Текст книги "Смешно и грустно. Сборник рассказов"

Любимый ученик

Даже самое мерзкое и злое деяние можно совершить с любовью ко всему человечеству, заблуждаясь, или напротив, понимая соль жизни лучше, чем кто-либо другой. Может случиться так, что останешься с этим пониманием совершенно одиноким. Нас было двое: я и учитель. Теперь я остался совсем один. Проклятый в веках, гонимый всеми, мучимый сомнениями и совестью. Но что такое все мои нелепые мучения по сравнению с тем, через что прошёл он – Учитель?!

***

Мы сидели в круге у костра. Вечер выдался просто чудесный. Сухие сучья громко трещали и выбрасывали в небо яркие горящие искры. Они плавно поднимались вверх дружной гурьбой непоседливых ребятишек. При этом пламя слегка подрагивало и показывало нам фиолетовые языки. Лица сидящих казались ярко красными, игриво оттенёнными светом костра на тёмном фоне угасающего дня. Пламя, магнетическое пламя завораживает взор. Пётр взял сук и немного поворошил костёр. Пламя стало ярче, и я протянул над ним свой прут с насаженными кусочками хлеба. М-м-м-м! как пахнет жареный хлеб! Я громко сглотнул набежавшую слюну и подумал, что истинное блаженство можно ощутить только, если есть ограничения и лишения. У меня, например, с утра во рту не было маковой росинки и это счастье, потому что ни один сытый человек так не сможет радоваться, ни этому костру, ни этому вечеру, ни чернеющим от копоти кусочкам хлеба!

Всё было, как обычно спокойно, умиротворённо, но в воздухе уже витала мысль о том, что сегодня что-то должно произойти – что-то неприятное до крайности.

В голове моей пронёсся прохладный ветерок, будто обозначивший чьё-то почти незаметное присутствие. Я посмотрел через плечо и поймал глазами взгляд учителя. Мария сидела рядом, положив голову ему на плечо, а мы смотрели друг на друга и мысленно разговаривали, даже так, в неслышимой беседе понимая друг друга с полумысли, с зародыша слова, и не произносили лишнего (понятного) за ненадобностью.

– Мы скоро расстанемся, и это меня печалит. Если бы я остался, то смог бы помочь тебе восстать из пепла, но, увы, это невозможно. Свой путь ты должен пройти сам, – во взгляде учителя появилась грустная тень.

– Ты говоришь о смерти…

– Тебе уготовано испытание не легче моего.

– Ты хочешь, чтобы я сделал это?

– Не только я. Нужно дать людям ещё один шанс. Не возлагай это зло на них, они и так несчастны.

– Я не хочу…

– Ты всё равно сделаешь это – я знаю. Вопрос лишь в том, каким ты будешь? Возненавидишь меня и весь белый свет или до конца пройдёшь свой путь и вернёшься к Свету, побывав на самом дне?

– Разве я способен возненавидеть тебя?!

– Способен, потому что любви ко мне в тебе много.

– Но почему я?

– Возможно оттого, что ты носитель имени народного. Ты получил его, когда отрёкся от прежней жизни и остался со мной. И наречённый так Отцом, ты сможешь вынести боль и грязь целого народа! Сможешь и снова придёшь к Истине. Я верю. Только ты способен сделать этот шаг. Ты сильнее остальных.

– Как же я буду жить потом, как смогу смотреть людям в глаза?!

– Да, это трудно. Моя смерть будет с очищением, а твоя с позором. Люди будут плеваться, заслышав имя твоё. Тебя станут проклинать те, кто живёт сейчас и те, кто будут жить после. Но ты не бойся ничего, потому что я буду молиться за тебя и потому, что Отец всё видит и благословляет нас.

– Сколько же мне быть изгоем?

– До нового прихода. До следующего падения мира. Я не вправе просить. Я вправе предупредить и указать на возможность выбора там, где увидеть его очень сложно. Помни, что смерти нет. Всё – игра, а в игре нет места страху, в игре уходят не по правде… Ты чувствуешь силу, что я даю тебе сейчас?

– Да. Я чувствую. Я проникся уверенностью… Я только не знаю, как такое переварить внутри. Понимание сжигает мою душу, но именно это жуткое жжение способно доказать, что обычным людям, погрязшим в своих житейских делах, напуганным, обманутым, не переварить её самим. Если не вмешаться в развитие событий, позволить умножающимся ненавистникам собраться в единый кулак, то крови будет так много, что мы утонем в ней!

– Ты всё понимаешь правильно.

Я почувствовал, что тело начинает трясти изнутри от всплеска чувств и настроений, от мерзости, к которой прикоснулся лишь краем.

Пётр подошёл ко мне и взял из руки прут с хлебом.

– Сгорит, – сказал он и добавил уже для учителя, – Может, нам уйти, чтобы не мешать вашему молчанию?

– Не ревнуй, Пётр. Господь любит всех нас одинаково.

– А ты?

– И я люблю… Но лишь один из вас понимает меня лучше других. И только он любит меня настолько сильно, что способен предать. Он ближе всех мне.

– Прости, учитель, но я не понимаю тебя, – надулся Пётр.

– Это ничего. Ты всё поймёшь позже. Обязательно поймёшь.

– Ты хочешь сказать, что среди нас, здесь собравшихся, есть предатель? – спросил Андрей, – Кто он?

– Выбирайте.

Все стали недоумённо переглядываться. А я подумал, что горечь и соль слёз – это теперь моя ноша.

– Выбирайте, – сказал учитель, – Вот солонка. Тот, кто возьмёт сейчас соль из неё, тот и предаст меня.

Недоумение на лицах моих братьев переросло в негодование и испуг. Мария вжалась в плечо любимого и вцепилась в его руку, будто боялась, что вот сейчас его кто-то отнимет у неё. В прохладе вечера на лбах проступили мелкие капельки пота, а взгляды так и бегали по лицам и рукам друг друга. Нет ничего хуже всеобщей подозрительности и недоверия среди тех, кто дорог. Тогда я решительно протянул руку и зачерпнул большую щепоть соли.

– Иуда! – воскликнул Пётр, – неужели это ты?!

– Иуда, Иуда, Иуда… – пронёсся хор голосов моих братьев.

Я почувствовал соль дела в своей груди. Я почувствовал чудовищную тяжесть и боль, каменной глыбой навалившиеся на плечи. И в одно мгновение я осознал, что с этого момента начинается самое страшное и тёмное время моей жизни. Не сидеть уже нам больше у костра дружной компанией, не петь песен вместе и не вкушать одну краюху хлеба, передавая её по кругу. Всё это в последний раз. А сломать, разрушить это суждено мне. Сломать, опередив всякого ненавидящего. Сломать так, как не посмел бы сломать ни один из злодеев в мире. Сломать великую жизнь, согрешив тем самым неимоверно, и, сняв этим поступком необходимость грехопадения с других, со всех тех, кого я так люблю!

Я посмотрел на хрустящие горячие кусочки хлеба, запахом которых только что услаждался, и понял, что есть уже не могу.

– Теперь ты принял ношу. Спаси тебя Бог! – услышал я в голове мысль учителя.

– Как же ты можешь, Иуда?! – вспылил Андрей, – ведь мы называли тебя братом!

Круг сидящих разомкнулся. От меня отпрянули в стороны, как от прокажённого и били-били взглядами.

– Постойте, братья! – воскликнул я, – вы судите меня за то, чего я ещё не сделал!

– Не браните его, – так же спокойно, как и всегда, сказал Иисус, – примите это знание как должное и любите Иуду так же, как и прежде любили. Потому что в том, что должно случиться – есть его судьба, как и моя.

– Я не могу этого принять! – кричал Андрей, – Не могу!

– Я не буду тебя бранить, – сказал он мне, – но ты должен немедленно уйти, дабы не осквернять это место своим присутствием в нём.

– Хорошо, я уйду. Но разве от этого что-нибудь измениться?

– Всё! Всё измениться! Если ты не уйдёшь, видит Бог, я убью тебя!

– Прекрати! – воскликнул Иисус, – неужели ты не научился ничему из того, что я говорил?! Когда наступит мой смертный час на земле, то ещё до первых петухов вы все трижды отречётесь от меня! И это тоже сбудется. Должны ли мы упрекать друг друга?

– Учитель, – перебил я его, – не надо…, мне и впрямь лучше уйти. Шаг сделан.

И я ушёл, оставляя за спиной прежнюю жизнь в отблеске вечернего костра. Я шёл во тьму ночи, во тьму грядущих событий, во тьму безысходности.

Тридцать четвёртый год от рождества Христова, окрестности Ерушалаима

На тренинге у психолога Максим был сегодня первый раз. Впечатлений получил много, люди, с которыми там познакомился, показались интересными. Когда вместе вышли из офиса, потянуло на разговоры. Артём и Максим, попрощавшись с остальными, решили проводить Лену до остановки. Пока они втроём шли неторопливыми шагами по вечернему городу, Максим завёл разговор о неформалах:

– Лен, вот ты сказала, что ты неформалка. И прикид у тебя соответствующий: пирсинг, гриндеры, чёрный цвет в одежде преобладает. Но я больше чем уверен, что ты даже не задумывалась никогда о значении этого слова глубже, чем это преподносится от таких же сверстников в компании.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, потому что я уже достаточно много общался с разными… людьми. Эмо наши периферийные даже не знают основ своего движения. Панкам всё по фигу. Готы ещё как-то более или менее подкованы в теории. Люди просто тянутся к тому, что ближе интуитивно, а потом уже начинают подгонять под эту тягу изящную словесность.

– Не, я не поняла, а чем тебя не устраивают неформалы?

– Меня? Да меня-то всем устраивают. Я говорю о том, что осознанности в этом всём не хватает. Мы же сейчас на тренинге что делали? – осознанно входили в определённые энергии и принимали их, правильно? А если ты сама не знаешь, какую силу берёшь?

– Да забей! Ты слишком заморачиваешься. Просто у каждого свой стиль жизни. Я делаю то, что мне нравится, одеваюсь так, как мне хочется, и общаюсь с теми, кто меня понимает.

– А разве что-то из того, что ты сказала относится к понятию слова «неформал»? Кто такой неформал?

– Макс, ты чё к ней пристал? – вмешался Артём, – Ленка уже дуться начинает.

– Да мы просто разговариваем, – ответил Максим, – ты вот сможешь ответить?

– Конечно. Неформал – это тот, кто идёт против официальной системы, против культуры.

– Нет. Тогда это антикультура. А таких очень мало. Хиппи, например. Это движение так и называют – антикультура. Неформалами же изначально называли представителей субкультур, причём не только хиппи или рокеров, но и сгруппировавшихся бандитов! Потом уже термин развивал свою семантику.

– Что развивал?!

– Ну, значение.

– Неформал – это человек с нестандартным видением мира. – наконец, ответила Лена.

– М-м-м, соглашусь. Неформал тот, кто нетрадиционно мыслит, не так, как большинство. Проблема в том, что вас, называющих себя неформалами, сейчас стало уже больше, чем обычных людей. Значит, неформалы они – не вы. А, если серьёзно, то неформал тогда остаётся неформалом, пока он один или имеет очень узкий круг сподвижников. Когда же мы говорим о менталитете, т.е. об образе мысли, мы имеем ввиду конкретные всем известные вещи. В твоей компании слушают определённую музыку, разговаривают на темы, которые интересны, может быть, только вам и пытаются даже создавать литературу своей направленности. А как следствие притягивается и образ жизни: одежда, атрибуты, места тусовок ит. д. Но все возможные движения, которые есть в мире – это лишь ответвления, порождённые основной системой, социумом. Всё в балансе, всё имеет противовес, а принципиально нового ничего и нет. Где то, что может разрушить старую систему или создать новую? Неформалы перерастают в формалов (если можно так сказать), когда взрослеют, за редким исключением. Они подчиняются законам быта, законам пространства, законам государства. Вот о чём я хотел сказать. Я, например, тоже могу назвать себя неформалом, потому что слушаю и Nightwish, и Металлику, и System Of A Down по настроению. Но это не заставляет меня красить волосы, носить берцы летом в тридцатиградусную жару или ошейники с шипами.

– Ой, да молодец! – съехидничала Лена.

– Нет, если кому-то нравится, пусть носят, пожалуйста. Не хватает энергии металла – вставляй пирсинг, мучает ощущение беззащитности – одевай косуху и очки. Вопрос в причинах. Вот мы опять и вернулись к осознанности. Убери шелуху внутренних проблем и многое из того, что сейчас кажется жизненной необходимостью, полетит в мусорное ведро. И это не только к одежде относится.

– Ладно, пусть ты прав (хоть я и не согласна), – Лену явно зацепило за живое, – Тогда, кто по-твоему может считаться неформалом?

– Кто? Христос. Пожалуй, он мог бы…

– Эк тебя заносит! – усмехнулся Артём, – Ты что-то, братец, не в тот лес забрёл.

Лена звонко расхохоталась заливистым, заразительным смехом. Даже Максим невольно хихикнул пару раз, но всё же поспешил разъяснить:

– Он действительно пошёл против общепринятой системы: системы ценностей, системы верований, системы, регламентирующей уклад жизни. И образ мыслей у него был неповторимым, совершенно новым на тот момент.

– Вообще-то что-то в этом есть, – поддакнул Артём, поразмыслив, – но всё равно… Звучит как-то дико: Иисус Христос – неформал.

Он снова хихикнул. Лена же, вытерев слёзы смеха, достала зеркальце и начала разглядывать себя:

– Блин, тушь потекла. А всё ты со своими разговорами.

Она посмотрела на Максима и снова прыснула от смеха, смешно надув щёки.

– Теперь точно вся красота к чёрту, – сказал тот, – Ну, а что Иисус не человек что ли? Что вы так разошлись?

– Да нет, всё нормально, – ответила Лена, – это у меня бывает.

– Смешинку поймала, – улыбнулся Артём, – Слушай, Макс, а разве он не был порождён этой же стандартной системой?

– Конечно, был. И частью её был. Более того, можно сказать, что он выполнял стандартную роль жертвы. Но ведь, кроме этого, он оставил учение. Те самые нестандартные мысли, которые были чужды всем и которые стали родными и близкими людям с течением времени.

– Можно про жертву поподробнее? – попросила Лена. Она была теперь совершенно серьёзна.

Троица уже дошла до автобусной остановки, и Максим задумчиво почесал подбородок:

– Лен, а ты не боишься, что потом не уедешь?

– Нет, не боюсь. Ещё рано. Ты не отвиливай. Разжёг любопытство, теперь выкладывай всё, о чём думаешь, иначе живым не уйдёшь, – Лена сделала игриво злое лицо, подняла до уровня груди руку и продемонстрировала свои длинные лакированные ногти чёрного цвета.

– А мы ещё поспорим и покритикуем, – добавил Артём.

– Ладно, тогда давайте сядем на лавку в остановке.

Они сели и Макс продолжил:

– Про человеческие жертвоприношения все знают. Все знают, что в жертву всегда приносили самых чистых, самых светлых и безгрешных представителей племени. Правда, в школе нас учили, что это всё шло от глупости и недоразвитости этих народностей, а также от веры в языческих богов и от жестокости.

– Хочешь сказать, что Христос стал такой жертвой? Но ведь тогда уже не было этого обычая.

– Дело не в обычае, а в законах пространства. Закон сохранения энергии в частности. В обществе постоянно идёт процесс расслоения по принципу развития – деградации. Под деградацией я имею ввиду не только интеллект, но и мораль, нравственность, религиозность и т. д.

– Это понятно.

– Ну, так вот. Расслоение: чем ниже опускается большая часть людей, тем выше будут те, кто не оступился. Когда достигается максимум зла, а светлых людей остаётся катастрофически мало, тогда снова появляется человек с самой высокой положительной энергетикой на планете. Достигнув своего предела развития, он должен погибнуть – стать жертвой, чтобы разрядить биополе, выбросить свой положительный заряд в пространство. Люди станут чище, добрее…

– А вот ты и попался, – гордо заявила Лена, – во время убийства происходит огромный выброс агрессии, негатива. Значит, никакой разрядки биополя быть не может.

– Это, смотря как уйти из жизни, – парировал Артём, – Иисус даже умирал с любовью к людям.

– Да-да, совершенно верно…

– И ничего не верно! – спичкой вспыхнула Лена и потянулась за сигаретами, – этот процесс непроизвольный. Разве можно контролировать свою энергетику, когда умираешь?

– Это для нас с вами он непроизвольный. Йоги, например, учатся даже собственные мысли созерцать как что-то приходящее извне, – Максим улыбнулся.

– Ты чего?

– Я подумал, хорошо, что среди нас атеиста нет. Вот бы спор разгорелся! Знаете, как вообще в древности обряд жертвоприношения совершался?

– Расскажи, – Лена затянулась и выпустила изо рта первый клубок дыма.

– Ну там танцы всякие и песнопения – это у всех своё. Главное, что в процессе ритуала жертва вводится в состояние транса и не испытывает ни страха, ни агрессии, ни даже боли – уходит из жизни спокойно. Иногда это сопровождалось оплодотворением Матушки-Земли или мольбой о хорошем урожае, но это опять частности. Так что предки-то наши дураками не были, а язычество – это не только деревянные идолы. Мы, кстати, тоже на иконы молимся.

– Ага, вот закончатся у них безгрешные люди и что тогда? – усмехнулась Лена.

– Тогда всё, жди беды: засуха, наводнение, война…

– Слушай, откуда ты набрался всего этого?

– Из жизни, – Макс пожал плечами, – только не думайте, что я умнее вас.

– А мы и не думаем.

– Вот ещё.

– Просто я чаще задаюсь вопросами, до которых остальным нет дела. Зато не знаю многих элементарных вещей.

– Да ну?

– Ну да. Например, я до сих пор не могу отличить «восьмёрку» от «девятки», хотя это каждый школьник знает.

– Да ты что? У них и кузов разный, и…

– Да говорили мне сто раз. Только я забываю. Понимаешь? Эта информация в моей голове не держится, потому что не интересно.

– Зато философствовать ты любишь!

– Люблю, что есть, то есть. А главное, что всё сказанное сегодня – это всего лишь догадки, предположения, хоть и не беспочвенные, но мало доказуемые. Хорошо, когда после таких вот бесед люди начинают сами задумываться.

– Во-первых, я тебе верю, – сказала Лена, – во всяком случае, твоя логика кажется убедительной, хоть и слегка шокирующей, а во-вторых, не нужно никому ничего доказывать. Всегда можно лишь помочь, подсказать, а решение принимает каждый сам.

– Подведём неутешительные итоги, – решил Артём и встал со скамейки, – Язычники – умнейшие люди, христиане – последователи Иисуса, который был неформалом и принёс себя в жертву по традиции предков!

– Вот ведь до чего договорились!

2011 год, Россия, Тамбов.

В ту ночь Искуситель сам явился ко мне красивым молодым человеком в белой рубахе до пят и светящимся нимбом над головой, что удивительно. Только холодом загробным веяло от него. Он протянул мне руку с открытой ладонью, на которой лежал бутон красной розы. Я взял бутон, и он растаял в моей руке, обагрив её каплями алой крови. Меня бросило в жар, и я стал вытирать руку об одежду, но крови становилось всё больше. Я весь перепачкался, но оттереть её так и не смог. Сатана улыбнулся, заговорил и изо рта его повалил ледяной пар.

– Не брезгуй кровью – это жизнь, что течёт в каждом человеке и в тебе тоже. И только она (кровь) помогает торжеству справедливости и разума. Тебя обидели незаслуженно. Обидели те, кого ты любил и кому безгранично верил.

– Учитель говорит, что нужно прощать.

– Учитель? Он же предал тебя! Он не защитил, хоть и мог, от нападок. Он сам спровоцировал твоё изгнание, пошёл на поводу у завистливых плебеев, называющих себя учениками, которые не простили тебе таланта, которого у них нет, способностей… Они глупы, но он…, как же он мог так поступить с тобой?

Его слова проникали в самый мозг и резали сердце, но я старался изо всех сил не слушать этих лицемерных выпадов.

– Я не могу смотреть на твои страдания без сочувствия. На предательство можно ответить лишь предательством более сильным, – продолжал он, – таким, чтобы кровь смыла позор и боль, только кровь!

– Ты зря расточаешь свои речи, Дух Тьмы, – сказал я ему в ответ, – я и так весь твой. Я готов сделать то, что задумал.

– Не обманывай себя. Ты тешишься мыслью, что хочешь совершить зло во имя добра, смерть во благо, но это лишь игра слов. Предательство ничем не оправдать, а смерть есть смерть. Ведь его убьют. Ты понимаешь это?

– Понимаю, – угрюмо сказал я и помрачнел более прежнего.

– Тогда перестань терзаться и позволь благородной всеочищающей ненависти направлять твою руку, чтобы не дрогнула она в решающий миг, чтобы разум твой просветлел, а душа возликовала от свершённого правого суда! И будет в твоём доме великий праздник, когда поймёшь ты, что смерть предателя – это твоя заслуга, именно твоя, только твоя и никого другого. Прими же это как должное.

Я слушал его с содроганием и думал о том, что, наверное, действительно не смогу свершить зла, если не позволю тёмным силам владеть мной. Не бывает такого. Он пришёл, чтобы завладеть и завладеть так, чтобы я стал его послушным исполнителем. Я смотрел в его красивые холодные глаза и понимал, что он слышит каждую мою мысль, слышит и смеётся. Он знает, что сейчас я отдам себя в его руки и просто ждёт. Но смогу ли я восстать потом, вырваться из его кровавых лап и вернуться к пути, по которому идёт учитель? Как тяжело сделать выбор. Он стоит передо мной, не касаясь земли ногами, а мои ноги дрожат всё сильнее. Слёзы навернулись на глаза, когда я представил учителя мёртвым, когда будто в зеркале увидел своё лицо, перекошенное злобой и ядовитой радостью. Отдать себя, впасть в последнюю крайность и рвануться в противоположность. Больше зла – больше света. Крайность ненависти – крайность любви. Но всё это только после смерти и после предательства!

– А-а-а-а-а… – я упал на колени и застонал, обхватил голову руками, а солёные слёзы брызнули из глаз полноводными реками и потекли по лицу, начали капать на землю, – Учитель! Прости меня!!!

– Впрочем, ты ещё можешь отказаться. В этом городе есть много достойных людей, готовых в любое время исполнить мою волю. – Сатана продолжал смеяться надо мной, хоть и говорил совершенно серьезным тоном.

– А вот это ты врёшь, – сказал я, размазывая руками слёзы по щекам, – Учитель очень силён. Сейчас он достиг предела своей силы, и ни один из твоих рабов не сможет даже приблизиться к нему. А приблизившись, он перестанет быть твоим, потому что уверует и не захочет сделать то, чего ты так сильно желаешь. Это могу сделать только я. Ты же бессилен перед ним как ребёнок. А потому цени меня, цени размах дела, которое я собираюсь свершить и цени жертву, которую я бросаю на алтарь, как священное животное.

– Ты дерзок, но я прощаю тебя.

– Чего ещё ты хочешь от меня?

– Я хочу помочь. Ты разрываешься на части изнутри, а я хочу унять твои терзания. Любое решение должно быть полным и окончательным, без сомнений. Знай же, что по завершении дела, ты станешь моей правой рукой, Иуда. Я знаю, тебе не нужны деньги сейчас. Но любая работа должна быть достойно вознаграждена. И потому я дам тебе всё, чего ни попросишь!

– Ты обещаешь мне это, Дух Тьмы?

– Я сделаю так.

– Тогда подари мне очищенье от тебя! А больше мне ничего не нужно.

– Что ж, мне жаль тебя, Иуда. Да будет так. Прощай.

– Прощаю. Теперь уходи. Я не могу этого вынести.

Дух растворился, а я продолжал плакать и катался в исступлении по сырой земле.