Текст книги "Смешно и грустно. Сборник рассказов"

***

Вина моя безмерна! Всё свершилось. Я написал донос. Отнёс пергамент во дворец Каифы. А на следующий день после ареста, получил благодарность и благословение первосвященника. И деньги взял, чтобы падение моё было полным и окончательным. Взял, а ночью закопал эти проклятые деньги в землю и долго мыл руки в ручье. Мне казалось, что по ним бежит кровь учителя, тёплая ещё, липкая, густая, красная кровь. Связь с учителем прервалась – я перестал чувствовать его. Потом я собрал вещи и решил уйти босиком по дороге, куда глаза глядят. Но Господь сказал мне:

– Откопай деньги. Это я дал их тебе, потому что для тебя грядёт трудное время, и скоро тебе будет нечего есть.

Так я и сделал.

Гроза, начавшаяся в тот страшный день казни, продолжалась трое суток. Природа будто сошла с ума и решила стереть человеческий род с лица земли. Ураган небывалой силы обрушился на город. Деревья, вырванные с корнями, падали на дорогу, а те, что полегче – летали по воздуху. Молния пожгла многие дома, а холодный ливень пронизывал до костей. Небеса рыдали. Но это не останавливало меня.

Покинув Ерушалаим, я решил первым делом добраться до Гамлы. Почему-то меня тянуло именно туда, на родину учителя. Одинокими вечерами на меня наваливалась такая жуткая тоска, что хотелось выть на луну. Память постоянно выбрасывала перед взором картины казни и мучений, распятых на крестах людей, измождённое, уставшее лицо учителя, худое израненное тело и горькую еле заметную улыбку его синеющих губ. Пытаясь заглушить голос совести, я начал придумывать причины, в которые хотелось поверить, причины, подкинутые Сатаной. Я думал и о том, что Иисус сам толкнул меня на этот поступок, и о том, что остальные ополчились на меня, когда я был ещё чист и не сделал ничего дурного, и о том, что рано или поздно учителя всё равно убили бы, потому что он стал опасен для существующего ныне строя. И я по-настоящему радовался, когда узнал, как отрекались от него ученики, они, презревшие меня. А их ведь даже не пытали, только напугали. А они и затряслись, словно кролики, узревшие крыс. Мерзость всё больше переполняла меня и вырывалась наружу непонятной дикостью. Я начинал метаться, прыгать, рвать на себе одежду, биться головой о камни… А, когда наступало утро, опустошённость и усталость позволяли мне хотя бы чуть-чуть поспать.

Однажды такой безумной ночью, вырвавшись из пелены наваждения, я вдруг понял, что больше так продолжаться не может. Достал нож и проткнул им свою ладонь… насквозь. Резкая боль окончательно привела меня в чувства, мысли сделались чистыми и прозрачными как горный ручей. Там тоже был ручей неподалёку. Тогда я скрутил верёвку, намотал на шею, привязал с другого конца камень потяжелее и прыгнул в воду.

Открыв глаза, удивился неописуемо, потому что понял, что меня спасли. Рыбаки с лодки увидели моё падение и поспешили на помощь. Вот так. Даже уйти из жизни мне не позволено. В тот миг отчаянию моему не было предела. Я кашлял, изрыгая из лёгких воду и катался по траве в слезах. Спасители мои негодовали. А я словно наяву видел тот скрытый оскал Искусителя, что являлся мне ночью перед тем, как… Я понял, что он побеждает. Я перестал любить себя, совсем перестал, более того – возненавидел, занимаюсь членовредительством и, значит, ухожу всё дальше от пути света. Смешно звучит «путь света» из уст человека, совершившего такое непоправимое зло. И всё же эти мысли давали мне веру, а вера – силу.

Я решил, что должен снова полюбить себя. Я должен любить Бога в себе, а ненавидящих меня теперь и так хватает с лихвой. Постепенно я стал принимать себя нового таким, какой есть, и успокоение мелкими каплями утренней росы начало медленно проступать где-то внутри. И всё же отчаяние ещё не раз овладевало мной. Полнолуния были ужасны! Душевная боль рвала сердце на части, я падал в обмороки, не ел, не пил, не спал… когда становилось невмоготу, пытался наложить на себя руки и уйти из этого мира, но Господь всякий раз отводил беду в сторону. Я судорожно искал правильный ответ, но каждый раз спотыкался об одни и те же барьеры и понимал, что меня ждёт безумие. Бегая по замкнутому кругу, рано или поздно вытопчешь себе канал, из которого уже не сможешь выбраться.

Тридцать четвёртый год от рождества Христова, Ерушалаим.

– Лен, почему ты не хотела сегодня говорить о своей проблеме? Что-то очень личное?

– Да. Я… я не готова ещё поделиться.

– Ладно, извини, проехали. Подожди минутку, я сейчас.

Максим быстро побежал за угол и пропал. Прошло уже минут пять, а его всё не было. Артём набрал номер телефона сбежавшего товарища и уже нажал на кнопку вызова, когда тот показался из-за поворота с букетом цветов.

– Это тебе, – сказал он, протягивая цветы Лене, – роз не было, но вот гвоздики.

– Ой, – опешила Лена от неожиданности и сразу покраснела, – спасибо, конечно, но… честное слово, не стоило. М-м-м… очень приятно.

Она чмокнула Максима в щёку, и тот тоже покраснел, как мальчишка на первом свидании:

– Да не за что.

Один Артём улыбался во весь рот и светился от удовольствия, будто ему самому подарили букет:

– Ну, ты, Макс, даёшь!

– А я как раз люблю гвоздики, – сказала Лена, – ну, что пойдём?

– Да, пошли. Только цветочками ты, Макс, не отделаешься, – Артём всё ещё улыбался.

– Тебе тоже что-нибудь подарить?

– Не надо. Меня два дня мучил разговор про Христа—неформала. Кому ни рассказывал, все смеются!

– Значит, не так рассказывал.

– А стоило ли вообще об этом трепаться? – спросила Лена.

– А что, секрет что ли? – почти обиделся Артём.

– Не секрет. Но ты же сам сказал: «все смеются».

– Ну, ладно. Смысл в том, что я завтра уезжаю в командировку недели на две. Так что увидимся теперь не скоро, а любопытство-то жжёт изнутри.

Он улыбнулся.

– Ну, давай, спрашивай, не тяни, – поторопил его Максим.

– Мне не понятно, почему ты стараешься опустить Иисуса до нашего земного уровня? Что, не хочется верить в божественное начало или боишься в полной мере оценить Спасителя? Недаром же его называют именно так.

– Его трудно недооценить. Я уже говорил, что Иисус имел самую высокую энергетику на земле. Он играл роль компенсатора, чтобы баланс добра и зла сохранялся неизменным. Именно в этом вся соль. Не в том, что он наш бог и не в том, что он погиб мученически. Что такое смерть одного человека, когда они гибли тысячами? Кто знал, скажем, у нас на Руси о каком-то там несчастном, которого распяли за три-девять земель? Нет, главное не в этом знании, а в том, что он просто жил, лечил людей, учил их, любил их…

Если же говорить современным языком, то он был очень сильным экстрасенсом и целителем.

– Ага, теперь у тебя он уже и целитель.

– А кто же ещё? Он лечил наложением рук – типичное целительство. И будущее знал.

– Между прочим, этих всяких телепатов, экстрасенсов церковь отказывается даже отпевать после смерти, утверждая, что они пользуются помощью Сатаны, – вставила Лена.

– Так ведь они расшатывают веру в религиозное учение – конкуренты. Ради поддержания авторитета церковь и Иисуса могла бы в сатанисты записать. Ха-ха! Да и разные бывают они – целители.

– Но почему же тогда он не пресёк предательство Иуды, если знал заранее?

– В чём же тогда был бы его подвиг? А Иуда стал громоотводом. Он взял на себя всю ненависть людей! И здесь возможны два варианта: либо его действительно искусили (как говорится: «от любви до ненависти…»), либо он сам пошёл на это, осознавая всю тяжесть того, что предречено. Кстати, вполне возможно, что Иуда – это имя литературное (библейское). Это имя, которое символизирует весь народ иудейский, а рассказывая о предательстве, библия говорит, что именно иудеи предали Спасителя.

– Хочешь сказать, что Иуды вовсе не было?

– Ну, почему же? Был, наверное, просто имя носил другое.

– Значит, всё-таки был человек, который написал донос, а потом подох, как подлый шакал! – Лена произнесла это таким ангельским голосочком, что грубость фразы вызвала лишь улыбку.

– Кстати, это тоже интересный момент. Иуде в библии определили смерть. Почему? Ведь даже Каин подвергся гонению. А он был первым душегубом, да ещё собственного брата. Не потому ли, что Иуду забрали отсюда, будто бы смертью своей он до конца искупил содеянное?

– Нет. Он же сам повесился, мучимый совестью, какое здесь искупление?

– Смерть – это факт, а всё остальное лишь человеческие токования. Может быть, он искренне раскаялся? Или даже больше…

– Что может быть больше раскаяния?

– Дело – искупление. Например, скрытое самобичевание. Или… да точно, если он сам как апостол ходил по земле и рассказывал историю о Христе людям. Но рассказывал со своей точки зрения так, чтобы вызвать презрение и ненависть к собственной персоне, т.е. стать зеркалом определённых пороков. Знаешь, как говорят, что чем больше отрицание, тем больше в тебе самом того, чего стараешься не принимать в другом.

– Но о таком паломничестве Иуды нигде нет никаких упоминаний.

– А чего ты ждал, что религия раструбит по всему миру о том, что Иуда чуть ли не герой? Ну уж нет, здесь как раз всё правильно. Предал? – получи, «фашист», гранату и… спи спокойно, дорогой товарищ!

У Артёма был такой вид, будто он съел кислую сливу и теперь не знает, что делать дальше:

– Знаешь, Макс, с тобой сложно спорить. Твои ответы обезоруживают, но где-то в глубине сознания я всё равно понимаю, что это жуткая хреновина!

– Верить или нет – это твоё дело. Я же не учёный, претендующий на правоту своих выводов.

– Хочешь сказать, что Иуде позволили умереть, когда там наверху сочли, что с него уже хватит? Уж не считаешь ли ты, что он попал в Рай? – продолжила тему Лена.

Максим пожал плечами:

– Рай и Ад – это тоже очень спорная тема для отдельного разговора. А меня и так уже несколько дней от Иуды колбасит.

– Так ты уже думал об этом?

– А то! Раз уж тронули Христа, тут же и Иуда рядом.

– Кстати, а чё это ты его так защищаешь?

– Мне почему-то очень жаль его.

– Кого, Иуду?!

– Его. Христа – это само собой, но его все жалеют… А мне всё больше кажется, что Иуда прекрасно понимал, что делает, зачем делает и что ждёт его самого после этого. Не мог не понимать. Он же был учеником Великого экстрасенса и притом любимым учеником.

2011 год, Россия, Тамбов.

Какое блаженство упасть в искушение! Я только теперь это понял. Я могу купаться в контрасте и видеть весь мир, как объёмный макет! И чувство свободы абсолютно другое. Только теперь я действительно знаю, от чего отказываюсь, когда борюсь с искушениями, только теперь я совершенно чётко понимаю, что меня не обмануть воздушными представлениями неведомых благ, которые сулит Искуситель, потому что уже учёный. И я так благодарен ему за эту науку! Пусть, это безумство, но я люблю Сатану. Я полюбил его так же сильно, как и Господа Бога и теперь в моём сердце поместились они оба! Как это возможно для воина света? Как помыслить о таком воителю Тьмы? На такое оказался способен один лишь Иуда. Только я вместил в свою душу и зло, и добро как два проявления Высшей воли Господа, как две крайности вечной всеобъемлющей силы – ЛЮБВИ!!!

Учитель – сын Божий. А я всего лишь человек. В этом моё счастье и моя беда. Стремление ввысь – извечный тернистый путь, на котором развиваются оба начала одинаково: чем больше в тебе Добра, тем больше Зла вокруг и наоборот. Как Искуситель подкарауливает праведников и нашёптывает им на ухо сладкие гадости, так и Господь тем громче призывает сынов своих одуматься, чем глубже заблуждения их и, чем слабее вера!

Что же остаётся мне теперь? Снова бежать, скрывать своё имя, которое уже стало самым худшим из ругательств? Нет. Испить эту чашу до дна. Я сам взял щепоть соли из солонки. Я сам предал. Сам должен искупить. И только так, в этой последней крайности подлости нутра, на моём примере люди увидят самих себя! Они уже увидели. Потому молва и прошла по всем землям иудейским, потому и кажется преступленье моё столь постыдным. Себя видят. Мир не должен воскреснуть просто так, умертвив лучшего из людей. Нет. Он должен отработать и отмолить свои грехи. Хотя бы один-два греха самых сильных, самых почитаемых, ставших нормой жизни человеческой – это предательство и жажда денег. Для этого нужен был я – Иуда. Ещё и для этого.

И я сделаю так, что эти грехи будут отработаны. Я уже делаю это… А ты молись обо мне, учитель, молись, как обещал. Молись там на небесах! Молись, Иисус дорогой… и прости, если можешь.

– Я молюсь за тебя, – раздалось откуда-то с неба, – я молюсь, любимый мой ученик!

Я увидел, как ярко вспыхнула звезда в чёрно-синем небе и свет вспышки, долетев до земли, даже ослепил меня на какое-то время. И душа моя возрадовалась радостью великой! И сердце моё забилось встревожено! В то мгновение я понял, что справлюсь со всеми невзгодами, вытерплю любые нападки и плевки. Учитель вынес больше.

Я долго всматривался в густеющую краску небес, в маленькие светящиеся точки, которые всегда напоминают мне о вечности, на красавицу луну, окружённую большим туманным ореолом света, и вдруг почувствовал себя таким спокойным, каким не был со дня, когда ушёл от ласкового костра, отвернувшись спиной к тем, кто был дорог.

Пусть плюют в лицо, – думал я, – пусть хулят и бросают камни. Пусть убивают у кого рука поднимется. Всё это только о себе. В себя плюют.

Что ж, завтра снова в путь. Но теперь открыто, смело и без оглядки. Я иду к тебе, учитель и рано или поздно мы снова будем вместе, как когда-то раньше. И опять же, я иду к себе.

Пишу сей пергамент просто так, а вернее оттого, что из добрых людей и поговорить не с кем. Да и нет того, кто бы понял. А пергамент терпит всё, как немой слушатель. Впрочем, я его сожгу. Такому знанию рано ещё быть в мире. Может быть, лет эдак через тысячу или через две тысячи понимание Добра и Зла станет достаточно глубоким и тогда Господь, решив, что люди уже готовы, приоткроет им завесу высших тайн. Тогда и обо мне вспомнят уже иначе. Хочется верить, что будет так. Как он сказал: «…До нового прихода».

Я знаю, что скоро меня убьют. Я не жилец теперь. Я просил очищения у того, кто не чист по природе. И средство есть только одно – смерть. Но я не боюсь, я готов. И, если бы мне пришлось принять муки, подобные тем, которые принял учитель, я и тогда бы не испугался.

Всё. Пора. Костёр ещё горит. Лети и ты в огонь, мысль моя, пером изложенная, самому себе высказанная…

***

Когда первосвященнику доложили, что его осведомителя Иуду нашли зарезанным в лесу в двух милях от города Гамлы, он ничуть не удивился и не огорчился такому известию. Только отошёл подальше от камина и вопросительно взглянул на говорившего.

– Нам удалось прибыть на место прежде местных властей и даже прежде людей из тайной службы, – продолжал рассказывать тот.

– Имена преступников известны? – спросил первосвященник.

– Нет, к сожалению. Скорее всего – это дело рук каких-нибудь бродяг или лесных разбойников. Место совсем безлюдное.

– Их нужно найти, во что бы то ни стало. В крайнем случае, придётся объявить убийцей кого-либо из тех, кто уже содержится под стражей в ожидании приговора за подобное преступление.

– В этом есть необходимость?

– Если имя убийцы не будет известно, то злые языки немедленно объявят, что Иуду настигло правосудие Божие. Они же только и говорят о нём и о распятом по его доносу «миссии», которому народ уже готов был поклоняться, отдав на поругание веру. Впрочем, версия о самоубийстве тоже будет нам на руку. Человек мог наложить на себя руки, затравленный несправедливыми толками молвы. Есть ещё что-нибудь по этому делу?

– Да. В сумке убитого мы обнаружили обгоревший пергаментный свиток, свидетельствующий о тяжёлой душевной болезни того, кто его написал.

Говоривший передал свиток Каифе. Первосвященник развернул и внимательно прочёл его:

– Да, этот человек, несомненно, был лишён рассудка.

Сказав так, он бросил пергамент в огонь, который с радостью принял новую порцию «пищи» и долго с наслаждением облизывал красно-синими языками тлеющую кожу.

Тридцать четвёртый год от рождества Христова, Ерушалаим.

– Хороший сегодня тренинг был, да Лен? Меня, правда всё ещё потряхивает, но настроение отличное, светлое какое-то!

– Мне тоже понравилось. Даже петь хочется.

– Так пой, кто тебе не даёт?

– Ты знаешь, Максим, меня недавно парень бросил. Я, собственно, поэтому и решила походить на занятия к психологу – переживала очень сильно и истерики не прекращались… Через несколько занятий уже почувствовала себя намного лучше, поняла, что он ни одной моей слезинки не стоит.

– Он что, полюбил другую?

– Нет. Он меня предал. Просто банально переспал с одной девчонкой из нашей общей компании, а потом устроил грандиозную провокацию. Сначала распустил через третьих лиц слухи, будто я ему изменяю. А когда его друзья расспрашивали, вместо того, чтобы опровергать, делал удручённый вид, как мог, и не отрицал. А потом ещё представил всё таким образом, будто я хочу поссорить между собой всю нашу компанию. От меня отвернулись все, даже те, кто знает меня много лет. А он, ведомый «справедливым гневом», порвал со мной все отношения. Да ещё и оскорблял при всех: такие гадости говорил… Я только тогда поняла, что он за «фрукт» и что это именно он придумал и воплотил в жизнь всю комбинацию. Я увидела это в его злорадствующих глазах. Я спросила его потом по телефону:

«Если ты хотел расстаться, то почему просто не сказал мне этого, не поговорил по душам? Зачем ты сделал всё так гадко?»

Он долго молчал, а потом сказал: «Не звони мне больше»

И повесил трубку.

– Тебе неприятно говорить об этом, давай не будем. Я не хочу тебя тревожить.

– Забей. Я же сама начала. Но самое интересное, что после наших разговоров о Христе, об Иуде, я словно ещё один тренинг прошла. Сама тема будто нарочно притянулась именно в это время. Я прожила эту ситуацию очень реально и поняла, как можно простить и как можно любить того, кто предал! Ведь, Христос любил Иуду. Мне так легко стало, ты не представляешь!

– Ты молодчина! А мне сегодня ночью приснился Иуда. Он был весь изодран, тело в язвах, одежда – лохмотья и стоял босиком. Он сказал мне одно только слово: «Спасибо». А затем развернулся и ушёл в радугу. За ним сияла замечательная радуга. На какой-то момент переливы света окутали и ослепили меня, будто и сам я был в радуге!

– Радуга во сне – это очень хороший знак, счастливый.

– И ещё… Наверное, это не вовремя… но ты мне очень нравишься. Может, погуляем сегодня подольше, если ты свободна?

– Я свободна. Я совершенно свободна. Я же сказала, радуга во сне – это очень хороший знак.

2011 год, Россия, Тамбов.

V. Маленькие РАЗоблачения большого ИСКАЖЕНИЯ

Быть мужчиной
Разискажение №1

Иногда нестерпимо сильно хочется драйва, скорости, ветра, бьющего в лицо и чувства свободы! Свободы и силы. Что может быть прекраснее, чем мчаться вдаль на мотоцикле, приподняв его на заднее колесо, видеть, как смазываются очертания окружающего мира, превращаясь в один разноцветный калейдоскоп и серую полоску асфальта, что петляет впереди! Ты сливаешься с металлическим телом мотоцикла, чувствуешь, как своё его сердце, отбивающее привычный ритм, слышишь сладкий рёв мотора и ещё более сладкий запах бензина. За спиной вырастают призрачные крылья экстаза. Ты летишь вперёд и понимаешь, что на какое-то время стал счастливым!

Что это – эйфория? Нет, просто внутренний мир и окружающий становятся сбалансированными в такие минуты. Хочется кричать и размахивать руками в неописуемом детском восторге, впитывая и впитывая кожей эту мощную, чистую, мужскую энергию ветра. Где-то там внутри высвобождается истинное Я, которое резко заявляет: Я – мужчина, Я – борец, Я – воин!

* * *

В буквальном смысле быть на высоте. Лезть в горы, ползти по скалам, цепляясь немеющими от напряжения пальцами за неподатливый камень, чувствовать его внутреннее сопротивление и покорять, покорять, покорять новые вершины! Нет нигде в мире более вкусного и ароматного воздуха, чем воздух покорённых вершин! Дышать им, пить его, наслаждаться им – настоящее блаженство. Снова карабкаться ввысь, ставить новые цели, не зная ни покоя, ни отдыха и словно безумец лезть всё выше и выше, чтобы каждую секунду своей жизни доказывать всему миру и себе самому, что ты настоящий мужик. Дело же вовсе не в словах. Нужно это почувствовать…, и я чувствую, что Я – мужчина, Я – борец, Я – воин! Мне всё по плечу!

Страшно показаться слабым, стыдно показывать свою слабость другим людям, особенно, если с самого детства тебе твердят, что ты должен быть сильным. А внутренний мир начинает сопротивляться и, уходя от боли, развивается в абсолютно противоположном направлении. Искажение растёт. Жажда острых ощущений растёт. Желание доказывать что-то окружающим растёт. Не смешно?