Текст книги "Детский юнгианский психоанализ"

«Запись и рисование производят эффект некоторого охлаждения, обесценивания фантазий»²¹,

которые могли бы раздробить еще хрупкое Я.

Публикация материалов этих семинаров дает нам свидетельство упорного интереса Юнга к периоду детства и подчеркивает всю оригинальность его терапевтических взглядов, его понимания образов в их актуальном и теологическом значениях.

А мы находимся уже в 1942 г., и я не могу не сказать несколько слов о конференции Юнга в Базеле, на ежегодной Ассамблее преподавателей. Речь идет о докладе «Одаренный ребенок», включенном в сборник «Психология и Воспитание»²².

Все мучения и горечь двенадцатилетнего Юнга, усилия которого не были признаны, все еще живы, несмотря на прошедшие пятьдесят лет. Он знает внутри себя того ленивого, упрямого школьника, иногда рассеянного и настолько заторможенного, что его можно принять за дебила. Но если присмотреться внимательнее, то это защитная форма поведения, позволяющая

«спокойно и без помех предаваться внутренним процессам фантазии».

Но, однако, не фантазии являются признаком гения; а их природа.

«Однако по качеству фантазий одаренность распознать можно. Для этого, конечно же, нужно уметь отличать умную фантазию от глупой. Направляющим моментом при таком разбирательстве является оригинальность, последовательность, интенсивность и утонченность фантазии, а также заложенная в ней возможность последующего претворения в жизнь».

Главное – поговорить с ребенком о его внешкольных интересах с целью увидеть, «насколько фантазии вторгаются во внешний слой жизни».

Одаренный ребенок развивает только один из аспектов своей личности, в то время как другие аспекты остаются заброшенными. Он добровольно отказывается от гармоничного развития своей личности.

«Чем более гениален одаренный ребенок, тем более его творческая способность (…) ведет себя как отдельная личность, далеко превосходящая (в данных обстоятельствах) возраст ребенка, можно даже сказать, как божественный демон, в котором не только нечего воспитывать, но от которого, напротив, ребенка надо защищать».

Юнг не слишком приветствует классы для одаренных детей, которые могут усилить односторонность в их развитии. Позиция Юнга о необходимости контакта с реальностью и другими менее одаренными детьми может быть понята в школьном обучении, учитывающем индивидуальность, что для нашей современной системы обучения довольно сложно.

Одаренный ребенок, выделяясь из толпы сверстников, мучим противоречиями. За оригинальность личности приходится платить внутренними конфликтами, которые воспитатели должны учитывать. Юнг в итоге рекомендует изучать историю, которая позволит осознать человеческую преемственность, так как в любом случае филогенетически: «Ребенок живет в дорациональном, и прежде всего в донаучном, мире, в мире той человечности, которая была до нас». Именно знание происхождения и различных аспектов выражения человеческого разума может защитить будущее. «Чисто техническое и целесообразное образование не может быть заслоном перед безумием и противопоставить ослеплению хоть что-нибудь».

На этом заканчиваются работы Юнга, посвященные детству, и он вновь обращается к разработке родительских архетипов. Это занимает 14 лет, с 1938 по 1952 гг. Рассматривая уровень конкретных детско-родительских отношений, Юнг не исключает их, так как они являются необходимым элементом констелляции и демонстрации архетипа.

Архетип матери анализируется с различных точек зрения, Юнг посвящает этому вопросу множество работ. В 1938 г. в «Психологических аспектах архетипа матери»²³ Юнг рассматривает положительные и отрицательные стороны комплекса Матери у девочек. В 1941 г. в работе «Психологические аспекты фигуры Коры»²⁴ он дополняет этот подход, рассматривая его под мифологическим углом зрения (отношения Деметры-Коры). В 1950 г. Юнг полностью пересматривает работу «Метаморфозы либидо», результатом чего является четвертое издание, вышедшее под заголовком «Метаморфозы души и ее символы»²⁵. В комментариях к элегической поэме мисс Миллер Юнг обращается к комплексу Матери у мальчиков и говорит о героической борьбе, которую мальчик ведет с драконом. Речь идет также и о борьбе Я, которое опирается на сознание, против вероятного поглощения матерью-бессознательным. С точки зрения женщины, это ее поединок с целью освободить Анимус из плена этого же дракона. Противоположности Добрая Мать и Ужасная Мать подробно иллюстрированы. Что же касается этого знаменитого дракона, то на структурном уровне он может представлять и пожирающий аспект архетипа Отца.

В действительности для Юнга любой архетип, а следовательно любое имаго, имеет как позитивный, так и негативный аспект, один – светлый, другой – темный. Соглашается ли он здесь с Мелани Кляйн, с ее понятием раздвоения на плохое и хорошее, до того, как объект станет целостным? Это заслуживает рассмотрения. Проблематика противоположностей у Юнга вписывается в историческую созидающую динамику субъекта, содержащего в себе два полюса: сознательное-бессознательное, Я-Самость. Это перекликается с тем, что переживает младенец, когда его зарождающееся Я, вначале оберегаемое от опасного расщепления (Юнг, возможно, говорил бы об «одностороннем действии» и о «диссоциации»), становится способным интегрировать факт существования плохого и хорошего в одном и том же объекте. И здесь рождается субъект, и начинается его история.

В 1948 г. Юнг просматривает и дополняет текст «О значении отца в судьбе индивида»²⁶ для третьего издания, учитывая уже коллективное бессознательное и архетипы. Архетипы подпитывают личность в «биологически унаследованной и врожденной структуре, являющейся инстинктивной базой любого человеческого существа», к которой присоединяются комплексы, появившиеся в результате взаимодействий с другими людьми и миром в целом.

Надо признать, что у Юнга архетип Отца очерчен гораздо меньше, чем архетип Матери, даже в этом неистощимом кладезе «Метаморфоз», где Юнг описывает Отца

«полным противоположностей, как и мать (…) он есть сама чистая инстинктивность, хотя и воплощающая закон, ограничивающий инстинкты»²⁷.

В работе «О значении отца в судьбе индивида» особенно подчеркнута эта двойственная роль первоначального образа отца, способная освободить от детской привязанности к матери, равно как и усилить ее, если она примет ужасающие очертания. Это

«первоначальная человеческая ситуация, где примитивное сознание подвешено между бессознательным и компенсирующей тенденцией, пытающейся вырвать сознание из пут тьмы»²⁸.

Вот где мы снова находим дракона, теперь он околдован и подвластен как Отцу, так и Матери. О, парадокс! Мы видим, что само бессознательное, «которое, по мнению Юнга, нужно рассматривать как телеологическое», вызывает силу, необходимую для поединка, должного «спасти сознание от угрожающей регрессии»²⁹.

Эрих Нойманн опишет это позднее как перспективный и маскулинный аспект любого архетипа, особенно самости, который продвигает вперед последовательные фазы развития. Это также один из элементов процесса саморегуляции психического, человеческой способности управлять своей жизнью, а воспитание, анализ и созревание должны помочь нам добиться этого.

Что касается «Психологии архетипа младенца», написанной Юнгом в 1940 г. параллельно с работой К. Кереньи «Введение в сущность мифологии»³⁰, то в ней он не касается напрямую детской психологии, какой мы представляем ее сегодня, но затрагивает ее возникновение. Эта структура, если рассматривать ее в связи с прошлым, может указать на то детское, что живет в нас. Взятая в теологической динамике, она является объединяющей и судьбоносной силой.

Часть вторая
Детский юнгианский анализ

Глава первая
Существует ли детский юнгианский анализ?

Девочка внимательно и с удовольствием рисовала домашнее животное с рогами и с чем-то вроде папской короны в форме башни на голове. «Это коровка», – сказала она мне. Созерцание своего творения, казалось, доставляло ей большое удовольствие. И ее явно позитивная энергия проникала в нас. «В этой картинке много хорошего. Глядя на нее, мы ощущаем это», – удовлетворенно сказала я себе.

Увидев великолепные иллюстрации к книге Юнга «Метаморфозы души и ее символы», я поняла, что для этого обездоленного ребенка коровка представляла образ богини-матери – поставщицы вкусного молока. Это было проявлением переноса: констелляция позитивного полюса материнского архетипа. Воспоминание о пережитых лишениях снова выводило на сцену отрицательные переживания, тогда как психическое привносило новизну и новое обострение. Здесь моя роль аналитика состояла в оценке цветов и насыщенности сопровождающего аффекта, в озвучивании и проговаривании, с целью гуманизировать аффект, то есть перевести из прожитого глобального телесного опыта в осознанный психический опыт.

«Я был в стране во времена галлов, и одна девочка, спрятавшаяся в дереве, показала мне дорогу. Вторая девочка, стоявшая рядом с деревом, сказала: “Иди по ней”.

Я попадаю на дорогу, по которой ездят только немецкие машины. Я говорю, что это невозможно, ведь это же Галлия.

Я иду дальше. Прихожу в село, где живут очень бедные люди. Мужчины, вооруженные вилами, хотят на меня напасть.

Я просыпаюсь и вижу в окне волка, который смотрит на меня. Я не решился заснуть снова, из страха быть съеденным».

Реми рисует этого волка: голова в складках занавески очень похожа на голову дьявола с рогами. Он рисует также дерево, которое плачет, – его левая ветка сломана. Первоначальный сон усиливают два черно-белых карандашных рисунка, выполненных в жесткой манере, сделанных на следующем сеансе.

На огромном пространстве мы видим утку-мать с пятью утятами. Первый, вылупившись из яйца, по знаку матери направляется направо к пруду; но его подстерегает лиса. Два других выбираются из своих скорлупок, на четвертом яйце появляются трещины. А вот пятое от удара материнской лапы откатывается влево, и змея проглатывает его.

После того, как был установлен первый контакт, мы решили встретиться вновь по окончании каникул, которые Реми провел в лагере. В процессе тяжело переживаемой сепарации ему снилась древняя эпоха – страна, напоминающая страну из рассказов его дедушки по материнской линии: Галлия и галлы. Этот мир накладывается на мир его матери, рожденной в 1940 г. во время немецкой оккупации, в семье, где было шестеро детей.

Девочки из первого сна (образы фемининности в руководящей женской роли) велят ему идти в очень бедное село, но путь ему преграждает агрессивная и ощетинившаяся маскулинность.

Рисунок матери-утки позволяет думать, что эти мужские особи пока не соотносятся с отцовским запретом инцеста. Они скорее демонстрируют то, что препятствует возвращению к хорошей матери, какой бы бедной она ни была. Это препятствие – не что иное, как взаимная агрессия, которая впервые дала негативную окраску отношениям мать-ребенок и создала ядро негативного комплекса матери у Реми. Тревога, вызванная этим воспоминанием, настолько сильна, что ребенок просыпается. Волк является носителем тревоги, он придает ей форму и контейнирует ее.

Последовательный и структурированный образ у мальчика девяти с половиной лет вызывает удивление, учитывая то, что у него проблемы в школе и иногда он как будто страдает аутизмом, его речь бедная и несвязная. Также удивительна и уверенность рисующей девочки, упомянутой вначале. Факты такого рода привели детских аналитиков к осознанию того, что идет процесс развития и к гипотезе существования с самого раннего детства сомато-психического организатора, названного ими первичная Самость. Вторая гипотеза касается существования, начиная со стадий самых архаических, ядра Я — ядра, которое будет играть роль любящего в образовании комплекса Я.

Гумберт рассматривал самость как бессознательный принцип, в соответствии с которым психика находит свою линию роста, подчиненную Я и связанную с телом, но трансперсональную¹.

Фордхам, начиная с 1940 г., обнаружил присутствие самости в рисунках самых маленьких детей. Первые округлые закорючки, превращающиеся в законченные кружочки в период с восемнадцати месяцев до трех лет, – это и есть первые попытки центрации. В это же время Юнг констатирует те же проявления в детских снах, которые он представил на своих семинарах в Цюрихе.

Анализируя материал Реми, мы также должны отметить фундаментальное значение первого отношения маленького человека к своим родителям, к окружающим людям и к внешней среде в целом. В равной степени мы должны отметить и способность этого отношения проецироваться на аналитическое отношение.

Первичная самость

Фордхам и Нойманн, опираясь на свой опыт и свою типологию, представили нам свои точки зрения на процессы функционирования первичной самости. В моих размышлениях я использовала их труды, также как концептуальные понятия Юнга.

Для начала – два факта. Для нас, юнгианцев, ребенок не рождается «tabula rasa» – как чистая доска, но приходит в этот мир с капиталом коллективного бессознательного. С другой стороны, маленький человечек оказывается полностью погруженным во внешнюю среду, от которой он зависит и без которой не может жить и стать полноценным человеком.

Этот сложный комплекс можно обозначить понятиями взаимодействия между трансперсональной вневременной системой и историей межсубъективных отношений, между сущностью («капиталом») и средой. Таким образом, мы сталкиваемся с парадоксальной идеей – характерной для юнгианской мысли.

1. Капитал

Первый подход

Начиная с 1944 г., Фордхам определяет первичную самость как

«целостность, как систему, которая включает в себя как сознательные, так и бессознательные структуры и процессы»².

Самость функционирует без помощи Я, образующегося благодаря механизмам освобождения инстинктов, описанным Н. Тинбергеном³. Тело, архетипы и Я – это развивающиеся аспекты самости. Она информирует Я о фазах интеграции. Это определение близко к юнгианскому «врожденному бессознательному».

Нойманн также утверждает, что

«целостная личность и ее управляющий центр, самость, существуют еще до того, как Я примет свою окончательную форму и разовьется в центре сознания; законы, управляющие развитием Я и сознания, зависят от бессознательного и целостной личности»⁴.

Следовательно, первичная самость есть априорная данность, развивающаяся в течение жизни и постоянно взаимодействующая с другими: с Я, с окружающими и миром. Самость появляется в мире в теле, которое несет в себе бессознательное.

В течение жизни и своего развития самость последовательно включает в работу различные архетипические структуры, которые Нойманн метко называет «одежды самости». Так будут констеллированы архетипы Матери, Отца, группы и другие. Это происходит еще до того, как личность сможет объясниться со своей самостью.

Характеристики первичной самости

С одной стороны, врожденный капитал – это первичная самость и есть, наследство вида, которое архетипы выражают по очереди, и Нойманн дает прекрасное описание:

«Человек приобретает опыт с помощью этих образов психического; эти образы соответствуют определенным вещам, существующим объективно в мире. Психический образ чего-либо в мире есть одновременно сумма опыта и орган психического, и человек, посредством этого образа, экспериментирует и позднее интерпретирует мир»⁵.

Функцию архетипов в более актуальной формулировке, использующей современное понятие информации, определяет Гумберт:

«1) они обусловливают, ориентируют и поддерживают формирование индивидуальной психики в зависимости от программы, которую несут;

2) они вмешиваются, когда психика нарушена, получая информацию либо от самой психики, либо из внешнего окружения; 3) они обеспечивают обмен информацией с внешним миром»⁶.

Вслед за Юнгом Гумберт говорит:

«архетипы вписаны в тело как все органы информации живой материи.

Они передаются генетически»⁷.

– С другой стороны, первичная самость есть наиболее персональное выражение индивидуальности новорожденного, факт уникальности его генетической карты.

– Этот капитал, который выражает одновременно индивидуальное и видовое, будет выражен благодаря тому, что заложено в младенце, эти

«потенциальные способности получать и интегрировать информацию, самостоятельно посылать сигналы или вести себя определенным образом, то есть совершенствоваться»⁸.

Космер уточняет:

«Если информация, стимул, сигнал не развивают то, что заложено в младенце (…) эти способности, в отсутствии адекватного окружения, могут остаться нереализованными».

В юнгианских терминах проявить способности означает привести в действие человеческий архетип, то есть создать схему поведения; pattern of behaviour – систему образа действия, а также создать условия для развития, которые определяют состояние сознания, когда Я достигает достаточной целостности. Я еще вернусь к этому.

И, наконец, открытие, принадлежащее Нойманну, оказалось особенно ценным для моей клинической практики. В связи с незрелостью маленького ребенка на архаической стадии отношений Мать-Ребенок, Нойманн говорит о двух формах выражения самости: телесная самость и cамость отношения.

Телесная Самость

Первый раз Нойманн употребляет этот термин в «Происхождении и развитии сознания»⁹.

Этот капитал, одновременно общечеловеческий и уникально-индивидуальный, вписывается в телесную еамость[2]2
  В книге Эриха Ноймана «Происхождение и развитие сознания» («Релф-бук», «Ваклер», 1998) этот термин переведен как «целостность тело-психика». – Примеч. ред.


[Закрыть], эта

«регулирующая совокупность как детского, так и взрослого организма, направляющая биопсихическое развитие, включая развитие обусловленных архетипами фаз»¹⁰.

Телесная еамость – биопсихическая целостность тела.

Это первое проявление еамости и первая поддержка функции центроверсии.

Это не только физиологическая сущность, так как телесные и психические способности, унаследованное и индивидуальное, там уже присутствуют. Отсюда еамость-тело есть поддержка специфической и уникальной тенденции индивида реализовать свой потенциал, раскрыть свою конституционную сущность в кругу коллектива, но, если будет необходимо, то и без последнего, а возможно, и даже противостоя ему»¹¹.

Эту тенденцию Нойманн называет аутоморфизмом.

Телесная самость есть фундаментальное телесное прожитое. Оно несет не только память всего вида, но и телесную память индивида, телесную память его пережитого, самого архаического.

Я говорю о прожитом, а не об опыте, так как для последнего будет нужен повторяющийся контакт с телом матери и ее слова, чтобы это прожитое телесной самостью постепенно привело к опыту сознательного Я. Именно так и вырабатывается комплекс Я.

В заключение следует добавить, что телесная самость есть носитель и коллективной, и индивидуальной памяти, равно как и того, каким станет индивид.

В нем организуются творческие склонности, присущие природе человеческого дитя. Из-за своей незрелости ребенок нуждается в присутствии хорошей матери для поддержки своего инстинкта самосохранения, несмотря на то, что у него уже имеются значительные количества либидо, призванные развивать его автономию. Утверждение самости и отношение к другому парадоксальным и неразрывным образом связаны.

2. Самость отношения

Даже еще не родившись, ребенок уже погружен в человеческое окружение и является его частью, без него ребенок не может жить, не может стать настоящим человеком. Говорить о человеческом окружении – значит говорить об отношении зависимости: существование ребенка невозможно без существования матери, не только дающей жизнь, но регулирующей ее и поддерживающей возможность развития в качестве человека.

Мать сама живет в центре психофизической реальности мира. Мир состоит из людей, более или менее близких к диаде мать-ребенок. Отец играет в этом мире особую роль. Также обязательно следует учесть географические, исторические, социально-экономические и культурные условия, в которых были пережиты первые отношения.

Это первоначальное отношение, Архаическая зависимость[3]3
  В книге Эриха Нойманна «Происхождение и развитие сознания» («Релф-бук», «Ваклер», 1998) это выражение переведено как «первоначальное единство», но Дениз Лиар настаивает на прилагательном «архаическое», поэтому мы употребляем выражение «архаическое единство» и, как следствие, Архаическая зависимость. – Примеч. ред.


[Закрыть], есть первое проявление отношения человеческого дитя к другому и к миру. Это функциональное архетипическое единство, включающее мать и эмбрион, а затем – мать и новорожденного, единство, где отец играет особую роль. Цель Архаической зависимости – продвигать развитие Я ребенка к обретению сознания, автономии и индивидуации.

Несмотря на свои неоспоримые возможности, в частности – способность вызывать заботу матери, младенец пока не может иметь достаточную автономию. Мать принимает на себя его самость отношения, то есть ту функцию целостности Я-Самость, которая обеспечивает отношение индивида к самому себе, к другому человеку и к миру. Мать инстинктивно прочитывает и объясняет внешний мир своему ребенку, а также его внутренний мир, где побуждения и архетипические образы могут быть ужасающими. Именно она должна выразить словами чувства, которые эти образы вызывают, с целью гуманизировать и интегрировать их.

Я ребенка полностью примет на себя эту функцию отношения только тогда, когда он приобретет достаточную силу, целостность и независимость.

Нам кажется, что одна из характеристик сущности мать-ребенок в Архаической зависимости есть функционирование сразу в двух аспектах. В архетипическом аспекте: вневременным, свойственным виду, и в социальном и историческом аспекте — в отношениях с окружением. Эти два аспекта неразрывно связаны.

3. Двойной аспект самости

Все это позволяет Нойманну сказать, что в начале жизни самость младенца имеет двойственную природу. Телесная самость является носителем наиболее близкого, интимного. Самость отношения – несущая ответственность за взаимоотношения с внешним миром – пока обеспечивается матерью, на нее проецируется архетип Матери.

С клинической точки зрения, этот двойной образ самости очень полезен для понимания процесса ранних психосоматических расстройств, нарушающих первичную самость до такой степени, что ей придается негативный аспект и возникает патология. Позднее я проиллюстрирую это в истории трех сестер. Это также позволяет понять, как восстановление в памяти этих негативных опытов пробуждает тело и вызывает соматические проявления, которые могут быть опасными. Это то, что касается телесной самости.

Понятие «самость отношения» позволяет уловить, как некоторые патологии отражают ранние нарушения отношения не только с людьми, но и со словами, с речью. Тенденция к аутизму и нарушения в разговорной и письменной речи – у Реми, например, – именно здесь берут свое начало.

В процессе развития именно телесная самость, благодаря созреванию нервной системы и различных функций тела, выводит на сцену трансперсональные эпизоды.

В первый год жизни появляются: определенная двигательная автономия, сопровождаемая целостностью сознания, и начало вербального общения. Ребенок становится способным частично управлять своим отношением к миру и к себе подобным.

Благодаря матери, способной проживать и интегрировать негативные события, как для себя, так и для своего младенца, Я постепенно превращается в Я интегрированное, то есть способное переживать негативный опыт без ущерба для себя. Я становится партнером самости, которая параллельно объединяется с ним. Телесная самость и самость отношения отныне определяют целостную личность. Позднее комплекс Я возьмет на себя функцию интеграции.

4. Ось Я-Самость[4]4
  В нашей психоаналитической литературе принято название ось Эго-Самость, но автор употребляет выражение «L’axe moi-soi», без латинского ego, поэтому в данной книге мы делаем перевод «ось Я-Самость».


[Закрыть]

Теперь мы вправе говорить о строении оси Я-Самость. Это понятие Нойманна, ставшее классическим для клинической юнгианской литературы, – инструмент, который служит для понимания, в частности, обоснованности анализа маленьких детей.

Ось Я-Самость – это демонстрация в образах парадокса постоянно меняющегося отношения, которое существует между Я и самостью. Они достигают собственной целостности. Я приобретает опыт подчинения самости, из которой оно выделяется, степень подчинения варьирует не только с возрастом, но даже в течение одного дня. Самость берет власть, например, во время сна, или в моменты острой опасности, или в некоторых «пограничных» (borderline) ситуациях. Взаимодействие самости и Я настолько креативно, что позволяет сбыться всем желаниям. Понятие «ось» не должно вызывать ассоциаций с позвоночником, оно использовано с целью демонстрации колебаний возможных отношений между Я и самостью.

Нойманн уточняет, что

«главная связь между Я и самостью, выраженная в понятии ось Я-самость, делает Я способным, благодаря самости, получить знание прожитого, которое оставило свои отпечатки на целостной личности в ситуации, когда Я пока еще не способно (у ребенка) или уже не способно (у взрослого) на эксперимент»¹².

Как я уже говорила, самость, индивидуальная память, сохраняет следы этого прожитого вне сознания и может их воспроизводить во сне, или в таком специфическом явлении, как аналитический перенос.

Вспомним, например, первый сон Реми, демонстрирующий бедность и агрессивность, которые характеризовали его первоначальные отношения. Это не общая семейная память навеяла их Реми. У его матери все было хорошо. Для нее, выросшей в пансионе во время войны и не знавшей ласки и тепла, это было абсолютно естественно.

Мне приходит на память одна девушка-подросток, страдающая эпилепсией, с которой произошел довольно странный несчастный случай, когда она каталась на велосипеде. Она была найдена в спутанном состоянии сознания, на участке дороги, где движение было запрещено. Как она смогла там очутиться? Она совершенно не могла вспомнить о том, как она попала в это отдаленное от дорог место. Позднее, на одном из сеансов, она расскажет свой сон, описывающий весь пройденный путь, запечатлевшийся на уровне телесной самости.

Память и перенос

Как складывается история ребенка и как получить доступ к этим воспоминаниям?

Целостность младенца, сталкиваясь с другими индивидами – конкретными людьми и с миром в целом, – взаимодействует с ними, т. е. первоначальный капитал взаимодействует с окружением. Это взаимодействие в различных жизненных ситуациях раскрывает возможности ребенка, вызывает определенные поведенческие схемы. Психическое аффективно-телесное прожитое этого взаимодействия запоминается. Фордхам говорил об этом, употребляя термины архетипов в динамическом поле отношения. Как бы то ни было, именно так складываются комплексы эмоциональной тональности, как описывает их Юнг, начиная с 1907 г., с работы «Психология Dementia Ргаесох»¹³.

По мнению Фордхама, доступ к воспоминаниям о происшедшем осуществляется благодаря новой дезинтеграции. А по мнению Нойманна – благодаря проекции комплексных психических структур в динамическом поле аналитических взаимоотношений.

1. Модель Фордхама: дезинтеграция-реинтеграция

Модель Фордхама, разработанная после 1947 г.¹⁴, была пересмотрена и улучшена в 1976 г. в его работах, посвященных детскому аутизму¹⁵. Вот как я это вижу.

В начале жизни психосоматическое единство ребенка, первичная самость, находится в состоянии отдыха, которое Фордхам обозначил как «интегрированное»: например, спокойно спящий ребенок.

В жизненно важные моменты первичная самость встречается со значимым элементом мира, например, реальные грудь и мать появляются в ответ на внутренний импульс, в данном случае – чувство голода.

Самость выходит тогда из своего интегрированного состояния и, опираясь на свою архетипическую предрасположенность, деинтегрирует свою человеческую возможность адекватно отвечать на ситуацию; в данном случае ребенок ищет грудь, начинает сосать – происходит встреча с реальной матерью.

Структура вырабатывается в реальной жизни. После многочисленных повторяющихся игр, экспериментов, любви и ненависти малыш соединяет свое архетипическое ожидание с реальными субъектами, объектами, явлениями, в нашем случае – с грудью и матерью. Так он создает объект сам по себе и устанавливает взаимодействие с объектом, уточняет K. Ламберт¹⁶, другой лондонский юнгианец.

То, что потом становится снова реинтегрировано, – это уже не простая способность. Это действительно структура, в которой отныне объединились сомато-психо-аффективные составляющие, определившие опыт. В частности, это способ, которым мать или ее заместитель вступает в отношения, поддерживает эти отношения и создает эмоциональную атмосферу.

K. Ламберт добавляет:

«Этот деинтегративно-реинтегративный процесс воспроизводится во времени снова и снова по мере того, как самость “распаковывает” свои архетипические потенциальности и соотносит их с реальными объектами – грудью, соском… т. е. сперва с парт-объектами, затем с целостными объектами, такими, как мать, отец. реинтегрированная самость содержит все возрастающее число распознанных архетипических объектов, которые уже интернализовались»¹⁷.

По моему мнению, последние есть не что иное, как так называемые Юнгом имаго – первоначальные образы; в данном случае – это материнское имаго, это возникающий толкователь материнской функции. Что же касается реинтегрированной структуры, отныне она будет входить в состав комплекса Матери, который будет обогащаться другими составляющими из последующих эпизодов деинтеграции-реинтеграции, проживаемых с матерью.

Как бы то ни было, для Фордхама и его школы эта способность самости деинтегрировать некоторые из своих составляющих под воздействием окружающей среды и реинтегрировать результат нового опыта базируется на феномене переноса. И это обосновывает возможность анализа маленьких детей в возрасте от тринадцати месяцев, даже до укрепления Я.

2. Юнг и Нойманн: архетипическое поле

Для меня понятие архетипического поля – это еще один способ говорить о восстановлении человеческих архетипов. Гумберт¹⁸ назвал архетипы органами информации, вписанными в тело, передача которых заложена генетически.

Эмбрион и новорожденный не имеют другой модели в своем распоряжении и действуют по архетипической программе. Тем не менее, человеческие архетипы: Мать, Отец, Ребенок, Мудрый Старец, Черная или Белая Ведьма не есть органические механизмы, структуры, работающие автоматически.

Нойманн замечает:

«их восстановление и освобождение психических развитий, которые с ними связаны, есть не только интрапсихические процессы. Они находят свое место в динамическом поле, которое простирается и снаружи, и внутри, и допускает и включает фактор внешнего мира»¹⁹.

Это означает, что базовая структура имеет два полюса: один – это внутренняя предрасположенность каждого из партнеров к сигналам определенного состояния мира; второй – присутствие в мире адекватного партнера.

Как не вспомнить работу двух нью-йоркских фрейдистов К. и М. Папусик «Интуитивное родительство: диалектический вклад в развитие интегративной способности ребенка»²⁰. Речь идет о том, что они называют «интуитивное родство», определяемое ими как:

«целостность универсального поведения родителей, которое способно наиболее адекватно стимулировать интегративные возможности ребенка и которое родители абсолютно не осознают».

Авторы уточняют, что это «интуитивное» поведение «находится где-то между врожденными рефлексами и вынужденной рациональной ответной реакцией». Для них