Текст книги "Детский юнгианский психоанализ"

Это, по моему мнению, является основой юнгианского анализа детей, даже очень маленьких, и дает нам способ работы с архетипическим материалом, который они нам так часто предоставляют, – материалом, который не следует сводить до истории их отношений с мамой и папой. Задача терапевта – быть гостеприимным слушателем, понимающим символы, воспринимать их посредством своей интуиции, и это то, что он может дать ребенку.

На седьмой встрече девочка поняла, что детей иметь ей пока рано, но она в депрессии; ее регресс проявляется в том, что она не желает подчиняться требованиям учителя, адаптироваться к школе.

Восьмой сеанс показал решительный отказ от научных объяснений аналитика. Ребенок приводит в подтверждение школьный слух, что «девочка одиннадцати лет родила ребенка от ее ровесника», слух, который подрывает авторитет аналитика. Фантазию она предпочитает реальности, что говорит о сопротивлении.

Однако невозмутимое психическое продолжает свою работу по осознанию. Вот сон, рассказанный на девятой встрече: аист, дождь и гром говорят об оплодотворении. Это подтверждается и на десятом сеансе. Когда ребенок рассматривает различные теории о рождении, которые у него возникают, Юнг снова настаивает на параллелизме между мифологией и индивидуальной фантазией, равно как и на факте, что телесные ощущения учитывают фантазии, которыми сопровождаются неврозы. Тошнота, рвота, различные кишечные боли – это эхо фантазий об оплодотворении и рождении, осуществляемом через голову, рот или анус; эти фантазии готовы появиться всегда, каков бы ни был уровень информации или даже опыта.

Как бы то ни было, эволюция этой девочки идет своим чередом, а «хорошая ученица» снова занимает свое место за партой.

«Либидо, пленник в лабиринте фантазий, освобождается, как только ребенок осознает ошибочность своих представлений через объяснения»⁷⁹.

Последнее замечание Юнга вызывает особый интерес у тех, кто занимается детством.

Явное преобладание мифологических элементов в психическом ребенка ясно показывает способ, которым мало-помалу развивается индивидуальная душа, отталкиваясь от «коллективной души» раннего детства, что дало рождение старой теории состояния совершенного знания до и после индивидуального существования»⁸⁰.

Обидно, что он оставил нам только это указание и никогда больше не развивал свое предчувствие, даже имея такой мощный инструмент, как архетип. Фордхам и Нойманн займутся развитием данных идей Юнга в своем клиническом опыте. Что же касается Юнга, то он полностью поглощен другой проблемой.

Глава вторая
Разрыв

В августе 1911 г., после всех поисков и размышлений, выходит первая часть работы Юнга – той работы, которая резко изменила его жизнь и стала основной причиной его разрыва с Фрейдом: «Метаморфозы и символы либидо»¹. То, что он пишет в предисловии к четвертому изданию 1950 года, подтверждает написанное мною в начале этой главы. По его словам, в тридцать шесть лет он вступил в возраст метанойи – изменений, вызванных естественным жизненным процессом.

«Эта работа была написана в какой-то степени не по моей воле, в полной неуверенности и в горячке медицинской практики, без учета времени и средств (…) все это свалилось на меня, как лавина, которую невозможно было сдержать»².

Спустя сорок лет Юнг объясняет:

«(…) поспешность, с которой книга была написана, явилась взрывом всех психических составляющих, которые не могли найти себе место в узкой и удушающей психологии Фрейда и его “Мировоззрении (Weltanschauung)”»³.

Юнг не мог довольствоваться тем, что он называл фрейдистской «редуктивной причинностью». Он упрекал этот подход в «недостатке стремления к цели». Для него психическое – это процесс, который он стремится определить на протяжении всей книги.

Используя все богатство амплификаций, делая ссылки на мифы, легенды, религиозные сюжеты, используя лирическую работу молодой американки мисс Миллер, Юнг демонстрирует свое представление о психическом, предлагая:

«воспринимать бессознательное, как объективное и коллективное психическое»⁴.

В книге он говорит о двух видах мышления: понятийном и образном. Он предлагает собственную концепцию происхождения, энергетики и динамики либидо. Изучение либидо на архаическом уровне привело Юнга к пониманию инцеста, абсолютно отличному от фрейдистского понимания.

Преодолев конкретность Фрейда, Юнг воспринимает фантазию инцеста как неизбежный возврат к Матери, то есть к бессознательному, откуда могут подняться новые формы либидо в борьбе Сына-героя против Матери-дракона. В любом случае изменения происходят только после принесения в жертву детских привязанностей и инфантильной ностальгии, признанных устаревшими самим Я, участвующим в процессе. На этом пути человеку необходима поддержка мифа — мифа, который связан с его происхождением и объединяет его с остальными людьми. При отсутствии мифа человек

«оказывается запертым в своем безумии (…), которое воспринимается им как реальность (…). Эта игра его рассудка не задевает его душу»⁵.

Вспомним, как часто встречаются сказочные мотивы в материале, собранном у детей.

«Эта работа стала перекрестком, где расходились две дороги (…) программа для следующих десятилетий моей жизни»⁶.

Именно в 1911 г. было положено начало всему творческому пути Юнга, в конце жизни он скажет:

«Моя жизнь – это история самореализации бессознательного»⁷.

В дополнение к этой большой работе Юнг составляет текст лекций, которые он прочитает в сентябре 1912 г. в Университете Фордхама в Нью-Йорке. Юнг настолько опасается того, какой прием будет оказан его трудам, что он не решается раскрыть их содержание в переписке с Фрейдом. Действительно, в «Попытке представить психоаналитическую теорию»⁸ Юнг решительно выступает против Фрейда, в частности, против его взглядов, касающихся детской сексуальности.

Первый ключевой момент критики относится к самому понятию сексуальность.

«Если мы понимаем сексуальность как полностью развитую функцию, мы должны ограничить этот феномен рамками полового созревания, и тогда мы не вправе говорить о детской сексуальности»⁹.

В понятие «сексуальность» входят как биологические феномены, так и многочисленные психологические функции, в которых фантазийная жизнь играет не последнюю роль. Необходимо различать два жизненно важных инстинкта. Один – сексуальный, цель которого – продолжение человеческого рода: он проявляется у индивида, достигшего полового созревания. Другой инстинкт направлен на самозащиту, он может вступать в конфликт с сексуальностью, функция питания играет в нем первостепенную роль.

«В царстве живой природы в течение долгого времени жизненный процесс есть лишь функции питания и роста»¹⁰.

Первостепенно то, что акт питания доставляет удовольствие, это аспект либидо, и Юнг яростно выступает против сексуального определения удовольствия у Фрейда.

«Получение удовольствия не идентично с сексуальностью, ни в коем случае»¹¹.

Юнг дает свою энергетическую концепцию либидо. Она

«понимается только как название энергии, которая проявляется в жизненном процессе и субъективно воспринимается как направление и как желание»¹².

Вот как он понимает метаморфозу питательного инстинкта, направленного на выживание, в сексуальное либидо:

«У грудных детей либидо, как энергия, как жизненная деятельность проявляется сначала в зоне, относящейся к питанию, когда при совершении акта сосания пища принимается в процессе ритмического движения и сопровождается выражением удовлетворения»¹³.

Процесс развития привносит новые составляющие, которые медленно накапливаются у ребенка и расцветают в момент полового созревания.

Юнг описывает механизм трансформации, перемены, которые происходят, когда младенец постепенно овладевает ритмичными движениями руки. У грудного младенца различаются две фазы: первая – непосредственно ритмического сосания, сопровождаемая удовольствием от питания; вторая – постепенного перемещения удовольствия, которое происходит по мере освоения движений рукой. Вначале младенец получает удовольствие от сосания большого пальца – это младенец умеет делать еще в утробе, – потом ритмическое удовольствие покидает оральную зону и палец обращается к другим отверстиям, к коже и, наконец, к гениталиям, что приводит к первичной мастурбации.

Здесь Юнг категорически не согласен с Фрейдом, говорящим о «полиморфных перверзиях» ребенка, он считает, что говорить так – значит проецировать на ребенка неврозы взрослого.

«Когда развивается сексуальность, ее детские стадии не должны восприниматься как “перверзия”, а как рудиментарные и переходные стадии, которые сами собой развиваются в нормальную сексуальность. Нормальная сексуальность развивается наиболее быстро и полно при условии постепенной миграции либидо»¹⁴.

Мне кажется, что эта точка зрения абсолютно справедлива, она отсылает аналитиков, включая меня, к рано эротизировавшим детям, которым не хватало первичного удовольствия от кормления. Это те случаи, когда мать очень спешила при кормлении или, прикладывая дитя к груди, эмоционально отсутствовала. Мать предпринимает попытки восполнить свое отсутствие излишними ласками, но ребенок ищет утешение в своем теле. Эта эротизация берет свое начало в тревожащем недостатке чувственности, который характеризует это первичное неудовлетворительное отношение. Метаморфоза либидо остается блокированной на питательном уровне – самом архаичном: можно было бы назвать это оральной фиксацией. Отметим, однако, что Юнг никогда не использовал термин «оральность».

В любом случае он не видит в этой фиксации либидо единственной причины невроза. Юнг определяет причину как актуальный конфликт, являющийся результатом требований жизни, созревания, вступивших в конфронтацию с отношениями, которые остались незрелыми.

«Психическое созревание углубляет разногласие между задержкой детских привязанностей и новыми запросами взрослеющего индивида, изменениями условий жизни, происходящими в период созревания. Таким образом подготавливается почва для некоей диссоциации личности, что становится истинной причиной невроза. Чем больше либидо вовлечено в процессы, связанные с задержкой развития, тем интенсивнее будет конфликт»¹⁵.

Хочу уточнить, что когда Юнг говорит о диссоциации, а он предпочитает это понятие, имеется в виду способность психики к диссоциации: вне поля сознания дробить целые зоны. Речь идет о невротическом расщеплении. В этом термине нет ничего пренебрежительного. Когда оно происходит, Юнг говорит о психотической или шизофренической диссоциации.

Какова же судьба либидо в этом конфликте?

«Обычно отставание эмоционального развития сопровождается родительским комплексом. Когда либидо не используется с целью реальной адаптации, оно более или менее интровертируется»¹⁶.

Тогда оно оживляет бессознательное и активизирует там воспоминания… которые не принадлежат детям, но являются результатом возврата к родительским образам, это «целый слой идей, относящихся к родителям»¹⁷.

«Любовь, восхищение, сопротивление, ненависть и бунт еще цепляются за их образы, измененные эмоциями, искаженные желанием, эти образы мало связаны с реальностью»¹⁸.

Лишь во втором издании (1955 г.) Юнг связал это очарование с нуминозностью скрытого архетипа. Личность сталкивается с чем-то трансперсональным. Детские аналитики часто сталкиваются с тем, что юные пациенты ведут беспощадный бой с ведьмами, колдунами, великанами, королями и королевами.

«Родительский комплекс присутствует у всех: индивидов. Не обязательно, что он не всегда активен, он может существовать и в тени бессознательного»¹⁹,

уточняет Юнг, который воспринимает его как «ядерный комплекс» неврозов.

Что касается эдипова комплекса, он принимает его только как

«удобную формулировку детских желаний по отношению к родителям, конфликта, вызываемого этими желаниями, как, впрочем, любым эгоистическим желанием»²⁰.

На тот момент он признает за эдиповым комплексом у мальчиков и комплексом Электры у девочек особенную роль и считает правомерным говорить о них только после полового созревания индивида. В действительности Юнг полагает, что либидо ребенка бисексуально или, как минимум, сексуально индифферентно; он считает, что привязанность ребенка к матери имеет другое происхождение.

«Как мы знаем, первая любовь ребенка, вне зависимости от его пола, принадлежит матери. Если на этой стадии любовь интенсивна, отец оказывается ревниво отброшенным как соперник (…) В этом возрасте мать для ребенка пока еще существо, которое защищает, заботится, кормит, и из-за этого является источником удовольствия»²¹,

которое все еще «не идентифицируется с сексуальностью».

Таким образом, Юнг не может следовать теории Фрейда о вытеснении эдипова комплекса. Он считает, что этот комплекс принадлежит самой структуре бессознательного, также как и другие формы отношений, присущие человеку. Отсюда следует, что мы не можем считать его просто подавленным, напротив, он легко может активизироваться и в определенных жизненных обстоятельствах захватить поле сознательного.

С другой стороны, фантазия инцеста лежит в глубинах психики любой личности, Юнг говорит об этом в «Метаморфозах»:

«естественный порядок вещей таков, что семейные объекты теряют свои стесняющие чары, что заставляет либидо повернуться к другим объектам; это действует как важный фактор регулирования, предупреждающий отцеубийство и инцест»²².

Фрейд предлагает «барьер инцеста» как запрет. А вот Юнг выдвигает гипотезу о том, что фантазия о жертве, наиболее частая в период полового созревания, облегчает переход от детской зависимости к взрослой автономии²³. Психологический инцест и жертва являются краеугольным камнем его теории трансформации либидо, чего Фрейд так и не смог принять. В издании 1955 г. Юнг все еще защищается, показывая тем самым глубину своих страданий:

«Эти гипотезы не являются беспочвенными идеями. Я никогда не рискнул бы попирать существующие теории, если бы мой собственный огромный клинический опыт не доказал мне правоту моих предположений»²⁴.

Глава третья
Юнг таков, каков он есть

Итак, разрыв произошел. Отныне Юнг вынужден один продолжать свой путь, на котором радикальное изменение отношения создает совершенно особенный процесс познания, характерный для Юнга. Он находится во взаимодействии с собственными проявлениями бессознательного, сталкивается с проявлениями бессознательного у своих пациентов, и у него более нет старшего и опытного собеседника, с которым можно было бы все обсудить. Он признается, что тонет. Чтобы продвигаться вперед, он вынужден отказаться от какой бы то ни было внешней точки зрения; он более не психолог-наблюдатель, фиксирующий видимые механизмы. Он должен пережить, испытать на себе воздействие аффектов, порывов, фантазий и суметь противостоять этому, дабы отыскать в них смысл. «Что это означает? К чему это ведет? Что я там делаю?» – спрашивает Гумберт¹. Там, где бессознательное воспринимается как «действующее лицо», друг или враг, а часто и тот, и другой одновременно, Юнгу открывается совершенно иное измерение анализа. Задача состоит в том, чтобы найти свой путь с помощью постепенных разграничений, имеющих терапевтический характер, за счет изменений, происходящих как в сознании, так и на бессознательном уровне.

Вот почему Юнг не дал определение бессознательного, но старался выявить процессы, приводящие к становлению сознания. В процессе этой работы он выработал следующие концептуальные понятия: архетипы коллективного бессознательного, организаторская функция самости, понятие бисексуальности с неизбежными следствиями: сизигия, архаическая чета, некий первоначальный гермафродит, откуда происходят Анима и Анимус, гендерные персонификации бессознательного у мужчины и женщины. Из этих понятий следует специфическая концепция отношений переноса, как встречи двух сознаний и двух бессознательных, – отношений, в которые полностью вовлечены как анализируемый, так и аналитик.

Поскольку Юнгу не к кому обратиться за поддержкой и опорой для прояснения и подкрепления своей точки зрения, он обращается к истории человечества в поисках аналогичных исследований. Он ищет способ, сходный с подкреплением гипотез в мире точных наук, – способ проверки с помощью воспроизведения опыта, накопленного в процессе развития человечества. Так появляется третий том его произведений, где представлены заинтересовавшие его после 1918 года гностицизм, даосизм и алхимия, которые он воспринимает как способы объяснения с бессознательным, и этими способами человечество пользовалось веками. Но рассмотрение этого периода в жизни и творчестве Юнга выходит за рамки моей работы.

Между 1914 и 1919 годами Юнг формулирует понятие архетип. Первое определение этого понятия он дает в Лондоне в июле 1914 г. на конференции «О психологическом понимании»² перед Психолого-медицинским обществом. Юнг обсуждает фрейдистскую интерпретацию случая Шребера исходя из своего опыта работы с психотиками. В июле 1919 г., снова в Лондоне, он в первый раз дает определение «архетипам коллективного бессознательного»³.

Несмотря на то, что понятие является краеугольным камнем, на котором строится юнгианское понимание процесса развития у ребенка, Юнг не создал соответствующую теорию. Прошло более двадцати лет, когда его глубокое понимание динамики архетипа позволило ему уточнить и исправить некоторые из его формулировок, касающихся совместных влияний внешней и внутренней среды на психологическую жизнь ребенка. И, наконец, только с 1938 г. он вернется к изучению процессов, связанных с родительскими архетипами.

Начиная с 1913 года, Юнг называет свое направление в психологии «Аналитическая психология», чтобы отличать его от «Психоанализа» Фрейда. Он представляет свое направление как способ понимания духовного становления – индивидуального или коллективного, – не ограниченного только терапевтическими актами. Три года подряд он высказывает эту точку зрения на международном конгрессе по проблемам воспитания: в 1923 году в Терите недалеко от Монтре в Швейцарии, в 1924 году – в Лондоне, и в 1925 году – в Гейдельберге.

В 1923 г. в работе «Значение аналитической психологии для воспитания»⁴ он еще раз выражает свое несогласие с фрейдистским психоанализом, а также формулирует основные закономерности развития ребенка⁵. И в первую очередь говорит о биологической структуре Души. За ней следует обширная картина отношений сознания (совокупность комплексов и идей, напрямую связанных с Я⁶) с бессознательным. Эти отношения описаны с точки зрения их возникновения, а не подавления.

«Это не стабильное, не устойчивое отношение, а непрерывный взаимообмен и постоянное смещение содержаний».

Несмотря на существование Я с самого начала⁷, Я центрируется и организуется очень постепенно и прогрессивно из «постпенного сопряжения отдельных фрагментов». Сознание возникает из бессознательного

«…как новый остров, рождающийся из глубин моря, всплывает сознание. Этот процесс мы поддерживаем воспитанием и образованием детей. Школа есть не что иное, как средство целесообразного поддержания процесса образования сознания. Культура есть, следовательно, максимально возможная степень сознательности».

Маленький ребенок долгое время остается игрушкой инстинктов и окружения, особенно семейного. И только в школе возникает задача

«освободить юного человека от бессознательного тождества со своей семьей и сделать его самосознательной личностью».

Мимоходом Юнг отмечает, что часто сны маленьких детей имеют намеки на бессознательное родителей.

В то же время он признает, что необычный и якобы взрослый характер некоторых из них зависит от присутствия архетипических представлений именно в психическом ребенка⁸.

Одним из главных интересов Юнга в этот период являются сны и их интерпретация; большинство его конференций заканчивается этой темой. Тем не менее, он не говорит нам ничего о том, что было бы характерным именно для ребенка.

В 1924 г. в Лондоне на трех конференциях под общим названием «Аналитическая психология и воспитание»⁹ была представлена широчайшая картина того, что станет впоследствии полем детской психиатрии. Но только двадцать лет спустя, в 1945 г. во Франции, будет создана кафедра детской психиатрии под руководством профессора Джорджа Хьюера. Юнг был первооткрывателем и проницательным клиницистом.

На первой конференции была принята классификация детских психических расстройств, состоящая из пяти групп. На мой взгляд, некоторые ее клинические аспекты актуальны и сегодня.

Например, «умственная отсталость» сопровождает некоторые псевдо-дефицитарные состояния, когда расстройство поведения и интеллектуальная заторможенность выражают отчаяние ребенка по поводу собственного несоответствия ожиданиям родителей. Юнг советует обратить особенное внимание на бессознательное матери. Он полагает также, что, вопреки настоящему дефициту, ребенок способен достичь некоего уровня зрелости, если амбиции его воспитателей не травмируют его.

Под очень спорной рубрикой о «моральной отсталости» Юнг впервые описывает последствия раннего массивного недостатка материнской нежности, изучать который начнет Боулби в Англии только в 1941 г. Юнг считает, что в этом случае ребенок недостаточно регулирует свое импульсивное поведение. Продуманная деятельность может служить способом защиты и позволить добиться улучшений у смышленых пациентов, которые сохраняют, однако, «болезненные аутоэротические» тенденции. Этот способ защиты перекликается, по моему мнению, с тем, что Нойманн опишет в 1963 г. как «защищающееся негативное Я».

Подход к эпилепсии, в частности, к легким припадкам эпилепсии, с учетом значения органического фактора, акцентируется на психологическом факторе, являющемся результатом актуального конфликта с несовместимой тенденцией, против которой болезнь выступает в качестве защиты. В этих «еще функциональных случаях» Юнг рекомендует анализ, позволяющий персонализировать побуждение и противостоять ему сознательно.

Среди «невропатий», где соседствуют расстройства поведения, истерические приступы и психосоматические проявления, я нахожу исключительно яркий пример годовалой девочки, страдающей ранними запорами, основная причина которых скрывается в фобии матери. Юнг дает нам первый анализ патологии первичной самости.

И, наконец, классификация заканчивается «психозами», где я нахожу превосходное описание того, что мы квалифицируем сегодня как предрасположенность к психиатрическому заболеванию.

Три ремарки Юнга в качестве заключения:

1. Он «предостерегает от неосторожных и легкомысленных действий в анализе детей, так как это есть очень деликатное дело».

2. Эдипов комплекс решительно есть не что иное, как симптом регрессивной тенденции каждого ребенка, не желающего – не более, чем его родитель – покинуть свое бессознательное.

3. Детский невроз является симптомом, за которым стоят проблемы родителей. Это приводит Юнга к понятию семейного невроза, способного простираться на поколения, подобно проклятию Атридов.

Тема второй конференции – методы исследования неизвестного, на ней не уделяется особого внимания детским проблемам. Среди четырех рассмотренных способов: метод ассоциаций, анализ симптомов, анамнестический анализ и анализ бессознательного. Анамнестический анализ, которым так часто пренебрегают, мне кажется обязательным в случаях работы с детьми. Юнг рекомендует тщательную реконструкцию исторического развития невроза во время бесед с родителями. Эти сеансы являются терапевтическими сами по себе, а не только потому, что позволяют устранить некоторые препятствия в развитии, не отделимые от патогенного отношения родителей.

Первая часть третьей конференции снова посвящается обсуждению снов, реальному происхождению неврозов и креативности бессознательного. Вторая часть касается психотерапии детей и представляет четыре клинических случая ученицы Юнга Фрэнсис Дж. Викс, психолога школы Святой Агаты в Нью-Йорке. Несколько предварительных размышлений позволяют нам лучше понять сдержанность Юнга. Ребенок живет под воздействием родительской и воспитательной среды, с одной стороны, и коллективного бессознательного, с другой. Задача воспитателей состоит в формировании Я, не только осознающего себя самого, но и умеющего адаптироваться во внешней среде. Юнг опасается, что анализ, то есть вступление в отношения с бессознательным, не только персональным, но и коллективным,

«очень легко может вызвать что-то вроде нездорового любопытства или даже создать аномальную скороспелость и самоосознанность, если вдаваться в психологические подробности, которые представляют интерес только в случае взрослого»¹⁰.

Приведенные примеры акцентируются на обустройстве окружения, осознании актуального конфликта и прояснении тенденции: либо несовместимой с моралью (агрессивность или побуждение убить), либо неизвестной.

Четвертый случай рассказывает, как психотерапевт использует образ двойника, позитивную тень в работе с ребенком, страдающим ранними серьезными заболеваниями. Эта работа с тенью дала возможность для расширения личности.

С другой стороны, Юнг, несомненно, осознает то, что постепенно выразится в понятие развития и созревания:

«(…) наша психология изменяется не только в соответствии с временным доминированием определенных инстинктивных импульсов или определенных комплексов, но также в соответствии с индивидуальным возрастом»¹¹.

Теперь мы оказались в 1925 году, в Гейдельберге; Юнг представляет «Значение бессознательного в индивидуальном воспитании»¹². Здесь он рассматривает три типа воспитания.

– Воспитание с помощью примера есть наиболее древнее и эффективное, так как оно действует через подсознание благодаря мистическому участию и неосознанному копированию личности.

– Коллективное воспитание незаменимо для жизни в обществе. Оно осуществляется способами и по правилам и рискует привести к моделированию, не учитывающему индивидуальные особенности личности¹³.

– Также существует значительная группа детей, которым индивидуальное воспитание позволило полностью раскрыть свою личность. Но Юнг – реалист и не впадает в крайности. Он точно знает, что в нас есть как хорошее, так и плохое.

Воспитание направлено на осознание бессознательных содержаний, на приобщение к истине и на исправление, я сказала бы, на очеловечивание варварского. Дело это не совсем безопасное и должно находиться в ведении людей, знающих психологию, психиатрию и отдающих себе отчет в собственных комплексах, добавила бы я. Юнг предостерегает от риска захвата сознания бессознательными содержаниями, близкими к психозу, и также говорит о необходимости противостоять феноменам проекции и заражения, вызываемым переносом.

Введение к немецкому изданию книги Франсис Дж. Викс «Анализ детской души» в 1931 г. в некотором роде закрывает этот период¹⁴. Юнг развивает здесь темы, уже затронутые в его конференциях и говорит о двух уровнях коллективного бессознательного. Ребенок должен будет дифференцироваться от семейного бессознательного и от коллективного бессознательного.

«Сильнее всего, как правило, воздействует на ребенка жизнь, которую не прожили его родители (и предки родителей) (…) тот отрезок жизни, который, возможно, мог бы быть прожит, если бы некие более или менее сомнительные предлоги не помешали этому (…) родители увильнули и при возможности воспользовались для этого неким подобием святой лжи»¹⁵.

Тем не менее родители всякий раз выступают не чем иным, как катализаторами этих процессов у ребенка.

«Душа – не механизм, который необходимо и строго закономерно реагирует на специфические стимулы»¹⁶.

Каждый из братьев одной семьи реагирует по-своему. Юнг видит здесь конституционный решающий фактор. Этот органический генетический фактор не доступен психологическому воздействию. Добавленный к ноше поколений, он определяет судьбу.

«Против этого не поможет ни воспитание, ни психотерапия. То и другое, даже при самом разумном применении, может в лучшем случае лишь содействовать верному выполнению жизненной задачи, поставленной естественным этосом. Мы сталкиваемся здесь с безличной виной родителей, за которую ребенок должен будет расплачиваться столь же безлично»¹⁷.

Какой отпор нашим притязаниям на роль всемогущих целителей!

Наравне с генетическим фактором Юнг признает присутствие архетипов коллективного бессознательного в психическом ребенка, их нуминозное воздействие можно обнаружить в некоторых страхах и кошмарах, а также в мудрости предков.

«Сновидения эти – последние остатки исчезающей коллективной души, в своих снах повторяющей вечные фундаментальные содержания души человечества»¹⁸.

Это дает новое поле измерения – вне времени и пространства – некоторым детским восприятиям. Юнг добавляет:

«остатки детской души у взрослого человека заключают в себе то лучшее и то худшее, что в нем есть, но, во всяком случае, именно они формируют тайный spiritus rector (правящий дух, дух-направитель, лат.) наших самых значительных деяний и человеческих судеб, сознаем мы это или нет»¹⁹.

Я считаю, что здесь мы находим формулировку наиболее близкую к тому, что детские юнгианские аналитики опишут как первичную Самость.

Это предисловие Юнг заканчивает подтверждением, что родительский комплекс с его архетипическими ядрами он рассматривает как основу неврозов, тогда как эдипов комплекс в этом – лишь как превратность судьбы. Ребенка и невротика держат в своих сетях не только телесные образы родителей, но и нуминозные образы Матери и Отца. Актуальный конфликт, где Я находится в конфронтации, – результат двух противоположных импульсов, воздействующих на либидо: очарование мира архетипов, стремящегося к повторению человеческих схем в замкнутом кругу компульсии, противопоставлено импульсу живого, ищущего новизны в своем процессе созревания и индивидуального становления.

С 1936 по 1940 гг. в Цюрихе Юнг ведет семинары, посвященные детским снам. Всего лишь несколько лет назад было получено разрешение на их перевод и публикацию, и сейчас они находятся на стадии перевода[1]1
  Парижское издательство Albin Michel приступило к изданию на французском языке (Кристиан Гайар. Карл Густав Юнг. М.: АСТ; Астрель, 2004, с. 156)


[Закрыть].

Материалы зимнего семинара 1936–1937 гг. опубликованы на английском языке²⁰. Там даны интерпретации Юнга длинного архетипического сна девочки восьми-девяти лет, о которой мы имеем очень мало клинических данных. Особое внимание уделяется смыслу и цели регрессии либидо на архаические досексуальные уровни. Яркие образы – образы животных – погружают девочку в мир инстинктов и заставляют поддаться пищевому импульсу, который, привязывая ее к матери, заставляет задуматься о значении собственного тела и внимательнее относиться к своим потребностям, чтобы уравновесить ее стремление к бегству в мир фантазий. Юнг заканчивает практическим советом помочь ребенку усилить его сознательное внимание, чтобы преодолеть риск захвата нуминозным архетипическим материалом, для чего следует конкретизировать эти образы и фантазии, нарисовав их, что позволит встретиться лицом к лицу с «этими неопределенными опасностями».