Текст книги "Доспехи из чешуи дракона"

Денис ЮРИН
Доспехи из чешуи дракона

Глава 1
На прошлое, будущее и настоящее

– Счастья у тебя в жизни будет много, милая, – вкрадчивым голосом произнес бродяга, неотрывно глядя в глаза розовощекой девице и крепко сжимая ее мягкую, вспотевшую руку в своей мозолистой ладони. – Жениха богатого вижу, богатого да покладистого…Приедет он за тобой скоро, но ты счастье свое не торопи, вспугнешь…Домишко у вас ладный будет, хозяйство отменное, детишек полный двор. Детки красивые: девки в тя, а пацанята в отца пойдут. Заживете счастливо, ни хвори, ни беды какой лет десять не будет, а там не знаю, не вижу покамесь…

Мужчина наконец-то отпустил руку пышной красавицы и отвел в сторону свой тяжелый взгляд. Что еще можно было сказать здоровой крестьянской девке, только и думавшей днями напролет о грядущем замужестве и о «жанихе», который, быть может, окажется лучше ее отца, не будет терзать ее косы за каждую малую провинность? Побыстрее расстаться с опостылевшим родительским кровом мечтала любая девица, тем более когда шел ей уже осьмнадцатый год и деревенские злословы вот-вот начали бы величать ее старой девой. Милва, томно вздыхавшая перед вещуном, не стала исключением из общего правила; она была одной из многих, которым вещун уже продавал это предсказание. Вначале он варьировал слова, подбирал различные формулировки и интонации, но затем, в результате изнурительных повторов, образовался уникальный товар, товар, пользующийся спросом у всех незамужних деревенских девиц в возрасте до двадцати двух лет.

– А про тятю, про тятю скажи! Он выздоровеет?! Продадим ли Пеструху к зиме?! – бойко затараторила девушка, безусловно поверившая случайно встреченному на постоялом дворе вещуну.

– Не могу, она не хочет…– бродяга покачал головой и, допивая отдающее кониной пиво из высокой кружки, сгреб левой рукой валявшуюся на столе медь. – Богиня Судьбы своенравна, она не открывает врата будущего дважды за один день. Через недельку могем попробовать, а щас не-а, извини…

На симпатичном лице простушки появилось сожаление, даже обида, но не на вещуна, а на капризную Богиню. Она надула губки и, думая о чем-то своем, о девичьем, расстегнула пуговку старого платья, специально простиранного и отутюженного перед поездкой в город. Бродяга в протертой, замусоленной рубахе и в штопаном-перештопаном плаще не думал вставать из-за липкого от хмеля и жира стола. Его интересовало не столько, расстегнет ли замечтавшаяся девица еще одну пуговку и предстанет ли его глазам белоснежная, пышная грудь, сколько более меркантильные соображения. Умаявшийся за день торгов и не выдержавший самогонного марафона старший брат Милвы мирно дремал под лавкой и лишь изредка подавал оттуда нечленораздельные звуки, отдаленно напоминавшие человеческую речь. Девица поверила болтовне бродяги, девица заплатила, а значит, можно было поживиться еще, и не только грошами…

Сбыться алчным замыслам прохиндея мешали лишь два обстоятельства: шумный гомон гулявших в душной корчме крестьян и недовольные взгляды, которыми ежеминутно одаривали бродягу толстый, постоянно потевший хозяин да два его широкоплечих сынка, помогавших папаше не только с разноской блюд, но и с выдворением буянивших посетителей. Пока что голодранец-вещун вел себя смирно и платил за пиво, но стоило ему стать участником полноценной потасовки или небольшой возни с соседями по столу, как его мгновенно выставили бы за дверь. Огромный, почти двухметровый рост странника, его широкое, скуластое лицо, окаймленное короткой бородой, тяжелый взгляд бесцветных глаз и даже внушительный размер перепачканных грязью кулаков со сбитыми костяшками не смогли бы послужить веской причиной, чтобы оставить бродягу в покое. Крестьян недюжинной физической силой не удивить, а прислугу постоялого двора при городском базаре и подавно. Они привыкли ко всему, они дубасили и не таких крепышей…

– Ну, прощавай, милушка, – уставший наблюдать озабоченное думами лицо красавицы, бродяга решил немного подстегнуть ход ее сбивчивых мыслей и поэтому лениво привстал из-за стола.

– Ты куда?! – мгновенно очнувшись, девица схватила его за рукав и чуть не порвала тонкую изношенную до полупрозрачности ткань.

– Пора мне, чем мог, тем помог, – дружелюбно улыбнулся верзила, но руку не отдернул.

– Скажи еще чаго…ну, как у вас, у сведущих, принято…о настоящем, о прошлом… Я проплачу, не сумневайся!

– Ах, девица, девица, – укоризненно покачал головой прохиндей, снова опустившись на лавку. – Настоящее твое каждому дураку ведомо, вон оно…под лавкой пьяное валяется…

Для пущей наглядности вещун пнул ногой тихо посапывающее и пускающее слюну изо рта тело. Братец Милвы, явно недовольный таким грубым обращением, издал грозный рык и, не открывая глаз, пообещал какому-то Калву разорвать пасть. Не услышав возражений, на том перепивший и успокоился, а его благовидная сестрица вдруг застеснялась и потупила взор.

– Батюшка твой болен, братец непогрешность твою блюдет и издевается над тобой почем зря. На самом же деле ему на тя плевать, его волнует лишь «…о люди скажут?» – странник в точности воспроизвел голос Милвиного брата, слышанный им еще до того, как торговец сеном и злаками свалился под стол. – Таскает тя за собой на привязи, а сам пакостничает…

– Не без энтово…– прошептала Милва, утирая подкатившую слезу.

– Я, красавица, врать не обучен, я токмо правду людям говорю, правду, какую они не знают, а не ту, что и так видна… Вон про прошлое твое, дело другое, можно слово держать, да только ты его и без меня знаешь. Что сбылось, то ужо сбылось, – бородач развел руками.

Речь голодранца оказалась убедительной, пожалуй, даже чересчур. Девушка замкнулась в себе и больше не уговаривала его остаться. Однако предсказатель не испугался, в его рваном рукаве был припрятан козырь, безотказный аргумент в пользу продолжения разговора.

– Правда, есть кое-что в твоем былом, что будущему навредить способно, – заговорщически прошептал вещун, почти прильнув к липкому столу своей бородой. – Если оно наружу выйдет, то свадьбе твоей не бывать…

Реакция девицы превзошла все ожидания: до этого момента чуть розовые щеки покрылись пунцовым румянцем, а в глазах появился граничащий с ужасом испуг. Он угадал, закинул удочку предположения и теперь мог вытянуть весьма аппетитную рыбешку. Нужно было лишь осторожно подтягивать леску; так, чтобы подраненная, занервничавшая глупышка не сорвалась с крючка.

– Ты о чем? – заикаясь, произнесла Милва и застегнула дрожавшей рукой верхнюю пуговку платья.

– Да о многом…– прошептал предсказатель, слегка ухмыльнувшись. – Слишком людно кругом, чтоб о таких вещах говорить. Услышит кто, потом не отмоешься…Поди, из вашей деревни здесь кто-нибудь есть?

– Есть, – кивнула головой заинтригованная простушка.

– Вот и я о том…Не скажу я те ничего, а если и скажу, то не здесь…– стал развивать успех прохиндей. – Я щас выйду…воздухом свежим подышать да оправиться, а ты, если взаправду мне веришь и помочь себе хочешь, то немного погодя на конюшню приходи.

– На конюшню?! – испугалась заподозрившая неладное девица и отпрянула от стола.

– Люди все одинаковы, – на лице уже многократно отработавшего этот нехитрый прием сластолюбца появилась презрительная ухмылка, как будто он узрел перед собою змею, и не просто змею, а самую омерзительную и отвратную с виду гадюку. – Хочешь вам, дурням, добра, а вы в злом умысле обвиняете. Я возле лошадок буду, а ты как знаешь, уговаривать не стану! Только меня потом словами грязными не поноси, что не настоял…не облагоразумил.

Ловко закинув на плечо видавшую виды котомку и подобрав лежащий на скамье посох, мужчина встал и вразвалку, демонстративно почесывая выпяченный живот, направился к выходу. Толстый корчмарь вздохнул с облегчением: насытившийся его пивом и парой черствых корок скиталец решил продолжить свой путь. Самый большой убыток, который грязный бородач теперь мог причинить его хозяйству, не стоил и выеденного яйца: помочиться на угол заведения или справить иную нужду в конюшне. Стены корчмы и так каждую ночь страдали от дурно воспитанных мужиков, а лошади были чужими…

* * *

Солнце, яркое солнце, оно палило и жгло наглецов, осмелившихся подобраться к нему так близко, парящих в небесной выси. Вокруг плыли замысловатые, похожие на диковинных зверушек белые-пребелые облака, мягкие и невесомые. Слышалось монотонное пение ветра да хлопанье крыльев. Они летели все вместе, вся стая, они воспарили над облаками и на час распрощались с проклятой землей, грязно-зеленым шариком с наростами лесов, уродливыми трещинами рек и выпиравшими наружу монолитами скал. Здесь, в небесной выси, было так хорошо, а внизу копошились букашки, эти жалкие, слабые создания, которым было дано многое, но только не летать…Подниматься над землей – удел избранных, тех, кому не нужно доказывать свое превосходство, поскольку оно явно и неоспоримо…

В который раз, когда он начинал дремать, бродяге являлось одно и то же видение, и он никак не мог понять, а что оно, собственно, означало. Мелкий дождь барабанил по крыше конюшни. Лошади мерно посапывали и переминались с ноги на ногу, видимо, предчувствуя, что с минуты на минуту могло произойти нечто, хотя сам вещун был в этом уже не уверен. Он поджидал крестьянку около четверти часа и искренне сожалел, что выгнал с мягкого сена парочку промерзших, таких же, как и он, бездомных скитальцев. Ему-то было без разницы, находится ли под крышей конюшни кто-то еще или нет, но девицы – народ пугливый, не терпят присутствия поблизости посторонних глаз. В этом правиле жизни так мало исключений, что, можно считать, их совсем и нет. Лишь редкие и очень «благородные» матроны – престарелые герцогини да графини – осмеливаются выставлять свои шалости напоказ, и то далеко не перед всякими зрителями.

Наконец-то настал долгожданный момент, от стены корчмы отделилась тень. Тихо шебурша и разгоняя волны по лужам подолом длинного платья, к конюшне кралась Милва, зачем-то державшая в руке за спиной полено.

– Иди сюда, промокнешь, – вышедший из темноты навеса бородач замахал рукой.

– Слышь, – отрывисто произнесла девица, резко остановившись, а затем неуверенно сделав шажок назад. – Если ты чаго подлое удумал, так я поленом по скулам пройдусь иль мужаков нашинских крикну!

– Иди сюда, дуреха! – приказной тон и суровость мужского взгляда были лучшими лекарствами от девичьей нерешительности. – Сильничать не буду, обещаю! А коль сумневаешься, чо пришла?! Катись к своему братцу дорогому да нянчись с ним!

Сказав веское мужское слово, вещун повернулся спиной и снова удалился в темноту под навесом. Он не соврал, штурмовать складки платья с тем же упорством и рвением, с каким солдаты лезут на стену вражеского бастиона, опытный соблазнитель не собирался. К чему утруждать себя лиходейством, когда люди сами готовы отдать все, о чем ты только попросишь. Нужно лишь правильно подобрать слова, а в этом искусстве скитающийся по дорогам королевства прохиндей был настоящим мастером.

– Эй, ты куда?! Чаго разобиделся?! – отбросив в лужу полено, Милва побежала в конюшню и, лишь зашла под навес, тут же уперлась носом в крепкую и горячую мужскую грудь, едва прикрытую тонкой пахучей рубахой.

– Люди всякие бывают, желаешь им добра, а в ответ лишь оплеухи да слова пакостные. – Сильные мужские руки не прижали пышное тело к себе, а, наоборот, отстранили.

– Ладно, не серчай! Говори, что в прошлом моем такого нашел! – Дрожащий голос и заискивающие интонации были преддверием легкой победы, настолько легкой, что изголодавшемуся по женской ласке мужчине даже на миг сделалось скучно.

– Нашел я лишь то, что, к сожалению, ужо было, а лучше бы не было…– со вздохом произнес вещун. – Меньше, девица-красавица, по сеновалам с парнями нужно было шастать…Не девица ты уже, а баба, вот в чем беда!

– Да!.. – Милва хотела то ли выругаться, то ли спросить, откуда бродяге это известно, но осеклась, вовремя спохватившись, с кем имеет дело. – И что? Что с того?! Да у нас в деревне…

– Знаю, – перебил ее вещун, предвидевший все, что девушка скажет о нравах и обычаях в ее поселении. – И беды-то в том не было никакой, да только жаних твой не из ваших мест будет, заезжий он, заезжий…В его краях парням до свадьбы гораздо больше позволено, а девицам совсем ничего. Он человек опытный, бывалый, сразу твою тайну раскроет. Туча над твоим будущим нависла, ох какая большая туча! Даже я те не скажу, грянет гром или нет. Можа, обойдется, тогда все, как я сказал, случится, а можа, и нет…

– И что тогда? Откажется он от меня, да еще на всю округу ославит?! – хоть это прозвучало как вопрос, но в голосе Милвы не было сомнения, что именно так все и произойдет.

– Если бы…– бродяга с сочувствием покачал коротко стриженной головой. – Человек он очень-очень хороший, но в его селении обычай есть. Гулящим до свадьбы девкам башку топором сносят, на кол насаживают да родителям прям так и относят. Забирайте, дескать, свое добро, не пригоже оно нам, не пригоже!

Долго, неимоверно долго длились плач, всхлипывания и терзания рукавов. Мужчина терпел, хотя мало кто получает от подобных спектаклей удовольствие. Наконец, когда девушка успокоилась, он протянул ей тонкую соломинку надежды.

– Печаль твоя мне понятна, паче что иного жаниха в твоем грядущем нет…

– А можа?..

– Не-а, не видно совсем, – снова покачал головой провидец. – Но помочь я твоему горю могу.

Бродяга достал из котомки черненький шарик размером с горошину и, осторожно держа его двумя пальцами, поднес к самому носу девицы.

– Вот, это зерно маобабы, дерева диковинного. Если его растолочь до порошка без крупинок, а потом на свадьбе жаниху твому в стакан подсыпать, то он апосля и не вспомнит, было ли той ночью у него чаго али не было. Где растет деревцо, не знаю, врать не буду. Сам у старой мальвирской колдуньи за услугу одну получил. Она им очень-очень дорожила, да и я на черный день приберег.

– Тебе-то зачем?! – выкрикнула Мильва и чуть не вырвала маленький шарик из рук.

– Как зачем? – удивился бродяга. – Продам графине какой али герцогине. Деньжищ она мне полную суму насыплет, а можа, и титулом наградит. У простых-то девиц денег-то отродясь не бывало…

– Есть деньги…у меня есть, – не стесняясь присутствия мужчины, бесстыдница задрала подол и сорвала прикрученный бечевкой к стройной ноге кошель. – Вот они, деньги, вот! Все отдам, не жалко!

Бродяга взял добычу, встряхнул на руке, якобы взвешивая, а затем, отрицательно покачав головой, протянул обратно.

– Не-е-е, красавица, так не пойдет! Уж больно мало, если токмо крупицу махонькую отщипнуть, но крупица одна вряд ли подействует…

– А вдруг, вдруг подействует?! Не дай сгибнуть, родимый!

– Слышь, мне тя, конечно, жаль, да я рисковать своей шкурой не буду. Это у вас, у крестьян, дворы имеются, хозяйства, а у нас, бродячих, только молва или как ее еще там называют…– шарлатан нахмурил лоб, как будто припоминая диковинное слово, а потом произнес отрывисто, по слогам: – РЯ-ПУ-ТУ-ЦИЯ! Так вот, если обо мне по округе дурная молва пойдет, то и подать не подадут, вещаний моих слушать не будут, да и батогом от всего сердца огреют!

С минуту под навесом конюшни царило молчание, затем, как и рассчитывал обманщик, Милва вдруг кинулась на него, крепко прижалась и, повалив на стог сена, придавила весом своего пышного, мягкого тела.

– Отдай горошинку, милый, отдай! – томно шептала девица, запуская шаловливые ручки ему под рубаху и страстно целуя в перепачканное, давно немытое лицо. – Барыни, они барыни, а мне средство заморское надобней, мне без него никак! Ни графиня какая, ни гарцогиня тя так не приласкает, не приголубит! Спаси, милый, спаси!

Ну, как тут было устоять? Бродяга, конечно же, поддался нежным уговорам и продал шершавый, неровный шарик всего за кошель медяков.

* * *

Лежа на стогу взопревшего сена и задумчиво рассматривая крышу конюшни, с которой мерно капала вода, бродяга наслаждался жизнью. Где-то поблизости лаяли псы и орали пьяные, пытаясь заменить своим пением соловьев. Всеобъемлющая благодать заполнила каждую клетку его мокрого, медленно остывавшего тела. Ему было хорошо от недавней услады, а уязвленное жизнью самолюбие тешила мысль, что еще ни одному купцу во всем королевстве не удавалось продать обычный козий кругляш полугодичной давности за кошель, полный медных монет. Самое удивительное, что крестьянская девушка по имени Милва обнаружит обман года через два…не раньше, когда любящий выпить братец выдаст ее за соседа или иного деревенского мужика. Жизнь – отвратная штука, но только не для него, ведь бездомному бродяге нечего терять, он может лишь брать и тратить заработанные гроши, не заботясь о том, что же будет завтра.

«Нет, нужно такое же еще раз провернуть. Можно даже здесь, замечательный городишко, где полным– полно непуганых ротозеев и крестьянских дурех, кстати, весьма и весьма ничего из себя», – строил планы бродяга, медленно приподнимаясь на локти и собирая вывалившийся из котомки инвентарь. Микстуры и коренья, небольшая баночка с черными шариками и, конечно же, таинственные амулеты. Кругляши и овалы различных форм были сделаны довольно посредственно, на скорую руку, притом не совсем трезвую, и не могли считаться произведениями искусства, но зато они придавали его немытой персоне неимоверную значительность. С недоверчивыми, уже повидавшими таких прохиндеев, как он, горожанами иметь дело было непросто, а вот неграмотные крестьяне и жаждущая встречи с необычным и сверхъестественным знать легко становились жертвами обмана.

Тарвелис, городишко, в котором он сейчас находился, был местечком неплохим, и здесь можно было приятно провести время, выманивая у деревенских простаков заработанные на базаре гроши и позволяя себя ласкать наивным сельским дурочкам, но больших денег тут не заработать, клиентура не та. Насколько он знал, единственный на всю округу граф, хозяин здешних мест, жил в родовом замке милях в двадцати от городской стены и не часто баловал Тарвелис своими посещениями. Горожане же подобных бродяге «вещунов» недолюбливали, и стоило шарлатану совершить лишь одну промашку, как его, в лучшем случае, выкинули бы за ворота, обмазав с ног до головы дегтем или искупав в навозе. Как ни верти, а ему лишь оставалось околачиваться возле рынка и таких вот постоялых дворов, которых, к превеликому сожалению, было не так уж и много.

«Неделя, от силы две, потом нужно перебираться в Пиорн», – пришел к заключению обманщик, уже уложивший свои вещи в котомку и собиравшийся отправиться обратно в корчму. Девица ушла четверть часа назад, поэтому его возвращение не вызвало бы кривотолков, хотя, с другой стороны, до какого-то бродяжки никому не было дела, к нему даже разносчики блюд подходили через раз. Внезапно песни пьянчужек затихли, а собаки залаяли с удвоенной силой. Нехороший признак, в особенности если учесть, что городская стража хоть изредка, но все же проводила рейды по таким заведениям, и бродяги, в латаных-перелатаных котомках которых водилась какая-то мелочь, становились первыми жертвами наглого грабежа, возведенного в степень закона.

Худшие предчувствия бродяги оправдались, из питейного заведения стали доноситься недовольные крики и возня. Когда же из-за угла корчмы показались фигуры трех мужчин в длинных плащах, приплюснутых шляпах и с кистенями в руках, бродяга проклял себя за глупость и за то, что он так долго задержался на одном месте. Это были стражники, но не местные, а из соседнего города, явно приехавшие в Тарвелис специально за ним. Всего неделю назад он крупно отличился в знаменитом купеческом городе: продал влиятельному ростовщику средство от облысения, обладавшее кучей побочных эффектов, но только не лечебными свойствами; немного пообщался с обеими дочурками помощника городского главы и, пользуясь удачным стечением обстоятельств, позаимствовал деньжат из городской казны, которые, к счастью, успел надежно припрятать в укромном тайничке.

Одним словом, ждать хорошего от встречи нечего, нужно было срочно уходить. Бродяга ловко перекинул за спину котомку, зажал под мышкой посох и стал быстро отвязывать гнедого мерина, хоть и не резвого с виду, но зато не испытывавшего к чужаку явного отвращения. Маневр бы удался, пока посланные за ним в погоню стражники осматривали бы двор, он под покровом темноты смог бы оседлать бедолагу и прорваться к открытым воротам. Однако разорвавший тишину ночи гром и ударившая вслед за ним молния смешали карты беглеца. Преследователи увидели его во время всполоха и, скользя по грязи, кинулись к навесу конюшни.

– Стой, сволочь! Вот он, держи гада! – проорал самый шустрый из троих и, видимо, главный, всего за миг до того, как его ноги разъехались в стороны и он с разбегу шлепнулся лицом в грязь.

Неудача, постигшая старшего товарища, не остановила остальных. Желание поймать преступника было многократно усилено долгой дорогой и поэтому перевесило естественный порыв помочь подняться на ноги своему командиру. Двое крепких парней пронеслись мимо лужи, в которой барахтался сослуживец, окончательно запутавшийся в складках длинного плаща, и, грозно занеся кистени над головами, с криком ворвались в конюшню. Привыкшие к частым дебошам и потасовкам, крестьянские лошади даже не заржали, когда возле их прикрытых попонами крупов завязался настоящий бой.

Стражи порядка недооценили проворство и силу рослого оборванца, иначе бы взялись не за кистени, а за мечи. Удар первого кистеня был отражен играючи, легко и просто. Подставив дорожный посох под окованную железом дубину, мошенник мгновенно развернул кисть и заехал тупым концом палочки-выручалочки прямо в переносицу нападавшего. Потерявший сознание парень упал, не успев издать даже оха. Со вторым стражем пришлось повозиться на пару секунд дольше. Щуплый, но быстрый противник сделал обманный финт и, вместо того чтобы ударить бродягу по голове, ткнул его дубиной в верхнюю часть живота. Как ни странно, но скрытый под холщовой рубахой пресс оказался настолько могуч, что преступник лишь слегка покачнулся вперед, а не сложился пополам, как на то рассчитывал стражник. Последующая комбинация боковых ударов, хоть и была хорошо отработана, но не принесла ощутимых результатов, кистень лишь однажды слегка коснулся плеча умело управлявшегося с посохом громилы. Узкое пространство конюшни не позволило шарлатану использовать все преимущества длинного посоха, поэтому он нанес удар кулаком всего один раз…неожиданно и резко ткнул стража костяшками в центр груди. Нападавший завыл и, упав под копыта коней, закатался по полу калачиком.

Бродяга ехидно усмехнулся, победоносно сплюнул на плащ завывавшего стражника, а затем спокойно повернулся к нему спиной. Странник по собственному опыту знал, как тяжко сейчас приходится его противнику, и не боялся внезапной атаки с тыла. Если щуплый солдат и поднимется без посторонней помощи, то не ранее чем через четверть часа. Однако радость победы была омрачена прискорбным обстоятельством. Старший, мокрый и грязный, как свин, стражник уже успел выбраться из лужи, а ему на подмогу, побросав все дела в корчме, спешил добрый десяток привыкших к работе дубиной и мечом парней. Продолжать бой было бессмысленно, бежать – поздно, а сдаться означало обречь себя на побои и пытки, лучшим исходом которых станут переломанные кости, шрамы по всему телу и минимум десять лет каторжных трудов на рудниках. Из трех выходов был возможен только один, и бродяга выбрал тот, что позволил бы ему не потерять уважения к самому себе: стоять до конца, пока руки бессильно не опустятся, пока не померкнет взор или пока кто-то из стражей не приставит к его горлу меч.

Широко расставив ноги и раскрутив посох перед собой, преступник ожидал нападения. Но оно не последовало, бегущие на него стражники резко остановились и развернулись назад при звуках зычного и властного мужского голоса, доносившегося со стороны распахнутых настежь ворот:

– Не, вы только гляньте, до чего миокские увальни обнаглели?! Мало того, что наших купцов прижимают, так они еще и в Тарвелис приперлись! У вас чо, свои злодеи перевелись или это такой знак уважения?!

Голос принадлежал черноволосому бородатому всаднику, гордо восседавшему на вороном скакуне. Отполированная до блеска стальная кираса, окаймленный позолотой черно-зеленый плащ и герб города на прикрепленном к седлу щите не оставляли сомнений: во двор постоялого двора изволил пожаловать собственной персоной сам комендант Тарвелисского гарнизона, ставленник графа, настоящий рыцарь, а значит, персона куда важнее, чем простой начальник стражи. Естественно, сильные мира сего по ночам в одиночку не ездят, возле ворот гарцевало примерно десять жеребцов, несущих на спинах конных лучников. Не стоит и уточнять, что острия их стрел прямехонько смотрели на изумленные рожи незваных гостей из славного купеческого города Миок.

– Ну чо, языки проглотили, паршивцы?! Кто у вас старший, кого сапогом в рыло пнуть?! – рыцарь не стеснялся в подборе слов, перед ним были не только чужаки, но и простолюдины.

– Я, господин комендант, – робко подал голос и сделал маленький шажок вперед один из пришлых стражников. К удивлению бродяги, не тот, кто извалялся перед ним в грязи. – Я нижайше прошу прощения за наше вторжение, но дело чрезвычайно спешное, и мы не успели вас предупредить о…

– Спешное, это когда надо соседу рога наставить да собственную башку потом унести, – проворчал рыцарь, испепеляя командира миоксцев гневным взглядом.

Лучники за спиной коменданта дружно заржали, притом не хуже своих коней. К их веселью присоединились даже несколько стражников, но потом осеклись, преисполненные уважения к своему командиру, которому сейчас было нелегко и совсем не до смеха.

– Вот этот мерзавец, господин комендант, – командир отряда ткнул пальцем в сторону заскучавшего в стойле бродяги, – мошенник, вор, богохульник и плут. Мало того, он еще и колдун! У нас в городе…

– Да плевать мне, кому он в Миоке нашкодил! – грубо прервал его объяснения комендант. – Во-первых, вы приперлись без спроса, во-вторых, низкий плут и в Тарвелисе напакостил! В общем, так, голодрань миокская, слушай мою команду! Ворюгу связать и к воротам доставить, потом штаны подтянуть, сопли подобрать и шагом марш со двора! К завтрашнему полудню чтоб духу вашего смрадного в моем городе не было! Замешкаетесь, на воротах вздерну! Все, выполнять!

Стражники не стали перечить рыцарю, и их можно было понять, а вот почему бродяга, которому было абсолютно нечего терять, вдруг отбросил в сторону посох и сам, добровольно просунул руки в веревки, могло бы показаться странным…могло бы, если не знать одно обстоятельство. Скиталец был в Тарвелисе впервой, и за ним не тянулся шлейф грязных делишек. Невинная забава с Милвой не в счет: девица никогда, никому и ни за что не расскажет о событиях на конюшне, к тому же до подобных пустяков городским властям нет никакого дела. Благородный рыцарь вступился за него. Мошеннику стало интересно узнать, почему? А вдруг для него найдется какое-то дело, одно из тех, о которые ни комендант, ни городской глава, ни иная влиятельная персона не захотели марать руки?