Текст книги "Высокая цитадель"

О'Хара обратился к Родэ:

– Вы хорошо знаете здешние условия. Что скажете по поводу нашего решения заночевать здесь?

– Конечно, лучше здесь, чем на руднике, – ответил Родэ. – Мы уже намного ниже, думаю, на высоте примерно четырех тысяч метров, может, чуть больше. Лучше провести ночь под крышей, нежели на открытом воздухе, даже если мы спустимся еще ниже. – Он нахмурился. – Но нужно организовать наблюдение.

Форестер кивнул.

– Будем дежурить по очереди.

Мисс Понски и Бенедетта готовили на керогазе суп. Армстронг наладил обогреватель, а Виллис занимался сортировкой консервов. Он подозвал О'Хару.

– Надо взять что-нибудь с собой, когда мы двинемся, – сказал он.

– Разумеется, – согласился О'Хара.

Виллис улыбнулся.

– Все это прекрасно, но, к сожалению, я не знаю испанского. Сужу только по картинкам на наклейках Пусть кто-нибудь проверит, когда я все рассортирую.

Форестер и Родэ вышли на дорогу, чтобы поискать подходящее место для часового. Форестер вернулся один.

– Первым дежурит Родэ. Мы нашли хорошую точку, откуда дорога видна мили на две вниз. Если они придут ночью, то наверняка с зажженными фарами. – Он посмотрел на часы. – Итак, у нас шесть дееспособных мужчин. Значит, если мы выходим завтра рано утром, каждый должен отдежурить два часа. Это не так плохо – всем можно будет выспаться.

Они поели, и Бенедетта понесла еду Родэ. О'Хара подошел к Армстронгу:

– Вы сказали, что вы историк. Наверное, здесь занимаетесь инками? – спросил он.

– Нет, – ответил Армстронг. – Это не моя сфера. Я изучаю средневековую европейскую историю.

– Ого, – произнес О'Хара невыразительно.

– Я ничего не знаю об инках да и не особенно хочу знать, – признался Армстронг. Он слегка улыбнулся. – Видите ли, за последние десять лет я, по существу, не был в отпуске. То есть, я ухожу в отпуск, как все люди, но стоит мне оказаться, скажем, во Франции или в Италии, многое привлекает мое внимание, я начинаю размышлять, анализировать и незаметно втягиваюсь в напряженную работу.

Он вытащил трубку и стал вглядываться внутрь своего кисета.

– На сей раз я решил приехать сюда, в Южную Америку. Здесь вся история – либо до прихода европейцев, либо современная. А средневековой – нет. Здорово я придумал, да?

О'Хара улыбнулся, подозревая, что Армстронг немного подтрунивает над ним.

– А вы чем занимаетесь, доктор Виллис? – спросил он.

– Я физик, – ответил Виллис. – Меня интересуют космические лучи на больших высотах. Особых успехов в их изучении я, впрочем, не добился.

"Да, компания довольно пестрая, – подумал О'Хара, глядя на то, как мисс Понски с воодушевлением что-то втолковывала Агиляру. – Хороша картинка: учителка, старая дева из Новой Англии, читает лекцию государственному деятелю. Ей будет о чем порассказать своим ученикам, когда она вернется в свою маленькую кирпичную школу.

– Что все-таки здесь было? – спросил Виллис.

– Лагерь для тех, кто работал в руднике, там, наверху, – сказал О'Хара. – Так, во всяком случае, считает Родэ.

Виллис кивнул:

– Здесь и мастерские есть. Станки, правда, увезли, но кое-какое оборудование осталось. – Он поежился. – Не думаю, что мне здесь понравилось бы работать.

– Мне тоже, – сказал О'Хара, осматривая содержимое хижины. На глаза ему попалась проводка. – Интересно, откуда здесь электричество?

– Здесь была подстанция. Остатки ее сохранились, но генератора, конечно, нет. Когда рудник закрыли, его увезли. Они вообще почти все увезли, по-моему. Остались какие-то мелочи.

Трубка Армстронга издала жалобный всхлип.

– Ну вот, это последний мой табак. Придется говеть до тех пор, пока мы не вернемся к цивилизации, – сказал он, выколачивая из нее золу. – Скажите мне, капитан, что вы-то делаете в этой части мира?

– О, я летаю на самолетах, то туда, то сюда.

Точнее, летал, подумал он. Что касается Филсона, то он никогда не простит летчика, угробившего, неважно по какой причине, один из его самолетов. Так что тут все кончено. Потерял работу. Хоть паршивая была работа, все же она поддерживала его, а теперь – конец. Что он теперь будет делать?

Девушка вернулась от Родэ, и О'Хара подошел к ней.

– На дороге все спокойно?

– Да. Мигель говорит, что все спокойно.

– Вот удивительный человек! – сказал О'Хара. – Он так знает эти горы, да и в медицине разбирается.

– Он родился в этих местах, – уточнила Бенедетта. – И он изучал медицину до тех пор, пока… – Она запнулась.

– Пока что? – спросил О'Хара.

– Пока не произошла революция. – Она потупила взор. – Вся семья его была убита. Вот почему он так ненавидит Лопеца. Кажется, что он каждую минуту готов вступить в борьбу. – Она вздохнула. – Все это очень печально. Мигель был многообещающим студентом. – Знаете, его очень интересовал "сороче", он собирался серьезно заняться им после получения диплома. Но после революции ему пришлось покинуть страну. Денег у него не было, так что пришлось оставить науку. Некоторое время он работал в Аргентине и там повстречался с моим дядей. Он спас ему жизнь.

– Да? – О'Хара высоко поднял брови.

– Лопец знал, что он не может быть спокоен, пока жив мой дядя. Он знал, что дядя обязательно организует подпольное сопротивление. Поэтому постоянно выслеживал его, нанимал убийц – даже в Аргентине. Было несколько покушений, и один раз дядю спас Мигель.

О'Хара удивился:

– Ваш дядя должен был чувствовать себя, как тот несчастный Троцкий, которого Сталин пристукнул в Мексике.

– Вот именно, – сказала она с гримасой отвращения. – Мигель после этого остался с нами. Он сказал – все, что ему нужно, это кров и еда, и он поможет дяде вернуться обратно в Кордильеру. Вот мы и здесь.

– Да, – заметил О'Хара, – выброшены в этих чертовых горах, и бог его знает, что ждет нас внизу.

Вскоре Армстронг пошел сменить Родэ. Мисс Понски подошла к О'Харе.

– Извините меня, я так глупо вела себя в самолете, – сказала она серьезно. – Не знаю, что нашло на меня.

"Какие тут могут быть извинения? – подумал О'Хара. – Сам был страшно напуган". Но не мог этого сказать вслух, даже слово "страх" не хотел произносить в ее присутствии. Было бы непростительной ошибкой напоминать человеку о такого рода неприятных вещах – даже девице в возрасте. Он улыбнулся и дипломатично ответил:

– Не всякий перенес бы то, что случилось, так же хорошо, как вы, мисс Понски.

Эти слова явно успокоили ее, она, видимо, ждала и боялась упреков. Она улыбнулась:

– Ну что ж, капитан О'Хара, а что вы думаете обо всем том, что говорят о коммунистах?

– Я думаю, они способны на все, – мрачно произнес О'Хара.

– По возвращении я напишу доклад в Госдепартамент. Слышали бы вы, что рассказал мне Агиляр о Лопеце. Я думаю, что Госдепартамент должен помочь ему в борьбе против Лопеца и коммунистов.

– Я склонен согласиться с вами, – сказал О'Хара, – но боюсь, что Госдепартамент не будет склонен вмешиваться во внутренние дела Кордильеры.

– Чушь, ерунда! – взорвалась мисс Понски. – Мы же ведем борьбу против коммунистов, не так ли? Кроме того, сеньор Агиляр сказал, что он собирается провести выборы, как только Лопеца вышвырнут из страны. Он настоящий демократ, такой же, как вы и я.

О'Хара попытался представить себе, что произойдет, если еще одно латиноамериканское государство станет коммунистическим. Кубинские агенты копошились по всей Латинской Америке, как пауки в трухлявом дереве. Кордильера располагалась на побережье Тихого океана, и ее территорию Анды – пистолет, направленный в сердце континента. Американцам вряд ли понравится приход к власти коммунистов.

Вернулся Родэ и в течение нескольких минут о чем-то говорил с Агиляром, затем подошел к О'Харе и тихо сказал:

– Сеньор Агиляр хочет поговорить с вами. – Он сделал жест Форестеру, и они трое подошли к старику, устроившемуся на одной из лежанок.

Старику было явно лучше, и он выглядел довольно бодро. Глаза его оживились, в голосе чувствовались сила и власть, чего О'Хара раньше не замечал. Он понял, что старик – сильный человек, может быть, не столько телом, уже немолодым и одряхлевшим, сколько духом. Если в не его сильная воля, организм не выдержал бы напряжения, связанного с произошедшими событиями.

Агиляр добродушно улыбнулся.

– Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, джентльмены, за то, что вы сделали для нас в такой сложной ситуации, и я очень сожалею, что стал причиной всего этого несчастья. – Он печально покачал головой. – В нашей латиноамериканской политике чаще всего страдают невинные люди. Сожалею, что все так получилось и что вы увидели мою страну в таком плачевном виде.

– Что поделаешь, – заметил Форестер. – Мы все в одной лодке.

– Я рад, что вы это понимаете, – одобрительно произнес Агиляр, – потому что сейчас очень важно, что произойдет дальше, если мы встретимся с коммунистами.

– Прежде чем обсуждать этот вопрос, я бы хотел кое-что вспомнить, – сказал О'Хара. Агиляр поднял брови и кивнул, предлагая продолжать. – Откуда мы знаем, что это коммунисты? Сеньорита Агиляр рассказала мне, что Лопец несколько раз пытался вас уничтожить. А может, он пронюхал, что вы возвращаетесь, и делает еще одну попытку?

Агиляр покачал головой:

– Песенка Лопеца спета. Я это знаю. Не забывайте, что я политик, и предоставьте мне право разбираться в подобных делах. Лопец позабыл обо мне уже несколько лет тому назад и сейчас обеспокоен лишь тем, как бы поскорее избавиться от груза власти и удалиться в тень. Что касается коммунистов – я следил за их деятельностью в моей стране, за их попытками подорвать правительство и взбаламутить народ. Видимо, они не очень преуспели в этом, иначе уже сместили бы Лопеца. Я – единственная опасность для них, и я уверен, что то, что с нами случилось, дело их рук.

Форестер добавил:

– Гривас, когда умирал, пытался салютовать рукою со сжатым кулаком.

– Хорошо, – сказал О'Хара. – А к чему Гривас затеял всю эту комедию? Ведь ему проще было предложить в Дакоту бомбу, и дело было бы легко сделано!

Агиляр улыбнулся:

– Сеньор О'Хара, в меня четырежды кидали бомбу, и всякий раз она не срабатывала. Политика у нас замешана на эмоциях, а эмоции не способствуют аккуратности, даже в срабатывании бомб. Я думаю, что и коммунисты обладают всеми характерными чертами моего народа. Они хотели все сделать наверняка и выбрали в качестве своего орудия несчастного Гриваса. Как вы думаете, он был эмоциональным человеком?

– Думаю, что да, – ответил О'Хара, вспоминая возбужденное состояние Гриваса перед смертью. – И довольно расхлябанным.

Агиляр развел руками, как бы говоря: "Ну вот видите?" и закончил:

– Гривас, видно, был счастлив, что ему поручили такую работу. Она отвечала его пристрастию к театральности, мои люди обладают этим в большей степени. Что касается э… э… э… расхлябанности, Гривас провалил первую часть операции, так как глупо убил себя, а остальные провалили вторую, так как не смогли встретить нас.

О'Хара потер рукой подбородок. Картина, нарисованная Агиляром, приобретала некий причудливый смысл.

Агиляр продолжил:

– Теперь, друзья, перейдем к следующему пункту. Предположим, что па пути вниз мы встретимся с коммунистами. Что за этим последует? – Он лукаво посмотрел на О'Хару и Форестера. – Это ведь не ваша война. Вы не кордильерцы. И мне хотелось бы знать, что вы будете делать. Отдадите вы какого-то латиноамериканского политика в руки врага или будете…

– Или будете бороться? подхватил Форестер.

– Это и моя война, – сказал О'Хара решительно. – Я не кордильерец, но Гривас угрожал мне пистолетом и вынудил меня разбить мой самолет. Мне это все не по душе. Мне не по душе то, что произошло с Кофлинами. И вообще, я на дух не переношу коммунистов, так что, повторяю, это моя война тоже.

– Я присоединяюсь, – сказал Форестер.

Агиляр поднял руку:

– Не все так просто. Есть же еще другие люди. Было бы это справедливо по отношению к мисс… э-э… Понски, например? Я вот что хочу предложить. Я, моя племянница и Мигель останемся здесь, а вы соберитесь в другой хижине и посовещайтесь. Я соглашусь с любым вашим общим решением.

Форестер бросил взгляд на Пибоди, который в этот момент выходил из хижины. Затем, посмотрев на О'Хару, сказал:

– Я думаю, что вопрос о борьбе следует отложить до того момента, когда будет с кем бороться. Может быть, мы просто выйдем из этой ситуации, и все.

Агиляр заметил взгляд Форестера, брошенный на Пибоди. Лукаво улыбнулся.

– Я вижу, вы тоже политик, сеньор Форестер. – Он махнул рукой, сдаваясь. – Ладно. Пока оставим этот вопрос. Но, думаю, еще придется к нему вернуться.

– Жаль, что нам надо спускаться с гор, – сказал Форестер. – Наверняка "Дакоту" будут искать с воздуха, и нас бы спасли, если бы мы остались там.

– Но там мы не смогли бы жить, – заметил Родэ. – Я знаю, все равно жаль.

– Какая разница? – сказал О'Хара. – Обломки "Дакоты" с воздуха не увидишь, они у подножия скалы. О воздушных поисках я вообще что-то не слышал.

– То есть как? – встрепенулся Форестерю.

– Андская авиалиния – компания довольно халтурная. Филсон, мой хозяин, даже не дал нам полетного номера. Я вспоминаю сейчас, что когда мы взлетали, то я несколько удивился этому. Я не уверен даже, что диспетчеры в Сан-Кроче уведомили о нашем рейсе Сантильяну. – Заметив выражение лица Форестера, он добавил: – Это шарашкина контора, а не компания. Просто маленький; аэродром.

– Но ваш хозяин будет ведь обеспокоен отсутствием вестей от вас?

– Будет, – согласился О'Хара. – Он просил меня позвонить ему из Сантильяны. Но поначалу он не обеспокоится. Бывали случаи, когда я ему не звонил, и он устраивал мне головомойку за то, что в обратный рейс я не брал попутный груз. Думаю, что в течение пары дней он особенно волноваться не будет.

Форестер надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Фу-у-у! Ну и организация! Теперь я действительно чувствую, что мы пропали.

– Будем полагаться только на себя. Другого выхода нет, – успокоил Родэ.

– Кстати, мы ведь изменили курс, – сказал О'Хара. – Если нас все-таки будут искать, то севернее.

Родэ посмотрел на Агиляра, лежавшего с закрытыми глазами.

– Что ж, делать нечего, давайте ложиться спать. Надо хорошо отдохнуть. Завтра нам предстоит тяжелый день.

III

О'Хара вновь спал неспокойно, но на этот раз он, по крайней мере, лежал на матрасе и был сыт. В два часа ему предстояло сменить на вахте Пибоди, и он был рад, когда время его подошло.

Он надел куртку и взял пальто из викуньи, которое ему дал Форестер. Оно должно было очень пригодиться ему во время дежурства. Форестер не спал и вяло помахал ему рукой, но ничего не сказал.

Ночной воздух был разрежен и холоден, и О'Хара, выйдя из тепла, зябко поежился. Как утверждал Родэ, здесь условия для жизни были лучше, чем наверху, но все равно находиться здесь было тяжело. Он чувствовал, как быстро бьется его сердце и часто вздымается грудь. – Надо поскорее спуститься в "кебрада", как назвал Родэ долину, к которой они шли.

Он дошел до поворота, где должен был сойти с дороги, и направился к возвышавшемуся поодаль большому камню, который Родэ избрал в качестве удобного наблюдательного пункта. Пибоди должен был находиться на вершине этого камня и не мог не слышать приближения О'Хары. Однако никаких признаков Пибоди О'Хара не обнаружил. Он негромко окликнул его:

– Пибоди!

Никто не ответил.

Он осторожно обошел камень, рассматривая его силуэт на фоне ночного неба. Наверху заметил какую-то странную, непонятно откуда взявшуюся выпуклость. Начал карабкаться по камню и когда добрался доверху, услышал приглушенный храп. Он потряс Пибоди и услышал звяканье пустой бутылки – Пибоди был пьян.

– Ты, сволочь, – прорычал он и стал хлестать Пибоди по щекам, но без особого эффекта. Пибоди ворчал что-то в пьяном забытьи, но в себя не приходил. Надо бы тебя бросить здесь, чтоб ты сдох, – зло прошипел О'Хара.

Он знал, что, конечно, не сделает этого, и в то же время понимал, что тащить Пибоди в лагерь ему будет не под силу. Нужна помощь.

Он внимательно оглядел дорогу внизу. Все было спокойно. Он слез с камня и пошел к лагерю. Форестер по-прежнему не спал и удивленно посмотрел на входящего О'Хару.

– В чем дело? – спросил он настороженно.

– Пибоди в отключке, – сказал О'Хара. – Мне нужна помощь, чтобы притащить его сюда.

– Чертова высота, – пробормотал Форестер, надевая ботинки.

– При чем здесь высота! – сказал О'Хара холодно. – Негодяй просто пьян.

Форестер пробормотал какое-то проклятие.

– А где ж он раздобыл выпивку?

– Наверное, нашел в какой-нибудь хижине, – сказал О'Хара. – Моя фляжка со мной, я берегу ее для Агиляра.

– Ладно, – сказал Форестер. – Пошли приволочем этого дурака сюда.

Это оказалось нелегким делом. Пибоди был крупным, рыхлым человеком, тело его отказывалось ему подчиняться, но все же им удалось дотащить его до хижины и без особых церемоний бросить на лежанку. Форестер, задыхаясь, проговорил:

– Этот идиот погубит нас всех, если мы не будем следить за ним. – Он немного помолчал. – Я пойду с вами, две пары глаз все-таки лучше.

Они вернулись к камню, вскарабкались на него, легли бок о бок и начали вглядываться в темные склоны гор. Прошло минут пятнадцать. Ничего не было ни видно, ни слышно. Форестер нарушил молчание:

– По-моему, все в порядке. – Он поворочался и сменил позу. – Что вы думаете о старике?

– Мне кажется, с ним все нормально, – ответил О'Хара.

– Хороший мужик, настоящий либеральный политик. Если он протянет подольше, из него выйдет неплохой государственный деятель. К сожалению, здесь либералы долго не держатся, а он к тому же слишком мягок. – Форестер усмехнулся. – Даже когда речь идет о жизни и смерти – заметьте, его жизни и смерти, не говоря уже о его племяннице, он настаивает на демократической процедуре. Он хочет, чтобы мы проголосовали, отдавать его в руки коммунистов или нет. Представляете?

– Я бы никого не отдал коммунистам, – сказал О'Хара. Он искоса посмотрел на темную фигуру Форестера. – Вы говорили, что можете управлять самолетом. Вы что, работаете на самолетах своей компании или что-нибудь в этом роде?

– Да нет, черт возьми. Моя компания не такая уж богатая и большая. Я служил в авиации – летал в Корее.

– О, и я тоже, – сказал О'Хара. – Английские военно-воздушные силы.

– Вот как! А где вы базировались?

О'Хара рассказал ему.

– Значит, вы летали на "Сейбрах", как и я. У нас были совместные операции – черт, мы, наверное, вместе летали.

– Возможно, – согласился О'Хара.

Они погрузились на некоторое время в молчание, затем Форестер спросил:

– Вам приходилось сбивать "Миги"? Я сбил четыре, а потом меня отправили в резерв. Я безумно переживал, хотел быть героем, эдаким козырем.

– Для этого вам нужно было сбить минимум пять, да?

– Да. А на вашем счету сколько?

– Парочка, – ответил О'Хара.

На самом деле он сбил восемь, но это относилось к той части его жизни, о которой он предпочел бы забыть, поэтому не стал об этом распространяться. Форестер почувствовал это и вопросов больше не задавал. Через несколько минут он сказал:

– Ну ладно, пойду, пожалуй, посплю немного, если смогу, конечно. Нам надо рано встать.

Он ушел, а О'Хара остался лежать, всматриваясь в темноту и думая о Корее. Она была поворотным пунктом в его жизни. До нее он уверенно шел вверх, а после началось скольжение вниз – к Филсону, теперь – вот сюда. Интересно, чем же он кончит?

Мысли о Корее привели его к воспоминаниям о Маргарет, о письме. О'Хара получил его перед самым вылетом, успел прочесть, стоя на поле аэродрома. Американцы называют такого рода письма "Дорогой Джон". В нем она буднично сообщала обо всем, писала, что они – взрослые люди, должны действовать разумно, словом, пустилась в рассуждения, которые должны были скрыть обыкновенную измену. Позже, вспоминая обо всем, он нашел, что в данной ситуации была даже капля юмора. В самом деле, он сражался где-то далеко на непопулярной войне, а в это время дома штатский человек увел его жену. Но когда О'Хара читал письмо на холодном поле корейского аэродрома, ему было не до смеха. Через пять минут был уже в воздухе, а через полчаса – в бою. Он вошел в него с холодным неистовством и с полным отсутствием благоразумия. За три минуты сбил два "Мига", приводя врага в трепет своим беспощадным напором. Но тут же его самого сбил китайский летчик, сражавшийся на стороне корейцев, действовавший более хладнокровно, и остальную часть войны он провел в плену.

О'Хара не любил вспоминать обо всем, что произошло с ним тогда. Вернулся с войны с почестями, но попал в руки психиатров. Они старались вовсю, но не смогли разбить панцирь безразличия, в который он замкнулся, и сам он не смог его разбить изнутри.

Так и пошло. Инвалидность, пенсия, работа, сначала хорошая, потом хуже и хуже, пока он дошел до Филсона. И – выпивка, все больше и больше в попытке заполнить хоть чем-то саднящую душевную пустоту.

Он беспокойно пошевелился на камне и вновь услышал звяканье бутылки. Протянул руку, поднял и посмотрел на нее на фоне неба. Там еще оставалось на четверть жидкости. Он улыбнулся. Напиться этим было нельзя, но немного выпить было бы неплохо. Тем не менее, когда по его жилам распространилось алкогольное тепло, он почувствовал себя виноватым.