Текст книги "Кошмарный принц"

Глава 35

Всё тело окостенело. Особенно ныли ноги и шея. О скрюченных артритом пальцах вообще речь не велась. Если раньше Виктор Ильич и задумывался над выражением «как разбитое корыто», пытаясь представить ощущения, то отныне знал, что значит быть разбитым корытом. Увидев себя сейчас в зеркале, он не ручался, что не испугался бы отражения. А ещё жажда, от которой кряхтел и не мог откашляться, будто слузгал кило пережаренных семечек. Виктор Ильич сомневался, что эту жажду можно утолить водой. Чем угодно, но не водой. И не квасом, и не кока-колой… Почему, почему мысль о выпивке преследует? Почему не оставит в покое? Ужели так хочется выпить? Нет, ведь. Одна мысль вызывает тошноту. Тогда что? Что с ним? Он же никогда так не тяготел к спиртному! Словно запретный плод, о котором наперёд знаешь, что он червив, а то и отравлен, но тянешься, тянешься, как полный болван, чтобы хапнуть и вгрызться в гнилую червоточину. Жуть… И ведь знаешь, что придёт момент, когда не сможешь устоять и бросишься сломя голову за бутылкой. Знаешь… поделать вот только ничего не можешь, ничегошеньки! Виктор Ильич нутром чувствовал: сдаются позиции. Он никогда не думал, что способен быть таким мягкотелым и беспомощно-бесхребетным.

Порицание себя толку не дало.

Смотритель поскорее схватился за ручку, чтобы пусть ненадолго, но отсрочить безумие возникшей (извне или исподволь?) алкогольной зависимости. Становилось страшно.

Теперь «отключка» представлялась благом.

Возможно, этого стол и добивался. Только Виктору Ильичу было плевать, он забыл про ноющие конечности, про «кроличьи» глаза и про окостенелость всего тела. Он постарался забыться, и «отключка» стала подмогой.

Глава 36

У Егора были школьные враги, и главным среди них считался Кирпич. Этот тринадцатилетний бугай-пятиклассник терроризировал не один младший класс. Огромным плюсом после «перепрыгивания» из третьего класса в пятый и перетасовки учеников согласно общим оценкам по классам «а», «б», «в» и «г» Егору казалось то, что он попал в класс «а», а не в класс «в», в котором коротал время второгодник со стажем Кирпич. Огромный же минус – это то, что как раз большинство его лучших друзей оказалось в класс «в». И часть их попала под пагубное влияние Кирпича, став его «шестерками». Егор с детского сада умел вокруг себя собирать ватагу ребят, которые, независимо от вида игры всегда стремились быть на стороне Егора. Егор был лидером, но влияние Кирпича крепко подрывало лидерство: легче переметнуться на сторону сильного, чем оставаться в стане лохов и подвергаться издевательствам, насмешкам, унижениям. Кирпич со своими «блатными пацанами» отбирал у лохов деньги и называл это «платой неприкасания», то бишь, заплатил – и можешь пару дней сидеть спокойно и не бояться, что на твою голову во время урока географии обрушится со всей силы книга по этому предмету ради лучшей усвояемости материала. Все пинки-подзатыльники доставались тем, у кого денег тю-тю. Остальным же классам не везло с Кирпичом и его дружками на переменах, в столовой, после уроков и во время физкультуры, если к несчастью попадали смежные уроки. Кирпич так же якшался и с одногодками, получая от них добро на беспредел за точно такую же «плату неприкасания», которую Кирпич с дружками отстёгивал им. Всё и вся в мире повязано. Егор помнил, как однажды на крыльце школы Кирпич на глазах у всех схлопотал в челюсть от одного крутого старшеклассника. Вот уж была радость! Тут же прокатился слушок, что Кирпич не отдал недельную мзду. И Егор понял тогда, что Кирпич – та же «шестерка», только выше его на голову.

Сегодня Егор шёл в школу с намерением поставить этого тупорылого переростка на своё тупорылое место (а Див, как коктейль из трубочки потягивал негативный энергетический настрой мальчика, впрыскивая взамен незначительными, но действительными порциями эмоции насилия в душу глупого хозяина). Егор чувствовал с каждым шагом, приближающим его к школе, как из глубины своего естества поднимается гнев. Сильный. Настолько сильный, что Егор сомневался (правда совсем недолго), сможет ли удержать его в определённых рамках. Он не должен выставлять свою Силу напоказ, и понимал это, но месть… она так сладка! А Сила… так безгранична!

К великому разочарованию Егора, Кирпича у школьного крыльца не оказалось. Зато стояли его дружки, курили, пряча сигареты в кулаках. Егор решил их не трогать. Гниющую рыбу лучше уничтожать с головы, так вроде говорится?

Но один из дружков совершил оплошность.

Егор поднялся по лестнице и потянулся к ручке школьной двери, когда пацан по кличке Кот отстрельнул окурок в него. Горящий окурок летел прямёхонько в Егорову голову. Егор шестым чувством

магической Силой

заметил это и резко дёрнулся назад, одновременно рывком открывая дверь. В дверях оказалась завуч, она едва ли не вывалилась от неожиданности на крыльцо, комично охнула и хотела тут же разразиться тирадой, когда окурок приземлился на согнутый в локте рукав её серого пиджака, немедленно прожигая дырку. Последовала немая сцена, и завуч забыла про Егора…

Егор прошмыгнул за дверь, одарив Кота кровожадной улыбкой. Дверь хлопнула. А завуч подняла скандал.

День начинался прекрасно! Инцидент с окурком натолкнул на мысль, что лучшая месть – это подстава.

Первым уроком шла история. Довольная физиономия Егора историчке, которую все поголовно и не напрасно называли истеричкой, очень не понравилась. Она вызвала его к доске, но Егор знал домашнее задание и не доставил удовольствия училке. Тогда она вздумала устроить письменный тест по пройденным урокам. По классу прокатилась волна возмущения. А Егор с первой парты продолжал лыбиться в искажённое лицо старой девы.

Он закончил тест задолго до звонка, но не спешил выбиться из общей массы, ждал первых ласточек. Прозвенел звонок. Урок продолжался. Вскоре классная дверь начала то и дело поскрипывать – в класс заглядывали любопытные из 5 «в». (Егор знал расписание «в»-класса, как своё, ведь там учатся друзья). В какой-то момент он осознал, что должен показать «fuck», чтобы сработала подстава. Егор почесал в затылке и, когда в очередной раз скрипнула дверь, выставил средний палец.

Истеричка потребовала сдать тесты.

Егор сдал четвертым и вышел в коридор. В коридоре его ждали дружки Кирпича. Ждали с нетерпением, демонстративно разминая кулаки. Егор заставил себя сделать серьезным лицо, кусал щеки, чтобы не прыснуть от хохота. И чего ему так весело?

Кодла Кирпича окружила Егора.

– Ты чего мне показал, а? – спросил один из них. Если Егор не путал – Яша его звали.

– «Птичку», – ответил Егор.

– Ты чо – офуфел? – спросил Яша почти ласково.

– Нет, но если ты хочешь набить мне рожу, пошли в туалет. Вдвоём.

Подобного поворота не ожидал никто. Яша посмотрел на дружков, дружки ждали что-то от него. Все дружно пожалели, что рядом нет Кирпича. А лох смело изучал Яшину физию и тоже ждал… участи.

– Да отведи ты его в туалет и размажь по стенке! – вякнула какая-то приблатнённая девчонка из их класса, сдвинув ситуацию с мёртвой точки.

– Ну, пошли, – сказал Яша и пошёл первым.

Егор смерил

пометил

девчонку взглядом, от которого та к его удовольствию побледнела, и двинулся следом за Яшей.

Они зашли в туалет.

– Что мне с тобой делать? – спросил Яша будто совета.

– А что ты можешь? – парировал Егор.

– Ты обнаглел, лошара! – сказал Яша и размахнулся для удара.

До путешествия по подземельям удар Егору показался бы молниеносным, теперь же ему хватило времени увернуться и подставить кулак в пах противника. Яша взвыл, и по тембру голоса легко определялся плавный переход возгласа изумления к вою боли и к разъярённому визгу следом. И всё это за считанные секунды. Яша пошёл тараном на Егора, но следующий же его кулак врезался не в плоть, а в стену. Если здесь был не перелом, то вывих – однозначно. Яшин визг обрёл членораздельные слова, и ими был мат. Отборный русский мат.

С начала учебного года завуч ради поддержания нравственности учеников издала локальный указ о введении штрафа в размере пятисот рублей за нецензурные ругательства, как в школе, так и на её территории. Подловить кого-то и примерно наказать ещё ни разу не удавалось. Сегодня же был просто день сюрпризов! Сперва окурок, испортивший её любимый пиджак и настроение, а теперь – громогласный мат в мужском туалете! Она бегом ринулась к туалету, чтобы задержать нарушителя с поличным. Открыв дверь, она увидела страшную картину. Один из несносных лоботрясов размахивал руками и безбожно материл несчастного мальчишку. Завуч была женщиной крепкой комплекции и, не раздумывая, вывернула ушибленную Яшину руку. Тот взвыл ещё сильнее, но матерный фонтан прикрыл. Несмотря на боль, он понял, что влип, и, сверкнув на обидчика злым взглядом, поймал в ответ надменно-жёсткую улыбку, от которой веяло жутью.

Егор вернулся в класс с гордо поднятой головой триумфатора.

Начинался урок русского языка.

Глава 37

Отпустило. С каждым разом вход и выход из транса становился менее и менее ощутимее: ни головной боли, ни в суставах, ни в пояснице… нигде.

Смотрителю снова не хотелось читать написанное, в какой-то мере его раздражало, что он не может во время этой каллиграфической стенографии воспринимать транслирующуюся информацию мозгом одновременно с моторикой. И раздражение сейчас находилось на поверхности его чувств; как чистую воду озера покрывает тонкий слой рясы, так душу Виктора Ильича застлало неприятное ощущение дискомфорта. Но он не пенял на бузиновый стол, нет, ощущение было вызвано гнетущим сопротивлением настырному желанию напиться, и сопротивление нагнеталось в нём с каждой новой мыслью о выпивке. Виктор Ильич терял контроль, и писанина лишь отсрочивала день, когда он сожмёт в руке стакан. Смотритель, глядя на исписанные листки, не ручался, что не взбесится через минуту и не уничтожит их…

А потом вскочит и понесётся в ближайший винный магазин.

Но он продолжал сидеть и сверлить взглядом бумагу.

«Эту рукопись не уничтожишь, она не горит», – напомнил он себе.

– Зато трубы горят, – сказал Виктор Ильич в ответ, одновременно размышляя, стоит ли убраться в музее, чтобы отвлечься от пагубной тяги. Но решил, что лучше убраться из кабинета-студии. Он откатился от стола, медленно встал и на не разгибающихся ногах вышел в коридор.

Он устал. Тяжёлый труд – бороться с собой. Стоя у винтовой лестницы, Виктору Ильичу представлялось, что вся история со столом надуманная и мнимая, что он просто сошёл с ума вот и всё. Он тряхнул головой и прогнал абсурдную мысль, какой бы желанной она ни казалась.

И спустился вниз.

Уму непостижимо, как быстро утекает время, быстрее воды в горных ручьях! На город снова опустился вечер, и в музее было неуютно и пасмурно. Виктор Ильич почувствовал это именно в холле, где солнце освещало помещение в любое время дня – так хитро были установлены здесь никогда не занавешивающиеся окна. Особенно хитрым было окно западной стены (некое подобие не открывающейся фрамуги), сейчас оно преломляло закат, проецируя на потолок «вены» рано облетевшей липы. Скоро ночь.

«А «Подлодка» закрывается в час», – ввернулась баранья мысль.

– Ты всё испортишь, дядя Витя, если выпьешь, – неожиданно прозвучал голос. Виктору Ильичу показалось, что голос прозвучал в голове… но тут он увидел его.

Клинов Юрий стоял в глубокой тени за балюстрадой винтовой лестницы. Он был в чёрном костюме и, по-видимому, в чёрной рубашке, потому как в тени бледнело лишь печальное лицо. Смотритель и Кошмарный Принц долго изучали друг друга.

Наконец Кошмарный Принц повторил свою фразу:

– Ты все испортишь, если выпьешь. – И вышел из тени. В данный момент он меньше всего казался призраком. И Виктор Ильич верил, что перед ним не призрак. По крайней мере, не совсем призрак.

– Здравствуй, Юра…

– Ты не удивлён, дядя Витя?

– Ну почему? Удивлён.

– Да, ты всегда умел контролировать эмоции.

– Что ты имеешь…

– Например, тебя и мою мать. Тебе не стыдно перед моим отцом, дядь Вить?

– Т-ты…

– Что? – Юра Клинов хитро улыбнулся, но Виктору Ильичу улыбка показалась оскалом освирепевшей гиены. Он отступил на шаг. Кошмарный Принц на шаг подступил. И повторил:

– Что?!

– Ты не можешь нас осуждать, если знал…

– Не суди да не судим будешь! Вот только не надо кормить меня этим дерьмом, дядя Витя, – Кошмарный Принц придвинулся ещё на шаг.

– Креста на тебе нет, – сказал смотритель и перекрестился.

– Не стращай. Поздно… Да и зачем? Разве крест способен оградить от ада?

– От ада способна оградить вера…

– Я ведь верил в Бога. Знал, что Он есть, но меня вполне устраивало, что Он не лез в мои дела. А если бы полез, вряд ли это сошло Ему с рук… И ты не лезь, дядя Витя! – пригрозил Кошмарный Принц, и Виктор Ильич увидел, как в глазах визави мелькнула вспышка обжигающе холодного пламени.

– От чего ты меня предостерегаешь? – спросил Виктор Ильич.

– Не прикидывайся глупцом… – Кошмарный Принц хотел ещё что-то добавить, но замолк и хмуро посмотрел в сторону чёрного хода. Потом внезапно подскочил к Виктору Ильичу и рявкнул:

– Проснись!!!

Виктор Ильич вскрикнул. И проснулся. Действительно проснулся. Он спал. Неужели спал? Спал за этим столом?!

Обрывки мыслей прервались звонком. Звонок чёрного хода. Но какого ляда он звонит?

А звонок повторился. И по частому «дин-дон», Виктор Ильич догадался, что посетители (кто бы там ни был) дозваниваются упорно и давно.

Смотритель выбежал из кабинета. У двери чёрного хода притормозил. Отдышался, держась за сердце и думая, что «бег от инфаркта» – не его случай.

Когда снова зазвонили, он посмотрел в глазок.

– Чертовы детективы! – прошипел Виктор Ильич, порылся в карманах в поисках ключа и открыл дверь. – Чего вам, ребята?

– Мы уж думали ломать дверь, – сказал один, кучерявый.

– Это было бы лишним, – сказал Виктор Ильич. – Я спал.

– Ну да… Нам звонила Надежда Олеговна, сказала, вы не подходите к телефону, и просила узнать всё ли у вас в порядке, – сказал кучерявый. И оба детектива вопросительно воззрились на смотрителя, уверявшего, что спит в верхней одежде.

– А чего так поздно?

– Волнуется, – пожал плечами кучерявый.

– А-а-а… как она?.. То есть… передайте Наде… жде Олеговне, у меня всё под контролем… но делов ещё много. – Виктор Ильич вымученно улыбнулся. – Так и передайте: всё под контролем, но делов много.

– Может, вам что нужно? – спросил напарник кучерявого.

– Мне нужно… – выпить, Боже, он едва не сказал: «выпить»! Виктор Ильич прикусил язык, поспешив добавить что-то нейтральное, но на ум пришло лишь:

– Сигарету. Мне нужно сигарету… если у вас, ребята, есть?

– Конечно, есть. – Кучерявый протянул Виктору Ильичу пачку «Кэмэл».

Виктор Ильич вытащил сигарету.

– Берите пачку! – сказал детектив.

– Нет-нет. Мне одну только. Я ведь бросил…

– Так, может, и не стоит начинать? – спросил напарник кучерявого.

– Может и не стоит. Спасибо, ребята. Пойду я спать.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Виктор Ильич не без радости закрыл дверь.

В холле Виктор Ильич посмотрел на фрамугу, но не увидел ни заката, ни «вен» веток липы на потолке – небо заволочено густым облачным полотном.

– Значит, ты мне приснился? – спросил он тень за лестницей, кроша в кулаке сигарету. За эту мысль стоило ухватиться. Но стоила ли она того? Всегда ли нужно принимать на веру то, что на поверхности и успокаивать

бдительность

себя этим? Не копать вглубь и вширь – проще пареной репы, только Виктор Ильич не мог себе этого позволить, не мог, потому что чувствовал, что это был не совсем сон (также он верил, что призрак Юры Клинова – не совсем призрак). Что такое сон? Путешествие в виде плазмоида по иным реальностям, измерениям, астралам или мирам? Если так, то почему бы ни верить, что он буквально только что действительно разговаривал с Кошмарным Принцем в реальности, где проявилась (или осталась не погибшей) одна из сущностей популярного писателя… одна из отрицательных сущностей?

Чему он угрожал? Единственному и неповторимому поцелую? Или

ты все испортишь, если выпьешь

желанию выпить?

– Не тронь вина, Гертруда! – задумчиво процитировал Виктор Ильич Шекспировского короля и, мысленно проведя параллель от призрака отца Гамлета к призраку Кошмарного Принца, решил, что вероятнее – второе.

Ноги привели в квартирку. И он осознал это, когда рука легла на дверцу холодильника. Смотритель открыл дверцу. Молоко, масло, сырокопченая колбаса, пармезан, зелень, упаковка яиц, банки с какими-то солениями, фрукты, тушенка – сухомятка, одним словом. Стоило бы, конечно, что-то удобоваримое из этого изобилия сварганить, но лень… Он достал колбасу и сыр, сделал бутерброды. То ли у него нюх сделался привередливым, то ли что, а от колбасы вдруг потянуло застоявшейся мочой; Виктор Ильич скорчил моську и надкусил: есть-то хотелось и никакой запах перебить голод сейчас не мог. Вместо чая запил бутерброды молоком, и желудку это не понравилось. Виктор Ильич порылся в столе, нашёл «мезим». Запивая таблетки, он подумал, что рано или поздно здесь всё подъест и выйти из музея, как не крути, а придётся.

«А почему бы ни сделать это прямо с утра?», – стрельнула мысль.

Он полоумно уставился на холодильник. И когда до него дошёл сокровенный смысл, он ужаснулся. Где-то в душе теплилась надежда, что коварная, как змий искушения, мысль о выпивке исчезла, но он обманулся, мысль лишь ждала подходящего момента.

Виктор Ильич, забыв об усталости, поспешил под мнимую защиту бузинового стола.

Глава 38

За невероятно короткое время Егор изменил мир вокруг себя под себя. Он визуализировал всё, что хотел. Когда его вызывали к доске на уроках, перед его лицом возникал учебник, не видимый никому, кроме него. Учителя не верили в его негаданно проклюнувшуюся гениальность и, не сговариваясь, пытались каждый самостоятельно подловить на каверзных вопросах и заданиях, но Егор всегда знал ответ и всегда делал то, что нужно. Первым сдался физрук, заставивший одного из самых нерадивых учеников – Егора – пробежать километровый кросс, а потом, видя, что тот даже не запыхался, поставив новый рекорд школы, сделать двадцать подтягиваний. Егор сделал пятьдесят… и утомился доказывать своё превосходство в таких мелочах. Он посмотрел на физрука… и физрук освободил его от занятий до конца учебного года.

Егор занялся богатством. Легче, чем щёлкать орехи, оказалось выуживание из банкоматов наличных. Ещё легче – стоять у метро с раскрытым пакетом и наполнять кошельками прохожих, отдающих кровные с довольной улыбкой. Кроме этого, деньги сами липли к нему, создавалось впечатление, что люди только и делают, что сорят купюрами. Когда денег в доме стало действительно навалом, Егор понял, что не знает, куда их девать, потому что всё, что хотел, он мог получить даром… вплоть до полёта в космос.

Егор перестал общаться с друзьями. Он перестал общаться вообще с кем-либо. Отец не вернулся домой после появления пропадавшего невесть где сына, а Егор, увлекшись своей магической Силой, напрочь забыл про его существование. Каждая новая придумка отрывала мальчика от реальности. А мысль о космосе и вовсе перекрыла все желания.

Он визуализировал Вселенную… и содрогнулся от её бесконечности. Егор был ещё ребенком, и страх потеряться в пространстве и времени охладил чрезмерный аппетит и пыл.

Но ненадолго.

Осознание собственного всемогущества не давало покоя. Егор решился – была не была! – на ещё больший подвиг: он захотел быть вне времени и пространства. Он пожелал быть богом.

Желание Силы – Закон.

Исчезло время. Исчезло пространство. Вакуум заполненный хаосом, рождавшим гармонию. Безумие, творящее рассудок. Сознание, цепляющееся за мысль. Бестелесность, закованная в рамки Бытия. Егора охватило безумие, он был нигде, и он был повсюду. Он видел Землю и недра её. Он видел звёзды, названиями которых были цифры. Он видел звёзды, которым не было названия. Он видел Гончих Псов и Волосы Вероники. Он видел созвездия, названия которым мог придумать только извращённый ум. Он видел туманности и чёрные дыры. Он видел прозрачности и белые пятна, как бельма в глазах сатаны, не имея представления и не желая знать, что это – быть может, Райские Врата? Быть может, мерзость? Он был человечеством. Он был памятью и мечтами. Он был идеями и воплощениями их. Он был росой. И кометой. Он слышал всё, но ничего не понимал. Он видел всё, но разум мальчишки пасовал перед увиденным. Он чувствовал энергию, но не мог её направить, он впитывал её, но не мог отразить в пространстве и во времени. Он пожелал быть богом, но не справился.

Мальчик лишь впитал знание. И оно было кратким.

«Богом быть невозможно, но можно приблизиться к нему».

Егор понял, как важно измерение, будь оно хоть десятимерным. Находясь «вне», Егор не заметил ни одной формы жизни, кроме как на Земле. Выходило ли из этого, что колыбель Вселенной соткана лишь для одной микроскопической планеты, или он просто не успел узреть иную жизнь – Егор не знал, но в то краткое мгновение, что он был богом, мальчик понял, как использовать Силу, данную Дивом.

Ему вспомнился «Цветик-семицветик»: «лети-лети, лепесток, через запад на восток…», и словно душа сжалась в теле. А вдруг моя Сила не вечна, подумал Егор, вдруг я утрачу её уже завтра? Они не обговаривали с Дивом долгосрочность владения Силой. Что если истрачено шесть лепестков и волшебство закончится… толком не начавшись?

Див сказал, что Сила должна использоваться только в личных целях. Но какой от неё толк в личных целях? Егор не пестовал эгоизм и, пресытившись волшебством для себя, стал чувствовать дискомфорт в душе.

Пребывая вне времени и пространства, он непонятно почему переместился из дома на три квартала верх по улице и обнаружил себя, обуреваемого мыслями о добре, возле забора незнакомой школы среди ночи в домашнем трико, тапках и майке с пятном подсолнечного масла на животе. Егор быстро сориентировался на местности и повернул в сторону дома. Было прохладно, и он создал вокруг себя тепловое поле. Путь лежал вдоль длинного пикового школьного забора, выкрашенного в противный болотный цвет. Перестав изучать асфальт, он глянул вперёд. И увидел нечто, висящее на заборе, подумал – зимняя шапка, но, подойдя ближе, отшатнулся. Словно смерть щёлкнула по носу. Не шапка – кот! Егор инстинктивно зажал нос и захотел поскорее уйти.

Остановило его воспоминание о мёртвом хорте. Тогда он был уверен, что сможет воскресить зверя, но Див не дал. Теперь Дива нет и… почему бы ни попробовать?

Егор заглушил обоняние и снова посмотрел на бедного кота, издохшего в мучительной агонии не так давно. Егора переполнила жалость к коту и ненависть к ублюдкам, сотворившим такое, а ещё больше он злился на жителей соседних домов, оставшихся безучастными к беде животного. От ненависти он почувствовал воодушевление, жалость же вселяла смущение. Со смешанными чувствами Егор снял трупик с заборной пики, при этом противный чмокающий звук едва не лишил мальчика остатков ужина. Он положил мёртвое окровавленное тельце на тротуар. В свете бледного фонаря оскал кота был особенно устрашающим. Егор вспомнил фильм «Кладбище домашних животных», но отмахнулся от возникших ассоциированных последствий – у него не тот случай, у него есть Сила иного порядка, чем у микмаков, веривших в какого-то Вендиго. Егор не представлял, как будет происходить воскрешение. Воскрешение… подходит ли такое слово для животных? Для начала он снял майку и накрыл трупик, потом присел рядом в позу лотоса, закрыл глаза, сосредоточился на визуализации оживления кота и, положив руки на тельце, прошептал:

– Абра-кадабра, сим-салябим, ахалай-махалай, БУМ!

«БУМ» он выкрикнул.

Прошло какое-то мгновение (за которое Егор успел подумать, что ничего не вышло и расстроиться) и тельце под майкой шевельнулось. Егор отдернул руки и открыл глаза.

– У кошек семь жизней. У тебя, кошар, вторая, да? – сказал Егор.

– Мяу, – ответил кот.

Егор улыбнулся. А кот высунул мордочку из-под майки и снова мяукнул. Егор был рад увидеть живую кошачью любознательность вместо мёртвого оскала агонии. Он совершил чудо! И он хотел поделиться этим с кем-нибудь. Егор вспомнил о Лёше.

С великим нетерпением он дождался утра, чтобы позвонить ему и вместе пойти в школу. Трубку взяла его мама. И её глубокая подавленность ненадолго сменилась удивлением, что лучший друг совершенно не в курсе событий.

– А я думаю, почему ты не звонишь, не приходишь… – сказала она.

– Я… болел, – нашёл оправдание Егор.

Но Лёшиной маме было всё равно. Она дала адрес стационара и положила трубку не попрощавшись.

Егор стремглав помчался в больницу. Он был уверен в Силе, он спешил помочь. Ему понравилось совершать чудо, несказанное счастье переполняло его…

Но с Лёшей ничего не получилось. Он не очнулся. Егор расплакался. Теперь он чувствовал себя самым несчастным на планете. Он бездарно растратил свои шесть лепестков, а седьмой использовал на бездомного кота, а не на лучшего друга. О, горе!

Егора попросили покинуть палату.