Текст книги "Нет такого слова (сборник)"

Наполеон, Наполеон!
психиатрический архив

Это было лет сто назад. Один знаменитый актер получил роль безумца. И попросил одного известного психиатра, чтоб тот показал ему настоящего сумасшедшего.

Психиатр пригласил его в свою клинику и повел по палатам.

В первой палате на них набросился косматый растерзанный человек. Он мяукал и кукарекал, брызгал слюной, пытался укусить, кричал: «Я – Наполеон, я – тигр и лев!»

– Вот это да! – сказал актер, когда они выскочили из палаты. – Вот кошмар…

– Ничего страшного, – сказал психиатр. – Это симулянт. Мелкий растратчик. Хочет, чтоб его признали невменяемым.

В другой палате они увидели исхудавшего юношу, который сидел, мрачно глядя в угол, и на вопросы почти не отвечал.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал актер. – Безумие – это не ужимки и прыжки. Это невыносимая душевная боль.

– Да, ему сейчас тяжело, – сказал психиатр. – У него реактивная депрессия. Есть повод – невеста ушла буквально из-под венца. Но через три недели он будет как огурчик.

В третьей палате сидел и читал газету аккуратно причесанный мужчина. Визитеров встретил приветливо, на все расспросы отвечал подробно и охотно. Рассказал о себе, своей семье, службе. Узнал актера и пожелал ему сценических успехов. Спросил врача, скоро ли выписываться. Улыбнулся на прощание.

– А вот это настоящий душевнобольной, – сказал психиатр, когда они вышли в коридор и отошли от двери. – Сумасшедший, проще говоря.

– Но он же абсолютно нормален! Донельзя нормален! Обыкновенный бухгалтер!

– Вот-вот! – воскликнул психиатр. – Он всем говорит, что он бухгалтер. На самом деле он простой кассир. Мания величия в тяжелой и неизлечимой форме.

Однозвучный жизни шум
русский реальный словарь

Что такое «снимка» в повести Пастернака «Детство Люверс»?

«…а в комнате у ней завелись такие горизонты, как сумка, пенал, корзиночка для завтраков и замечательно омерзительная снимка». Это такая липкая резинка. Кажется, ее еще называли «клячка».

Нужен большой и подробный «Словарь русских реалий», подобный недавно переизданному словарю Любкера, который про античность.

Перо № 86! Чернильница-непроливайка! Котлеты домашние (по 7 коп.)! Пирожок с повидлом и его старший брат, пирожок с котеночком (то есть мясной)! Язык слоеный! Колбаса любительская! Боты! Калоши! Рейтузы! Лифчики-чулкодержатели для мальчиков!

Самое ужасное в лифчиках-чулкодержателях было то, что они застегивались на спине. На четыре белые наволочные пуговицы. А то и на шесть. Боже, как приходилось выкручивать себе руки, чтобы застегнуться! Делом чести считалось не звать на подмогу товарища, который тут же рядом так же мучился (дело было в раздевалке плавательного бассейна).

Газировка с сиропом! Шкаф «Хельга»! Привинченный к стене телефон с привязанным на нитке карандашом! Билеты на последний сеанс в последний ряд!

Профессия «шляпочница»! Подъем петель на чулках! Бормашина с ножным приводом в кабинете частного стоматолога в коммуналке! Золотом на синем стекле надпись «Мест нет»! Пива нет! И тары тоже нет! Машина идет в парк! Отдельная малогабаритная квартира! Гарнитур! Бортовка с конским волосом! Электрополотер! Банка с вареньем с наклеенной бумажкой «Вишня 1967 г.»…

Жизнь, зачем ты мне дана? Неужто для того, чтобы вспоминать, какой ты была еще совсем недавно?

Русское дао
игра с нулевой суммой

Была одна большая старинная коммунальная квартира. Со щербатым паркетом, сохранившим память о былой выкладке ромбами – так, что волокно дерева составляло бегущий узор из будто бы объемных кубиков. С высокими потолками, где лепнина резалась хлипкими перегородками, ибо из одной большой комнаты семья выкраивала три – гостиная, спаленка и даже нечто вроде прихожей. С огромной кухней, выходящей на черную лестницу. С высоким гулким сортиром, где сливной бачок был под потолком, и на длинной цепочке оттуда свисала фаянсовая груша с синим французским клеймом. Цепочка раскачивалась, груша прикасалась к крашеной, толсто оштукатуренной стене и за десятилетия таких прикосновений выбила ямку до кирпича – до крепкого старорежимного кирпича, в котором тоже было углубление.

Так вот.

Один из жильцов этой квартиры страдал неким опасным заболеванием. Соседи это знали. Поэтому они, пользуясь сортиром, всякий раз брались не за фаянсовую грушу, а за цепочку чуть повыше – чтобы избежать возможного заражения.

Но невдомек им было, что их больной сосед, пользуясь сортиром, всякий раз брался не за фаянсовую грушу, а за цепочку чуть повыше. Чтобы избавить соседей от опасности заражения.

Они были предусмотрительными людьми.

Он был деликатным человеком.

И не зря в этой притче первое слово – «была».

Русское дао. 2
запомнил? забудь!

Каждый раз, возвращаясь домой – со службы (как это было раньше) или с деловой встречи (как это бывает теперь), – я захожу в этот магазин. Недалеко от проспекта, как раз по пути домой.

Маленький такой, очень милый магазинчик. Он и при Советах был такой же, как теперь. Два прилавка. Симпатичные продавщицы. Я провожу там не менее получаса.

Но всякий раз, когда выхожу наружу, через несколько шагов я забываю, что там было. О чем я болтал с продавщицами, а я с ними явно болтал – иначе что бы я делал целых полчаса в этом маленьком магазине? Что там продается, наконец?

Поэтому я захожу туда каждый раз.

Вещь, которую можно запомнить, – не есть настоящая вещь.

Русское дао. 3
бабочка пролетела над крыльцом

Собираясь в Москву, сняв, пардон, дачные брюки и надевая городские, я обнаружил в кармане дачных брюк какую-то мелочь, несколько рублевых монет.

Я хотел было их переложить в карман брюк городских, но призадумался. Что-то меня остановило.

Я подумал – логично было бы взять эти монетки с собой. Но не обидятся ли дачные брюки, что я их некоторым образом осиротил? Лишил привычных металлических кружочков, которые так славно звякали… Значит, их надо оставить. Чтобы брюкам не было обидно. Однако в таком случае не станет ли обидно монеткам, которых я лишаю возможности попутешествовать по белу свету?

Как поступить? Где найти правильный ответ?

Представим себе, что некий паломник, сломав свой зонтик и убоявшись дождя, вернулся назад с половины дороги.

Прошел ли он весь свой путь?

Если считать что путь – это количество пройденных шагов, тогда – да, разумеется.

Если же пройденный путь предполагает прикосновение к порогу далекого святилища, тогда – нет, разумеется.

Но если небесное дао перенесло этот порог туда, откуда он начал свой путь, – тогда вопрос не имеет ответа среди людей.

Как не обладают человеколюбием ни небо, ни земля.

Знающий это найдет ответ в сущности дао.

Ибо идти или стоять на месте – одно и то же.

Путешествия к дальним святыням – полезны, но необязательны.

Это касается людей и монеток в равной степени.

Это касается любой перемены мест.

О различии же между пользой и долгом можно говорить с тем, кто познал первые ступени истертой лестницы дао.

И понял, что она есть бабочкин сон.

Поэт и клоун
на земле весь род людской

Один молодой человек жил в поселке Мичуринец, что примыкает к знаменитому писательскому поселку Переделкино. Было это в конце восьмидесятых.

Вот однажды едет он по Садовому кольцу, к выезду на Кутузовский. То есть в направлении своей дачи. И видит – стоит поэт Вознесенский, ловит машину.

Он притормаживает, останавливается. Поэт спрашивает, не довезет ли его водитель (левак, как он подумал) до Переделкина. «Нет проблем, садитесь!»

Едут. Молодой человек все робеет сказать, что они некоторым образом соседи. Но как бы невзначай заводит речь о литературе, поэзии и прочих изящных материях, а Вознесенский коротко отвечает «да… занятно, занятно… не исключено…» и тому подобное.

Приближаются. Наш герой начинает в уме сочинять некую изящную фразу отказа от денег. Что-то вроде «я вообще-то не левак, я еду к себе на дачу, и заметил вас, и, зная, что вы живете рядом, решил, так сказать…».

И вот эта фраза уже окончательно сочинилась, и вот они подъехали, и вот поэт указывает, где остановиться, и вот фраза уже почти соскакивает у водителя с языка – но поэт его опережает. Он говорит:

– Молодой человек, я вижу, вы интересуетесь литературой… так вот, запомните: вы везли Андрея Вознесенского!

И выходит, аккуратно прихлопнув за собой дверцу.

Надобно сказать, что от моих эстрадных старших друзей я слышал нечто подобное, но с финансово обратным знаком.

Клоун Михаил Румянцев, он же Карандаш, давал таксисту червонец, а то и четвертной (вместо рубля) и говорил:

– Запомни, парень, ты вез Карандаша.

Тоже, кстати, огромное самомнение.

Но более извинительное. По форме.

Хэлло, Боб!
сын коммуниста

Роберт Ричардович, сын известного английского коммуниста, жил в Москве еще с довоенных пор. Жена у него была артисткой, и поэтому он был своим человеком в театральных кругах. Однажды знаменитый режиссер Удальцов собрался на гастроли в Англию и решил потренироваться в разговорном языке. И вот ему позвонили и сказали, что в такой-то день и час к нему придет настоящий англичанин, любезно согласившийся дать несколько уроков. Но в этот самый день и час в кабинет Удальцова вдруг просунулся Роберт Ричардович.

– Хэлло, Боб, – сказал Удальцов. Они были хорошо знакомы. – Заходи. Только на минутку. Я тут жду одного товарища.

– А кого? – удивился Роберт Ричардович, которому было сказано явиться точно в это время.

Удальцов на всякий случай сказал:

– Срочное дело. По международной части.

– Хорошо, – кротко ответил Роберт Ричардович. – Он придет, и я уйду.

Поговорили о том о сем. Потом замолчали.

Удальцов молчал и боялся, что вот сейчас войдет англичанин и начнет разговаривать на разные свободные темы. А Роберт Ричардович не решался сам перейти к делу и тоже молчал.

Наконец Удальцов не выдержал и позвонил на проходную:

– Меня тут не искал, э-э-э, некий англичанин?

Роберт Ричардович спросил:

– Может быть, англичанин – это я?

– Ты?! – взревел Удальцов.

Он оскорбился, что вместо настоящего англичанина ему подсунули Боба. А тот тоже насмерть обиделся, что Удальцов не считает его настоящим англичанином.

Помирились они года через два.

И еще одна история.

Однажды, в середине пятидесятых, Роберт Ричардович стоял у ларька и пил пиво – коренастый, большерукий, вылитый московский пролетарий в старом драповом пальто. А мимо проходил поэт Миша Галкин, модный и изящный, в шляпе и начищенных ботинках.

– Хэлло, Боб! – закричал он.

– Здорово, Мишаня, – сказал Роберт Ричардович.

– Хау ар ю? – спросил Миша.

– Порядок, – ответил Роберт Ричардович.

– Дринкинг рашен бир? – не отставал полиглот Миша Галкин. – Ду ю лайк ит?

Тут окружающие граждане притиснули Мишу к забору, чтоб не вербовал простого советского человека. Когда проверили документы, оказалось, что английского шпиона зовут Михаил Семенович Галкин, а простой советский человек – на самом деле Роберт Ричардович Максвелл. Пришлось обоих вести в милицию. Но все кончилось хорошо.

На самом деле все кончилось довольно интересно.

В Москве в этой семье царила жена-артистка, а Боб был при ней. Она была красавица, а Боб воспринимался в общем как юмористический персонаж. Потом они переехали в Лондон, и все перевернулось. Она стала робкая и забитая, а он сердился, что лампочка долго горит. У них не было газа, и она просила разрешения подогреть кофе на электроплитке.

Он, как правило, разрешал.

Иов-2
наг вышел я из чрева матери моей

Жил в некоем городе некий сравнительно молодой, лет тридцати, мужчина с женой и детсадовского возраста ребенком. И вот к ним из соседнего города приехали родители жены, погостить на недельку. Они вместе всей большой семьей гуляли, собирали гостей и вот один раз празднично поужинали в воскресный вечер, немножко выпили, спать легли. Муж и жена с нежностью и любовью позанимались любовью. Заснули в объятиях друг друга.

Наутро он перед работой отвел ребенка в детский сад, а вечером, возвращаясь с работы, за ним зашел. Но воспитательница сказала, что ребенка мама забрала в обеденный час. Этот человек не удивился – ну, решили с бабушкой-дедушкой куда-то сходить погулять – и, не чуя худого, пришел домой. А дома он увидел совершенно пустую квартиру. Никого не было. И ничего не было. Вывезено было все, включая мебель, посуду и занавески. То есть буквально все. Остался один телевизор, который он взял в кредит. Но поскольку даже табуретки были вывезены, то телевизор стоял на полу. Соседи сказали, что в полдень пришел грузовик, все вынесли из дома, погрузили и отправились восвояси вместе с женой и сыном нашего героя.

Что было делать этому человеку?

Бежать догонять, протестовать, делать глупости?

Впадать в депрессию, в запой?

Или удариться в загул?

Он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.

Он пал на колени и сказал:

«Благодарю тебя, Господи Боже, что ты просветил меня в мои тридцать лет! Гораздо хуже было бы узнать правду о роде людском в пятьдесят или, страх подумать, в семьдесят».

Шестая заповедь
мокрым летним вечером

Я с двумя приятелями приехал на дачу. Расположились, чаю попили и решили зайти к сестрам Матусовским, к Ире (сейчас в Америке живет) и Лене (умерла, бедная, в 1979 году). Узнать, здесь ли они и как насчет посидеть вечером. Мы даже окна не закрыли. Вернулись буквально через четверть часа.

Видим – у калитки какой-то мужик прогуливается. Ну, пусть его. Мы входим в калитку и вдруг сзади слышим свист. Из открытого окна выскакивает другой мужик, на ходу снимая с себя мою куртку, швыряет ее в траву и бежит к забору. Мы за ним, он через забор, мы перепрыгиваем следом, он в проулок и далее через другой забор, уже очень высокий, отделяющий наш поселок от соседнего. Тут мы его за ногу и поймали. Стащили вниз и стали бить. Напарничек его, который на стреме стоял, смылся. Во всяком разе, на выручку не прибежал.

Он кричит: «Не бейте, больно, за что бьете?» Вот это меня более всего возмутило. Ты, дрянь такая, сознательно залез в мой дом, поставил дружка стеречь и свистеть, ты, погань, лапал мою одежду и напялил на свою вонючую рубаху мою куртку, которой теперь в костер дорога, – ты ворюга! И еще спрашиваешь, за что?!

Тут вдруг пошел сильнейший ливень, просто стена воды, струи буравят землю, месят песок, чешут траву.

И мой приятель говорит: «Смотри, дождина какой, все смоет, все следы, давай его совсем уделаем на фиг». Я говорю: «Давай! Но… Но если тот мужик стукнет, тогда не отмажемся». Друг говорит: «Да, действительно». И второй мой приятель тоже согласился, что совсем – не надо. Ну, врезали мы ему еще по разу и оставили в кустах. Вечером вышли с фонарем – все, нету, ушел домой. Показательно, что никто этой ночью – и в остальные примерно тринадцать тысяч ночей – не приходил мстить. Бить стекла или морду или вообще вводить какие-то санкции.

Но мне до сих пор стыдно вспоминать, что я в ответ на предложение безнаказанно убить человека (пусть даже я чувствовал к нему только гадливость и ярость) – что на это я ответил лишь опасениями, что не так-то это может выйти безнаказанно. Что поймают.

Это было единственное, что меня в тот миг остановило.

Такая вот ужасная история.

Молоко скиснет завтра
рассказал В.Н. Турбин

Владимир Николаевич Турбин ехал однажды в поезде и разговорился в купе с неким гражданином. Гражданин оказался донецким шахтером. Турбин на вопрос о своей профессии застенчиво объяснил, что он филолог, кандидат наук, доцент, литературовед. То есть специалист по литературе.

Шахтер радостно вскричал:

– Давно хотел с таким человеком познакомиться! Я больше всего на свете люблю литературу, собираю библиотеку! А серьезно поговорить не с кем. Вот скажите, товарищ доцент, вот что вы мне скажете про книгу «Наследники эмира»? А также про роман «Следы теряются в тайге»? И особенно про повесть «Битва над пропастью»?

Турбин сказал, что он первый раз слышит про такие книги.

– Ну, понятно, – сказал шахтер. – Книг очень много издается, за всем уследить и все прочитать невозможно… просто чисто физически… да… Ну, хорошо. А вот недавно я прочитал роман «Беркут против Кондора». И еще «Тайна старого поместья», в трех томах. И «Не верь улыбке кобры». И, конечно, «Сын полковника Федосова», недавно вышла. Это продолжение «Полковника Федосова», читали? Или хотя бы слышали?

– Нет, к сожалению, – сказал Турбин.

– Не может быть! – сказал шахтер. – А хотя бы «Смерть на закате» читали? Тоже нет? А «Молоко скиснет завтра»?.. Ну, вы, конечно, извините, но как же вы работаете литературоведом? Если вы книжек не читаете? И даже не слышали про них!

Надо помнить три вещи.

Первая. Так называемая серьезная, она же немассовая или, если кому больше нравится, фундаментальная, литература составляет 3 (в скобках прописью – три) процента от всего, что издается под общим грифом «беллетристика».

Вторая. 95 процентов книг издается один раз (или, если угодно, не переиздается).

Третья. 67 процентов названий книг, хранящихся в любой большой национальной библиотеке, не востребуются читателями ни разу за всю историю существования данной библиотеки.

Поэзия и правда
сочинено вместе с моим другом А.Я.

У Всеволода Кочетова была возлюбленная, женщина маленькая, худенькая, смуглая, черноволосая. Ему захотелось поведать людям о своей тайной жизни. И в романе «Чего же ты хочешь» он написал о любви писателя Булатова (это автопортрет) и переводчицы по имени Ия. Чтобы никто не догадался, эта Ия в романе была высокая, полная, розовая, рыжеватая. Злая жена Булатова грубо называла ее Рубенс, а сам Булатов нежно – Ренуар.

Но все всё сразу поняли.

То же самое несколько ранее приключилось с Набоковым. Живя в Англии, он завел бурный роман с женой одного адмирала – ядреной сорокапятилетней бабенкой. Они до того обезумели, что убежали в Америку и стали жить там в свое удовольствие. Но Набоков тоже захотел рассказать о своем нежданном счастье. И чтобы никто не догадался, он написал «Лолиту».

Но обманутый английский адмирал сразу все понял, приехал в Америку и надавал обоим по морде.

По двум мордам, вернее.

Прощание славянки
проблемы поэтики Достоевского

В 1970 году я познакомился с молодой сербской литературоведкой по имени Бранка. Фамилия Вукадинович (ну и память у вас, дедушка!). Она рассказывала, что изучает Достоевского и очень ей нравится русский филолог двадцатых годов Михаил Ба€хтин (именно так, с ударением на «а»), и вот, мол, какие люди были и исчезли незнамо куда в водовороте советской жизни.

– Бранка, – сказал я. – Чем болтать, приезжай завтра на такой-то вокзал к такому-то часу. Буду тебе показывать живого Ба€хтина.

И я позвонил знакомой бахтинофилке, и мы поехали в престарелый дом, где жил в крохотном, но двухкомнатном номерочке означенный Бахтин с женой Еленой Александровной.

Сербская девушка сначала держалась молодцом. Задавала разные вопросы.

Бахтин беседовал с ней подробно и с интересом. Рассказывал о своих замыслах. Расспрашивал о ее диссертации.

Он был одноногий и нищий.

Что она могла для него сделать?

Все страшно курили. Одну за одной. Бахтин курил «Столичные». Бранка курила «Филип Моррис» в пластмассовой пачке со скругленными углами.

– Попробуйте, – сказала она Бахтину.

Он попробовал.

– Очень хорошие сигареты. Можно я возьму еще одну для жены?

Из глаз сербской девушки побежали слезы, двумя кривыми ручейками по щекам.

– Возьмите все себе, – сказала она и положила пачку на стол.

– Спасибо, – сказал он. – Правда вкусные сигареты.

Поговорили еще полчаса.

Попрощались.

До крыльца нас провожала нянечка. Рослая нестарая тетенька.

Бранка Вукадинович дала ей червонец.

– Смотрите за Михаилом Михайловичем хорошо.

– Не надо, – сказала нянечка. – Мы его и так любим.

– Тогда купите ему фруктов, – сказала Бранка.

– Хорошо, – сказала нянечка. – Конечно.

Сербская девушка опять заплакала. Нянечка обняла ее.

Нужна, наверное, крепкая и точная финальная фраза.

Или нет, не надо.

Аким и Вячеслав
заметки по национальному вопросу

Это было в 1974 году. Мы с женой гуляли по Таллинну и подошли к ресторану. Мы были одеты вполне прилично – жена в брючном костюме, я в костюме, в водолазке под пиджаком. Подробности не случайны.

Было обеденное время. Но только мы взялись за ручку двери, как из манящего, искрящегося и ароматного ресторанного полумрака появился мэтрдотель и решительно загородил нам дорогу рукой.

«В чем дело, у вас нет мест?» – спросил я. «Места есть, – сладко улыбнулся дяденька, – но у нас очень дорогой ресторан» (заметьте мою политкорректность – я не изображаю акцента, сильного до нарочитости). «Нет проблем!» – улыбнулся я. «Вы не поняли, – сказал он. – У нас дорогой ресторан. Вы без галстука. Ваша дама в брюках. Мы не можем вас обслужить».

Я пожал плечами, и все бы ничего, кто ж их знает, в чужой монастырь и т. п., – но тут за спиной раздался какой-то шум, и нас почти смела с дороги компания парней и девчонок, все лохматые, в ношеных джинсах, в свитерах до колен, полурваных кедах. Мэтрдотель распахнул перед ними дверь и произнес что-то приветственное. Эти ребята зашли – лучше сказать, ввалились – в ресторан, а он закрыл дверь перед нашим носом.

Да, конечно, я мог бы побежать в редакцию газеты «Советская Эстония» (за корреспондентом Довлатовым С.Д.) или позвонить в таллиннский ресторан-трест. Но мне стало невыразимо скучно. Особенно учитывая мое отрицательное отношение к аннексии балтийских государств. Я с тоскою ощутил, что даже в неприязни к тем, кого считаешь оккупантами, можно быть благородным борцом, можно – саркастическим джентльменом, а можно – мелким мерзавцем. К сожалению, последние преобладают. Количественно и атмосферически.

Возможен, кстати, вопрос – кто такие Аким и Вячеслав?

Иоахим фон Риббентроп и Вячеслав Михайлович Молотов, естественно.