Текст книги "Когда под ногами бездна"

Деннис Лихэйн
Когда под ногами бездна

Посвящается Дэвиду Уикэму, принцу Провиденса и отличному парню

 
Когда даришь любовь, но она остается
без ответа, лучше отказаться от нее.
Я знаю это, но я знаю также, что не могу
вырвать тебя из своего сердца.
 

Бадди Джонсон. Since I Fell for You[1]1
  Бадди Джонсон (1915–1977) – американский джазовый музыкант. «Since I Fell for You» («С тех пор, как я влюбился в тебя») – одна из самых известных его песен. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]

Под маской я развиваюсь.

Рене Декарт

Dennis Lehane

SINCE WE FELL

Copyright © 2017 by Dennis Lehane

© Л. Высоцкий, перевод, 2018

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Лихэйн – мастер сложных характеров, помещенных в напряженные и невероятно увлекательные ситуации. В данном случае он написал два романа в одном: книга о поиске идентичности и стремительный триллер, обманывающий ваши ожидания на каждом сюжетном повороте.

Гиллиан Флинн

Самый захватывающий детектив из всех, что мне доводилось читать в последние годы. Книга буквально пульсирует эмоциями, юмором и затаенной угрозой. Я влюбилась с первых же страниц.

Кейт Аткинсон

Лихэйн – уникум, один из немногих, в чьей власти менять условия игры. Он не просто сносит перегородки между жанрами – для него их будто не существует.

Тана Френч (Washington Post)

Криминальный роман о неуловимых аферистах, неуемной алчности и неизбежной мести. Но в сердце его живет история любви.

Associated Press

Из кирпичиков, знакомых, казалось бы, до боли, Деннис Лихэйн выстраивает совершенно новое здание…

Washington Post Book World

Лихэйн достоин включения в пантеон самых интересных и талантливых американских писателей современности, причем вне зависимости от жанра.

Washington Post

Жесткая, элегантная, музыкально сбалансированная проза… ни грамма лишнего жира.

Milwaukee Journal Sentinel

Пролог
После «Лестницы»

Однажды в мае, во вторник, на тридцать седьмом году жизни, Рейчел застрелила своего мужа. Он повалился назад со странным, чуть ли не удовлетворенным выражением, словно в глубине души всегда знал, что так и будет.

Но на его лице также было написано удивление. Рейчел подозревала, что и на ее лице тоже. Вот ее мать – та не удивилась бы.

Элизабет Чайлдс, ее мать, никогда не была замужем, но написала известную книгу о том, как сохранить брак. Писательница и доктор наук назвала различные главы согласно выделенным ею этапам в любых отношениях, начинавшихся с взаимного влечения. Шумный успех книги под заглавием «Лестница» убедил мать (как сказала бы она сама, «вынудил») написать два продолжения, «Снова вверх по лестнице» и «Ступеньки лестницы: Рабочая тетрадь», причем каждое сочинение продавалось хуже предыдущего.

Сама Элизабет называла все три книги «шарлатанским снадобьем для эмоционально незрелых натур», однако к «Лестнице» относилась с грустной нежностью, потому что писала ее, не сознавая, как мало знает о предмете. Она сказала об этом Рейчел, когда той исполнилось десять лет. В один прекрасный день тем же летом, нагрузившись несколькими коктейлями – был уже вечер, – она объяснила дочери:

– Человек – это то, что он о себе рассказывает, а рассказывает он по большей части неправду. Не надо копать слишком глубоко. Если ты уличишь кого-то во лжи, это унизит вас обоих. Легче жить, принимая вранье.

Затем мать поцеловала дочь в лоб, потрепала по щеке и сказала, что у нее все будет хорошо.

Когда «Лестницу» опубликовали, Рейчел было семь лет. Она помнила шквал телефонных звонков, бесконечные разъезды, сигареты, которые вновь стала курить мать, и эту новую ауру утонченного шика, смешанного с отчаянием. Самой Рейчел, как она помнила, смутно казалось, что ее мать, никогда не знавшая настоящего счастья, на пике успеха стала еще несчастнее. Годы спустя Рейчел стала подозревать, что слава и деньги лишили мать возможности оправдывать свое плохое настроение. Она блестяще анализировала чужие проблемы, но была неспособна поставить диагноз самой себе и всю жизнь пыталась справиться с проблемами, которые рождались, крепли, жили и умирали внутри ее. Рейчел, конечно, не понимала всего этого в свои семь лет – как и в семнадцать. Она видела только, что мать несчастна, и тоже чувствовала себя несчастной.

Мужа Рейчел застрелила на борту катера, в бостонской гавани. Несколько секунд – семь, восемь, десять? – он стоял на палубе, а затем свалился в море за кормой.

Но в эти последние секунды в его глазах мелькнула целая гамма чувств. Отчаяние. Жалость к себе. Ужас. Ощущение беспредельного одиночества, которое скинуло с него лет тридцать, превратив прямо на глазах Рейчел в десятилетнего мальчугана. И разумеется, возмущение. И гнев.

И охватившая его яростная решимость: хотя из моего сердца льется кровь, стекающая с подставленной руки, все обойдется, со мной не случится ничего страшного. Он ведь сильный человек, который сам создал все, что имело для него значение, и сможет преодолеть и это.

А затем обескураживающее понимание: нет, не сможет.

Он посмотрел прямо на нее, и в глазах его было самое невероятное чувство, вытеснившее все остальные.

Любовь.

Нет, это невозможно.

И все же…

Никакого сомнения. Необузданная, беспомощная, чистая любовь. Расцветая, она брызжет вместе с его кровью.

Он проговорил одними губами, как часто делал с другого конца набитого людьми помещения: «Я. Тебя. Люблю».

А затем он упал в воду и исчез в темной глубине. За два дня до этого в ответ на вопрос, любит ли она своего мужа, она сказала бы: «Да».

В книге ее матери о таких случаях говорилось в главе тринадцать, «Разрыв». А может, правильнее было бы обратиться к следующей главе, «Конец истории»?

Рейчел не была уверена. Иногда она путала эти две главы.

I
Рейчел в зеркале
1979–2010

1
Семьдесят три Джеймса

Рейчел родилась в западном Массачусетсе, в Долине Пионеров, известной также как «район пяти колледжей». В Амхерстском и Гемпширском колледжах, Маунт-Холиоке, колледже Смита и Массачусетском университете в общей сложности насчитывалось две тысячи преподавателей и двадцать пять тысяч студентов. Рейчел выросла в мире кофеен, гостиниц, предоставляющих «завтрак и постель», толп обывателей и обшитых вагонкой домов с верандами по всему периметру и чердаками, пахнущими мускусом. Осенью листья, падавшие в изобилии, заполняли улицы, засыпали тротуары, забивали щели в изгородях. Зимой из-за снега в долине порой наставала такая тишина, что она сама становилась звуком. В июле и августе по улицам разъезжал почтальон на велосипеде со звонком на руле и прибывали туристы, чтобы посмотреть спектакли летнего театра и порыться в антиквариате.

Ее отца звали Джеймсом. Больше Рейчел не знала о нем почти ничего. Она помнила темные вьющиеся волосы и неожиданно вспыхивавшую неуверенную улыбку. По крайней мере дважды он водил ее на детскую площадку, занимавшую часть темно-зеленого косогора: туда часто спускались низкие облака, и отцу приходилось вытирать качели от росы, прежде чем посадить на них Рейчел. Во время одной из таких прогулок он ужасно ее насмешил, но чем именно, она не помнила.

Джеймс преподавал в одном из колледжей, но Рейчел не знала в каком и не имела понятия, был ли он адъюнктом, ассистентом или младшим специалистом на временной ставке. Может быть, он вообще преподавал не в местном колледже, а в Беркширском, или Спрингфилдском техническом, или Гринфилдском общественном, или Государственном университете Вестфилда, и так далее: неподалеку располагалось около десяти колледжей.

Когда Джеймс ушел от них, мать преподавала в Маунт-Холиоке. Рейчел не исполнилось еще и трех лет, и впоследствии она никогда не была уверена, видела ли она, как отец покидает дом, или же создала эту картину в своем воображении, чтобы залечить рану от его ухода. Сквозь стену домика, который они снимали в том году на Вестбрук-роуд, до нее донесся голос матери: «Ты меня слышишь? Если ты сейчас выйдешь из дома, я сотру тебя из памяти!» После этого послышался грохот тяжелого чемодана, спускаемого по задней лестнице, и щелчок закрываемого багажника. Скрежет и пыхтение остывшего двигателя, который вновь заводят, шорох зимних листьев и замерзшей грязи под колесами и… тишина.

Возможно, мать не верила, что он навсегда оставил их. Возможно, она убедила себя, что он вернется. Когда стало ясно, что этого не произойдет, ее разочарование перешло в постоянно растущую ненависть.

– Он бросил нас, – сказала ей мать, когда Рейчел, почти уже пятилетняя, начала приставать к матери с вопросами о том, где сейчас отец. – Он не хочет иметь с нами дела. И это к лучшему, радость моя, ведь нам и без него ясно, чего мы стоим. – Встав на колени перед Рейчел, она заправила ей за ухо выбившийся локон. – И давай больше не будем говорить о нем, ладно?

Но Рейчел, разумеется, продолжала говорить и расспрашивать. Поначалу мать сердилась, в ее взгляде вспыхивала паника, ноздри раздувались. Но потом паника сменилась странной, едва заметной полуулыбкой, – скорее, даже слабым подергиванием уголка рта, горьким, самодовольным и победным одновременно.

И лишь годы спустя Рейчел поняла, что эта полуулыбка отражала решение матери (осознанное или нет – так и осталось неизвестным) сделать личность своего мужа полем битвы на войне, растянувшейся на все юные годы Рейчел.

Мать пообещала сообщить фамилию Джеймса, когда дочери исполнится шестнадцать – если к тому времени она станет достаточно взрослой, чтобы правильно отнестись к этому. Но именно тем летом, накануне шестнадцатилетия Рейчел, полиция задержала ее в угнанном автомобиле вместе с Джародом Маршаллом, между тем как она обещала матери никогда не встречаться с ним. Беседу отложили до окончания школы, но в тот последний год разразился скандал из-за употребления экстази во время школьного бала, и Рейчел еле дотянула до выпуска. Если она поступит в колледж, сказала мать, сначала в общественный, чтобы повысить выпускные оценки, а потом в «настоящий», можно будет вернуться к этому разговору.

Они постоянно препирались из-за этого. Рейчел кричала и швырялась чем попало, улыбка матери становилась все тоньше и холоднее.

«Зачем? Зачем тебе это знать? Зачем встречаться с человеком, который не сыграл никакой роли в твоей жизни и не помогал деньгами? Может, надо разобраться в себе и понять, в чем причина твоего расстройства, прежде чем отправляться на поиски субъекта, который ничему тебя не научит и не даст тебе покоя?»

– Я хочу знать это, потому что он мой отец! – кричала Рейчел.

– Он тебе не отец, – отвечала мать с елейным сочувствием. – Просто поставщик спермы, вот и все.

Это было сказано под конец одной из самых яростных ссор, чернобыльской катастрофы в семейном масштабе.

Рейчел сползла по стене гостиной на пол со словами:

– Ты меня убиваешь.

– Я тебя защищаю, забочусь о тебе, – возразила мать.

Взглянув на нее, Рейчел с ужасом убедилась, что та говорит искренне. И что еще хуже, она была убеждена, что исполняет свой долг.

Когда Рейчел, студентка первого курса Бостонского колледжа, слушала лекцию из курса «Введение в историю английской литературы с 1550 года», ее мать проехала на красный свет в Нортгемптоне, и «сааб» с неосторожной водительницей был смят мчавшимся на предельной скорости бензовозом. Пожарные и спасатели, прибывшие из самого Питтсфилда, опасались, что цистерна может быть пробита, но оказалось, что ее лишь сшибло с рамы. Авария произошла в густонаселенном жилом районе, совсем рядом с домом, где обитала пожилая пара, и одноэтажным детсадом.

Водитель бензовоза слегка вывихнул шею и порвал связку на правом колене. Знаменитая некогда писательница Элизабет Чайлдс при столкновении погибла. Ее известность в масштабе страны уже сошла на нет, но местная слава далеко еще не закатилась. «Беркшир игл» и «Дейли Гемпшир газетт» поместили некрологи на первой полосе, в нижней половине страницы; на похоронах присутствовало много народу, – правда, на поминках людей было уже меньше. Пришлось отдать бо́льшую часть приготовленных блюд в приют для бездомных. Рейчел побеседовала с несколькими подругами матери и одним другом, Джайлзом Эллисоном, который преподавал политологию в Амхерсте и, как давно подозревала Рейчел, был ее любовником для редких встреч. Подозрения были, по всей вероятности, оправданными, так как женщины обращались к нему с особым почтением, а сам он говорил очень мало. Обычно он был довольно разговорчив, но сейчас лишь открывал рот, собираясь что-либо произнести, после чего отказывался от своего намерения. Он рассматривал все в доме так, словно старался как следует запомнить вещи, знакомые ему и связанные с приятными моментами его жизни. Очевидно, это было все, что осталось у него от Элизабет, и он пытался примириться с мыслью, что никогда больше не увидит ни ее, ни этих вещей. Он стоял у окна гостиной и смотрел на Олд-Милл-лейн, поливаемую мелким апрельским дождем; Рейчел почувствовала жалость к этому человеку, которого в скором будущем ждали пенсия и забвение. Джайлз Эллисон надеялся совершить неизбежный жизненный поворот бок о бок с бестрепетной светской львицей, но теперь ему предстояло сделать это одному. Вряд ли у него был шанс найти другую партнершу с таким же ярким интеллектом и не менее яркими вспышками гнева.

Яркость эта проявлялась в ней очень своеобразно – назойливо и резко. Она не входила в комнату, а вплывала. Она не старалась расположить к себе друзей и коллег, а собирала их вокруг себя. Она почти никогда не выглядела уставшей и никогда не дремала; никто не помнил, чтобы она хоть раз болела. Когда Элизабет Чайлдс покидала помещение, ее отсутствие ощущалось, даже если вы появлялись там после ее ухода. Когда она покинула этот мир, все испытали точно такое же ощущение.

Рейчел с удивлением осознала, что смерть матери застала ее врасплох. Элизабет очень много значила для нее, и хотя Рейчел считала ее влияние на себя отрицательным, мать всегда была рядом. А теперь мать вырвали из ее жизни – резко и бесповоротно.

Вопрос об отце так и остался неразрешенным. Самая простая возможность получить ответ на него исчезла со смертью матери. Элизабет не хотела дать ответ, но знала его. Теперь его не знал, возможно, никто.

Джайлз, друзья матери, ее литературный агент, а также издатель и редактор знали ее довольно хорошо, при этом известная каждому по отдельности Элизабет Чайлдс слегка отличалась от остальных и очень сильно – от той, которую знала Рейчел. Все они познакомились с ее матерью уже после рождения Рейчел.

Энн-Мари Маккаррон дружила с Элизабет дольше всех местных жителей. Как-то раз, когда алкоголь развязал ей язык, Рейчел решилась завести с ней разговор об отце.

– К сожалению, я ничего не знаю о Джеймсе, – сказала Энн-Мари. – Я впервые увидела твою мать через несколько месяцев после их развода. Помню только, что он преподавал где-то в Коннектикуте.

– В Коннектикуте? – Они сидели на «трехсезонной» веранде, всего в двадцати двух милях к северу от коннектикутской границы, но Рейчел почему-то никогда не приходило в голову, что ее отец мог преподавать не в одном из пяти ближайших или пятнадцати других массачусетских колледжей по эту сторону Беркширских холмов, а в Коннектикуте, в получасе езды от дома. – В Хартфордском университете? – уточнила она.

Энн-Мари выпятила губы и раздула ноздри:

– Не знаю. Может быть. – Она обняла Рейчел одной рукой. – Я была бы рада помочь, но, по-моему, лучше оставить эти поиски.

– Почему? – спросила Рейчел. («Это вечное „почему?“», – подумала она.) – Он был настолько скверным человеком?

– Никогда не слышала, чтобы о нем так отзывались, – проговорила Энн-Мари с грустной гримасой. Посмотрев сквозь оконную сетку на серый туман, окутывавший холмы, она решительно заключила: – Понимаешь, дорогая, я слышала только, что он уехал, и больше ничего.

Мать завещала Рейчел все, чем владела. Это было меньше, чем ожидала Рейчел, но больше, чем ей требовалось в двадцать один год. Если бережно относиться к деньгам и правильно их вкладывать, на эту сумму можно было прожить лет десять.

В запертом ящике письменного стола, стоявшего в кабинете матери, Рейчел нашла два альбома выпускников – школы в Норт-Адамсе и колледжа Смита. Докторскую, как до этого магистерскую, степень Элизабет получила в университете Джонса Хопкинса («В двадцать девять лет, – подумала Рейчел. – Боже правый!»), но единственным официальным доказательством этого были два диплома в рамках, висевшие на стене у камина. Она просмотрела альбомы трижды, заставляя себя тщательно всматриваться в лица и подписи. Нашлось четыре фотографии матери: два официальных портрета и два снимка группы одноклассников. В альбоме колледжа Смита юношей по имени Джеймс не было, поскольку там учились только девушки, зато обнаружились два преподавателя. Но оба не подходили по возрасту и не были брюнетами. А вот в школьном альбоме оказалось шесть Джеймсов, и один из двоих – Джеймс Макгуайр или Джеймс Квинлан – вполне мог быть тем самым. Проведя полчаса за компьютером в библиотеке Саут-Хэдли, Рейчел выяснила, что Джеймс Макгуайр был парализован со студенческих лет в результате несчастного случая при спуске на плоту по порогам, а Джеймс Квинлан получил степень магистра делового администрирования в университете Уэйк-Форест и редко покидал Северную Каролину, где создал сеть магазинов, торгующих мебелью из тика.

Перед продажей дома Рейчел отправилась в Беркширское партнерское сыскное агентство, где встретилась с частным детективом Брайаном Делакруа. Он был лишь немногим старше ее и держался непринужденно, а его стройность заставляла думать о регулярном беге трусцой. Встреча состоялась в офисе Брайана на втором этаже индустриального парка в Чикопи – каморке, где кое-как помещались сам Брайан, письменный стол и картотека. Рейчел спросила, где партнеры. Брайан объяснил, что единственный партнер – это он сам, а штаб-квартира фирмы находится в Вустере.

Контора в Чикопи, которую он открыл лишь недавно, работала по франшизе. Он предложил Рейчел обратиться к одному из более опытных сотрудников фирмы, но у той не было никакого желания снова лезть в машину и тащиться в Вустер; она решила рискнуть и объяснила, зачем пришла. Брайан задал несколько вопросов и записал ответы в желтый фирменный блокнот, то и дело бросая на нее бесхитростно-заботливые взгляды, для которых ему стоило бы быть постарше. Рейчел увидела в нем серьезного специалиста, который лишь недавно пришел в профессию и пока еще работает честно. Это впечатление подтвердилось два дня спустя, когда Брайан посоветовал ей не нанимать его – и вообще никого. Он объяснил, что мог бы взяться за ее дело и предъявить счет за сорокачасовую работу, не добившись результатов.

– У вас слишком мало информации, чтобы найти его.

– Поэтому я вас и нанимаю.

Брайан поерзал в кресле.

– Я попробовал разыскать его после нашей первой встречи, но это не заняло много времени, так что вы мне ничего не должны…

– Нет, я заплачу.

– Однако времени было достаточно, чтобы убедиться в бесполезности затеи. Этот парень преподавал двадцать лет назад в одном из двадцати с лишним колледжей и университетов Массачусетса или Коннектикута. И если бы его звали Тревором или… мм… Закари, у нас имелись бы шансы. Мисс Чайлдс, я пробежался по интернету, проверив данные за последние двадцать лет, и обнаружил в двадцати семи подходящих учебных заведениях семьдесят три… – он кивнул, солидаризируясь с ее шокированным выражением, – человека по имени Джеймс, занимающих должность доцента, специалиста на временной ставке, адъюнкта или профессора. Одни проработали лишь семестр, другие и того меньше, третьи теперь на постоянной ставке.

– А нельзя найти личные дела, фотографии?

– Для некоторых, конечно, можно – скажем, для половины. Но сможете ли вы его узнать? А если он не попадет в их число? Тогда придется проследить жизненный путь остальных тридцати пяти Джеймсов, которые, в соответствии с демографическими тенденциями, должны были разъехаться по всем пятидесяти штатам. Вдобавок надо ухитриться раздобыть их фотографии двадцатилетней давности. Тогда я предъявлю вам счет не за сорок часов работы, а за четыреста. Но нет никакой гарантии, что мы его найдем.

Рейчел постаралась подавить огорчение, раздражение и чувство беспомощности, но в итоге раздражение лишь усилилось и вылилось в упорное возмущение этим пустомелей, не желающим взяться за дело. Ну и ладно, она найдет того, кто возьмется.

Брайан понял это по ее глазам и по движению, которым она сгребла сумочку со стола.

– Если вы пойдете к другому сыщику, он увидит молодую девушку, у которой водятся деньги, выдоит вас, но работу не сделает. И этот грабеж – иначе не скажешь – будет абсолютно законным. А вы останетесь без денег и без отца. – Затем, наклонившись к ней, он мягко спросил: – Где вы родились?

Рейчел мотнула головой в сторону окна, выходившего на юг:

– В Спрингфилде.

– В роддоме осталась запись?

Она кивнула.

– Но там сказано, что отец неизвестен, – уточнила она.

– Но ведь тогда Джеймс и Элизабет жили вместе.

Рейчел опять кивнула.

– Однажды, после нескольких рюмок, она призналась, что в тот день, когда у нее начались схватки, они разругались, и отец уехал из города. После родов она от злости не захотела записать его в качестве отца.

Оба помолчали, затем Рейчел спросила:

– Значит, вы не возьметесь за мое дело?

Брайан Делакруа покачал головой:

– Оставьте все как есть.

Она встала и поблагодарила его за потраченное время. Руки ее тряслись.

Рейчел нашла множество фотографий, рассованных по всему дому: в прикроватной тумбочке в спальне матери, в коробке на чердаке, в письменном столе Элизабет. Примерно на восьмидесяти пяти снимках из ста они были вдвоем, мать и дочь. Рейчел поразилась тому, с какой любовью глядят на нее глаза матери, хотя Элизабет и тут осталась верной своему жизненному стилю и любовь ее выглядела непростой, словно она одновременно обдумывала свое чувство. Оставшиеся пятнадцать процентов были снимками друзей матери и ее коллег из академических кругов и издательств. Большинство их сделали во время праздничных застолий или летних пикников; на двух, снятых в баре, Элизабет окружали люди, которых Рейчел не знала, но это явно были ученые и преподаватели.

И никакого мужчины с темными вьющимися волосами и неуверенной улыбкой.

При продаже дома Рейчел откопала дневники и записные книжки матери, начатые после того, как она окончила колледж Эмерсона и переехала в Нью-Йорк, чтобы продолжить учебу в колледже с магистратурой. У Рейчел остались добрые воспоминания о старом викторианском доме в Саут-Хэдли, где они поселились, когда она училась в третьем классе. Там, похоже, водились призраки: иногда раздавался непонятный скрип в конце коридора или что-то бухало на чердаке.

– Небось тоже ученый народ, – говорила при этом мать. – Читают Чосера и попивают отвар из трав.

Записные книжки хранились не на чердаке, а в подвале, внутри сундука, под стопками зарубежных изданий «Лестницы». Записи в линованных блокнотах были настолько же беспорядочными, насколько упорядоченным было повседневное существование Элизабет. Половина их не имела дат; порой мать ничего не писала месяцами, а однажды – целый год. Писала же она чаще всего о страхах. До публикации «Лестницы» страхи были связаны в основном с деньгами – ставка преподавателя психологии не позволяла вернуть кредиты, взятые в студенческие годы, не говоря уже о том, чтобы послать дочь в приличную частную школу и затем в приличный колледж. А после того как книга стала национальным бестселлером, Элизабет стала бояться, что не сможет написать достойное продолжение. Боялась она и того, что при следующей публикации все воскликнут: «А король-то голый!» – и обвинят ее в жульничестве. Как оказалось, не зря.

Но больше всего она боялась за дочь. На страницах материнского дневника Рейчел выглядела не шумным, радостным ребенком, которым можно гордиться, хотя порой он доставляет огорчения («У нее наблюдается склонность к игре… У нее такое доброе и щедрое сердце, что я ужасаюсь, представляя себе, что́ мир сделает с ним…»), а вечно недовольным, унылым, саморазрушительным существом («Ее резкость беспокоит меня меньше, чем неразборчивость; господи, ей ведь всего тринадцать… Она прыгает в воду в самом глубоком месте, а потом жалуется: мол, там слишком глубоко, и это я виновата в том, что она прыгнула»).

Через пятнадцать страниц шел такой пассаж: «Признаюсь со стыдом, что я была не лучшей матерью. У меня не хватало терпения мириться с последствиями недоразвития лобной доли. Временами я слишком резка и придираюсь, вместо того чтобы служить примером терпеливости. Боюсь, ей пришлось подвергаться бесцеремонному принуждению. И еще – отсутствие отца. В ее душе образовалась пустота».

Через несколько страниц мать вернулась к этой теме: «Боюсь, она растратит свою жизнь на поиски вещей, стараясь заполнить эту пустоту чем-нибудь преходящим, игрушками для души, вроде всяких новомодных средств или самолечения. Она считает себя жизнерадостным бунтовщиком, а на деле поверхностна. Ей не хватает очень многого».

Еще через несколько страниц стояла запись без даты: «Сейчас она больна, прикована к постели и нуждается в помощи больше, чем обычно. То и дело задает вопрос: „Кто он, мама?“ Она выглядит такой слабой – хрупкой, слезливой и слабой. В ней столько замечательного, в моей драгоценной Рейчел, но ей не хватает силы. Если я расскажу о Джеймсе, она отправится его искать. А он разобьет ей сердце. Зачем же содействовать ему в этом? Разве после всего пережитого я позволю ему снова ранить ее? Долбать ее прекрасное уязвленное сердце? Сегодня я видела его».

У Рейчел, сидевшей на предпоследней ступеньке подвальной лестницы, перехватило дыхание и помутнело в глазах. Она вцепилась в блокнот.

«Сегодня я видела его».

«Он меня не заметил. Я остановила машину около дома, в котором он поселился, оставив нас. Он стоял на лужайке перед домом, рядом с ним были они – жена, дети, которые заменили ему нас. Волос стало гораздо меньше, живот и шея сделались дряблыми. Сомнительное утешение. Выглядит счастливым. Господи прости, по-моему, хуже не могло случиться ничего. Я не верю в счастье, ни в качестве идеала, ни в качестве состояния духа, а он между тем счастлив. Видимо, раньше его счастью угрожала наша дочь, которая не была нужна еще до ее рождения, и тем более – после. Она напоминала ему обо мне. О том, насколько я ему неприятна. Он навредил бы ей. Из всех, кто был в его жизни, только я не желала обожать его, и этого он не прощал Рейчел. Он думал, что я говорю ей гадости о нем. Как всем известно, Джеймс не выносил критики в адрес себя любимого».

Рейчел была прикована к постели только один раз в жизни – во втором классе средней школы, когда она подхватила мононуклеоз перед самыми рождественскими каникулами. Болезнь выбрала очень удачный момент – Рейчел пролежала в постели тринадцать дней и еще пять набиралась сил, чтобы пойти в школу. В итоге она пропустила всего три дня занятий.

И наверное, как раз в это время мать видела Джеймса. Тогда она читала цикл лекций в Уэслианском университете и сняла дом в Мидлтауне, штат Коннектикут. Именно там и валялась в постели Рейчел. Она со смущением вспомнила, что мать не отходила от нее во время болезни, кроме одного раза, когда надо было купить продукты и вино.

Едва Рейчел начала смотреть «Красотку»[2]2
  «Красотка» (1990) – американский фильм Гэрри Маршалла с участием Джулии Робертс и Ричарда Гира.


[Закрыть] на видеокассете, как вернулась мать. Померив Рейчел температуру, она заявила, что зубы ослепительно улыбающейся Джулии Робертс издают «вселенский скрип», и унесла покупки на кухню.

Чуть погодя она снова вошла в спальню со стаканом вина в одной руке и влажным полотенцем в другой. Положив дочери на лоб полотенце и посмотрев на нее с печальной надеждой, она спросила:

– У нас с тобой все хорошо, правда?

– Конечно, – ответила Рейчел: в тот момент ей казалось, что так и есть.

Мать потрепала ее по щеке и взглянула на экран. Фильм подходил к концу. Прекрасный принц Ричард Гир появился с букетом цветов, чтобы не дать своей принцессе оказаться на панели. Он пихнул букет в руки Джулии, та рассмеялась и пустила слезу. Включилось музыкальное сопровождение.

– Ну сколько можно улыбаться? – пробурчала мать.

Значит, запись была сделана в декабре 1992 года. Или в начале января 1993-го. Восемь лет спустя, сидя на ступеньках подвальной лестницы, Рейчел поняла, что ее отец все это время жил в радиусе тридцати миль от Мидлтауна. И никак не дальше. Мать добралась до улицы, где стоял дом отца, понаблюдала за ним и его семьей и заехала в бакалейный и винный магазины, потратив на это меньше двух часов. Значит, Джеймс преподавал где-то неподалеку, скорее всего в Хартфордском университете.

– Если он все еще преподавал в то время, – заметил Брайан Делакруа, когда Рейчел позвонила ему.

– Ну да.

Однако Брайан согласился, что теперь есть зацепка: он сможет взяться за дело, взять с Рейчел деньги и без угрызений совести смотреться в зеркало по утрам. В конце лета 2001 года Беркширское партнерское сыскное агентство в лице Брайана Делакруа приступило к установлению личности ее отца.

И не установило ничего.

Никто из трех Джеймсов, преподававших в тот год в вузах северного Коннектикута, не подходил. Один был блондином, другой – афроамериканцем, третий – двадцатисемилетним юнцом.

Брайан опять посоветовал Рейчел бросить эту затею.

– Я уезжаю, – добавил он.

– Из Чикопи?

– Да. И выхожу из дела. Не хочу быть частным детективом, слишком это давит на психику. Похоже, я лишь разочаровываю людей, даже если делаю то, для чего меня наняли. Сожалею, что не смог вам помочь, Рейчел.

Она была обескуражена. В ней снова образовалась пустота, вызванная отъездом человека. Пусть даже его роль в жизни Рейчел была невелика, он бросал ее, хотела она того или нет. Права голоса у нее не было.

– А что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Думаю, вернусь в Канаду, – произнес он уверенным тоном, будто нашел то, к чему стремился всю жизнь.

– Так вы канадец?

– Канадец, – подтвердил он, негромко рассмеявшись.

– А что у вас там?

– Семейная фирма, торговля лесоматериалами. А у вас как дела?

– В колледже было здорово. А сейчас я в Нью-Йорке, там уже не так весело.

Все это происходило в конце сентября 2001-го, спустя две с половиной недели после разрушения башен Центра международной торговли.

– Да, конечно, – сказал он, нахмурившись. – Конечно. Но я надеюсь, у вас все наладится. Желаю вам всего наилучшего, Рейчел.

Она удивилась тому, как задушевно прозвучало ее имя. В его глазах читалась нежность; Рейчел с некоторой досадой осознала, что находит его привлекательным и что она упустила момент, когда надо было признать это.

– Значит, Канада? – произнесла она.

Еще один негромкий смешок.

– Канада.

Они распрощались.

Целый месяц после одиннадцатого сентября она вычищала сажу и пепел из своей квартиры в полуподвальном этаже дома на Вэйверли-плейс в Гринвич-Виллидж, откуда было рукой подать до большинства разбросанных по городу корпусов Нью-Йоркского университета. В день атаки на башни подоконники в квартире покрылись толстым слоем пыли, состоявшей из волос, осколков костей и обрывков тканей. Пыль оседала мягко, как свежий снег. В воздухе пахло гарью. Рейчел решила пройти к башням, но дошла только до пункта скорой помощи больницы Святого Винсента, где рядами стояли каталки, так и не дождавшиеся раненых. В следующие дни на стенах и на ограде больницы стали вывешивать фотографии с вопросом: «Вы не видели этого человека?»