Текст книги "Психоанализ на основе персонажей видеоигр. Для непсихоаналитиков"

Атрей: эдипальный сын

Однозначно говорить о личностной структуре и организации Атрея еще слишком рано ввиду возраста мальчика. Однако мы, безусловно, можем выделять определенные «выпирающие» тенденции у формирующейся личности. Важно понимать, что Атрей является такой живой системой, которая еще только накапливает опыт взаимодействия с внешней средой и объектами в ней. Значительная часть этого опыта сложилась в отношениях с матерью, и под эти отношения этот опыт и формировался. Однако мать безвозвратно утрачена: во внешней среде мальчика произошли качественные и количественные изменения, и в результате система привязанности Атрея была вынуждена полностью переключиться на человека, с которым прежде толком не взаимодействовала.

God of War. Santa Monica Studio, 2018. Атрей – сын Кратоса и Фэй

Личность Атрея на момент событий God of War (2018) довольно прочно находится в эдипальном конфликте. Как я уже упоминал, эдипальный конфликт (или треугольник) не стоит понимать как геометрически строгую фигуру: это, скорее, поле возможностей в динамике отношений субъектов. Ситуация Атрея такова, что любимая мама отныне более не доступна ему, и теперь он вынужден бороться с авторитарным отцом. Еще раз: оба – и отец, и сын – хотят получить доступ к женщине, которую любят, но не могут этого осуществить по объективным причинам. Вместо желанного доступа к любимому объекту они – внимание! – вступают в иерархический конфликт, в рамках которого авторитарный отец, бессознательно опасаясь силы сына, пытается последнего подавить. Сын же при этом сначала из страха пытается угодить отцу, но затем всё больше и больше переходит в режим нападающей обороны.

Как же именно подобная ситуация складывается в рамках развития ребенка?

Сначала объект опеки стабильно устраняет для ребенка все раздражители. Затем ребенок обнаруживает, что мама автономна и способна не только к отказу, но и к принуждению. А потому он начинает пытаться получить над ней контроль.

Но активное когнитивное созревание позволяет ему обнаружить доселе немыслимое: мама не просто приходит и уходит, мама не просто отказывает и требует. Внимание мамы уделяется и другим объектам (что бы то ни было: отец, брат или сестра, работа, алкоголь и даже сама мама).

Получается цепочка: чтобы получать (оральная тенденция), я должен обладать (анальная тенденция), а чтобы обладать, я должен доминировать (фаллическая тенденция).

Доминирование (≈ конкуренция) вообще можно рассматривать как борьбу за право чем-то обладать: территорией, сородичами, статусом, вещами и т. п.

По сути, ребенок предпринимает состязательные попытки быть большим и властвующим. Обнаружив себя в конкурентном треугольнике, ребенок стремится удалить того, на кого переносится внимание опорного объекта.

Возникают две проблемы. Во-первых, «третий лишний» обычно оказывается больше и сильнее. Во-вторых, мама упорно отдает этому «третьему лишнему» часть своего внимания. До этого периода ребенок вообще не мыслил, что его опорный объект может принадлежать кому-то, кроме него.

Конфликт в этом треугольнике тоже включает агрессию: это деструктивное желание уничтожить конкурента, а также деструктивное желание отомстить опорному объекту, который (будучи автономным) по своей воле отдает часть своей любви кому-то еще.

Итак, ребенок проигрывает соперничество с конкурентом и в то же время не возвращает себе внимание опорного объекта в полной мере. Задача остается тотально нерешаемой, а потому подвергается вытеснению, а внимание ребенка фокусируется на других задачах.

В частности, это становится условием для перехода ребенка в т. н. латентную стадию психосексуального развития. Вот именно здесь-то и начинает разворачиваться конфликт идентичности ребенка. Собственно, именно поэтому неудивительно, что Атрей некоторое время довольно активно пытается стать похожим на отца.

Многие сыновья похожи на отцов: манера двигаться, думать, говорить, жестикулировать и поступать. Сыновья как бы вбирают повадки отцов, достигая максимально возможной идентичности.

Итак, умирает любимая мама Атрея, которая заботилась о нем и обучала охоте.

Первое важное событие здесь – это переданные навыки. Это может указывать на частичную идентификацию мальчика с матерью. Мать – первый объект, с которым ребенок вступает в отношения. И в процессе этих отношений он интроецирует (то есть встраивает) данный объект в структуру своей психики. То есть в разуме субъекта фиксируется образ воспринимаемого объекта, его свойства и опыт взаимодействия с ним.

Например, у матери есть привычка закусывать нижнюю губу. Ребенок видит это и не просто подражает. Он перенимает эту привычку себе. И она становится частью его личности.

Отсутствие отцовской фигуры может привести к тому, что мальчик пройдет идентификацию с матерью и на ней застрянет. В итоге мы будем наблюдать жеманность, женственность и длинные волосы. Важно! Длинные волосы далеко не всегда указывают на идентификацию с матерью. Нужно учитывать культурный и личностный контекст.

Второе важное событие в становлении Атрея – смерть матери. Удачно протекающий эдипальный период предполагает вытеснение фигуры матери как желанного объекта в рамках соперничества. Попросту говоря, на желание единолично ей обладать накладывается табу.

Оба события, вероятно, образуют следующую динамику. Естественно, что мальчик, взаимодействуя с мамой, перенимает ее черты и в некоторых ситуациях ведет себя подобно ей. Чем ближе ребенок к маме, тем сильнее их синхронизация. В принципе диаду «мать – младенец» вообще не стоит рассматривать как нечто раздельное: до некоторой поры это вполне себе целостная система, состоящая из двух крупных компонентов, функционирование которых едва ли представляется как независимое.

Однако Атрей безвозвратно теряет этот значимый объект, и система распадается. Соответственно, в его психическом аппарате сохраняется глобальная нейронная сеть, которая специализировалась на работе с утраченным объектом. Эта сеть требует согласования, то есть близкого и надежного контакта с матерью, но данное желание отныне не может быть реализовано. В наличии отказ и конфликт, который необходимо разрешить. Как?

Замыканием системы. В психоаналитическом дискурсе существует концепция направленности либидо (о либидо мы поговорим подробнее в других разделах). Пока условимся понимать под либидо совокупность частичных влечений, таких как привязанность, забота, нежность, сексуальность и т. п. Так вот, либидо направлено во внешний мир: именно там есть объекты, с помощью которых мы можем удовлетворить свои влечения, исходящие изнутри. Такое либидо, направленное вовне, называется объект-либидо³⁴.

Если психический аппарат не находит удовлетворения во внешней среде, он может попытаться извлечь либидо (как направленность) из внешних объектов внутрь: то есть объектом влечения становится не внешний объект, а сам человек. Такое либидо, направленное внутрь, называется я-либидо.

В соответствии с этим человек, утративший внешний объект, может частично уподобиться ему и тем самым заместить его отсутствие. А это значит, что Атрей, переняв некоторые черты матери, сам частично уподобился ей, чем компенсировал для себя ее отсутствие. Это не решение проблемы – это анестезия.

После смерти матери Атрей переходит под опеку вечно отсутствующего отца. Вместе с ним он отправляется на самую высокую точку скандинавского мифологического мира, чтобы развеять прах матери.

Причем в одном эпизоде Атрей говорит Кратосу, что слышит голоса. И ему кажется, что среди голосов он слышит и голос мамы.

Неважно, насколько это явление объективно в контексте игры. Важно, что люди, перенесшие тяжелую эмоциональную утрату, могут срываться в психотический уровень личностной организации. Так называемый реактивный психоз, когда человек может быть одержим бредовой идеей о том, что умерший жив, или слышать его голос и даже видеть его. Так психика пытается справиться с утратой, создавая для себя миражи.

Я полагаю, что ситуацию усугубляет поведение Кратоса. Кратос является для мальчика источником ощутимой угрозы, с которой тот не может самостоятельно справиться. Естественно, что такая ситуация для ребенка – это повод искать защиту у опорного объекта, коим и является для него умершая мама. То есть мало того, что Атрей остро нуждается в ней вообще, так еще и поведение Кратоса усиливает эту потребность, которая в принципе не может быть удовлетворена. Соответственно, психический аппарат может давать галлюцинаторные видения, попросту анестезируя болезненное влечение.

Кратос голосов не слышит и пытается приструнить сына, что может указывать на эдипову конфронтацию: Кратос как бы оттесняет сына от своей женщины. Он не позволил ему толком оплакать мать, собрать ее прах, порой подавлял его воспоминания о маме, но при этом сам следовал за ее духом в свете Альфхейма и пришел в ярость, когда Атрей вытащил отца из этого столпа света, фактически оборвав связь между ним и Фэй.

Идентификация Атрея с матерью выражается не только в навыке охоты. Атрей знает руны, как и мать, знает историю богов и… Атрей эмоционален. Он способен к сопереживанию и сочувствию другим. Именно это Кратос в сыне активно подавляет, переделывая его по своему образу и подобию. Возможно, кстати, потому, что такое поведение сына может субъективно напоминать ему Фэй. Следовательно, устранить в сыне эти черты – значит устранить из внешней среды то, что является условием для активации следов памяти. Это один из возможных мотивов.

Атрей демонстрирует эмпатию к эльфам Альфхейма и предлагает отцу помочь им. Кратос же транслирует прагматизм: ему якобы плевать на других —

они лишь средство для достижения цели. И это разочаровывает Атрея: отцу вообще на всех плевать. Вероятно, здесь Атрей неизбежно сопоставляет чувственность матери с черствостью отца, а это значит, что отец не может стать для него равноценной заменой утраченному объекту.

Сама суть авторитарной фигуры отца является существенной преградой для успешной идентификации Атрея с Кратосом. Ребенку сложно идентифицировать себя с ужасающей фигурой отца, внушающей страх. Однако это не исключает возможности того, что идентификация всё же будет пройдена.

В психоанализе подобное называется идентификацией с агрессором. Суть примерно проста: чтобы не быть жертвой садиста, нужно самому стать садистом. Кстати, психология садистов в том и заключается: я не жертва – я преступник.

Суть этого механизма такова: субъект («я») подвергается угрозам и травле со стороны объекта («другой»). И в определенный момент первый идентифицируется со вторым, то есть перенимает его мысли, чувства и намерения. Формула примерно такая: чтобы не быть слабой жертвой, нужно стать сильным агрессором.

Возникает вопрос: каким образом отождествление себя с агрессором должно спасти от самого агрессора?

Приведу реальный пример (из жизни). Семья состоит из трех человек: отец, мать и сын. Отец – властный, агрессивный, сильный. Мать – покорная, обороняющаяся, слабая. Их шестилетний сын регулярно наблюдает картину: отец, чуть что не так, бросается в жену тарелками, а в особо скверном настроении (то есть в 90 % случаев) применяет на ней технику «кулаком по лицу». То есть сын регулярно наблюдает прямое, ничем не прикрытое насилие, физическое и буквально с кровью.

Чем всё это аукается для маленького мальчика? Первоначально, безусловно, страхом и тревогой. Мама – это первый источник заботы и защиты. Привязанность к маме – особенно сильная, потому что она, как правило, первая. Жизнь ребенка физически зависит от матери. По мере взросления ребенок становится более самостоятельным, зависимость от матери постепенно снижается (в определенных рамках), но связь остается. Да, при этом к матери может иметься много ненависти из-за всех имеющихся фрустраций, но это другая история.

Что же видит маленький мальчик? Маму, объект защиты и заботы, папа (тоже объект привязанности, кстати) месит кулаком по лицу. Некоторая группа граждан сильно удивится, но даже без какого-либо научения большинство детей воспримет акт прямой агрессии (перешедшей в действие) как угрозу (за это у нас отвечает целая субкортикальная система мозга): никто ребенка не учит, что вот это угроза – надо бояться, а вот это не угроза – надо радоваться.

Как данный мальчик ведет себя в детсадовской группе? Крайне агрессивный и садистичный, он применяет кулаки по поводу и без, причем с явным удовольствием. Этот же мальчик рассказывает воспитательнице с неприкрытым злорадством, как «папа маме кулаком в нос засадил, что у нее аж юшка с носа полетела»©.

С одной стороны, можно сказать: мальчик в эдипальной ситуации был жестко фрустрирован матерью. Проще говоря, она (как объект его удовольствия) стала крайне недоступной, обламывающей и, возможно, «кастрирующей» (в том смысле, что любые инициативы мальчика как в отношении нее, так и в отношении внешнего мира жестко пресекались). То есть можно сказать, что мать стала своего рода объектом ненависти и глубокой обиды.

С другой стороны, можно заметить: мальчик ведет себя в отношении других детей подобно тому, как отец ведет себя в отношении матери (и, вероятно, в отношении него тоже, о чем практически ничего не известно). Вот здесь можно предположить, что отец вполне закономерно является для ребенка объектом самого настоящего ужаса, который ничем не устранить во внешнем мире (то есть от объекта угрозы избавиться физически нельзя).

Почему же тогда ребенок идентифицируется с тем, кто вызывает в нем ужас? Идея, которую я изложу дальше, – не более чем моя гипотеза.

«Теория разума других» весьма распространена в когнитивных науках и психологии³⁵. Иными словами, у нас от рождения имеются функции мозга, которые способны прогнозировать мысли, чувства и намерения других. Эволюционно это выгодно: это обеспечивает генерацию достаточного количества гипотез, чтобы, во-первых, эффективно сотрудничать с соплеменниками, а во-вторых, чтобы эффективно избегать с ними конфликта (то есть просчитывать, что стоит делать в контакте с тем или иным индивидом, а чего делать не стоит). Именно поэтому, к слову, мы без особого научения со стороны родителей умеем считывать мимику других (младенцы в определенный период развития просто на ура читают мимику мамы).

То есть у нас в целом есть некое общее представление о разуме другого человека. Следовательно, мы сознательно и предсознательно способны прогнозировать поведение другого, в том числе и его поведение относительно наших действий и состояний. Например, склонить голову и согнуться перед агрессором – это шаг к изменению его реакции: вероятно, такой акт он воспримет как признание покорности и перестанет применять агрессию к тому, кто уже ему «подчинился».

Полная покорность и подчинение злобному отцу в случае данного мальчика может спровоцировать еще большую агрессию со стороны отца. Звучать это может как, к примеру, «Не будь тряпкой, сопля!» и всё такое. Но здесь очень важны мотивировки самого отца: а он сам-то с чего такой злобный? Теперь представьте, что в лице жены или сына он бьет… себя. К примеру, данный мужчина может проецировать «беспомощное Я» на других и переживать в такой момент свое «могущественное Я». Вплоть до того, что он таким образом отводит собственную агрессию от себя на того, кому приписывает ту часть себя, на которую и направлена агрессия: то есть, если совсем просто, проблему саморазрушения он решает разрушением других (тема отдельная, сложная, но если кратко, то объектом ярости и ненависти может быть не только внешний объект, но и что-то внутри самого субъекта – отсюда, кстати, различные формы СПП[3]3
  СПП (самоповреждающее поведение, или селфхарм) – намеренное причинение боли или повреждений собственному телу.


[Закрыть]).

То есть, если отец мальчика плотно функционирует на проективных механизмах (всё плохое в себе помещаю в других и там это мочу), то он с большой долей вероятности не рискнет разрушить то, что тождественно ему. Проще говоря, мальчик, вероятно, идентифицировался с агрессором в отце. А отец, видя, что мальчик точь-в-точь как он, может потенциально перестать его трогать: ты такой же, как я, мы – одно.

Схожий механизм идентификации хорошо виден в субкультурах: когда человек попадает в определенное движение (группу), он постепенно отождествляется с ее участниками: вот он уже одевается схожим образом, слушает ту же музыку, что и они, читает ту же литературу, смотрит те же фильмы и «исповедует» примерно те же взгляды на жизнь. С «племенной» (принадлежной) точки зрения это логично: быть своим в доску. А быть таким же, как «мы», – значит быть совершенно предсказуемым, понятным, тебя не надо «изучать», «исследовать», твое поведение находится в рамках ожидаемой модели.

Речевое взаимодействие Кратоса с Атреем строится вокруг подавления: отец открыто и прямо задавливает сына. Подобная обстановка вполне может стать условием для стремления Атрея вырваться из-под влияния авторитарного отца. Такое желание ведет к неизбежному конфликту: во-первых, реализовать его не позволит сам отец; во-вторых, реализовать его – значит, лишиться отца (его хорошей стороны).

Если в начале сюжета Атрей занимает в отношении Кратоса пассивно-оборонительную позицию (замереть, подчиниться), то ближе к середине он переходит в более активно-оборонительное поведение (атаковать, воспротивиться).

Окунувшись в свет Альфхейма, Кратос слышит голос Атрея, обращенный к матери:

«Пожалуйста, вернись… Ты оставила меня тут – с ним… А он всегда уходит… Его никогда нет рядом… Я ему не нужен и никогда не буду нужен… Я не знаю его, а он не знает меня… И похоже, не хочет знать… Он со мной не говорит, не учит меня ничему… Лучше бы это он умер!.. Но это я не всерьез… Ты же знаешь, я люблю его…»

То есть мы видим: (а) Атрей нуждается в маме и считает, что она его оставила с отвергающим отцом; (б) Атрей нуждается в заботе и защите отца, но не получает этого, и потому выражает протест против такого отношения; (в) Атрей выражает желание смерти отца (деструктивное влечение), но нейтрализует его переводом якобы в шутку (мол, я не всерьез). Следовательно, мы видим конфликт между либидинальным (привязанность) влечением к отцу и деструктивным (гнев) влечением к тому же отцу. Чем мощнее либидо и чем сильнее отказ в его удовлетворении, тем ярче гнев и больше стремление причинить отказывающему объекту боль (или разрушить его).

Собственно, мы хорошо видим усиление деструктивного вектора, когда Атрей вытаскивает отца из света Альфхейма и сталкивается с его гневом. Но в ответ уже не сжимается, а отвечает заряженной претензией: «Ты опять меня бросил!»

Отец нужен сыну, чтобы до конца пройти идентификацию и вобрать в себя мужские качества: речь идет об опыте, навыках и знаниях о внешней среде, которые повышают эффективное взаимодействие с ней. Для этого нужна прочная эмоциональная связь, которую Кратос постоянно пытается оборвать.

Я допускаю, что деструктивное влечение к отцу становится условием для образования чувства вины у Атрея. В целом мы можем понимать вину как чувство, возникающее в ответ на причинение вреда значимому объекту. Однако мы знаем, что вина может возникать и без какого-либо деяния. То есть человек буквально может чувствовать себя виноватым за то, чего не делал. Как же так?

Экономическое понимание влечения говорит: соматический источник влечения, получив достаточную нагрузку (возбуждение), стремится избавиться от накопленной энергии (принцип иннервации) и вернуться тем самым в свое прежнее состояние (принцип постоянства).

Если не учитывать все прочие аспекты, может показаться, что источнику (нейронной цепи) просто достаточно вывести свое возбуждение куда-то в соседние системы, а там – хоть трава не расти. Однако в таком случае подобный процесс отражал бы работу принципа удовольствия, а не принципа реальности.

Короче, у влечения есть цель. И для достижения удовольствия (отвода возбуждения от источника) нужно этой цели достичь. А чем является эта цель? Событием. То есть, когда я испытываю некоторое эмоциональное желание, мои действия должны привести к определенному событию. Именно наступление этого события и будет сигналом удовольствия для источника влечения.

Поэтому влечение, направленное на воплощение некоторого события во внешней среде, может подвергаться вытеснению. В частности, потому, что достижение этого события приведет к негативным последствиям, особенно для других систем.

Экономически мы имеем нагрузку в системе агрессивных влечений. Импульс этого влечения направлен на объект – отца. Субъективно это влечение требует выполнения весьма конкретного условия: смерти отца и полного его устранения из среды, в которой пребывает Атрей.

Теперь представляем себе следующую ситуацию. Кратос погибает. Причем не по вине Атрея, а по любой другой причине. Что происходит во внешней среде, где обитает Атрей? А происходит в ней то, что содержится в образе результата вытесненного влечения. То есть происходит то, чего желает агрессивное влечение Атрея. Но здесь для нас важно, что данное желание подверглось вытеснению, а значит, оно предсказательно несет урон другим системам: страху, привязанности и т. п. То есть устранить отца – значит еще и потерять объект привязанности и защиты, не говоря уже о том, что сама попытка убить отца может обернуться тяжелой карой: папка большой и сильный.

Что же произойдет с наибольшей долей вероятности, если Кратос погибнет по любой причине, не зависящей от Атрея? Я полагаю, что Атрей будет испытывать довольно сильное чувство вины: мол, если отец погибнет, в этом буду виноват я. Дело здесь именно в том, что во внешней среде происходит желанное для вытесненного импульса событие: то, что желанно, но запретно. Именно поэтому в таких случаях возникает иррациональное чувство вины: в действительность воплотилось то, что было желанно.

Можно сказать, что чувство вины в таком случае является симптомом вытеснения того деструктивного влечения, которое ни при каких условиях не должно быть допущено до реализации. Что характерно, Атрей буквально отыграл свое желание несколько раз.