Текст книги "Взрослые люди (сборник)"
Автор книги: Денис Драгунский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
гордость и предубеждение
Откровенно, по-мужски
– Я всё знаю, – сказал Андрей Павлович. – Про вас и про Анечку.
– Но мы и не скрывали, – сказал Толя.
Сказал уверенно и спокойно, хотя на самом деле волновался.
Потому что он первый раз говорил с Андреем Павловичем вот так. С глазу на глаз, в его кабинете, сидя в глубоком кожаном кресле, за журнальным столиком, на котором стояла бутылка виски и два низких тяжелых стакана. Андрей Павлович налил себе и Толе по чуть-чуть, отхлебнул глоточек.
Сегодня Толя приехал к Ане на дачу, они сидели на третьем этаже, и вдруг ей позвонили по внутреннему: папа приехал, зовет. Она спустилась вниз, вернулась растерянная: «Папа хочет с тобой поговорить. Через час».
Через час он сидел в кабинете Андрея Павловича, стараясь не озираться.
– Я всё знаю, – повторил Андрей Павлович.
Толя светски улыбнулся.
– Я всё знаю, – в третий раз сказал Андрей Павлович. – Но я не осуждаю вас и тем более Анечку. Молодость. Свобода. Это правильно. Никто не собирается вас хватать и кричать: «Соблазнил – женись!»
Толя опустил глаза.
– Дело обстоит ровно наоборот, – сказал Андрей Павлович. – Я буду откровенно, по-мужски. Без обид, ладно?
– Конечно, – сказал Толя.
– Вы – очень милый молодой человек. Вы меня вполне устраиваете как студенческий дружок моей дочери. Но вы меня абсолютно не устраиваете как ее будущий муж. Ваша женитьба на Анечке невозможна, запомните раз и навсегда. У меня насчет ее судьбы совсем другие планы. И вы, как умный человек, это прекрасно понимаете.
– И что поэтому? – спросил Толя.
– Вы на третьем курсе, так? Сейчас осень. К весне расстанетесь. Но пусть она вас сама бросит. Но чтоб ей не было больно. Найдите способ, чтоб она вас просто разлюбила. Например, постепенно станьте скучным, унылым занудой. В общем, понятно. Надеюсь, в будущем смогу вам немножко помочь, в смысле карьеры.
– Понятно, – сказал Толя. – Только зря вы всё это.
– То есть? – нахмурился Андрей Павлович.
– Я вовсе не хотел на ней жениться, – сказал Толя.
– Как? – воскликнул Андрей Павлович.
– Да очень просто! – Толя даже вскочил на ноги. – Давайте откровенно. По-мужски. Аня – хорошая девочка, да. Ну и всё. Почему я должен на ней жениться? В смысле должен хотеть на ней жениться?
– Вон отсюда, – устало сказал Андрей Павлович.
В коридоре Толю ждала Аня.
– Значит, хорошая девочка и всё? – прошипела она.
– Поехали ко мне, – сказал он. – А завтра с утра – в загс.
– Спасибо, я подумаю. Тебя довезти до станции?
– Сам дойду.
– Два километра, – сказала она.
– Ничего, – сказал он. – Заодно прогуляюсь.
свой круг
Социальная грусть
А давайте сбегаем на сторону Толи из предыдущего рассказа.
Может быть, он прав, что не хочет жениться на Ане?
И не потому, что он ее недостаточно любит.
Что такое «любить»?
Это значит в том числе еще и трезво оценивать ситуацию. Потому что если не трезво, то тогда получается любовный бред, влюбленность в звезду экрана или подиума.
Но вернемся к нашим ребятам.
Представим себе, как Толя приезжает к Ане на дачу, даже когда она его привозит на своей машине. Его с головы до ног оглядывает охрана. Его давит роскошь гостиных, каминов, бассейнов, лужаек, собак. Надменная мама выдавливает из себя улыбку. Папа вообще не показывается, и Аня говорит: «он в Давосе», «он в Кремле», «он у “самого”».
Зачем это надо Толе?
У него есть собственная гордость.
Конечно, Аня очень мила. Красивая, умная, сексуальная. Всё, что хотите.
Но жениться на Ане (даже если папа согласится) – это каждую минуту знать и чувствовать: всё, чем ты пользуешься, заработал не ты. Значит, надо вести себя соответственно. И знать, что ты такого все равно никогда не заработаешь. Для того чтобы Толе сравняться с Аниным папой, нужен распад государства, новые 1990-е… Избави Бог. Ну или Толя вдруг изобретет что-то типа «Фейсбука». На это нельзя всерьез рассчитывать.
Но и Ане бросать папин дом и переселяться в скромную квартиру – тоже как-то глупо, странно и смешно. Нелепо.
Наверное, существуют непреодолимые социальные барьеры.
Точнее: есть барьеры, издержки от преодоления которых – запретительно высоки.
И не надо про любовь, для которой нет преград.
Любовь – это еще и разум. Любовь чувствует преграду и отступает.
Наверное, правильно делает.
уникальный специалист
Иван Карлович
Саша курил трубку. Он говорил, что трубка позволяет меньше курить. Может быть, так оно и есть. Во всяком случае, он курил немного: после обеда, после кофе, иногда на прогулке – хотя какие там прогулки у тридцатилетнего консультанта по защите инвестиций? Работа с утра до ночи плюс командировки. Зарубежные тоже, кстати.
Трубка, кроме того, придавала дополнительную элегантность. Это нравилось Алине, Сашиной жене. Она даже стала немножко разбираться в трубках. В смысле отличать одну от другой.
Однажды Саша, придя с работы и поужинав, уселся в кресло и стал закуривать.
– Ага, – сказала Алина. – А у тебя новая трубка!
– Да, – сказал Саша. – Есть у нас в отделе такой Иван Карлович, я тебе говорил, кажется. Был в Англии в командировке, привез в подарок.
– Ему что-то от тебя надо? – спросила Алина.
– Не думаю, – сказал Саша. – Так, знак внимания.
Потом был новый знак внимания от Ивана Карловича: миленькая кожаная ключница «Лоншам». Потом, под Новый год, галстук фирмы «Ланвен». Примерно раз в два-три месяца Иван Карлович баловал Сашу каким-нибудь элегантным подарком.
Алина начала беспокоиться. Саша был очень красивый и изысканный. Она боялась, что его соблазняет пожилой гомосексуалист.
Она даже устроила Саше скандал. Он пришел домой в половине второго и сказал, что у него был деловой ужин с коллегами, поэтому пришлось выключить мобильник.
– Иван Карлович тоже был? – сощурилась Алина.
– Да, разумеется.
– Еще раз услышу про этого педика, из дома выгоню! – закричала Алина.
– Что ты, что ты, – всплеснул руками Саша. – Иван Карлович женат!
– Что ему от тебя надо?
– Ну, не знаю, – вздохнул Саша. – Может быть, отеческие чувства. У него нет детей. Но вообще он уникальный специалист, мне полезно с ним общаться. Не сердись, родная. И не думай всякую ерунду.
Однажды Алина позвонила Сашиной сотруднице, они с ней вместе учились. Саша как раз был в командировке в Германии. Алина пригласила ее завтра кофе попить. Та отказалась: у них в отделе умер один человек, Шульц Иван Карлович, и ей поручили отвезти венок на панихиду.
– Поедем вместе, – сказала Алина.
Панихида была в больничном морге. Все было скромно и торопливо. Алина поглядела на небогатый гроб, на полтора десятка бедно одетых родственников и все поняла. Она горько заплакала и положила в гроб восемь алых роз. Все посмотрели на нее, а она подошла к вдове и выразила соболезнования.
В конце недели Саша вернулся из командировки. Алина помогала ему разбирать чемодан. Там была коробка с майсенской фарфоровой статуэткой.
– Ого! – сказала Алина.
– Это Ивану Карловичу, – сказал Саша.
– Иван Карлович умер, – сказала Алина. – Звонили с работы.
– Боже, – сказал Саша. Помолчал и добавил: – Тогда я, пожалуй, сделаю так. Передам этот подарок его вдове. Это будет правильно.
– Конечно, правильно, – сказала Алина. – Завтра как раз девять дней. Я была на похоронах и познакомилась с его семьей. Поедем вместе.
возвращаясь к напечатанному
Убежать и прислониться
Я знал двух несчастных женщин.
Одна из них убежала (в прямом смысле!) из огромной квартиры в центре города, оставив ее мужу. При том, что квартира была ее наследством. Убежала в никуда (поначалу к подруге), взяв с собой сумку с бельем. Оставив книги, мебель, посуду, памятные вещицы – всё, нажитое ее родителями и дедами. В квартиру она ни разу не вернулась. Кажется, она добровольно оттуда выписалась при разводе. Или ее выписал бывший муж как утратившую право на жилплощадь (времена были советские). Привел свидетелей, что она там три года не появлялась. Она и вправду там не появлялась.
– Почему? – спросил я.
– Я хотела только одного: убежать! – сказала она. – Бежать, бежать, прочь от этого страшного, подлого, грязного человека.
Она не хотела начинать никаких судебных дел. На все советы и увещевания она отвечала: «Я не хочу больше его видеть! Соприкасаться! Вспоминать!»
До конца жизни она маялась в коммуналках.
Вторая после тяжелого развода связалась с мужчиной добрым и верным, но сильно пьющим и совсем бестолковым. Сначала так жили, потом оформили брак. Она опустилась, сама стала попивать. Из красивой и вполне устроенной женщины превратилась в потрепанную тетку, пахнущую перегаром.
– Почему? – спрашивал я. – Что ты с собой сделала?
– Мне было так одиноко! – говорила она. – Мне хотелось только одного: к кому-нибудь прислониться.
Так и доживает.
Что делать бедной Алине из предыдущего рассказа?
Неужели оставаться жить с этим человеком?
Конечно, нет. Уходить. Ну, или его выгонять.
Но только спокойно, холодно, с умом.
Не убегая и не прислоняясь.
этнография и антропология
В нормальном доме всегда
Мой приятель Сева Шатурин говорил:
«В смысле любви главное дело – завтрак. Гораздо важнее, чем ужин. Что может быть после ужина? Даже с вином и при свечах? Да что угодно. От бурного секса до “большое спасибо, Леночка, было очень вкусно, но уже поздно, я пойду, пожалуй”.
Завтрак – другое дело. Если девушка поутру покормила тебя завтраком – всё. Считай, ты уже ее собственность. Ужином кормят гостя, а завтраком – родного человека.
Вот.
Один раз сижу рано утром на кухне у одной чудесной девушки. Первый раз. До этого несколько раз уходил в полвторого ночи. И еще два раза просыпался в шесть утра, целовал ее сонную и убегал».
– А что ж на этот раз остался? – спросил я.
– Решил, что пора. Девушка очень хорошая. Вполне тянет на постоянную подругу. А там, глядишь, чем черт не шутит. Вот.
«Вот, – продолжал Сева. – Сижу я на табурете. На сковородке что-то жарится. А она у кухонного столика возится. Что-то готовит, ножом стучит. Салат режет. Милая такая, домашняя, в полотняных брючках и футболке. Но головка уже вымыта: на полчаса раньше встала, я сквозь сон слышал, как фен в коридоре гудит. Я прямо загордился».
– Не гордись, – сказал я. – Наверное, ей на работу.
– Воскресенье, – сказал Сева. – Но самый ужас впереди.
«Подает она, значит, салат и котлеты. Хотя салат вообще-то с утра не едят. Котлеты – тем более. С утра нормальные люди едят овсяную кашу или творог с вареньем. Ну, в крайнем случае яичко всмятку. Хотя, наверное, она не виновата. Это ее неправильно воспитали. Наверное, это у нее в семье были такие глупые манеры – есть котлеты на завтрак.
Но не в том дело. А дело в том, что салат она заранее разложила по тарелкам! Мне порцию, себе порцию! И котлеты – по одной, себе и мне. Понимаешь? Я смотрю – а у нее целая миска салата, и на сковороде еще несколько штук котлет. А она, значит, порции выдает! Ведь в нормальном доме как? В нормальном доме, если уж приперло завтракать котлетами и салатом, на стол всегда ставят миску салата и тарелку с котлетами. И каждый берет себе, сколько хочет.
Вот я и подумал – женюсь я на ней, а она мне будет по котлетке выдавать? Да еще с утра? Нет, ребята, спасибо».
– А что вы ели на ужин? – спросил я.
– Да какой там ужин, – сказал Сева. – Так, вино и фрукты.
– Она просто проголодалась! – сказал я. – Вот и разогрела котлеты с утра.
– Я со злости даже забыл, как ее зовут, – сказал Сева. – Перепутал имя. И она меня выгнала. Прямо из-за стола.
– Хоть котлету съесть успел? – засмеялся я.
– Половинку, – сказал Сева.
les structures élémentaires de la parenté
Защитница
Аля боялась расти.
Потому что мама ей говорила:
– Вот вырастешь, узнаешь, на каких деревьях булки растут! Я в двенадцать лет варежки вязала и на базаре продавала.
Мама сидела в кресле, в шелковом халате с драконами, курила папиросу и что-то черкала в большой пачке бумаг. Листала и подчеркивала, листала и подчеркивала.
Мама была адвокатом. Папы у них не было.
Але было десять лет. Она не умела вязать. Она старалась научиться по «Книге для девочек». У нее не получалось. Она боялась, что через два года мама выгонит ее на базар, торговать варежками.
В двенадцать лет обошлось. Но замаячил паспорт.
– Я, как паспорт получила, – говорила мама, – сразу из дому ушла. Чтоб самой строить свою жизнь.
Аля представила себе, как она с паспортом в руках выходит на улицу и идет непонятно куда, и чуть не заплакала.
– Не реви, – сказала мама. – Бога благодари, что у тебя есть мать!
Когда Але стало шестнадцать, она задержалась в гостях у подружки. Буквально на полчаса. Потому что через полчаса мама за ней приехала на такси.
– У меня есть паспорт, я уже большая! – пискнула Аля, когда мама в лифте больно взяла ее за ухо; спасибо, хоть не при подругах.
– Окончишь школу, тогда и будешь большая, – сказала мама. – Устрою тебя на завод «Трансформатор». У меня там знакомый директор. Намотчицей. Хочешь?
Аля не хотела намотчицей, поэтому поступила на юридический факультет.
– Погоди! – говорила мама. – Вот пойдешь работать, тогда узнаешь, что такое самостоятельная жизнь. Вот тогда и поговорим, как взрослые люди.
Вот выйдешь замуж.
Вот родишь ребенка.
Вот защитишь диссертацию.
– Вот тогда ты поймешь, что такое – сама за себя отвечать! – говорила мама в ответ на любое Алино возражение.
– Мама! – кричала Аля. – Хватит отношения выяснять!
– Что? – хохотала мама. – Моя дорогая! Наши отношения выяснены раз и навсегда, тридцать восемь лет назад! Я – мать. Ты – дочь. Так будет всегда. Даже когда я умру. А вот когда я умру, тогда ты поймешь, что такое жизнь. Как она на самом деле устроена! Смотри не испугайся.
Але стало совсем страшно.
Она пришла домой и легла спать. Она была одна, потому что ребенок уехал в международный спортивный лагерь (мама достала путевку), а с мужем они развелись еще лет десять назад.
Она не могла заснуть, все представляла себе, как мама умерла и лежит в гробу, и потом ее зарывают в могилу. И она сразу же попадает в какую-то ужасную историю. То ли в милицию забрали, то ли квартиру обокрали, то ли с работы выгнали – всё сразу, и некому заступиться, потому что мама умерла.
Аля взяла из тумбочки таблетку. Выпила. Не помогло. Взяла еще одну, потом еще парочку. Потом вытряхнула весь пузырек на ладонь и проглотила, запив водой.
– Прости, моя девочка, – сказала мама, – что я не смогла тебя защитить.
И поцеловала Алю в лоб.
в начале будущей недели
Исчезновение
Петров написал пьесу. Показал своим друзьям, включая одного критика. Всем понравилось, а критик сказал, что пьесу надо нести в театр.
– Ух ты! – сказал Петров. – А в какой?
– Думаю, Сергееву надо показать, – сказал критик.
– Ого! – сказал Петров. – А как к нему пробиться?
– Пиши телефон, – сказал критик. – Скажи, что от меня.
Петров позвонил. Сергеев попросил оставить пьесу на проходной театра и позвонить в начале будущей недели.
Петров позвонил во вторник.
– Нам надо встретиться, – сказал Сергеев. – Позвоните в начале будущей недели, и договоримся.
Петров позвонил, как велено.
– Давайте в начале будущей недели, – сказал Сергеев. – Во вторник, в три часа, у меня в театре.
Встреча была недолгая, но приятная.
Похлопывая ладонью по пьесе, Сергеев сказал, что она точно легла на его недавние мысли и ощущения. «Это – мое. Никому не отдавайте. Обещаете? Звоните в начале будущей недели, и мы определим конкретные шаги».
Петров позвонил во вторник. Сергеев сказал, что уезжает в Венгрию, но просил позвонить в начале следующей недели.
Петров позвонил. Сергеев не мог разговаривать. Петров уже по привычке позвонил через неделю – Сергеев разговаривать мог, но встреча в ближайшие дни не получалась. Сказал, чтобы Петров непременно позвонил в начале будущей недели.
Петрову казалось, что он сам играет в пьесе абсурда.
Ему, конечно, хотелось плюнуть на Сергеева. Но каждый вторник он звонил ему и выслушивал просьбу перезвонить. И покорно перезванивал через неделю.
Петров решил, что дает Сергееву год. Он вспомнил, когда тот впервые сказал ему насчет начала будущей недели. Это было в середине сентября прошлого года.
Закончился август. Оставалось три раза до последнего звонка. Петрову стало не по себе. Тут он вспомнил, что в июле Сергеев был в отпуске. То есть четыре звонка было пропущено. Он вздохнул с облегчением.
В октябре Петров позвонил Сергееву в пятьдесят второй раз.
Сергеев назначил ему встречу. В кафе, вечером, после спектакля.
Сергеев рассказывал Петрову, как он будет ставить его пьесу. Какие актеры будут играть, кто будет делать декорации. Они выпили. Сергеев оставил свою машину у театра, и они пошли пешком. Была ночь. Сергеев наизусть читал отрывки из пьесы Петрова. Они шли через весь город. Сергеев жил за рекой. Взобрались на мост. Сергеев остановился, облокотился на перила, закурил. Была сухая и прохладная осень. Река текла внизу, темная с редкими искрами фонарей. Вдали что-то плыло.
– Старик, это будет нечто, – бормотал Сергеев. Они уже перешли на «ты». – Мы им покажем, старик. Начинаем работать. Звони в начале будущей недели…
Огромная баржа, груженная металлоломом, медленно вплыла под мост.
Сергеев был очень легкий.
Петров дал показания, что проводил его до моста и пошел домой.
А пьесу потом переделал в повесть.
все лучшее – детям
Взрослые люди
– Дерьмо! – закричала мама. – Дерьмо, ничтожество!
Илюша закрыл уши руками, уткнулся в подушку и заплакал.
Папа что-то басил в ответ и стучал кулаком. Илюша догадался, что по шкафу, потому что очень громко.
Илюша попытался засунуть в ухо кончик одеяла. Не вышло. Тогда он закрыл голову подушкой, а сверху натянул одеяло. Голоса слышны, но слов не разобрать, уже лучше. Правда, очень душно.
Постепенно заснул. Засыпая, удивился, что они затихли тоже.
Так бывало раз в неделю или чаще.
Днем родители часто «не разговаривали». Или разговаривали, но как-то странно. Папа сидел за столом и вдруг кривился, громко вздыхал и начинал тереть рукой сердце.
– Неважно себя чувствуешь? – спрашивала мама.
– Я себя отлично чувствую, – отвечал папа. – Так, чешется.
– Тогда зачем эти демонстрации? Ах, ах! – мама хваталась за сердце, понарошку закатывая глаза.
– Вижу, у тебя плохое настроение, – говорил папа.
– У меня прекрасное настроение! – отвечала мама.
Начинался скандал. Шестьдесят третий в году. Илюша считал.
Илюша переходил из класса в класс. Потом поступил в институт. Потом закончил. Устроился на приличную работу. Проработал месяц. Получил первую зарплату. Сказал маме с папой по этому случаю:
– Пойдемте отметим! Я приглашаю.
– В другой раз, – сказал папа. – Есть разговор. Садись.
– Ты взрослый человек, ты поймешь, – сказала мама. – Мы с папой разводимся.
– Да, – сказал папа. – Спокойно, мирно, дружелюбно.
– Ага, – кивнул Илюша. – Конечно.
– Не лезь в наши отношения! – строго сказала мама.
– Вот именно! – папа даже постучал пальцем по краешку стола.
– А почему вы разводитесь сейчас? – вдруг закричал Илюша. – А не тогда? Когда мне было десять, двенадцать, пятнадцать лет? Когда я подыхал от ваших скандалов?
– Поросенок ты, – сказал папа. – Всё ведь ради тебя.
– Чтоб ты вырос в нормальной семье, – сказала мама.
– Как я мечтал о вашем разводе! – Илюша вскочил с кресла. – В классе у многих ребят родители развелись, и всё нормально. Как я им завидовал…
– А ты бы с кем остался, с папой или мамой? – улыбнулась мама.
– Тогда я не думал, – серьезно сказал Илюша. – А сейчас – ни с кем. Я уеду. Пока буду жить у одного знакомого. В смысле у одного друга.
– Ишь ты, – хохотнул папа. – У вас с ним серьезно?
– Идите вы! – закричал Илюша и выбежал в прихожую.
Слышно было, как он надевает плащ. Хлопнула дверь.
– А может, не надо разводиться? – задумчиво сказал папа. – Раз он уезжает, мы сможем жить в разных комнатах.
Liebe, Liebe, amore, amore
Амортизация активов
Любовь есть на свете, дамы и господа.
Она существует, что бы ни говорили отдельные циники обоего пола.
Давным-давно, в 1976-м, кажется, году, я разговорился на пляже с одной студенткой четвертого курса. То есть она уже перешла на пятый – было лето.
Она сказала:
– Я выйду замуж за человека, который либо сразу увезет меня за границу, либо обеспечит мне здесь заграничный уровень жизни.
Она это очень решительно сказала. Даже отчасти злобно.
– Почему? – спросил я.
– Потому что я красивая, – сказала она. – Правда?
Она была, конечно, красивая. Ну не так, чтоб упасть от изумления или на улице оглянуться. Но при этом на твердую четверку. Даже с плюсом. То есть да, красивая, никуда не денешься.
– Правда, – сказал я.
– Вот, – еще злее сказала она.
– Что – вот?
– Разве непонятно? Я красивая. А больше у меня ничего нет.
Понятно, понятно. То есть у нее есть некий актив, и она хочет его выгодно продать. Это была редкая откровенность для семидесятых.
Не то что теперь. Особенно по телевизору в разных ток-шоу.
Недавно в одной областной газете я прочел мнение какого-то богатого человека. Наверное, он насмотрелся этих ток-шоу. И высказался:
«Ей двадцать два года, она хорошенькая, и она хочет, чтоб я купил ей квартиру. За что? За то, что она красивая и молодая? Помилуйте, господа! Недвижимость растет в цене, а женщина стареет. Стареет физически – кожа, упругость, свежесть. И устаревает морально – через четыре года ей уже двадцать шесть, тридцатка не за горами. А квартира становится все дороже и дороже. Нечестно. За красоту и молодость надо платить сумочками и кофточками, потому что они тоже изнашиваются и выходят из моды».
Такова суровая экономическая реальность.
Но попытки свести отношения мужчины и женщины к обмену благами (ресурсами, активами) – полная чепуха. Обмен все равно получается неэквивалентный, обидный, грабительский. Причем с обеих точек зрения!
Все, что происходит между мужчиной и женщиной, – происходит из-за любви, из-за этого странного, невнятного, порой пугающего чувства.
Даже выбор проститутки и поиск богатого содержателя.
Не говоря уже об отношениях порядочных людей.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.