Текст книги "Таинственная река"

Тот полицейский, что постарше, закурил, и Джимми захотелось вырвать сигарету у него изо рта и потушить ее прямо о его нос. Хватит прохлаждаться, ищи мою дочь, сволочь.

Он начал считать с десяти до единицы – способ взять себя в руки, которому его научили в «Оленьем острове». Цифры качались и расплывались во мраке его сознания. Стоит закричать – и его тут же удалят. И плакать нельзя, и выражать беспокойство, нетерпение – все это приведет к одному результату, как и вопли Сэвиджей, – к тому, что день этот они проведут в тюремной камере, вместо того чтобы быть здесь, на улице, где в последний раз видели его дочь.

– Вэл, – окликнул он родственника.

Вэл Сэвидж, перестав рваться за ленту ограждения и убрав руки от каменного лица полицейского, обернулся к Джимми.

Тот покачал головой.

– Остынь.

Вэл подошел к нему.

– Эти сволочи лезут и не разрешают пройти, Джим. Они нас не пускают!

– Они просто выполняют свою работу, – сказал Джимми.

– Какого черта! Это их работа – в булочную бегать?

– Ты хочешь мне помочь? – спросил Джимми, когда рядом с братом вырос и Чак. Он был вдвое выше и почти столь же опасен, как Вэл, представляя почти такую же угрозу для соседей по кварталу.

– Ясно, хочу, – сказал Чак. – Ты только скажи, что делать.

– Вэл? – позвал Джимми.

– Чего? – Глаза Вэла рассыпали искры, и от него прямо-таки несло яростью.

– И ты хочешь помочь?

– Ну да, хочу, а как же иначе. Ты что, черт тебя дери, сдурел, сам не знаешь?

– Знаю, – сказал Джимми, чувствуя, что голос его карабкается куда-то вверх и надо его немедленно осадить, спустить на тормозах. – Еще бы не знать! Но это моя дочь, ясно? И ты слушай, что я говорю!

Кевин положил руку на плечо Джимми, и Вэл слегка попятился и стал разглядывать носки своих ботинок.

– Прости, Джимми, старина… Я малость погорячился.

Теперь Джимми несколько успокоился и старался, чтобы голос его звучал нормально, а голова работала как всегда.

– Ты, Вэл и Кевин… Сходите к Дрю Пиджену Расскажите ему все.

– Дрю Пиджену? Зачем?

– Сейчас объясню зачем, Вэл. Чтобы поговорить с его дочкой Ив и с Дайаной Честра, она еще у них. Спросите их, когда они расстались с Кейти. В котором часу точно. Спросите, пили ли они; спросите, собиралась ли Кейти к кому-нибудь на свидание и с кем она сейчас встречается. Можешь это сделать, Вэл? – Обращаясь к Вэлу, Джимми смотрел на Кевина, надеясь, что тот сумеет удержать Вэла в рамках.

Кевин кивнул:

– Мы поняли, Джим.

– Вэл?

Вэл глядел через плечо в кустарниковые заросли у входа в парк. Он перевел взгляд на Джимми и затряс своей маленькой головкой.

– Да-да!

– Эти девчонки – ее подруги. Вы с ними поаккуратнее, но все-таки выведайте то, что я просил. Ладно?

– Ладно. – И, ободряюще улыбнувшись Джимми, Кевин похлопал по плечу старшего брата: – Идем, Вэл. За дело!

Джимми глядел, как они идут по Сидней-стрит, чувствуя рядом с собой Чака, в любую минуту готового взорваться и кого-нибудь убить.

– Как настроение?

– Не дури. Я держусь. Я за тебя беспокоюсь.

– Не бойся. Я тоже держусь. А что остается, правда?

Чак не ответил, и Джимми увидел на другой стороне улицы, за машиной дочери, вышедшего из парка Шона Дивайна. Он пробирался через заросли, глядя прямо на Джимми; высокая фигура его двигалась быстро, но Джимми все же заметил на его лице это выражение, которое он так не любил – словно все в мире ему подвластно, эдакий второй жетон на ремешке, чтобы пугать народ, даже против воли того, кто его нацепил.

– Джимми, – произнес Шон и потряс ему руку. – Привет, старина.

– Привет, Шон. Я услышал, что ты тут задействован.

– С раннего утра работаю. – Шон оглянулся, потом опять посмотрел на Джимми. – Но сказать пока ничего не могу.

– Она там? – Джимми сам услышал, как задрожал его голос.

– Не знаю, Джимми. Мы ее еще не нашли. И это все, что пока известно.

– Так пустите нас, – сказал Чак. – Мы поможем поискать. Вот и по телику все время показывают, как простые граждане и пропавших находят, и все такое.

Шон глядел только на Джимми, словно Чака рядом и не было.

– Все не так просто, Джимми. Мы не имеем права пускать посторонних, пока не осмотрим каждый дюйм территории.

– А территория – это что? – спросил Джимми.

– Да пока что весь этот чертов парк. Послушай, – Шон похлопал Джимми по плечу, – я вышел сюда, чтобы сказать вам, что сейчас вы ничем помочь не можете. Как только мы что-нибудь узнаем, первое, что мы сделаем, – слышишь, Джимми? – тут же сообщим тебе. В ту же секунду сообщим. Без дураков.

Джимми кивнул и тронул Шона за локоть:

– Можно тебя на минуту?

– Конечно.

Оставив Чака Сэвиджа, они прошли по улице несколько метров. Шон насторожился, готовясь к тому, что собирался сказать ему Джимми. Он глядел на него пристально, по-деловому, глазами полицейского, от которого не жди пощады.

– Это машина моей дочери, – сказал Джимми.

– Я знаю, я…

Джимми остановил его движением руки.

– Шон… Это машина моей дочери. Там внутри кровь. Утром она не вышла на работу. И на первое причастие своей сестрички тоже не пришла.

С ночи ее никто не видел. Понятно? Это мы о дочери моей говорим, Шон. У тебя своих ребятишек нет, ты до конца этого понять не можешь, но все-таки постарайся понять. Это моя дочь.

Но глаза Шона по-прежнему оставались глазами полицейского. В них ничто не дрогнуло.

– Чего ты добиваешься, Джимми? Если ты хочешь сообщить, с кем она провела ночь, я пошлю туда людей для разговора. Если у нее были враги, я допрошу их. Ты хочешь…

– Они собак привезли, Шон. Собак. Для моей дочки. Собак и водолазов.

– Да, конечно. Задействованы большие силы. Полиция штата и городская полиция. Два вертолета и два катера, и мы обязательно ее найдем. Но ты сделать ничего не можешь. По крайней мере сейчас. Ничего. Ясно?

Джимми оглянулся на Чака, стоявшего на обочине; глаза его были устремлены на обсаженный кустами вход в парк. Чак подался вперед, казалось, готовый выпрыгнуть из своей шкуры.

– Почему мою дочь ищут водолазы, Шон?

– На всякий случай, Джимми. Здесь кругом много воды, а как иначе местность обследовать?

– А что, она в воде?

– Мы не знаем, где она, Джимми. Вот и все.

Джимми на секунду отвел глаза. Голова у него работала не слишком хорошо, мозги ворочались с трудом, тяжелые, вязкие. Ему надо в парк. Пройти по пешеходной дорожке, и чтобы навстречу ему вышла Кейти. Он не мог ни о чем думать. Ему просто надо было в парк.

– Ты хочешь скандала? – спросил Джимми. – Хочешь засадить меня и всех Сэвиджей за решетку за то, что мы ищем нашу девочку?

И еще говоря это, он понимал, что угроза его – лишь проявление слабости, и он ненавидел Шона за то, что и тот это понимает.

Шон покачал головой:

– Я вовсе этого не хочу. Поверь мне. Но если другого выхода не будет, я это сделаю. – Шон открыл блокнот. – Послушай, скажи мне только, с кем она была прошлой ночью, где была, и я…

Джимми уже отошел на несколько шагов от Шона, когда громко и пронзительно заверещал передатчик. Джимми обернулся на этот звук, а Шон, поднеся к губам микрофон, сказал:

– Валяйте!

– Мы тут кое-что обнаружили.

– Повторите.

Джимми шагнул к Шону, услышав в голосе на другом конце провода сдерживаемое волнение.

– Я говорю, что мы обнаружили тут кое-что. Сержант Пауэрс просит вас прибыть. Немедленно.

– Где вы находитесь?

– Возле бывшего кинотеатра для автомобилистов. Картинка не из приятных.

10
Улики

Селеста смотрела двенадцатичасовые новости по маленькому телевизору, стоявшему у них на кухонной полке. Одновременно она гладила, сама себе напоминая домохозяйку пятидесятых годов, занятую исключительно домом и детьми, в то время как муж отправляется на работу с металлической коробочкой с завтраком, а вернувшись, требует рюмочку горячительного и чтобы обед был на столе. Но на самом деле у них все было не так. Дейв при всех его недостатках с хозяйством ей помогал. Он и пыль вытирал, и посуду мыл, в то время как Селеста предпочитала стирку, сортировку, раскладывание белья и глажку: ей нравился запах свежести и чистоты, и как разглаживается материя, как исчезают складки.

Гладила она материнским утюгом, сохранившимся в доме еще с шестидесятых годов. Он был тяжелый, как кирпич, нещадно шипел, ни с того ни с сего вдруг выпуская облачка пара, но его было не сравнить с новомодными утюгами, которые Селеста покупала в последующие годы, соблазняясь ценами на распродажах или рекламой всяческих усовершенствований. Материнский утюг делал стрелки ровными и острыми, такими, что хоть батон о них режь, а Замятины ликвидировал с одного взмаха, в то время как новым утюгом надо было проводить по ним раз десять, чтобы разгладить.

Прямо зло брало, как подумаешь, каким непрочным все стало теперь – видеоплееры и автомобили, компьютеры и мобильники – все, что во времена родителей сооружалось на долгие годы. Они с Дейвом все еще пользовались материнским утюгом и ее же взбивалкой и ставили возле кровати ее кургузый черный телефонный аппарат с круглым диском. И параллельно они повыбрасывали массу новых приобретений, вышедших из строя задолго до минимально разумного срока, – телевизоры с испорченными трубками, пылесосы, вдруг начавшие дымить, кофейные автоматы, кофе в которых не нагревался выше комнатной температуры. Все эти и другие домашние электроприборы оканчивали свои дни в мусорных ямах, потому что чинить их было едва ли не дешевле, чем заменить на новые. Едва ли не дешевле. А покупая новый прибор, трудно, конечно, удержаться и не потратить лишние деньги на последнюю модель, а в этом, как была уверена Селеста, и заключался тонкий расчет производителей. Иной раз Селесту одолевало неприятное подозрение, что не только домашняя утварь, но жизнь ее была склепанной кое-как, бессмысленной и легковесной, готовой в любую минуту дать трещину и сломаться, чтобы отдельными частями ее воспользовался кто-нибудь другой, а остальное было выброшено за ненадобностью.

Итак, она гладила и размышляла насчет своей никчемности, как вдруг на десятой минуте новостей ведущий сделал строгое лицо и, глядя прямо в камеру, объявил, что полицией разыскивается преступник, совершивший жестокое нападение в районе одного из местных баров. Селеста придвинулась к телевизору и хотела включить погромче звук, но ведущий сказал:

– К этому мы еще вернемся после рекламной паузы и перед сводкой погоды.

И тут же на экране возникла женщина, отскребавшая наманикюренными пальчиками противень, плавающий в какой-то густой и липкой, как расплавленная карамель, жиже, голос за кадром восхвалял принципиально новую улучшенную жидкость для мытья посуды, и Селесте хотелось в голос кричать. Все эти рекламные, как и негодные домашние электроприборы, цинично использовали человеческую доверчивость, заставляя в который уж раз вообразить, что покупка будет такой, как обещано.

Она увеличила громкость и, не поддавшись искушению вырвать из этого дерьмового ящика его дерьмовую кнопку, вернулась к гладильной доске. Полчаса назад Дейв увез Майкла покупать наколенники и маску бейсбольного кетчера, сказав, что послушает новости по радио, а Селеста даже не взглянула на него, чтобы проверить, не лжет ли. Майкл, невысокий и худенький, подавал надежды стать классным кетчером. Его тренер мистер Эванс называл его вундеркиндом и говорил, что рука у него – настоящий баллистический снаряд, и это в его-то годы. Селесте помнилось, что обычно кетчерами ставили здоровенных парней – рослых, с расплющенными носами и выбитыми передними зубами, и она поделилась с Дейвом своими страхами и сомнениями.

– Теперь, милая, такие маски для кетчеров делают – прямо что тебе клетка для акулы. Ее и грузовик не прошибет, скорее сам расшибется.

Целый день она это обдумывала, после чего сказала Дейву, что Майкл может играть за кетчера, но только если у него будет отличное снаряжение и при условии – и условие это решающее, – что в футбольной команде он играть не будет.

Дейв, и сам не очень-то жаловавший футбол, согласился всего через десять минут.

И вот сейчас они поехали покупать снаряжение, в точности такое, как у Дейва, а Селеста глядела на телеэкран, поставив утюг на подставку в опасной близости от хлопчатобумажной сорочки, ожидая, когда кончится реклама собачьей еды и продолжатся новости.

– Прошедшей ночью в Элстоне, – произнес ведущий, и у Селесты екнуло сердце, – двое злоумышленников совершили нападение на студента-второкурсника. Источники сообщают, что жертва, Кэри Уитейкер, был избит пивной бутылкой и находится в тяжелом состоянии и…

И несмотря на то, что в груди покалывало и по спине стекали мокрые струйки, она ясно понимала, что о нападении на мужчину возле бара «Последняя капля» она ничего не услышит. А когда они перешли к погоде, пообещав сообщить затем спортивные новости, она уверилась в этом окончательно.

К этому времени мужчина этот был бы найден. Если б он был убит («По-моему, я прикончил его, детка»), репортеры все бы уже выведали из полицейских сводок и просто из перехватов полицейских радиопереговоров.

И может быть, Дейв преувеличил силу своей ярости и своих ударов… Может быть, грабитель, или кто он там был, уполз зализывать раны, когда Дейв отъехал. Может быть, она ошиблась и в трубу уплыли вовсе не кусочки мозга. Но почему столько крови? Разве можно остаться в живых, потеряв столько крови, и, более того, уйти с проломленным черепом?

Кончив гладить последнюю пару джинсов, она разобрала все по шкафам – Майкла, Дейва и ее, – вернулась в кухню и встала посередине, не зная, чем заняться. По телевидению показывали гольф, и мягкие удары мяча и глухой шум аплодисментов успокоили ее, утихомирили то, что с самого утра саднило внутри. Это не было как-то связано с Дейвом и несообразностями его рассказа и все-таки было. Проглядывала связь с ней и прошлой ее ночью, и с тем, как Дейв, весь в крови, шагнул в ванную, и с тем, как кровь с его штанов оставила след на кафеле, и рана пенилась кровью, и, стекая в трубу, кровь становилась розовой.

Труба. Вот что это было. Вот о чем она забыла. Ночью она пообещала Дейву вымыть сток под раковиной, уничтожить последнюю улику. Она тут же принялась за дело – встала на колени на кухонный пол, открыла шкафчик под раковиной и стала перебирать порошки и тряпки, пока у задней стенки не обнаружила гаечный ключ. Она потянулась за ним, стараясь превозмочь неразумный страх и отвращение, которое вызывал у нее шкафчик под раковиной. Ей всегда чудилась там крыса, притаившаяся под ворохом тряпок, виделось, как она, приподняв морду, вынюхивает, не пахнет ли свежей человечинкой, и усики ее подрагивают.

Схватив гаечный ключ, она на всякий случай похлопала им по тряпкам, отлично сознавая всю нелепость своего страха, и все же на то фобия и есть фобия. Она боялась залезать рукой в темные углы и закоулки. Розмари панически боялась лифтов, ее отец боялся высоты; а Дейва всякий раз прошибал холодный пот, когда приходилось спускаться в погреб. Она подставила под трубу ведро – вдруг хлынет вода, – легла на спину и принялась отвинчивать сифон и колено трубы вначале гаечным ключом, потом, когда труба поддалась, рукой; тут полилась вода с такой силой, что Селеста испугалась, не переполнит ли она ведро, но вскоре напор ослаб, струя превратилась в тонкую струйку, и Селеста увидела, как вместе с остатками воды в ведро полетели очески волос и кукурузные зерна. Затем она тем же образом отвинтила колено с другой стороны – это оказалось нелегко, поначалу оно не поддавалось, и Селеста в раже чуть не свернула шкафчик. Она так налегала на гаечный ключ, что боялась либо сломать, либо вывихнуть руку, и, наконец, труба с металлическим скрежетом чуть-чуть провернулась в гнезде; она нажала сильнее, и на этот раз труба провернулась дважды.

Через несколько минут колено водостока лежало перед ней на кухонном полу. Волосы и рубашка ее были мокрыми от пота, но сознание сделанного дела рождало чувство близкое к торжеству, словно она поборола в жестокой схватке упорно сопротивлявшегося врага, врага – мужчину. В куче тряпок она отыскала рубашку Майкла, из которой он вырос, и вертела ее в руках, пока не скатала ее в жгут, способный пролезть в снятое колено водостока. Она чистила водосток до тех пор, пока не удостоверилась, что в нем ничего нет, кроме налета ржавчины, после чего сунула рубашку в пластиковый мешочек для круп. Она вытащила трубу на заднюю лестницу, прихватив бутылку «Хлорокса», и хорошенько промыла трубу «Хлороксом», сливая жидкость в сухую, покрытую серым налетом землю в кадке от цветка, засохшего еще прошлым летом и оставленного на задней лестнице на выброс.

После этого она привинтила колено, что оказалось несравненно легче, чем отвинтить, и прикрепила обратно сифон. Найдя мусорный пакет с одеждой Дейва, она присоединила к ней и мешочек с порванной в клочья рубашкой Майкла, процедила над унитазом жидкость в ведре, после чего насухо вытерла цедилку бумажным полотенцем и бросила полотенце в мешок с одеждой.

Итак, улики были уничтожены. По крайней мере те, что она могла посчитать уликами. Вот если Дейв ей солгал насчет ножа, насчет отпечатков пальцев, которые он мог оставить где угодно, насчет возможных свидетелей его преступления, акта самообороны, – тут она беспомощна. Но в своем доме она сделала что могла: подобрала все, что было ей брошено в качестве улик, и уничтожила. Она победила. У нее даже голова закружилась, настолько сильной, физически стойкой она себя чувствовала – как никогда раньше. Она словно помолодела, окрепла. Нет, она ничуть не похожа на вышедший из строя тостер или сломанный пылесос, если смогла пережить смерть обоих родителей и ужасное воспаление легких полугодовалого сына и не сломалась, как думала, а лишь повзрослела, подустала, но теперь она воспряла духом, и все изменится. Ведь абсолютно ясно, что испытания не пугают ее, она смело идет им навстречу, говоря: «Ладно. Тащите их сюда. Тащите все самое худшее. Я выстою. Не сдамся. Не погибну. И потому берегитесь».

Подняв зеленый мусорный пакет, она смяла его так, что он стал похож на морщинистую шею старика. Она скрутила его, перевязав верхушку, потом остановилась, размышляя о том, откуда явилось это странное сравнение со стариковской шеей. И тут она заметила, что изображение на экране телевизора исчезло. Еще секунду назад Тигр Вудс бежал по зеленому полю для гольфа – и вдруг пустота.

Потом экран перерезала белая полоса, и Селеста решила, что, если опять барахлит трубка, она спустит телевизор с лестницы. Сейчас же, без промедления, и к черту последствия.

Но белая полоса преобразилась в студию новостей, и ведущая, взволнованная и запыхавшаяся, сказала:

– Мы прерываем передачу для экстренного сообщения. Наш корреспондент Валери Корани находится сейчас возле Тюремного парка Ист-Бакинхема, где полиция предпринимает поиски пропавшей женщины. Валери?..

Селеста смотрела, как из студии новостей действие переместилось на натуру, и в следующем кадре на экране возник вид сверху, с вертолета, вид на Сидней-стрит и парк и маленькие фигурки полицейских, с высоты похожие на черных муравьев – фигурки прочесывали парк, а полицейские катера бороздили воды канала. Она увидела цепочку черных муравьев, неуклонно ползущих в направлении рощицы, окружавшей экран бывшего кинотеатра для автомобилистов.

Вертолет качало от ветра, камера тоже качнулась, и на секунду на экране возник противоположный берег канала, Шомут-бульвар с его промышленными предприятиями.

– Вот то место в Ист-Бакинхеме, куда рано утром прибыла полиция, начав операцию по розыску пропавшей женщины, операцию, до сих пор, несмотря на то, что дело идет к вечеру, не завершенную. Из непроверенных источников Четвертой бригаде новостей стало известно, что в пустой машине обнаружены следы кровавой драмы. Вот, Вирджиния, не знаю, сможете ли вы разглядеть…

Камера, совершив головокружительный, на сто восемьдесят градусов поворот, показала темно-синюю машину, одиноко стоявшую на Сидней-стрит, в то время как полиция подводила к ней буксир.

– Да, – подтвердила репортер, – вы сейчас видите то, о чем я только что говорила: машину пропавшей женщины. Полиция обнаружила машину и незамедлительно начала поиски. Но пока, Вирджиния, не удается выяснить ни имени владелицы, ни причины столь значительного, как вы сейчас наблюдаете, скопления полиции. Тем не менее близкие нам информированные источники сообщили, что поиски, кажется, сконцентрировались сейчас в районе бывшего кинотеатра на открытом воздухе. Однако произошедшее здесь – не кино, а реальная драма. Вирджиния?

Селеста пыталась осознать услышанное. Пока она поняла только то, что полиция предпринимает поиски по соседству и берет в клещи их район.

Ведущая новостей тоже казалась растерянной, словно репортер и камера говорили на языке, ей не очень-то известном:

– Мы будем держать вас в курсе… того, как будут развиваться события, и сообщим новые сведения по мере их поступления. А теперь мы вернемся к объявленной программе.

Селеста несколько раз переключала каналы, но другие станции, казалось, ничего еще не знали о происшествии, и она вернулась к гольфу, отключив звук.

На Плешке кто-то пропал. На Сидней-стрит обнаружена оставленная машина какой-то женщины. Но полиция не предпринимает таких масштабных операций, а операция была масштабная, – Селеста поняла это по тому, что по улице разъезжали патрульные машины как городской полиции, так и полиции штата, – просто из-за какой-то пропавшей женщины. Видно, найдены улики посерьезнее. Внешний вид машины говорит о том, что произошло насилие. Как это выразилась репортер? «Следы кровавой драмы» – вот что она сказала.

Значит, там кровь. Улики. И она покосилась на мусорный пакет, который все еще вертела в руке, пронзенная мыслью: Дейв.