Текст книги "Когда всё только начинается. Книга 1. От молодого пилота до командира воздушного судна"

А для того, чтобы стать курсантом ОЛТУГА, Вадим бросил обучение на факультете английского языка в Барнаульском педагогическом университете.

К сожалению, в нашей стране огромной любви к небу недостаточно, чтобы стать пилотом. И даже летная эрудиция не является преимуществом при поступлении в летную школу. В первую очередь надо иметь здоровье как у космонавта, а Вадиму не повезло со зрением. Он пытался улучшить его по разным методикам, но безрезультатно, поэтому, когда встал вопрос о том, что делать после школы, Вадим по настоянию мамы подал документы в иняз и поступил. Однако учеба в «земном» институте радовала мало. Да и отец поспособствовал, взяв студента Вадима в один из полетов на Ил-76, командиром которого он в те годы был.

Вадим бросил учебу (ох сколько скандалов в семье было!) и поступил в ОЛТУГА, которое безупречно окончил с наикраснейшим из дипломов. Вадим, в отличие от меня, всегда отличался способностями в области радио и электроники. Если я даже после школьного и академического курса физики до сих пор имею о ней лишь общее представление, то Вадим с ранних лет разбирался в этом доскональным образом.

После окончания училища Вадим без колебаний решился попробовать исправить зрение по только-только появившейся тогда в стране методике коррекции зрения. Операция проходит успешно. В это же время Вадим начинает работать по специальности в Барнаульском аэропорту, где и трудится по сегодняшний день. Пусть не пилотом, но все равно рядом с самолетами.

* * *

В 1985 году отец стал вторым пилотом Ту-154, а еще через четыре года выполнил первый самостоятельный рейс в качестве командира этого лайнера. Его экипаж мне хорошо знаком – мы дружили семьями, вместе отдыхали, праздновали дни рождения. Это был рейс Барнаул – Омск – Симферополь с пятидневной остановкой в Крыму. Я впервые увидел Черное море… да и море вообще. Но главное – я впервые слетал в кабине Ту-154!

Приключение было, как бы сегодня сказали, бомбическим! Жаль, сейчас я не могу устроить подобное своим сыновьям. Признаться честно, подобное и в те годы запрещалось, но глаза закрывали, а сейчас такое попросту невозможно. Да, я отлично понимаю этот запрет как пилот, инструктор и летный начальник… Однако для меня – 11-летнего, стоящего за командирским креслом и потерявшего дар речи от панорамы Земли, от вида ночных гроз, от яркой россыпи огней городов и взлетно-посадочной полосы… Это было потрясающе! Невообразимо!

Думаю, что тот полет и определил окончательно мой выбор, когда шесть лет спустя я задумался, стоит ли в годы кризисных 90-х, имея золотую медаль и свежую голову, податься в отвесно «пикирующую» отрасль. Это детское впечатление и сейчас поддерживает мой выбор.

Почему я так люблю свою работу? Она красивая! Сложная, утомительная, иногда раздражающая, иногда рискованная… Но всегда очень красивая! Полет, пусть даже полет зарегламентированного разными правилами линейного пилота, – это жизнь в ярких красках!

Жизнь пилота советской эпохи – не только полеты, резервы и тренажеры. Это и очень много наземных событий. Например, учебных курсов или разборов полетов. Разбор звена, разбор эскадрильи, разбор летного отряда, предварительная подготовка, летно-техническая конференция… Иногда (в годы расцвета гласности и перестройки) разборы проводили немного необычно – на природе (см. вклейку).

А еще через десяток лет, в середине 90-х, послеполетный разбор в экипаже Ил-76 отец проводил на берегу Аравийского моря…

Этот период я не люблю вспоминать.

Я был уже вполне взрослым парнем, учился в старших классах, когда отец начал работать на грузовиках Ил-76. Ужасное время 90-х годов, время, когда пилоты либо шли на грубые нарушения, либо не приносили в семью деньги. Коммерсанты заставляли пилотов летать с большими перегрузами – то есть брать на борт груза куда больше, чем разрешалось по документам. И взлеты, и посадки регулярно выполнялись с превышением ограничений по максимально допустимым весам.

А куда деваться? Если ты не полетишь – значит, полетит другой, более сговорчивый пилот, а твоя семья останется без денег. Каждый полет отца превращался для нас в тягостное ожидание… Катастрофы не заставили себя ждать. Ил-76 в Абакане, Ан-12 в Верхневилюйске.

Отец начал курить и смог бросить только через несколько лет.

Кульминацией моего страха за отца стал ноябрь 1996 года.

Я учился на первом курсе в Бугуруслане. Как-то вечером, разговаривая по телефону с родителями, я узнал, что отец должен лететь в Дели. На следующий день, утром, слышу новость – в небе Индии, возле Дели, российский самолет Ил-76 столкнулся с «Боингом-747». Чуть позже выяснилось, что Ил был не российским, а казахским… но можете себе представить, что мне пришлось пережить, пока я ждал хоть каких-то сведений – ведь жили в те годы без сотовых телефонов и без интернета, возможности быстро получить информацию попросту не было!

А отец называл свой Ил кормильцем. Он очень любил его. Но скольких же нервов стоили такие полеты! Китайские челноки, африканские джунгли… Камчатка, Москва… Постоянные взлеты с перегрузом. Хочешь кормить семью? Взлетай с перегрузом!

В итоге сократили и отца. Слишком громко выступил он на очередном разборе по поводу таких рейсов, и в компании решили, что следующим в очереди на выход будет он.

В 2000 году в возрасте 47 лет отец ушел на пенсию, благо давно ее заработал. Думал, что никогда больше не поднимется в небо. Но через пару лет случилась интересная история: полукриминальная авиакомпания «Авиаэкспресскруиз» решила выполнять рейсы на Ту-154 через Барнаул из Москвы. Наняла экипаж в Барнауле, к нему присоединился и мой отец. Восстановил допуск и стал периодически летать. Заработком это назвать было нельзя – платили три тысячи рублей. Просто три тысячи – неважно, сколько рейсов выполнил. Полеты были как хобби. Отец летал, а семья «проедала» баксы, заработанные его нервами и здоровьем на Ил-76. А чем не «хобби»? Штурманом у него в экипаже был очень небедный мужик, который в 90-е ушел в бизнес и открыл оптово-розничную сеть по продаже алкоголя. Вот для него это было самым настоящим хобби!

А потом «Авиаэкспресскруиз» помахал своим пассажирам чемоданчиком с их деньгами и скрылся в неизвестном направлении, оставив экипажи наедине с обманутой толпой. Отец снова оказался на земле. И уже практически смирился с тем, что навсегда… Однако через полгода чудесным образом подвернулась (иное слово подобрать сложно) работа в красноярском «Сибавиатрансе». Более того, оказался востребованным и совершенно зеленый пилот – его сын, то есть я, с чего и начался уже мой путь в большой авиации.

После года незабываемой работы в «Сибавиатрансе» отец устроился в «Сибирь», в Барнаул. Казалось бы, вот она, мечта пилота-пенсионера – наконец-то осесть дома и долетать до окончательного выхода на пенсию. Но нет! Через год коммерсанты решили, что от филиалов надо избавляться, и среди прочих закрыли барнаульский. Отец нашел работу на краю света (простите меня, жители Дальнего Востока) – в авиакомпании «Владивосток-Авиа».

Эх, не детям пилотов – женам надо памятник ставить. Наверное, только когда изнутри видишь эту работу и этих людей, только тогда понимаешь, что это такое. Увы, не каждой жене пилота такое под силу, но моя мама справилась!

На самолете, что изображен на фото во вклейке, мы оба полетали, как и на других Ту-154 авиакомпании «Сибирь». Теперь он стоит памятником в аэропорту Толмачево, отец давно уже радуется жизни на пенсии, а я…

* * *

А я стараюсь соответствовать.

Отец ушел на заслуженный отдых вместе со списанием всех Ту-154 в авиакомпании «Сибирь» в 2008 году. С его слов, он не чувствует себя расстроенным или обиженным – ведь не по здоровью списали, не прогнали! Отец пролетал 36 лет, провел в небе около 20 тысяч часов, видел жизнь во всех ее красках, сумел пройти через горнило 90-х, не сломался и поднял семью. Он и его самолет славно отработали, а теперь заслуженно отдыхают. Мы с братом продолжаем династию авиаторов.

* * *

Глядя на своих подрастающих сыновей, задумываюсь: как они мыслят, о чем думают, мечтают? Есть ли у них интерес к небу?

Я надеюсь, что и через 20 лет профессия пилота все еще будет востребованной и актуальной, и мои дети окажутся со мной в одной кабине на пилотском кресле, как повезло мне, зеленому юноше, в 2003-м.

Возможно, через годы они продолжат поднимать фамилию в облака, а я…

Я буду писать рассказы о полетах на прекрасных лайнерах «того старого доброго времени», периодически воевать с «ничего не понимающей молодежью» на авиафорумах и иногда жарко спорить с сыновьями по поводу политической мировой обстановки.

Кто знает?

Вся жизнь – мечта, вся жизнь – полет!

В СССР было несколько летных училищ гражданской авиации, ежегодно выпускавших сотни пилотов во славу единого тогда «Аэрофлота». Правильнее будет сказать – единственного: других авиакомпаний в СССР попросту не было.

После распада Союза два высших училища, Кировоградское и Актюбинское, оказались за пределами России, а оставшиеся на ее территории шатко-валко продолжили существовать. Правда, то были училища средние, поэтому в стране было принято решение организовать высшее учебное заведение. В 1993 году Ульяновск принял первых курсантов, а в новом веке первые пилоты покинули стены Санкт-Петербургской акаде… простите, теперь уже Санкт-Петербургского государственного университета гражданской авиации.

Оставим за рамками сегодняшней беседы «брендовый» отечественный подход к подготовке пилотов через среднее и высшее образование, который я так люблю критиковать. Скажу лишь, что 2 года 10 месяцев – это еще ничего, смириться можно, если с умом подойти к вопросу. Но учить на пилота пять лет – изобретение так себе. Кое-как освоив воздушное право на первом курсе и не применяя его на практике, ко второму году обучения курсант высшего летного, как правило, благополучно все забывает. Да и… Но не будем об этом. И поныне в России существуют летные училища, в которых государство за счет налогоплательщиков (или за счет тех, кому не повезло учиться на бюджетном отделении) обучает будущих пилотов для частных авиакомпаний, выдавая первым корочки пилота коммерческой авиации.

Я учился в Бугуруслане.

* * *

Изначально планировалось, что я буду поступать в Ульяновское летное училище, которое незадолго до этого спешно начало давать пилотам высшее образование. Я оканчивал школу в 1996 году, специально занимался с репетитором по физике и математике, готовясь к сдаче вступительных экзаменов в этот вуз. Кроме того, усиленно тренировался, так как экзамены в УВАУ ГА[36]36
  Ульяновское высшее авиационное училище гражданской авиации. Сегодня именуется УИ ГА – Ульяновским институтом гражданской авиации. Завтра, наверное, будет УУГА. Шутка. Хотя…


[Закрыть] предусматривали еще и физкультуру. Хотя спортом в школьные годы я и так занимался активно: всерьез увлекался большим и настольным теннисом и немного баскетболом и волейболом.

Тем не менее, чтобы не держать все яйца в одной корзине, было решено подать документы еще и в БЛУГА. Приехав в Новосибирск (в аэропорту Толмачево располагалась региональная приемная комиссия) в июне 1996 года, буквально через день после выпускного бала, я прошел медкомиссию, затем профпсихотбор. Экзамены я не сдавал, так как закончил школу с золотой медалью.

Насколько престижно в те годы было учиться на пилота ясно говорят следующие цифры: всего на региональную комиссию Новосибирска было выделено… 27 мест! А кандидатов было… девять. Три места на одного человека – вот емкая характеристика мрачных 90-х. Страна рушилась, а в авиации кризис шел даже с опережением средних темпов. Единый «Аэрофлот» развалился на сотни мелких компаний, началась анархия, отголоски которой до сих пор чувствуются в гражданской авиации как следствие деяний руководителей, вышедших из того периода.

Но речь о другом. Я прошел тесты на профпсихотборе с рекордным на тот момент значением 365 баллов. Улицезрев такой результат, начальник приемной комиссии, строгий дядька с огромным шрамом на лбу, вызвал меня на собеседование и долго рассказывал о том, что в Бугуруслане «*опа полная», не лучше ли тебе, парень, перенаправить документы в Питер, в Академию – учиться на штурмана? Ведь там сразу на большой самолет попадешь, да и город куда культурнее! Не летают сейчас в Буграх, бензина нет и не предвидится, набор 91 года еще не отлетал программу, и перспективы закрытия летного училища маячат очень явственно.

Выслушав столь позитивное напутственное слово, я тем не менее вежливо, но твердо отказался от планов стать рыцарем навигационной линейки и «отродьем хамским» и через несколько минут был окончательно зачислен в ряды курсантов Бугурусланского летного училища гражданской авиации имени Героя СССР П. Ф. Еромасова.

А как же Ульяновск?

А про Ульяновск моему отцу популярно объяснили, что «для поступления туда еще на медкомиссии машинами расплачиваются». Денег на взятку в моей семье не было, лишней машины в гараже отца тоже не застоялось, поэтому я помахал ручкой в сторону Ульяновска и принял решение ехать в бандитский Бугуруслан.

По правде говоря, Ульяновск 90-х годов, так же, как и Питер (да и, пожалуй, любой другой российский город в то время), были не менее бандитскими, чем небольшой городок на краю Оренбургской области, окруженный холмами. С чьей-то легкой руки, благодаря рельефу местности и созвучному имени, его за глаза ласково называют Буграми.

* * *

Каждый, кто жил в Бугуруслане, помнит особенность почвы этого города. Глина (несмотря на чернозем на полях), так что малейший дождик превращает все, что не заасфальтировано, в грязевые «направления». Представьте себе: за воротами знаменитого на всю страну летного училища, выпускавшего ежегодно до 600 пилотов в 70-е годы, до недавнего времени не было асфальта, соединявшего его с городом! Пройти по «дорогам» и не набрать килограмма два глины на ботинки и брюки было делом категорически невозможным.

Именно глина и грязь стали моим первым впечатлением от Бугуруслана, когда 29 сентября 1996 года я сошел с поезда Новосибирск – Адлер на местной железнодорожной станции, куда прибыл вместе с отцом. Вторым, когда мы уже дочавкали до «заднего входа» на территорию училища – обшарпанные стены когда-то белоснежных зданий.

– Ну что, может быть, вернемся домой, сынок? – предложил отец, по-своему расценив мою отвисшую челюсть.

– Нет, пап, – ответил я, провожая взглядом троицу хмурых тощих курсантов, закутанных в темно-синие шинели с поднятыми воротниками. Ну точно французы под Москвой двенадцатого года! – Буду учиться.

* * *

Учиться в Буграх образца 90-х было очень полезно для жизненного опыта, который набирался весьма быстро. После первой же субботней ночи примерно 10 первокурсников посчитали, что опыта набрались достаточно и подали документы на прекращение каких-либо отношений с училищем в лице тогдашнего начальника Василия Яковлевича Рузова.

Еще бы! Когда твой сон рушит грохот двери, вырванной вместе с косяком, а первое, что ты, открыв глаза, видишь, – это окровавленная рожа неизвестной гориллы в тельняшке, склонившейся над тобой в облаке перегара и предлагающей пойти подраться, то для того чтобы остаться учиться на летчика, необходимы либо большая любовь к авиации… либо состояние души, родственное страданиям той гориллы.

Но не этот факт глубоко поразил мою наивную молодую душу, воспитанную примером отца, книгами Марка Галлая, Арсения Ворожейкина и других знаменитых летчиков, кумиров моего детства. Совсем не это стало главным потрясением первого месяца жизни в Бугуруслане!

Всех дебоширов «первой субботы» вычислили и заставили предстать пред очи Рузова. Нас собрали в актовом зале, как мы думали, для того чтобы наглядно показать, как в таких серьезных учебных заведениях поступают с нарушителями порядка… Святая наивность!

Нарушителей – перед лицом нас, первокурсников, пострадавших той ночью, – благородно «простили». Этот чудовищный факт выписал моему все еще чистому взгляду на советскую авиацию мощную оплеуху. Мое циничное и насмешливое отношение к советскому авиационному «порядку» и людям, вышедшим из него, во многом основано на опыте той самой первой субботней ночи и ее последствиях.

Спасибо вам, Василий Яковлевич! Мне врезались в память ваши проникновенные слова, сказанные в тот позорный день: «…Я не знаю, что мною руководит, но я хочу дать этим молодым людям шанс исправиться!»

Извините, но вас я не могу простить, несмотря на все дифирамбы, к которым вы, как я полагаю, привыкли за последние годы! Думаю, вы лукавили и тогда. Вы прекрасно знаете, и я тоже знаю, что, а точнее, кто тогда вами руководил – отец или отцы кое-кого из дебоширов, работавшие в авиакомпании, которая периодически предоставляла бензин для полетов «своих» курсантов.

* * *

Дебоширов простили.

Некоторое время было спокойно, но вскоре проникновенная речь «отца курсантов» была забыта и… Каждую субботу мы были предоставлены сами себе – дежурные пилоты-инструкторы спешно покидали расположение летного училища, и начинались брожения и шатания. Наш курс жил в общаге на третьем этаже, а прямо над нами селились старшекурсники. Практически все вечера пятницы и субботы проходили по одному сценарию: старшие пили водку, сначала довольно тихо, затем все громче, а потом кто-нибудь приходил к нам на этаж. Или приходили все сразу.

Через некоторое время «праздники» стали распространяться и на другие дни недели, разве что в будни дни старшие старались вести себя осторожно, так как на этаже оставался ночевать дежурный пилот-инструктор. Правда, очень скоро было пофамильно выяснено, кто из них относился к своим обязанностям добросовестно, выходил на малейший шум из своей комнатушки, а кто нет. То есть либо закрывался в комнате и спал до утра, либо попросту уходил из общаги в неизвестном направлении. Соответственно, зная, что дежурным сегодня будет подобный «пинстр»[37]37
  От применяемого в училище сокращения «п-инстр» (пилот-инструктор).


[Закрыть], наше настроение резко падало – ждали очередной «веселой» ночки.

Под впечатлением от «подвигов» старших «товарищей» я написал саркастическую курсантскую песню:

ДЕНЬ АЭРОФЛОТА

 
Молодые годы – веселая пора,
Пьянки да гулянки с утра и до утра.
А когда учеба, тогда вот мы не пьем,
Все мы ждем субботу – в субботу мы гульнем!
 

Припев

 
Каждая суббота – День «Аэрофлота».
Деньги улетают, как быстрый самолет.
А наутро встанем и снова загужбаним,
И так целый день… и так целый год…
 

А КУРСАНТ не ПЬЕТ!

 
Летчики не курят, летчики не пьют,
Летчики летают и денежки гребут!
Денежек накопят, накупят пузырей,
Девушек подцепят, чтоб было веселей!
 

Припев

 
Девушки нас любят, любят нас за то,
За то, что мы летаем очень высоко.
А злые рогопилы[38]38
  Рогопилами курсанты звали представителей гопотдела местной молодежи. Признаться, мы, курсанты, не очень-то от них отличались – как видом, так и манерами.


[Закрыть] кусают губы в кровь —
Никак не достается им девичья любовь!
 

Общага была очень холодной. В самую первую ночь по приезде (напомню, это был конец сентября) я чуть не окоченел, так как по привычке разделся до трусов и майки. Ночевка в одежде – двое штанов, простые носки, теплые носки, футболка, свитер – стала обычным делом, но наступил ноябрь, и даже это уже не спасало.

Мы смогли выбить у начальников вторые войлочные одеяла. Это помогло, но не очень. Несмотря на то, что мы заткнули все многочисленные щели в оконной раме и даже занавесили окно одеялом, полностью отгородившись от солнечного света, до февраля температура в «номере» держалась на отметке 8—10 градусов.

Нет, в феврале не потеплело – просто мой сосед по комнате притащил откуда-то калорифер. Кроме того, из зимнего увольнения я привез из дома спальный мешок, и вот тогда ночевать стало более-менее комфортно.

Те, кто считался спортсменами (среди них был и я), пару раз в неделю выезжали в город в спортзал при старом здании летного училища, так называемый батальон на улице Ленинградская, 9 – тренироваться игре в баскетбол. Я играл еще и в настольный теннис, на втором курсе в качестве первой ракетки несколько раз выступал за сборную училища, вместе со мной играли парни-первокурсники. Мы даже заняли первое место в городском командном соревновании! Нам выдали денежный приз, которого хватило как раз на то, чтобы прямо на задворках «батальона» отметить победу.

Кроме спорта никакого организованного культурного досуга не было, зато хватало досуга бескультурного, который как могли организовывали курсанты 91-го (не обманул дядька со шрамом!) и последующих лет набора, все еще не закончившие свою двухгодичную программу обучения из-за тотальной нехватки бензина для полетов. Полетать они не полетали, а вот в армию на два года после первого курса сходить успели – кто в ВДВ, кто в спецназ, кто в горячие точки…

Обязательный призыв в армию из средних учебных заведений закончился как раз на них. Курсанты набора 1992 года в армию уже не ходили и успешно завершили полеты почти в срок. Затем и бензин для Ан-2, и керосин для Як-40 резко закончились, как раз к возвращению курсантов набора 1991-го из армии. Вернулись они, следует понимать, далеко не мальчиками-зайчиками. И были крайне опечалены тем фактом, что курсанты 92 года набора уже заканчивали полеты, не испытав при этом на себе славу и доблесть российской армии!

Вы меня поняли, надеюсь.

Дорогостоящий авиационный бензин марки Б-91/115 в училище поступал очень редко, поэтому долги по полетам отдавались не сразу – после госэкзаменов курсантов отправляли в бессрочный отпуск, а затем, по мере поступления топлива, вызывали на полеты. В 1996–1997 годах «шестикурсников» вызывали по одному, по два, по три в месяц. Представляете, сколько радости было у их товарищей (и сколько печали у нас), когда приезжал кто-то новый?

Одна предприимчивая старушка, живущая на близрасположенной улице, организовала бизнес по разливу «Рузовки» 40-процентной крепости, и он процветал!

«Рузовкой» эту мутной консистенции жидкость прозвали курсанты. Понятно почему.

Будучи курсантом и видя бочки, стоявшие на путях у железнодорожной станции, я наивно верил, что состав направлен в Бугры для того, чтобы вернуть курсантам долги по налету. Каждая бочка – 60 тонн. Учитывая расход Ан-2 в 120 кг/ч, на одной бочке можно было налетать 500 часов! А это 8,3 курсантской программы (как раз тогда выпускной налет уменьшили до 60 часов).

Сегодня, летая на мелких DA-40 и 42 с их смешными расходами килограммов 20 в час, на одной такой бочке можно налетать три тысячи часов и выпустить 20 курсантов по сегодняшней программе в 150 часов. Если я и ошибаюсь в цифрах, то, думаю, незначительно.

Никто из ответственных лиц летного училища нами не занимался, курсанты были предоставлены сами себе. Утром построение, далее, до обеда, учеба, и… все. Если ты не спортсмен, то ищи занятие себе самостоятельно.

В пятницу после 17:00 в общаге воцарялась тишина, к вечеру прерывающаяся ревом очередной приехавшей «на полеты» гориллы. Иная суббота проходила относительно спокойно, как правило в месяцы интенсивных полетов, а в некоторые не удавалось поспать совсем – старшие «товарищи» разнообразили наш досуг ночными построениями и поисками целой фанеры[39]39
  «Пробить фанеру» – ударить в грудь так, чтобы человек не мог дышать.


[Закрыть] на груди у нас, первокурсников.

Хотя почему только первокурсников? Второму курсу, живущему в общаге напротив учебного здания, доставалось тоже – для армейцев-«шестикурсников», впервые увидевших холмы Бугуруслана в далеком 1991 году, мы все были «салагами» и «черепами». Даже третьему и четвертому курсам (тех стали вызывать на отлет программы ближе к концу второго года моего обучения) тоже «прилетало» от 23-летних «дедушек».

Когда я учился на втором курсе, случилась поножовщина: один на всю голову отмороженный «пилот» 91 года набора ночью ввалился в кубрик курсанта набора 93 года, вызванного на полеты, и немедленно приступил к избиению спящего парня. Тот, застигнутый врасплох, пытаясь защититься, нашарил на тумбочке нож и воткнул в нападавшего. Затем, в чем был, прибежал на вахту в учебный отдел (телефон был только там) вызвать скорую. Расследование, милиция, шумиха… Обоих, по-моему, отчислили. Раненый, насколько я знаю, не раз пробовал восстановиться (не уверен, что безрезультатно), а во втором полугодии моего первого курса учебы в питерской Академии, он «гастролировал» в ее общагах, пытаясь найти и отомстить тому, кто его пырнул… Это были единственные два неспокойных дня и ночи за все время моей учебы в Академии.

Периодически мы пробовали выступить против, но в ответ пускалась тяжелая артиллерия – в виде, например, той человекообразной гориллы, экс-десантника, прославившегося в первую нашу субботу. Да, именно того, кого Рузов простил, «сам не зная почему». Но и без «гориллы» других отморозков хватало. Как вам кличка курсанта (почти все старшекурсники имели кликухи, как на зоне) «Фашист»? Говорящая, однако!

Когда мы перешли на второй курс, ситуация мало изменилась, если не сказать, что стало даже хуже. Похоже, что самых главных отморозков набора 91-го руководство училища поставило в конец очереди, и «семикурсники» порой заставляли нас чуть ли не с теплотой вспоминать об их коллегах прошлогоднего образца. Лишь к нашему третьему курсу, который по задумке начальников начался сразу же после окончания второго – в июне 1998-го, жизнь стала более-менее спокойной. Почти все армейцы либо получили пилотские, либо все же были отчислены, а приезжавшие по вызову на полеты «неармейцы» оказывались куда более спокойными. Инциденты случались, но воспоминаний о них у меня не осталось. Видимо, не так усердствовали, как истинные «армейцы».

В общем, вчерашние школьники лицом к лицу столкнулись с жизнью без прикрас. Неудивительно, что в моей памяти слово «Бугуруслан» вызывает исключительно темный образ без какого-либо намека на нечто хорошее. Все мои детские представления о небе, авиации, работе пилотов, были весьма цинично втоптаны в грязь и раздавлены каблуком человекообразной гориллы в тельняшке.

* * *

В 2016 году я посетил Бугуруслан по приглашению курсантов – принять участие в праздновании 75-летней годовщины основания летного училища. Забегая вперед, скажу, что училище разительно изменилось, и исключительно в лучшую сторону. Даже асфальтовую дорогу провели к главному въезду на территорию училища! Четыре с половиной миллиарда лет земля не знала асфальта в этом месте.

От поездки я получил огромное удовольствие и не жалею, что, несмотря на нежелание возвращаться в город, запечатлевшийся в моем сознании как исключительно мрачное место, я все же приглашение принял. Я порадовался изменениям, встретился со многими знакомыми мне людьми, поглядел на Рузова… Простил старика, чего уж там. А в одном из разговоров я услышал от одного из тех инструкторов, кто работал в те годы: «Да время было такое – трудное…»

Эх! Это не время было «такое трудное»! Это вы и ваши коллеги расписались в бессилии управлять молодежью, организовывать их распорядок жизни, отвечать за безопасность. Не обвиняю (столько воды утекло), просто констатирую.

…Три моих однокурсника возвращались вечером из бани, расположенной в километре от летки. В училище образца тех лет мыться было категорически негде – не было теплой воды.

У самых стен летного училища их встретили старшекурсники. Без особых прелюдий последние приступили к избиению первых – за просто так, потому что кровь молодецкая, распаленная спиртным, взыграла. Захотелось удаль показать, силушку.

В результате нападения двоих списали по медицине – от ударов по голове у парней упало зрение. Их распухшие лица невозможно было скрыть от пилотов-инструкторов. Началось расследование, и… Все трое потерпевших упорно стояли на том, что нападение – дело рук местных жителей. Мол, шли, никого не трогали, подошли местные, избили, убежали. Приметы не помним.

Ни один из курсантов, кто знал о происшедшем, не нашел в себе смелости «настучать» на старшекурсников – это считалось «западло», и у «сдавших своих» были бы огромнейшие проблемы. Парней списали, «герои» не пострадали. Один из них вполне себе летает сегодня в одной из авиакомпаний.

«Сам погибай, а бандитов не сдавай!» Вот так мы и жили в 90-х годах в знаменитом некогда летном училище. Чудовищно, но вот так. И это лишь один из запомнившихся мне эпизодов.

 
…С мечтой летать пришли сюда.
Дорога вверх казалось ясной.
Нырнуть хотелось в облака,
Но оказалось, что напрасно.
 
 
Нас сразу взяли на испуг —
Учиться надо очень долго.
И может быть, далекий путь
Не сможет принести нам толку.
 
 
Для командиров мы – никто!
Их мы за это уважаем…
Нас унижают ни за что!
Что будет дальше, мы не знаем…
 

Припев

 
Жизнь трудна, но впереди
Кого-то ждет конец пути.
И может быть, им буду я,
А может быть, им будешь ты…
 
 
Здесь можешь не учить совсем.
Что будет с авиацией вскоре?..
Не любит небо алкашей,
Не знать бы нам такого горя!
 
 
Чем дальше в лес, тем больше дров,
О доме часто вспоминаем.
Висит на стенке календарь,
На днях прошедших крестик ставим.
 
 
Но, зубы крепко сжав, идем
К концу мучений… иль ученья.
Сдадим мы госы[40]40
  Государственные экзамены.


[Закрыть], и диплом
Поднимет наше настроенье!
 

Я был весьма дружен с гитарой и оставшееся после учебы и тренировок время посвящал творчеству – сочинял песни. Свободные часы было просто необходимо чем-то заполнить, иначе постоянное напряжение, ощущение опасности от творящегося вокруг беспредела изматывало душу.

А в первую неделю, оставаясь до субботы наивным школьником, я пел вот так:

 
Зарей окрашен небосвод.
Спешу к тебе, мой самолет!
Встречает радостно меня,
«Привет, мой Друг!» – сказал и я. —
Ну что же ты, готов? Вперед!»
Несет меня мой самолет.
 
 
Небеса! На крыльях облака!
И под крылом земля, а впереди звезда.
А впереди звезда мерцает и зовет.
Неси меня быстрей! Вперед, мой самолет!
 
 
Поет мне песню твой мотор,
И я вступаю в разговор:
«Мой самолет, неси меня
Вперед и вверх, прошу тебя!
Смотри, земля, ведь я Пилот!
Вся жизнь – мечта! Вся жизнь – полет!
Небеса…
Вся жизнь – мечта, вся жизнь – полет…»
 

«Полетали» мы неплохо. Кто-то меньше, кто-то больше. Но так или иначе успели полетать все. Был очень сложный период.

Тем не менее я упрямо верил в то, что у хороших парней все сложится. С первых дней учебы поставил себе цель: что бы вокруг ни происходило – учиться! Учиться прилежно, чего бы там ни говорили о том, что «в отряде на диплом не смотрят» или «лучше выпуститься с красной рожей и синим дипломом, чем наоборот». Я учился, стараясь не думать о «гориллах». Признаться, это даже помогало, отвлекало от дурных мыслей, от ожидания пришествия очередного идиота.

…Лето 1997 года. Жаркий июньский день. Общага практически пустая – в последние дни «старшаки», недавно вызванные на полеты, особенно озверели, и попадаться им на глаза не хотелось никому. Все куда-то разбежались.

А мне надоело гулять, дожидаясь вечера и расправы. Я не пошел. Я сижу в комнате, в которую мы по зиме поставили черно-белый телевизор. Смотрю его и пытаюсь читать конспект.

В комнату входят «пришельцы». Сердце мое уходит в пятки, ожидаю худшего.

– Сидишь? А где, [нецензурная брань], все? – развязно спрашивает один из них.