Текст книги "Ушедший мир"

Глава седьмая
Номер 107

Мотель «Вечерняя рюмка» в Сент-Питерсберге закрылся для постояльцев в середине тридцатых. Два его низеньких оштукатуренных белых корпуса и небольшое административное здание стояли, образуя подкову, вокруг ровной овальной площадки, на которой не желали расти ни трава, ни пальмы. Все три дома пустовали позади магазина рыболовного снаряжения на бульваре Гэнди лет семь-восемь, и вокруг них вольготно росли сорняки. Хозяева рыболовного магазина, два брата, Патрик и Эндрю Кантилльоне, держали, кроме того, закусочную в соседнем доме и лодочную мастерскую, расположенную позади мотеля. Братья Кантилльоне владели почти всеми здешними крохотными причалами, исчертившими береговую линию залива Тампа-Бей, и без особых хлопот получали недурную прибыль от продажи льда и холодного пива рыбакам, которые отчаливали от своего пятачка каждое утро, не успевала заря лизнуть небосвод. Возвращались к полудню, с лицами красными, как рубин, и с кожей шершавой, как тросы, которыми они привязывали свои лодки.

Братья Кантилльоне вели дела с Джо еще с тех времен, когда все они возили ром через Флоридский пролив. Благодаря Джо они тогда заработали львиную долю того, что у них сейчас было. В качестве скромной благодарности Патрик и Эндрю выделили для Джо – и только для Джо – лучший номер в бывшем мотеле «Вечерняя рюмка». Остальные номера были всегда убраны и проветрены в ожидании гостей, которыми чаще всего становились друзья братьев, попавшие в затруднительное положение, каковым могло оказаться все, что угодно: от неудачной женитьбы до побега из тюрьмы.

Номер 107 с видом на залив принадлежал только Джо. Здесь он занимался любовью с Ванессой Белгрейв поздним утром в понедельник, на простынях, пахнущих отбеливателем, крахмалом и морской солью. Снаружи чайки скандалили из-за креветочных хвостов и рыбьих костей. Внутри поскрипывал и жужжал настольный вентилятор из черного металла.

Порой, когда они с Ванессой занимались любовью, ему казалось, что его накрывает приливной волной и несет в теплое темное море, и он вовсе не обязательно вынырнет на поверхность. В такие моменты, если бы только не сын, он хотел бы никогда больше не возвращаться во внешний мир.

Та Ванесса Белгрейв, какую знала публика, – холодная, надменная и породистая до такой степени, что все живое и непосредственное пало жертвой селекции, – не имела ничего общего с той, с которой Джо встречался здесь. За закрытыми дверями она была любопытна, чувственна, умна, забавна и смешливее всех, кого знал раньше Джо. Иногда она так хохотала, что даже всхрапывала, и звук этот выходил громким, влажным и сам по себе вызывал хохот, потому что его издавало создание, всегда безупречно элегантное.

Ее родители такой смех не одобряли, так же как и ее подростковое увлечение брюками, но произвести на свет другого ребенка не смогли. После ее рождения они еще семь раз ждали ребенка, но получили семь выкидышей. Потому после их смерти «Объединенное предприятие Слоунов» – компания, существовавшая на тот момент полтора столетия, – перейдет к ней как к единственной наследнице.

Как-то она сказала Джо:

– Если наши акционеры, благородные южане, догадаются, что их возглавляет легкомысленная особа, которая предпочитает читать Эмили Дикинсон, а не перечень сделок, они немедленно объявят мне войну и постараются прибрать компанию к рукам. И война эта закончится, не успев начаться. Но если они будут думать, что я – такая же, как мой отец, если будут бояться меня, как боятся его, то компания благополучно просуществует еще лет сто, особенно если у меня вдруг появится сын.

– А сама ты хочешь именно этого – продолжать семейное дело?

– Нет. Черт возьми, нет, конечно. Но какой у меня выбор? Позволить многомиллионной корпорации развалиться у меня на глазах? Только дети думают, что жизнь существует для того, чтобы удовлетворять все свои прихоти.

– Но чего бы ты хотела для себя? Если бы у тебя был выбор.

– Джо! – воскликнула она, хлопая ресницами. – Тебя, и только тебя, олух ты этакий! – Она села на него верхом и закрыла ему лицо подушкой. – Ну-ка, признавайся, ты и хотел это услышать?

Он вертел головой, пытаясь выговорить придушенно: «Нет».

Она позволила ему еще несколько раз мотнуть головой, после чего убрала подушку. Так и сидя на нем верхом, слегка запыхавшись, она сделала глоток вина.

– Хочу покончить с противоречивыми желаниями. – Она широко раскрыла глаза и рот, глядя на него. – Так себе и запиши, умник. – После чего вылила последние капли вина ему на грудь и слизнула.

Это было три месяца назад, холодным дождливым днем.

Теперь же, в теплый, солнечный денек, влажный, но пока еще не душный, Ванесса стояла у окна, затянув на талии простыню, и смотрела в щель между занавесками.

Джо подошел к ней и тоже поглядел во двор лодочной мастерской, с разбросанными моторами, черневшими под солнцем, пустыми ящиками из-подо льда и ободранными дизельными насосами. За всем этим хламом виднелся хлипкий причал и облако насекомых, которые всегда вьются над водой в этой зловонной части залива.

Джо выпустил занавеску и обеими руками погладил бока Ванессы, уже снова одурманенный ею, хотя всего несколько минут назад растратил все свои силы. Он снял с нее простыню и прижался к ней, во власти новой волны желания. Пока что этого было ему достаточно: он любил вот так стоять, чувствуя ее спину, прижатую к его груди, прикосновение ее ягодиц к его бедрам, легонько проводить руками по ее животу и зарываться носом в ее волосы.

– Тебе не кажется, что мы вчера перегнули палку? – спросила Ванесса.

– Перегнули в чем?

– Изображая отвращение друг к другу?

– Нет. – Джо покачал головой. – Это начало периода «оттепели» в наших отношениях. Следующий шаг – «невольное уважение», возникшее неожиданно. Нам никогда не сделаться настоящими друзьями, но все будут восхищаться нашим профессионализмом, когда мы позабудем о неприязни друг к другу ради будущих успехов нашего фонда. – Он скользнул рукой в низ ее живота, перебирая пальцами волоски.

Она запрокинула голову и простонала ему в шею:

– Как мне это надоело.

– Это? – Он убрал руку.

Она схватила его ладонь и вернула на прежнее место. Негромко охнула, когда он нащупал волшебную точку.

– Нет. Совершенно точно, не это. Мне надоело играть свою роль. Высокомерная стерва, богатая папенькина дочка. – Она снова негромко ахнула. – Да. Вот так… Просто чудесно.

– Вот так?

– Мм…

Ее грудь вздымалась, она втянула воздух носом. И выдохнула через рот долго и медленно.

– Если роль тебе надоела, – прошептал он ей на ухо, – перестань ее играть.

– Не могу.

– Почему не можешь?

– Ты же знаешь почему, дурачок ты мой.

– А-а, как же – семейный бизнес.

Она развернулась в его объятиях. Вцепилась ему в запястье, возвращая руку туда, где она только что была. Глядя ему в глаза, села на подоконник, прижимая к себе его пальцы. Теперь в ее голубых глазах читался вызов. Он задел больную мозоль, и это напомнило ему, что невозможно обмануть такого человека, как Ванесса, если только тот сам не готов обманываться.

– А ты сам отказался бы от своей карьеры? – Дыхание у нее участилось, глаза сверкали от сложного сочетания негодования и желания.

– Зависит от обстоятельств.

Она впилась ногтями ему в ягодицы.

– Чушь собачья.

– Была бы веская причина – отказался бы.

– Чушь собачья, – повторила она. Вздрогнула и прикусила губу, а ее ногти, теперь у него на бедрах, еще глубже впились в кожу. – Ты… – Она шумно выдохнула. – Даже не думай, будто я откажусь от того, что ты сам никогда не бросишь.

Она склонила голову набок, стискивая ему плечо. Когда он вошел в нее, глаза ее расширились, и она слегка прикусила его губу, когда он снял ее с подоконника. Первые семь лет после смерти Грасиэлы он даже не представлял себе такого, а теперь не имел ни малейшего желания отказываться от этой женщины. И даже выходить из этой комнаты.

Они упали на кровать. Под конец Ванесса содрогнулась и глухо застонала. А потом взгляд ее прояснился, она улыбнулась и посмотрела на него сверху вниз.

– Улыбнись, – попросила она.

– Мне казалось, я улыбаюсь.

– Нет, улыбнись мне на всю тысячу ватт.

Он улыбнулся.

– Господи, – сказала она, – ты улыбаешься не только губами, но и глазами, просто удивительно, что тебя когда-то в чем-то обвиняли. Могу поспорить, в детстве эта улыбка сто раз спасала тебя в разных переделках.

– Ничего подобного, – сказал Джо.

– Врешь.

Джо покачал головой:

– Тогда у меня не было этой улыбки. Когда я был маленьким, один из моих братьев прозвал меня Камберлендской Впадиной.

Она засмеялась:

– За что это?

– У меня не было двух передних зубов. Честное слово. Я их выбил, когда мне было, кажется, года три. Сам я этого не помню, но брат рассказывал, что я упал лицом на край тротуара и сильно ударился. В общем, осталась «Камберлендская впадина».

– Честное слово, не могу тебя даже представить некрасивым, – сказала Ванесса.

– Я был еще каким некрасивым. Хуже того. У большинства детей постоянные зубы вырастают лет в шесть, верно? Примерно так. Остальные зубы у меня в это время выросли. Но только не передние. Эти не росли лет до восьми.

– Не может быть!

– Может. Я был жутко стеснительным. И стеснялся улыбаться лет до двадцати.

– Мы влюблены? – спросила она.

– Что? – Он хотел отстранить ее от себя.

Она держалась цепко.

– Или у нас просто здорово получается это дело?

– Второе, – сказал он.

– Даже если бы мы были влюблены…

– Ты влюблена?

– В тебя? – Она широко распахнула глаза. – Боже упаси!

– А-а, тогда все в порядке.

– Но даже если бы я была влюблена…

– А ты не влюблена…

– Так же как и ты.

– Именно.

– Но если бы мы были влюблены, – она взяла его руки в свои и положила себе на бедра, улыбаясь нежно и печально, – это бы нас не спасло, правда?

– Спасло от чего?

– От того, чего хочет от нас этот мир.

Он ничего не ответил. Она наклонилась ниже, коснувшись его грудью.

– Была еще одна перестрелка. – Ванесса водила пальцами по его ключице, тепло дыша ему в шею.

– В каком смысле «еще одна»?

– Ну, позавчера были те парни. Какие-то наркоторговцы, которых застрелили полицейские. А потом один из них еще совершил самоубийство в камере.

– А-а, ну да…

– А сегодня утром снова. Я слышала по радио в кафе, что какой-то чернокожий застрелил в Айборе двух белых.

Монтус Дикс, подумал Джо. Вот черт! Значит, этот паршивец, Фредди Диджакомо, отправился в Браун-таун прямо чуть ли не прямиком после их разговора у церкви и снова заварил кашу.

Сукин сын!

– Когда это случилось?

– Джонатана вызвали на место преступления примерно… – Она на мгновенье задумалась. – Часа в два ночи.

– В Браун-таун?

Она кивнула:

– Он хочет, чтобы все знали: мэр держит руку на пульсе.

А Джо сейчас держал руку на его жене. Он уже собирался убрать руки, но передумал и стал медленно гладить ее бедра. Что бы там ни происходило сейчас в черном районе Айбора, Джо ничем не может помочь.

– Когда ты сидишь в парикмахерской, – спросила Ванесса, – ты за какой дверью следишь? За передней или за выходом?

Черт. Старый спор. Тот самый, что начался у них через пять минут после того, как они впервые занимались любовью.

– Я не из тех, кого хотят пристрелить, – сказал Джо.

– Правда? – Ее голос звенел от живого любопытства. – А из каких?

– Я бизнесмен, просто немного более коррумпированный, чем большинство других. – Он провел руками по ее груди.

– А в газетах тебя постоянно называют гангстером.

– Это потому, что они мало знают. Ты действительно хочешь поговорить об этом?

Она скатилась с него:

– Да.

– Я тебе никогда не лгу.

– Насколько мне известно.

– Совсем, – сказал он тихо.

Она закрыла глаза, снова открыла:

– Хорошо, значит, ты никогда мне не лжешь.

– Хочешь знать, был ли я гангстером? – Он кивнул. – Да, был. Но теперь я консультант.

– У гангстеров.

Он пожал плечами:

– Лет шесть назад один мой друг был врагом общества номер три…

Она порывисто села:

– Вот видишь, об этом я и говорю. Кто еще сказал бы такое: «Мой друг был врагом общества»?

Джо заговорил монотонно:

– Но взять хотя бы его соседа. Тот вышвыривал людей из домов на улицу, потому что они не могли платить по ипотеке. Платить по ипотеке они не могли, потому что все банки в двадцать девятом пытались прокрутить их деньги по-быстрому и все потеряли. И вот люди остались без сбережений и без работы, потому что работодатели и банкиры профукали их сбережения и их дома. Те же люди, которые вышвыривали других людей из домов, тем не менее благополучно процветают. А чем же занимался мой друг? Он жульничал на бегах и продавал наркотики. Фэбээровцы застрелили его, когда он разгружал товар с лодки на пляже Пасс-а-Грилль. А как поживает его сосед? Он купил дом моего друга. На прошлой неделе его фото было в газете, когда твой муж вручал ему награду как почетному гражданину города. В общем, для меня единственная разница между вором и банкиром – университетский диплом.

Она покачала головой:

– Но, Джо, банкиры не стреляют друг в друга на улице.

– Только потому, что они боятся помять свои костюмы, Ванесса. И то, что они творят свои грязные дела на бумаге, не делает их чище.

Она всматривалась в его лицо широко раскрытыми от волнения глазами.

– Ты ведь действительно в это веришь.

– Да, – сказал он. – Верю.

Они оба немного помолчали.

Она перегнулась через него и взяла со столика свои часы:

– Уже много времени.

Он отыскал среди простыней ее лифчик и прочее белье, протянул ей:

– Давай меняться!

Она отдала ему трусы.

Как только она натянула белье и просунула руки в лямки лифчика, ему снова захотелось ее раздеть. И он снова ощутил нелепое желание никогда не покидать этой комнаты.

Она улыбнулась ему.

– Каждый раз, когда мы этим занимаемся, мы все лучше узнаем друг друга.

– Разве это проблема?

– Нет, конечно. И как такая мысль могла прийти в твою хорошенькую головку?

Она захохотала и оглядела кровать:

– Милый, там нигде не видно моей блузки?

Он нашел блузку за креслом.

– И как ты заметила, у нас чертовски здорово получается это дело.

Она забрала у него блузку:

– Угу. Но ты же знаешь, это надоедает.

– Узнавать друг друга или заниматься сексом?

– Ах вот как это теперь называется: узнавать?

Он кивнул.

– Ну, в таком случае и то и другое. И что же будет нас связывать, если вдруг оба этих занятия исчерпают себя? Уж точно не одинаковое воспитание.

– И не общие ценности.

– И не смежная профессия.

– Вот ведь незадача. – Он засмеялся и покачал головой. – Почему мы вообще вместе?

– Я знаю! – Она метнула в него подушку и сбила лампу. – Мы оба чокнутые, Джозеф Коглин! – Она застегнула пуговицы на блузке. – И тебе, кстати, платить за лампу.

Они отыскали ее юбку и его брюки, обулись, улыбаясь друг другу глуповато и несколько смущенно и глядя друг на друга с вожделением. Они никогда не рисковали и не прощались на стоянке, потому последний поцелуй всегда был в дверях. Почти такой же жадный, как первый, которым они обменялись утром, и, когда они наконец оторвались друг от друга, она еще немного постояла с закрытыми глазами, держа руки на ручке двери.

Она открыла глаза, посмотрела на кровать, на старое кресло рядом со старым радиоприемником, на белые занавески, фарфоровую раковину и перевернутую, опрокинутую лампу.

– Люблю эту комнату.

– Я тоже ее люблю, – сказал он.

– Наверное, это самое счастливое… нет, это точно самое счастливое место, где мне доводилось бывать. – Она взяла его руку и поцеловала ладонь. Провела его рукой по своему лицу и по шее. Выпустила его и снова окинула взглядом комнату. – Но не надейся. Когда придет день и папочка скажет: «Ягодка, пора тебе уже подумать о будущем и передать славное имя Слоунов следующему поколению, нарожать детишек, чтобы было кому занять твое место, когда ты уйдешь», – я сделаю ровно то, чего от меня ждут. – Она поглядела на него таким пронзительным взглядом, что им можно было резать бронзу. – Еще как сделаю, сынок, можешь мне поверить.

Она ушла из мотеля первой. Джо давал ей фору в десять минут. Он сидел у окна, слушая новости по радио. Причал за окном поскрипывал без всяких видимых причин, должно быть от легкого бриза и от старости. Древесина была немилосердно погублена термитами, водой и сыростью. Первый же хороший ветер его повалит, первый же тропический шторм не оставит от этого причала даже воспоминаний.

На дальнем конце причала стоял мальчик.

А еще пару мгновений назад причал был пуст. Теперь уже нет.

Тот самый мальчик. Тот, который резвился под деревьями на декабрьской вечеринке. Джо почему-то был уверен, что увидит его еще раз.

Мальчик стоял к Джо спиной. Головного убора на нем не было. Торчащий вихор, который Джо заметил в прошлый раз, был приглажен, хотя прядь волос все равно вздымалась, словно согнутый палец. Волосы у него были светлые, едва ли не белые.

Джо поднял оконную раму и позвал:

– Эй, ты!

Теплый ленивый бриз гнал рябь по воде, но не трогал волосы мальчика.

– Эй! – снова окликнул Джо, на этот раз громче.

Мальчик никак не отреагировал.

Джо опустил голову и досчитал до пяти, рассматривая трещинки на подоконнике. Когда он поднял голову, мальчик стоял на том же месте и в этот миг как раз отворачивался от Джо. Как и в тот раз, когда Джо увидел его впервые, профиль ребенка был смазан, как будто черты его лица еще не оформились.

Джо вышел из номера, обогнул здание и направился к причалу. Мальчика не было. Просевшие доски скрипели еще сильнее. Джо представил себе, как их уносит волнами. Кто-нибудь построит новый причал. А может, и не построит.

Люди построили этот причал. Они вкапывали столбы, они отмеривали и пилили, сверлили отверстия и били молотками. Закончив работу, они первыми ступили на причал. Они гордились собой. Пусть не сильно, но точно гордились. Они решили построить что-то, и они построили. Нечто появилось, потому что они его создали. Сейчас они, скорее всего, уже поумирали. И причал последует за ними. Однажды этот мотель снесут бульдозеры. «Время, – подумал Джо, – можно лишь взять напрокат, владеть им нельзя».

Параллельно причалу, ярдах в сорока, тянулась песчаная коса, на которой росло несколько деревьев – островок-дитя, который прячется даже при самом маленьком приливе. Мальчик стоял там. Мальчик с белыми волосами, с неразличимыми чертами лица, развернулся к Джо, пристально изучая его закрытыми глазами.

Пока его не поглотили высокие камыши и тонкие деревца.

«Мало мне всего остального, – подумал Джо, – так теперь еще и привидение».

Глава восьмая
Фамильное сходство

Их планы вместе съездить в Рейфорд едва не рухнули, когда Джо вернулся домой из «Вечерней рюмки» и узнал, что у Томаса ветрянка. Мисс Нарциса, отправив мальчика наверх, расхаживала по дому в маске из влажного полотенца, закрывавшего рот и нос. Мисс Нарциса сообщила Джо, что не переболела в детстве ветряной оспой и не собирается подцепить ее теперь, в зрелом возрасте.

– Нет! – сказала она, вскинув одну руку, а другой бросая вещи в холщовую сумку, которую всюду носила с собой. – Нет, нет и нет.

– Конечно нет, – отозвался Джо, втайне надеясь, что она уже заразилась, – это была у него непроизвольная реакция на любого, кто отвергал его ребенка. «Надеюсь, ты вся будешь в пятнах».

Когда она доложила, что наготовила еды на три дня, поставила в холодильник, выгладила четыре его костюма и убрала дом, он напомнил себе, что она ценная помощница.

Стоя у двери, он спросил, стараясь скрыть отчаяние в голосе:

– Когда мы вас снова увидим?

Она обернулась, и ее плоская физиономия показалась ему особенно плоской.

– Когда он выздоровеет.

Джо, который болел в детстве ветрянкой, поднялся в комнату Томаса и сел рядом.

– Я так и знал. Ты вчера был какой-то вялый.

Томас перевернул страницу романа Дюма «Двадцать лет спустя».

– Я очень плохо выгляжу?

– Опусти-ка книжку, приятель.

Томас опустил книгу и повернулся к отцу лицом, которое выглядело так, будто его искусали пчелы, а потом оно обгорело на солнце.

– Отлично выглядишь, – соврал Джо. – Почти незаметно.

Томас прикрыл лицо книжкой:

– Ха-ха.

– Ну ладно, ладно. Выглядишь ужасно.

Томас опустил книгу и поглядел на отца, приподняв бровь.

– Нет, правда, – сказал Джо.

Томас поморщился:

– Вот в такие моменты я жалею, что у меня нет матери.

Джо выбрался из кресла, плюхнулся на кровать и лег рядом с сыном:

– Тебе больно, сынок? Хочешь, я принесу тебе теплого молока?

Томас шлепнул отца, и Джо принялся щекотать его так энергично, что книжка упала на пол. Джо соскочил с кровати, чтобы поднять ее. Потом подошел, собираясь отдать ее сыну, и прочел на лице Томаса странную неуверенность.

– Что случилось? – спросил он, уже не улыбаясь.

– Ты не мог бы мне почитать?

– Я?

– Ну, как раньше. Помнишь?

Джо помнил. Братья Гримм, Эзоп, мифы Древней Греции и Древнего Рима, Жюль Верн, Стивенсон, Райдер Хаггард и, конечно же, Дюма. Он поглядел на сына, пригладил волосы, стоявшие торчком на затылке.

– Конечно.

Он сбросил обувь, забрался на постель и раскрыл книгу.

Когда Томас уснул, Джо отправился в свой кабинет, в глубине дома на первом этаже. Именно по ночам, наедине с самим собой, он размышлял над тем, что сказал ему в пятницу в конторе охранник из Рейфорда. Джо понимал, что это нелепо – нет такого глупца, который попытался бы его убить, – и все-таки задергивал портьеры на французских окнах, хотя сквозь толстое стекло и из-за высокой стены вокруг дома вряд ли кто-нибудь сумеет рассмотреть его (если вообще увидит) с улицы.

Но если этот кто-нибудь, скажем, заберется на стену с винтовкой, то запросто различит за стеклом очертания его головы.

– Черт, – сказал он себе вслух, наливая в стакан из графина шотландский виски, – прекрати. – Он заметил свое отражение в зеркале бара, когда затыкал графин. – Слышишь? Хватит!

Он приказал себе отдернуть занавески, но не сделал этого.

Вместо того уселся за письменный стол, не собираясь ничего делать, разве что вспоминать последнюю встречу с Ванессой, когда зазвонил телефон.

– Черт! – Он снял ноги со стола и поднял трубку. – Алло.

– Это я.

Дион.

– Привет. Как дела?

– В данный момент хуже некуда, Джозеф.

– Объясни-ка поподробнее, Дионисий.

– А-а, понял, – хмыкнул Дион. – Ты хочешь, чтобы я называл тебя Джо.

– Причем всегда, мой дорогой сэр. Всегда. – Джо снова положил ноги на стол.

Они с Дионом дружили с тринадцати лет. Оба не раз спасали друг другу жизнь. Понимали настроения и мысли друг друга лучше, чем многие женатые пары. Джо знал, что из Диона получится в лучшем случае очень средненький босс – из хороших солдат всегда получились такие, а Дион был исключительно хорошим солдатом. Он знал, что Дионовы приступы ярости, пугавшие всех и раньше, со временем усугубляются, и те в их Кругу, кто поумней, их давно опасаются. Еще он знал – а об этом знали очень немногие, – что причиной перепадов настроения и приступов гнева было пристрастие Диона к кокаину, который они раз в месяц завозили из Боливии. Все это о своем друге он знал, и все же Дион действительно оставался его другом. Старинным другом. Единственным человеком, который знал его, когда он еще был чьим-то сыном, чьим-то младшим братом, когда он был еще зеленым, порывистым, несформировавшимся юношей. А он знал Диона, когда тот был куда веселее, толще и живее. Он скучал по тому Диону, но все же верил, что тот еще жив и где-то рядом.

– Слышал, что случилось в Браун-тауне? – спросил Дион.

– Угу.

– Что думаешь?

– Думаю, это Фредди Диджакомо, чертов болван.

– Может, скажешь мне то, чего я не знаю?

– Монтус – наше самое удачное приобретение за последние четырнадцать лет. С того самого дня, Ди, как мы с тобой в деле.

– Это точно.

– В нормальном мире мы бы принесли ему извинения за доставленное беспокойство. А Фредди в качестве епитимьи дали бы по тупой башке камнем и выбросили в залив.

– Верно, – сказал Дион. – В нормальном. Но двое наших погибли. Это необходимо обсудить. Собираемся на сходку завтра.

– В котором часу?

– Ну, скажем, в четыре.

Джо прикинул, сколько времени уйдет на дорогу до Рейфорда и обратно.

– А нельзя ли перенести на пять?

– Не вижу препятствий.

– Хорошо, буду.

– Ладно. – Дион затянулся своей вечной сигарой. – Как там поживает мой маленький приятель?

– Подцепил ветрянку.

– Что, правда?

– Правда. И Нарциса не желает его видеть, пока он не выздоровеет.

– Интересно, кто на кого работает?

– Лучшей экономки у нас еще не было.

– Надо думать, раз она сама выбирает, когда выходить на работу.

– Как у тебя самого дела?

Дион зевнул:

– Да все то же дерьмо, что и всегда.

– О… Что, корона слишком тяжела?

– Это тебе она была слишком тяжела.

– Вот уж нет. Чарли вышиб меня, потому что я не итальяшка.

– Это ты так запомнил.

– Потому что так и было.

– Гм. А я помню, как кое-кто хныкал, что с него уже хватит: хватит крови, хватит ответственности. Хны-хны-хны.

Джо засмеялся:

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Повесив трубку, он подумал, не отдернуть ли занавески. Он любил открыть на ночь французское окно, чтобы вдыхать запахи мяты и бугенвиллеи, любоваться мелким прудом, темным садом, оштукатуренными стенами, заросшими плющом и испанским мхом.

Но если кто-то затаился на стене с винтовкой…

Да что он увидит? Джо погасил лампу у себя за спиной. По крайней мере, выглянуть-то можно.

Он развернулся на стуле, одним пальцем взялся за край занавески. Посмотрел через щель на оштукатуренную стену цвета новенького пенни и единственное апельсиновое дерево, попавшее в поле зрения.

Перед деревом стоял мальчик, в белой матроске и таких же белых холщовых штанах. Он наклонил голову, как будто не ожидал увидеть Джо, а потом удрал. Не ушел. Именно удрал.

Джо отдернул занавески раньше, чем успел осознать, что делает, и выглянул в свой замерший, пустынный двор.

А в следующий миг представил себе, как пуля вылетает из ствола, стул под ним опрокидывается, и он падает, потянув за собой занавески.

Он отъехал на стуле подальше от окна, остановившись там, где два книжных стеллажа сходились под острым углом. Он сидел там и видел, как мальчик прошел мимо двери кабинета и направился к лестнице.

Джо вскочил так, что стул завертелся. Выбежал в холл, поднялся по лестнице. Заглянул в комнату Томаса, убедился, что тот спит. Заглянул под кровать. В шкаф. Снова опустился на колени, чтобы проверить под кроватью. Пусто.

Он пробежался по остальным спальням. Жилка на шее пульсировала. По спине, казалось, ползают полчища муравьев, а воздух в доме стал таким холодным, что ломило зубы.

Он обыскал весь дом. Закончив осмотр, вошел в свою спальню, где ожидал увидеть мальчика, однако комната была пуста.

Джо долго сидел без сна. Когда мальчик проходил мимо двери его кабинета, черты его лица показались четче, чем в прежние разы. И Джо увидел бросавшееся в глаза фамильное сходство. У него была крупная нижняя челюсть Коглинов и маленькие уши. Если бы в тот момент он оглянулся и посмотрел прямо на Джо, тот не удивился бы, если бы у мальчика оказалось лицо его отца.

Но с чего бы отцу являться в образе мальчика? Джо сомневался, что его отец даже в детстве выглядел ребенком.

Джо никогда еще не сталкивался с привидениями. И не собирался. После смерти Грасиэлы он ждал – даже молился, – чтобы она вернулась к нему хоть в каком-нибудь виде. Но в большинство ночей она отказывалась приходить даже во сне. Когда же все-таки снилась, сны получались неизменно банальными. В основном снился пароход, на котором они приехали в Гавану в тот день, когда она погибла. Томас был уже шустрым двухлетком. Джо всю поездку гонялся за ним по пароходу, потому что Грасиэла страдала морской болезнью. Один раз ее вырвало. Остаток пути она дышала неглубоко и прерывисто, прижимая ко лбу мокрое полотенце. Когда в том месте, где пухлые облака смыкались с Флоридским проливом, начали появляться из-за горизонта верхушки домов Тампы, Джо принес Грасиэле еще одно мокрое полотенце, но она отмахнулась от него: «Я передумала. Двух достаточно».

Во сне обычно появлялись другие мокрые полотенца, развешенные по всей палубе, свисавшие с ограждения, трепетавшие на флагштоке. Мокрые полотенца и сухие, белые и красные, некоторые маленькие, не больше носового платка, другие – огромные, как матрасы.

На самом деле, насколько помнил Джо, никакого второго полотенца не было, только одно, у нее на лбу.

Грасиэла час истекала кровью, лежа на причале, по которому грузовик с углем раскатал ее убийцу. Джо даже вспомнить не мог, сколько времени простоял рядом с ней на коленях. Томас вертелся у него на руках, иногда начинал плакать, а тем временем свет в глазах его жены угасал. Джо смотрел, как она пересекает некую черту, за которой находится то ли иной мир, то ли пустота. За последние тридцать секунд ее жизни ее веки вздрогнули девять раз. А потом замерли.

Он так и стоял на коленях, когда приехала полиция. Так и стоял, когда врач скорой помощи приложил стетоскоп к груди его жены, а затем посмотрел на старшего следователя и покачал головой. К тому времени, когда прибыл судмедэксперт, Джо в нескольких шагах от ее тела и тел Зеппе Карбоне и Энрико Поццетты отвечал на вопросы детектива Постона и его напарника.

Когда настало время увозить тело, судмедэксперт, не слишком опрятный молодой человек с бледной желтоватой кожей и прилизанными темными волосами, подошел к Джо.

– Я доктор Джеффертс, – проговорил он негромко. – Я должен забрать вашу жену, мистер Коглин, и, по-моему, вашему сыну не стоит этого видеть.

Пока детективы задавали вопросы, Томас так и стоял рядом с Джо, обхватив его за ногу.

Джо посмотрел на молодого человека в помятом костюме. У того на рубашке и галстуке засохли капли от супа, и Джо первым делом подумал: как-то нехорошо, что вскрытие его жены будет проводить такой неряха. Но когда он посмотрел в глаза, то увидел в них сострадание к мальчику, которого он видел первый раз в жизни, и к охваченному горем отцу этого мальчика, и тогда Джо кивнул с благодарностью.

Отцепил от своей ноги сына, поднял его на руки, прижал к груди. Томас положил подбородок на плечо Джо. Он так и не заплакал. Просто повторял: «Мама», монотонно, как мантру. Замолкал ненадолго, а затем заводил снова: «Ма-ма, ма-ма, ма-ма…»

– Мы отнесемся к ней со всем уважением, мистер Коглин, – заверил доктор Джеффертс. – Даю вам слово.

Джо пожал ему руку, не решившись ничего сказать, и понес сына прочь с причала.

Теперь, спустя семь лет после того самого страшного из всех самых страшных дней его жизни, она стала сниться редко.

Последний раз это было месяца четыре-пять назад. В том сне, вместо того чтобы подать ей мокрое полотенце, он принес ей грейпфрут. Она посмотрела на него снизу вверх, сидя в шезлонге на палубе, и повторила ту же фразу: «Я передумала. Двух достаточно».

Он оглядел ее шезлонг, палубу и не увидел больше ни одного грейпфрута.