Текст книги "Окна во двор (сборник)"

этнография и антропология
Советский секс. 3. Тело и издержки

Итак, продолжаем.

Почему русский городской секс был столь недорог в денежном выражении?

Можно ответить, что всему виной некая общая номинальная дешевизна советской жизни. Или что все дело в духовности и бескорыстии. Наверное, и в том, и в другом есть доля истины.

Однако я думаю, что экономический момент (дешевизна) должен иметь экономическую же причину (низкие издержки).

В последние годы я не раз встречал однотипные, в общем-то, жалобы молодых женщин. Дескать, молодой человек не принес ни конфет, ни букета, ни в кафе не пригласил, не говоря уже о каком-то более серьезном подарке. И с ним пришлось расстаться. «Не в вещах и не в деньгах дело, дело в справедливости!» Оно и верно: подготовка к свиданию может влететь девушке в серьезную сумму: парикмахерская, солярий, эпиляция. А также другие значительные вклады: косметика и духи, красивое белье.

Издержки должны быть так или иначе покрыты.

Ничего подобного в 1970-е годы не было.

Одна пожилая писательница рассказывала: «В наше время (то есть в 1930-е годы) бедная девушка перед свиданием мыла голову – вот и вся косметика».

Разумеется, в 1970-е годы у бедной девушки была и помада, и тушь для ресниц, и тени для век, и духи, и дезодорант, и даже иногда какой-никакой крем для рук.

Но тем не менее подготовка тела к сексу стоила очень дешево. Можно сказать, практически ничего не стоила. Ведь душились и подкрашивали глаза так и так, независимо от сексуальных планов на вечер. Не было ни фитнес-центров, ни соляриев, ни эпиляций, ни пилинга, ни антицеллюлитных процедур. Спектр парикмахерских услуг был куда скромнее, к косметичкам ходили немолодые дамочки, маникюр почти все делали себе сами (и никакого наращивания ногтей!), а педикюр – даже самостоятельный – был не очень-то распространен. Красивое белье было отдельной проблемой – почти неразрешимой и оттого неактуальной.

Вернее будет сказать так: в 1970-е тело к сексу вообще не готовили.

И мыли его сравнительно редко.

Несмотря на то, что под руководством партии и правительства неуклонно росло число квартир с горячим водоснабжением, трудящиеся еще многие годы сохраняли привычку к еженедельной помывке. В детстве я жил в коммуналке – там была ванная с горячей водой, но все жильцы в субботу выстраивались в очередь… Помню, мы жили уже в отдельной квартире, и к нам пришел один наш родственник. А я как раз закрылся в ванной, собираясь искупаться. Я услышал, как он спросил маму: «А Денис где?» Она ответила: «В ванной, моется». Он изумился: «А почему он моется во вторник?» Только не подумайте, что я был каким-то особенным чистюлей – во вторник я мылся, скорее всего, потому, что пропустил субботнюю помывку и стало уже совсем невмоготу…

Более того. В тогдашних книгах по домоводству было написано, что душ нельзя принимать чаще одного раза в неделю: возбуждает нервную систему.

Поэтому само тело и его ближайшее покрытие выглядело не очень-то – у женщин и у мужчин. Ноги были волосатые, подмышки чаще всего – тоже (бритье подмышек, ног, а тем более сами знаете чего – считалось признаками проститутки или гомосексуала). Пятки были пошорхлые, ногти на ногах неухоженные, бывало и с темной каемкой… Носки (чулки) застиранные и зашитые-заштопанные, белье тоже заношенное и, страшно сказать, не самое свежее. То есть оно могло оказаться свежим – если, скажем, секс состоялся после банного дня. А могло и нет. Вчерашние, позавчерашние и третьего дня трусики и майки (бюстгальтеры) и даже носки (чулки-колготки) были, увы, в порядке вещей.

Высокие издержки требуют компенсации.

Низкие – не требуют.

«Кажись, это ясно» ©А.С. Пушкин.

Но был в ту пору секс неким социальным активом, ресурсом?

Об этом – далее.

этнография и антропология
Советский секс. 4. Обмены

Итак, вопрос:

Являлся ли русский городской секс 1970-х неким социальным или материальным ресурсом? Неким более или менее ликвидным активом?

Иными словами – можно ли было в те времена получить нечто существенное в обмен на секс?

Чтоб не мучить читателя, отвечу сразу: нет, в СССР в 1970-х секс не был таким активом.

Хотя, разумеется, было немало случаев, когда женщина (мужчина) получал(а) что-то реальное (деньги или общественное положение) в обмен на секс. Слово «нет» не означает «абсолютно нигде и совсем никогда». Слово «нет» означает, что данное явление не было сколько-нибудь широко распространено, что его было значительно, явственно (в разы? на порядок?) меньше, чем сейчас.

Отчасти это было вызвано советским социальным контекстом. Деньги не были универсальным экономическим инструментом; наделить любовницу/любовника высоким социальным статусом (который в свою очередь дает доступ к деньгам) – было весьма затруднительно. Разве что на уровне «завмаг – завсекцией» или «главреж – актриса». Еще раз подчеркну, что такие случаи – в т. ч. весьма яркие – были, конечно же. Но не они определяли облик советского секса.

Могут возразить – а как же бесчисленные и совершенно реальные истории о самых разных начальниках, которые одинаково принуждали женщин к сожительству и, бывало, устраивали себе целые гаремы; о преподавателях, которые принимали экзамены «через койку», и т. д. и т. п.? Как же проституция, наконец?

Отвечу.

Мы и сейчас живем в очень маскулинном, патриархатном обществе. В советскую эпоху, несмотря на титанические (я серьезно говорю) и во многом успешные усилия советской власти в области равноправия женщин, – общество было, мне кажется, еще более патриархатно. Во всяком случае, не менее, чем сейчас.

Поэтому принуждение к сожительству в девяти десятых случаев отнюдь не было свободным обменом активами: она ему секс, он ей прибавку к зарплате. Увы, нет! Это было, коротко говоря, так: она ему секс, а он ее за это не уволит (поставит зачет и т. п.). То есть это было вполне разбойничье использование своих ресурсов с целью присвоения чужих.

Причем речь шла не о «сладеньком» как таковом. Речь в 90 % случаев шла об удовлетворении желания доминировать, начальствовать, ощущать себя владыкой, хозяином. Ощущать свою маскулинность, «мачизм» (хотя тогда слова такого, кажется, еще не было). Для сравнительно редких советско-служебных Мессалин и Клеопатр – примерно то же самое.

Кстати говоря, проституция удовлетворяет те же самые желания плюс желание унизить, причинить моральную (а иногда и физическую) боль; самоутвердиться; отомстить за какие-то прошлые сексуальные неудачи. Смешно звучат слова «мужчина идет к проститутке за половой разрядкой» – особенно наивно это утверждать в советском контексте бесплатного секса, сдобренного демографическим дефицитом мужчин.

Строго говоря, именно проституция и была той областью, где секс был ликвидным активом. Но в советское время проституция занимала куда более скромный социальный и культурный сегмент, чем сейчас.

Так что, повторяю, в 1970-е годы секс не был социальным ресурсом (или ликвидным активом). Советский секс в подавляющем большинстве случаев был простодушен и безогляден (в добровольных случаях) или столь же простодушно насильствен (в случаях «начальник – подчиненная»).

Причины тому – помимо всего прочего – еще и чисто экономические. То, что не является объектом инвестиций, не может являться предметом (или инструментом) обменов. А в предыдущей части мы выяснили, что в СССР секс, как правило, не являлся объектом существенных материальных вкладов и затрат.

Вроде бы точка.

Но спросят: а как же советские «молодые хищницы»? Как же бесконечные советские рассказы о том, как фифочка окрутила академика?

Хорошо. Про фифочку и академика – в следующей главе.

этнография и антропология
Советский секс. 5. Фифочка и академик

Среди легенд и мифов советского секса почетное место занимает рассказ о Фифочке, которая окрутила Академика – и, тем самым, стала хозяйкой квартиры, дачи, машины и сберкнижки (а в перспективе – еще и заместителем председателя комиссии по изданию трудов покойного).

Был такой анекдот. Академик делает предложение студентке: «Машенька, хотите стать моей вдовой?»

Сама же Фифочка – это пустая и глупая красотка. Моложе Академика самое маленькое на 20 лет. А то и на 40. То есть она должна годиться ему в дочки. А еще лучше – во внучки.

Спешу сообщить читателям, что это и в самом деле был миф.

Причем миф в обоих смыслах слова: и как способ восприятия реальности, и как вымысел-преувеличение.

Но всякий миф имеет свои корни.

В XVIII веке, например, было так: женщина умирала в возрасте примерно 35 лет после (во время или вследствие) одиннадцатых родов. Вдовец, которому было примерно 40 лет, женился на восемнадцатилетней воспитаннице – то есть на сиротке-родственнице, которая с детства жила в его семье (это было весьма распространено). Так, например, обстояли дела во Франции (см. комедию Мольера «Школа жен»).

Так или иначе, второй брак с молодой женщиной был следствием высокой женской смертности. В прежние времена она была гораздо выше мужской.

Потом ситуация изменилась диаметрально – но, наверное, старый культурный стереотип остался. У мужчин. А у замужних женщин, которые в ХХ веке отнюдь не собирались умирать в 35 лет, выработался новый культурный стереотип – опасливое отношение к молодым незамужним женщинам.

Глашатаями мифа о Фифочке были, разумеется, немолодые жены. Ну, и отдельные робкие мужья, которые во всякой фифочке видели хищницу (см. далее).

В начале 1930-х эту проблему отметил знаменитый журналист Михаил Кольцов. Он написал о красных командирах, которые стали большими начальниками и бросили своих боевых подруг. Жены им кажутся «устаревшими» и «отсталыми», потому что продолжают носить косынки и гимнастерки, ужасаются ценам на колбасу и стесняются ходить в театр. Начальники разводятся и женятся на молодых, модных, завитых и надушенных, с накрашенными ногтями…

Кстати, жениться на молодой – это еще и показатель возросшего социального статуса в патриархатном обществе. Когда тридцатилетний шахтер Стаханов стал всесоюзной знаменитостью, он первым делом развелся и женился на девушке, только-только окончившей десятый класс.

Но интереснее другое: инвестиции в секс. Юные дамочки, к которым уходили бывшие комбриги и комкоры, ныне начальники трестов, – всячески культивировали свою соблазнительность. Полагаю, что те боевые подруги, которые сменили косынки на шляпки и гимнастерки на горжетки, остались при своих мужьях. Правда, потом большинство мужей расстреляли вместе с женами, но…

Но давайте не будем о грустном. Вернее, о настолько грустном.

Жизнь фифочек шла не по розам.

Как правило, после смерти Академика выяснялось, что свою дачу он завещал дочери, машину – переписал на сына, а сберкнижку отдал жене. А в его огромной пустой квартире на улице Горького, оказывается, прописано еще человек восемь. Фифочка в лучшем случае (после судов и разменов) могла получить однокомнатную квартиру в районе метро «Беляево».

Крах Фифочки мог наступить и до смерти Академика.

Например, вконец опупевший Академик мог уйти от одной фифочки к другой, еще более молодой и прекрасной. Такие случаи разыгрывались на моих глазах. Один большой ученый женился на школьной подруге своей дочери. Но у той была младшая двоюродная сестра…

Академик мог захворать, испугаться страданий, покаяться и вернуться к прежней супруге. Мне известны несколько громких случаев такого рода. Помню, как супруга одного видного деятеля говорила мудрым прокуренным басом: «Искать третью молодость бегут к блядям, а умирать приходят домой!»

Так что глупенькая Фифочка на самом деле была едва ли не жертвой. Жертвой собственной порочной страсти к богатству – но и жертвой сластолюбивого Академика, который завлек ее, дурочку, зрелищем апартаментов и дачных лужаек…

Умная Фифочка – это уже другой персонаж. Это, как было сказано, хищница.

О хищницах – разговор особый.

этнография и антропология
Советский секс. 6. Хищница и любовь

На первый взгляд, хищница – это удачливая фифочка. Фифочка, которой удалось отбить все контратаки (а) предыдущей жены, (b) других, еще более свежих фифочек и (c) родственников покойного Академика.

Но это не совсем верно.

Если коротко: Академик выбирает Фифочку; Хищница ловит Академика.

Поэтому, кстати, у Хищницы инвестиции в секс значительно серьезнее, чем у Фифочки. В те времена Фифочка 18 лет могла обойтись мини-юбкой, духами «Быть может» и бусами из персиковых косточек. Хищнице была нужна дорогая модная одежда, привозная парфюмерия и косметика, серьезные украшения.

Зачем? А затем, что Хищница должна была быть примерно в той же социально-эротической категории, что и ее соперницы: законные жены или – в случае завидного вдовца – другие хищницы.

Кроме того, Хищница должна была вращаться в кругах: академических, театральных, литературных, художественных. То есть иметь допуск-пропуск в такие райские уголки, как Дом литераторов (кино, ученых, архитекторов, ВТО, ЦДРИ и т. д.), посещать премьеры и вернисажи. И самое главное – бывать в тех же компаниях, что требовало огромной социальной сноровки: умения заводить задушевных подруг, оказывать разные ценные услуги и так далее.

И все равно Хищнице не позавидуешь. Рискованная жизнь. Одна моя знакомая хищница – очень, кстати, красивая и умная дама – говорила, вздыхая:

– Опять благородный попался! Всё оставляет жене. «Мы с тобой, – говорит, – как в молодости, начнем с нуля». – Она печально засмеялась. – Хороший мужик, жалко бросать, но придется…

Даже завидный вдовец – это проблемный объект. У вдовца бывают дети и внуки. Никогда не забуду чудесный случай: три хищницы нашли вдовца лет 70, без детей, но зато с полным набором: квартира на улице Горького, дача на Николиной Горе, черная «Волга» с шофером. Чуть было не подрались. Вдруг две из трех отступились. Но недолго радовалась победительница. Он сам позвонил ей и пригласил на дачу, на чашечку чаю. Прибавив, что мама будет просто счастлива…

Занавес.

Читатели спросят: а как же любовь? Неужели один сплошной расчет?

Нет, конечно же.

Назым Хикмет был турецким поэтом-коммунистом. Вырвавшись из тюрьмы на родине, он переехал в СССР, получил почет, славу, Ленинскую премию.

В 1952 году он стал жить с молодой докторшей Галиной Колесниковой, а в 1955 году влюбился в еще более молодую (23-летнюю) красавицу и умницу Веру Тулякову. У них была разница в 30 лет; в 1960-м он на ней женился. Правда, все свое имущество – от дачи и машины до мебели и книг – он официально оставил прежней жене.

Почему я об этом вспомнил? Хикмет и Тулякова написали пьесу «Два упрямца». Юная женщина любит знаменитого старика – но не потому, что он богат и знатен, а… А просто так, взяла и влюбилась. Он потрясающий человек. Старик тоже любит деву – не потому, что она юна и красива, а по тому же самому – человек она очень хороший…

Конечно, я верю в любовь. И даже верю в такие случаи.

Но! Но есть, мне кажется, случаи, когда говорить про чистую (от всего прочего) любовь – не нужно. Неправильно.

Меня всегда коробили слова, которые я слышал и читал не раз, – по поводу разных великих людей солидного возраста – из уст их молодых жен: «Ах, я влюбилась в него без памяти! И клянусь вам, если бы он был не академик (не великий артист, не знаменитый художник) – я бы все равно к нему ушла! Даже если бы он был дворник!»

Это так же неприлично и неуместно, как ответы миллиардеров: «Главное – труд! Working hard!»

Не надо предлагать поверить в то, чего нельзя проверить.

Фифочка и Хищница не исчерпывают список экзотических типажей советского секса. Была еще Женщина – переходящий приз.

этнография и антропология
Советский секс. 7. Переходящий приз

– Ты великий человек, – сказала Нина. – Завтра мы пойдем на каток.

Это была высокая честь. На каток Нину обычно сопровождали старшеклассники.

Это из рассказа Юрия Нагибина «Шампиньоны». Пионеры собирают макулатуру. Не смейтесь: дело происходит в 1930-е годы, и сознательные школьники на полном серьезе соревнуются друг с другом – кто больше соберет и сдаст бумажного мусора. Герой рассказа победил всех. И вот за это самая красивая девочка в классе идет с ним на каток. Это как в кино или на танцы: награда не только в счастье провести вечер с первой красавицей – награда еще и в публичности: все увидят, что они вдвоем, что она с ним.

Обратите внимание: она не говорит: «теперь я всегда буду ходить с тобой на каток».

Завтра – и только.

«Женщина – переходящий приз» была важной фигурой советской сексуальной мифологии. Почему «мифологии»? Потому что речь идет не об устоявшейся модели поведения, а, скорее, о некоем умонастроении, о некоей идее.

Необходимое уточнение: в английском языке есть выражение “Trophy Whife” (женщина-трофей или, лучше, женщина-приз). Но это совершенно другое. Американская “Trophy Whife” практически полностью соответствует нашей Фифочке. Юная леди как символ успеха (богатства, могущества) пожилого джентльмена.

Здесь же – совсем другое. Здесь речь идет о женщине, которая переходит от одного великого человека (вспомним формулировку девочки Нины из цитированного рассказа Нагибина) к другому – тоже великому или хотя бы незаурядному.

Что особенно важно – не ее берут, а она сама себя вручает. Сама переходит.

«Женщина – переходящий приз» – одно из первых воплощений женской свободы.

Приснопамятная Аврора Дюпен, она же – Жорж Санд (возлюбленная Мюссе и Шопена, возможно, и Листа, и еще нескольких не столь знаменитых).

Дагни Юлль, муза Стриндберга, Мунка и Пшибышевского. «Пожирательница гениев» Мизиа Серт. Королева мюнхенской богемы Фанни цу Ревентлов…

Но что мы все об иностранках? Пора бы уж о наших.

Кажется, что российская идея «переходящего приза» началась с Аполлинарии Сусловой, возлюбленной Достоевского, на которой женился совсем молоденький Розанов. Ей было сорок, ему – двадцать четыре. Она была, по его собственным признаниям, не очень хороша собой и совершенно асексуальна. Во всяком случае, никакого удовольствия в постели ни он, ни она не получали. Почему же он так тянулся к ней?

Ответ один: Достоевский.

Помню, как замечательный литературовед Вл. Ник. Турбин изумленно говорил: «Но как он только мог? Лечь в постель с женщиной, с которой спал Достоевский?»

Мне кажется, для того и ложился. Чтоб стать (пардон, лечь) вровень с гением.

Две монументальные фигуры раннего советского секса, два великих «переходящих приза»: Лилия Брик и Евгения Ежова. Кстати, они не были красавицами; при этом они были чем-то похожи. Но на них лежала харизма (или аура? кому как нравится!) их мужей и любовников. Мне почему-то не верится, что Бабелю или Шолохову действительно нравилась Евгения Ежова. Но жена наркома внутренних дел и заодно любовница Отто Юльевича Шмидта была очень соблазнительна.

Ежова покончила с собой в возрасте 34 лет. Лилия Брик дожила до 86 (тоже отравилась снотворным) – но харизма Маяковского столь плотно приклеилась к ней, что она оставалась привлекательной до глубокой старости.

Идея «женщина – переходящий приз» существовала не только среди богемы. В масскультовом романе Ник. Асанова «Богиня победы» (вторая половина 1960-х) ситуация женщины, которая должна достаться победителю, разыгрывается в среде ученых-физиков. Но и среди людей вовсе не знаменитых и отнюдь не высокопоставленных это умонастроение тоже встречалось.

Некоторые мужчины в 1970-х вслух гордились бывшими мужьями своих жен – то есть на самом деле гордились собою: «Она ко мне от главного инженера (завмага, доцента) ушла».

Вот она у меня какая. Но и я – тем самым – ой-ой-ой!

этнография и антропология
Советский секс. 8. Где?!

Есть старая шутка про театральные жанры.

Когда есть кого, есть где, но нечем – это трагедия.

Когда есть чем, есть где, но некого – это драма.

Но вот когда есть кого и есть чем, но негде – это, разумеется, комедия.

Из-за рокового вопроса «где?!» советский секс слишком часто имел обидный привкус комедии. Или горький аромат трагифарса.

О, квартирный вопрос! О, «покомнатное расселение семей», где в одной комнате оказывались родители со взрослым ребенком или, бывало, даже три поколения. Причем все три – вполне сексуально активные (или как минимум озабоченные): пятидесятипятилетний дедушка, тридцатидвухлетний сын с невесткой и их двенадцатилетний Эдипчик…

Но не будем говорить о тяжелых психологических последствиях такого житья.

Давайте о веселом.

То есть на самом деле о грустном.

Где?!

Я читал: в одной комнате жили две супружеские пары: родители и дочка с мужем. Старики – а им было лет по 45 – часа в четыре утра выходили на кухню, чтобы позаниматься любовью. И однажды были спугнуты молодыми – которые вышли в кухню за тем же самым. Очевидно, в темноте они не заметили, что родителей в комнате нет.

Я читал: в одной очень населенной квартире молодожены устроили себе спальню в ванной. Клали на ванну деревянный настил, на него – матрас. А чтобы родственники ничего не слышали, они громко пускали воду в раковине – и вся большая семья знала, что сейчас происходит.

Это я про лиц, состоящих в законном браке.

А с адюльтером – вообще полный караул.

Гостиниц было мало. Но даже если были места – не селили москвича в московской гостинице, а ленинградца – в ленинградской. Поэтому дикой казалась сама мысль снять номер в гостинице на сутки.

В гостиницах же других городов мужчину и женщину могли поселить только по штампу в паспорте. Ну, или за взятку.

Отдельные эстеты и снобы ездили в Питер (или в Минск, Ригу…) в двухместном купе, так называемом СВ. Слава богу, это было можно. Но – до обидного дорого. В 1970-е годы скромный номер в гостинце стоил рублей пять в сутки. А один билет в СВ – 14 рублей. Да и неудобно там – жестко, узко, тесно.

Однако народ – особенно молодой – не горевал.

Где? У друга (подруги), если там вдруг – родители уехали! – возникло свободное пространство. Если однушка или комната в коммуналке, то верный товарищ уходил в кино. Если двушка и более – случалось, что товарищ возился за стенкой. Включал телевизор или громко и раздраженно разговаривал по телефону.

Это было очень неприятно. А как неприятно было в чужой коммуналке!

Но всего тяжелее приходилось тем счастливцам, у кого всегда была свободная квартира. Ради друга, которому некуда податься с девушкой, иногда приходилось ломать свои собственные планы…

Тут были свой этикет, свои нормы и правила. Например, мужчина не мог пойти с любовницей в квартиру к своей подруге (даже если у него с этой подругой были чисто товарищеские отношения). Все равно это считалось бестактным. Сказанное относилось и к женщинам: нельзя было приводить хахаля в квартиру знакомого мужчины.

Раздолье было на даче.

Ах, эти большие старые дачи, с верандами, мансардами, чердаками, летними застекленными беседками и прочими закоулками, где непременно стояли сыроватые топчаны, прикрытые линялыми лоскутными ковриками!.. «Поехали на дачу, там у нас хорошая компания собирается» – эти слова воспринимались более чем однозначно. Это были просто-таки эрогенные слова.

Столь же эрогенными были слова «дом отдыха», «пансионат», «выездная конференция» и вообще «отпуск». А также «мастерская знакомого художника».

«Многие девушки уезжают, так и не отдохнув!» – эта знаменитая довлатовская фраза описывает реальность точнее и шире, чем все советские романы о высокой любви в контексте решения важных народнохозяйственных задач.

Сказанное не означает, что автор не верит в высокую любовь на заводе или в учреждении, насмехается над ней.

Верит, конечно. И ни капельки не насмехается. Кстати, и на заводе, и в учреждении было полно всяких комнатушек и закутков – от партбюро до склада.

Но делать это на работе считалось comme il ne faut pas. Не совсем прилично. Секс в производственном помещении допускался, но почему-то считался чуть ниже сортом.