела. Увидела у вас сервиз гэдээровский и позабыла всё на свете. Такой у мамы моей был, она всё берегла его для особенного чаепития, но чаепитие это так и не случилось, – риэлторша спрятала блеснувшие влагой глаза. – Разбили при переезде сервиз мамин, а жаль.

Риэлторша как будто хотела поговорить, но Катя не поддержала. Затаив дыхание, она увидела, что к портьерам булавками приколоты детские поделки из старой магнитофонной плёнки. Ее осенило, что там вполне мог быть записан бабушкин голос.

– Покажете спальню?

Риэлторша, похоже, зябла. Переминалась с ноги на ногу, как в мороз на автобусной остановке, мусолила клетчатым платком красный кончик носа.

– Конечно, сейчас, – виновато сказала Катя и пошла первая.

Она пожалела, что не приехала в дом заранее, не растопила печь, не приготовила даже чай для человека, который проделал долгий путь. Риэлторша как будто думала о том же, и симпатия, которая была в начале встречи, почти истаяла. Женщины поднялись на второй этаж, залитый солнечным светом.

– Не хочу вас обнадёживать, Катерина. Лет дцать назад такие профессорские дачи разбирали как горячие пирожки, а сейчас они ничего не стоят, – отчеканила риэлторша, бегло осмотрев две каморки с железными кроватями и кучками сырых, похожих на подтаявшие горки снега подушек.

Катя поёжилась.

– Как это? – спросила она. – Совсем ничего?

– Совсем, – риэлторша стеклянным взглядом упёрлась в засохшее коричневое пятно под батареей.

Катя подумала, что в голове у риэлторши уже крутятся более выгодные сделки.

– Помните, в мультике “Простоквашино” домики были заброшенные с надписью “Живите кто хотите”? Вот это наша с вами реальность, – риэлторша вздохнула. – Земля может кого-то заинтересовать. Но опять же если ценник адекватный поставим. Сколько вы хотите получить?

– Рассчитывала миллионов на семь. Всё-таки это двухэтажный дом с верандой! Бабушка квартиру в Москве продала, чтобы его купить.

– Ну, вы вспомнили времена. Сейчас это всё никому не надо, снесут и построят таунхаус какой-нибудь или коттедж современный. За землю как бы нам миллиона три выторговать, и то хорошо будет.