Текст книги "Детки в порядке"

Я полюбил его с первой секунды.

– Добро пожаловать домой, – сказала Мэд.

Она открыла дверь, и мне в лицо ударило теплой волной. Ребята побежали внутрь, сбросили куртки, повесили на вешалку и прошли в центральный ряд.

Я был не прав.

Это место было куда причудливее, чем Оз.

Переднюю сторону заполняли типичные парниковые штуки: ряды цветущей растительности на столах до пояса высотой, цветы в горшках, свисающие с прозрачных изогнутых стен… А вот сзади меня ждали декорации постапокалиптического фильма, который я когда-то увидел. В нем семья построила бомбоубежище и прожила в нем лет семь.

Для начала, в парнике были книжные полки – я насчитал пять, – заставленные консервированными фруктами и овощами, пакетами с орехами, чипсами, вяленой говядиной, бутылками воды, стопками книг и виниловых пластинок. Был там и проигрыватель. У задней стены гудел обогреватель; сразу перед ним располагались четыре спальных мешка: аккуратно заправленные, с подушками в головах. В противоположном углу стоял зеленый диван с кофейным столиком (словно это была совершенно обычная гостиная!) На столике – колода карт и лампа. Под калорифером я заметил розетку, от которой тянулись провода к лампе и проигрывателю.

– А хозяин не против? – спросил я. – Ну… Садовник, или кто там? Чувак, который живет в доме.

Мэд протянула руки к обогревателю:

– Гюнтер не возражает. Мы только должны приносить ему продукты и прочую всячину, чтобы ему не пришлось покидать территорию. Судя по всему, он много лет назад выиграл в лотерею и решил, что пора помахать ручкой работе с клиентами. Люди перестали заходить в его сад, а Гюнтер перестал из него выходить.

– А как же школа?

– Гюнтер слишком старый для школы, – расхохоталась Коко. – Ха! Отличная шутка. – Продолжая смеяться, она достала с полки яблочное пюре, запустила туда два пальца и облизнула. – А мы… Мэд уже закончила школу, Баз работает в кинотеатре, копит на службу такси, которую они откроют с Зазом. – Нзази, выбиравший пластинку, щелкнул пальцами. – Остаюсь я. А я сирота.

– И что?

– И то, что сироты не ходят в школу. Чтобы ходить в школу, нужно подписать всякое дерьмище, а для этого нужны родители. Ну и адрес. Мне что, писать, что я живу в Одиннадцатом Парнике Справа, Сад Мейвуд, Нью-Милфорд? Можно сразу добавить «в каморке под лестницей». Это обычная школа, а не Хогвартс. Меня там так засмеют, что я в первый еще день со свистом вылечу.

– А Хогвартс – это тема, кстати, – сказала Мэд.

Коко кивнула:

– Да, еще какая.

– Корнуэльские пирожки, торт с патокой…

– Я даже не в курсе, что это за хренотень такая, корнуэльский пирожок, но все равно хочу его.

Нзази щелкнул пальцами, вытащил пластинку с полки Маловероятных Вещей, поставил ее на проигрыватель и опустил иглу. Та пошипела, заиграла музыка, и Нзази пустился в пляс. Он двигался с поразительной гибкостью: втягивал локти, наклонял голову в сторону, щелкал пальцами в такт. Движения не были синхронизированы, но в них была гармония. Словно каждая часть тела разрешала остальным вместе сойти с ума. Нзази был королем джиги.

– «Don’t Stop Believin’», – прокомментировала Коко, доедая соус. – Его любимая. Эй, Заз, есть не хочешь?

Не прерывая танца, Нзази щелкнул пальцами. Коко схватила с полки пластиковый стаканчик с персиками и швырнула в него. Он поймал его, танцуя, оторвал крышку и опрокинул стакан в рот.

Меня хлебом не корми, дай узнать какой-нибудь миф или легенду. Мне нужна история. Мне нужно знать, как что-то случилось. У меня был дохреналлион вопросов, и я собирался задавать их, пока кто-нибудь меня не заткнет.

– Почему он щелкает пальцами? – спросил я, чтобы начать с чего-то.

Коко ответила:

– Один щелчок значит да, два щелчка значат нет. Зазу всегда есть что сказать; надо просто знать, как слушать. – Она швырнула пластиковый стаканчик в ближайшую мусорку, отклонилась назад и расставила руки в стороны. – Ну, что думаешь, чувак? Неплохо мы тут устроились, а?

Хватит, решил я. Хватит ей называть меня чуваком.

– Меня зовут Вик, – сказал я. – Или Виктор, если тебе так больше нравится.

– Виктор, боа-констриктор. – Коко рассмеялась звучным хрипловатым смехом, разбрызгивая вокруг себя капельки яблочного соуса. – Может, просто назовем тебя Удавом? Как тебе?

Коко продолжила говорить, но я уже не понимал о чем. Мэд только что сняла вязаную шапку, а следовательно, глаза выкатились у меня из орбит.

Она уже приподнимала шапку вчера вечером, чтобы показать мне шрам, и все равно сейчас я стоял, совершенно бестолковый. Словно всю жизнь проходил со сгоревшим предохранителем, и мне его только что заменили. С одной стороны волосы у нее были длинные, волнистые, непослушные. В точности как я представлял. С другой стороны она выбрила висок почти до затылка. Не до лысины, скорее короткий ежик. Прическа у нее была, как у панков с Западного побережья. Волосы вели к глазам, которые вели к губам, которые вели к коже, которая вела к, который вел к…

Мэд была картой.

А я был Магелланом.

Я разрабатывал маршрут, мечтал о неисследованных землях и о триумфах, что ждут в каждой долине, каждом ущелье. Я мечтал о покатой, чувственной высоте и о том, как я на нее взойду.

– Можешь спать вот там, – тихо сказала Коко.

Я – Суперскаковая лошадь.

– Что? – выдохнул я.

– Диван, – она показала в сторону Мэд.

Я стоял, похожий на объятия сбоку. Интересно, а девушка к дивану прилагается?

– Главы спят на диване, – сказала Коко, кидая Мэд упаковку вяленой говядины.

Я сделал глубокий вдох:

– А что это значит – главы?

– Не главы, – поправила Коко, – а Главы. С большой буквы.

– Откуда ты знаешь, что я имел в виду с маленькой?

– Услышала в твоем голосе.

Нзази схватил металлическую лейку, танцуя, пошел вдоль рядов растений, поливая на ходу.

– Ну ладно, хорошо… – Я прокашлялся. – А что такое Глава?

– Терпение, таракашка, – сказала Коко.

– Кузнечик, – сказала Мэд.

Коко приподняла бровь:

– Ты уверена?

– Да, вполне.

Коко пожала плечами:

– Терпение, кузнечик.

…

Эти ребята были не только стаей гусей. Они были деталями головоломки, забитым под завязку багажником, так же маловероятно организованными, как и маловероятные полки в их маловероятном обиталище. Я стоял, вытирая слюнявый рот. Пятое колесо в телеге, чувак, который вечно говорит что-то нелепое, словно объятия сбоку (вроде «о» или «чего»). Не деталь от головоломки, а скорее коробка, в которую они упакованы.

Я расстегнул рюкзак и достал треники с эмблемой «Метс». Папа называл их метсиками, и меня это страшно бесило.

А теперь… эх, черт. Я скучал по этому слову.

– Ты сказала, что покажешь, где переодеться…

– Точно. – Мэд спрыгнула с дивана. – Пойдем. Мне как раз надо покурить.

Зажав метсики в одной руке, я взял рюкзак в другую и собирался последовать за ней, но Коко сказала:

– Ты думаешь, украдем твое барахло? Такие мы жалкие, отвратительные оборванцы?

Я вынул из бокового кармана айпод и глазные капли, положил рюкзак на место и попытался стереть из мыслей образ Коко, запускающей грязные ручонки в папину урну.

– Думаю, ничего не случится.

Коко улыбнулась театральной улыбкой и положила руку на сердце:

– Ваше доверие ужасно много для нас значит. Правда, Удав. Эй, слушай, а телефон у тебя там есть? С играми?

– Прости, – ответил я. – Оставил его дома.

Мэд ждала у входной двери, накинув радужную куртку и засунув руки в карманы. Вязаная шапка тоже вернулась на место. Я внезапно ощутил желание нарисовать ее. Художник из меня был никакой, да и поклонник искусства так себе. Мне хватало знаний ровно настолько, чтобы знать, что я ничего в этом не смыслю.

Мэд достала из кармана сигарету и заткнула за ухо. Обычно я считал, что курение отвратительно. Но теперь вдруг оно казалось мне сексуальным, но не так, как у соблазнительниц с сигаретой. Мама с папой раз в неделю пересматривали «Касабланку» (разумеется, тогда я ненавидел эти сеансы, а теперь скучал по ним, бла-бла-бла), и мысль о курящей Мэд по ощущениям была похожа на этот фильм. Сексуально, как «Касабланка».

Ну, я, в общем, не знаю.

В этот момент я не думал сердцем моего мозга. Я думал палубной оружейной установкой моей USS Ling.

МЭД

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Ну что, Гарри Конник Младший-Младший, доложите обстановку!

Если бы эта раздутая туша не плавала спиной наверх, я бы решила, что он сдох. Я свесила ноги с канала «У золотой рыбки» и ждала, пока Вик закончит мыться и переодеваться. Он был удивлен качеством уборной, и, честно, его можно понять. Хотя, в отличие от парникового жилища, туалетной комнатой мы пользоваться официально не могли. Гюнтер и понятия не имел, что мы научились пробираться в окно магазинчика сувениров, а оттуда в ванную. Хотя если бы он узнал, то с чего бы ему расстраиваться? Не помню, когда в последний раз к нему заходили покупатели.

Небо по-прежнему напоминало холодный свинец, но по крайней мере ненадолго прекратился снег. Я зажгла следующую сигарету, и тут снова появился Гарри Конник Младший-Младший. Теперь он плыл в обратную сторону.

– Срезаешь углы, а, Младший?

– Ты с кем разговариваешь?

– Черт! – Я уронила зажигалку в узкий проем между брусьями моста и услышала, как она плюхнулась в поток. – Чувак.

– Извини, – сказал Вик, присаживаясь рядом и кладя на колени комок окровавленных джинсов. – Зря ты так много куришь. От этого бывает рак.

Я злобно посмотрела на него сквозь дым и затянулась еще раз. Задержать, выдохнуть, продолжать злобно смотреть.

– Рак от чего угодно бывает.

– Верно. Но от некоторых вещей с большей вероятностью.

– А ты-то что об этом знаешь?

Он опустил взгляд на воду, и я заметила, во что он переоделся: синие треники с логотипом «Метс» на правом бедре и резинками вокруг лодыжек. Из-за них ткань над зашнурованными ботинками стягивалась букетом.

– Это мои метсики.

Я рассмеялась, выдохнув облачко дыма:

– Твои что?

– Метсики.

В том, что Вик надел эти штаны, было нечто отчаянно-величественное, словно он оглядел груду оружия, которую собрал против него мир, потом пожал плечами и швырнул еще один арбалет в кучу.

Метсики. С их помощью Вик посылал мир ко всем чертям. Я была в восторге.

И тогда я пожалела, что не пнула тех чуваков на мосту по яйцам.

Он повел глазами вверх-вниз, словно в стороны глаза у него не двигаются. Я уже несколько раз видела, как он это делает, но каждый раз меня это удивляло по-новому.

– А кто такой Младший? – спросил он.

И тут у нас под ногами появился, словно призванный королем золотых рыбок, Гарри Конник Младший-Младший.

– Вот он и есть Младший, – сказала я. – Это наша золотая рыба. Я назвала его Гарри Конник Младший-Младший.

– В честь певца?

– Да. И актера. Этот парень, похоже, не знает, что такое выходные. Звучит из каждого утюга, особенно в праздники. Так вот, этим летом в реке плавала целая куча золотых рыб, а теперь остался он один. Вот посмотри. – Вверх по течению, метрах в десяти от нас, на волнах качался красный предмет, напоминающий перевернутую салатную миску. – Это антиобледенитель. Он подогревает воду, чтобы она не замерзала. Но в этом году Гюнтер поставил только один антиобледенитель. Этого недостаточно. Рыбы начали дохнуть одна за другой, и теперь это скорее не канал «У золотой рыбки», а чума у золотой рыбки. Они просто умирали от холода.

– За исключением Гарри Конника Младшего-Младшего. Я кивнула:

– Рыба, которая не сдается.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Мне нравится ваш парник, – сказал Вик.

– Ага, он странный.

– Не такой уж и странный.

Я недоверчиво посмотрела на него. Он что, шутит?

– Ну ладно, – кивнул Вик. – Странный, странный. Но крутой.

– Но это все равно временное жилье. Пока мы не накопим на что-нибудь получше.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Я раньше подолгу смотрел на это место, – прошептал Вик, показывая куда-то через дорогу. – Сидел на той каменной стене и таращился в сад.

– Правда? А нас ты видел?

Он покачал головой.

– Это было давно. Мои бабушка с дедушкой жили рядом, но они… – Он резко оборвал себя и уставился на воду. – Ну вот. Я подумал, что это странное столкновение.

– Столкновение?

– Совпадение.

Вик достал носовой платок, промокнул уголок губ. Я разглядела у него на запястье болячки: пять или шесть тонких царапин, подернутых корочкой. Они не были похожи на шрам на моей голове. В школе у меня была подруга, которая резала себе руки. Нет, тоже непохоже. Эти казались тусклее;

не такие глубокие, наверно? Он достал из кармана куртки айпод, убрал длинные волосы за уши и воткнул наушники.

Ну что ж, видимо, наш разговор закончен.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Вот, – сказал Вик, протягивая наушник.

– Ты предлагаешь мне свой наушник? – спросила я.

– Ага.

– Я думала, это только в кино люди так делают.

– То есть ты намекаешь, что мы в кино?

– Ох, если бы.

– В каком?

– Что?

– В каком фильме ты бы хотела оказаться?

Я часто видела, как другие – особенно в кофейнях или еще в том уличном кафе на Хенли, его еще закрыли недавно – говорят таким текучим странным слогом, словно разговор был распланирован и заучен еще до того, как участники открыли рты. Я редко принимала участие в таких беседах, да и то только с Коко.

– «Аполлон 13», – сказала я.

– «Аполлон 13».

– Ну а что. Том Хэнкс в космосе. Ты такой крутой, что презираешь фильмы про Тома Хэнкса в космосе?

– Насколько я помню, Тому Хэнксу в космосе приходится очень несладко. Хотя если подумать, на необитаемых островах тоже.

– Au contraire, – возразила я. – Том Хэнкс выживает и там, и там.

– Выживание. На этом твои амбиции заканчиваются.

– Конечно, блин! Ну, в любом случае, космос я люблю.

– В каком смысле?

– В прямом. Черные дыры, планеты-карлики, погасшие звезды, чей свет мы видим сквозь десятилетия. Всякое такое. Прям хлебом не корми.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Это очень распространенное заблуждение, – сказал Вик.

– Какое?

– Что мы видим звезды, которые уже умерли и погасли.

– Нет-нет, это точно правда. Световые годы… Если звезда погасла, мы лет пятьдесят этого не узнаем. Вроде.

Вик молчал, но покачал головой, как человек, которому еще осталось, что сказать – или, еще хуже, как человек, который знает, что он прав, а ты нет.

– Ладно, Удав. Выкладывай.

– Ну просто… большинство звезд живут миллионы лет. А мы живем около восьмидесяти. Невооруженным взглядом можно увидеть тысяч пять звезд. Вероятность того, что одна из них умрет, пока я живу, довольно мала. То есть это возможно. Но маловероятно.

Затянуться.

Выдохнуть.

Успокоиться.

– Я пытаюсь понять, ты ботаник, выпендрежник или то и другое сразу.

– Не-а, я просто люблю числа. Ну а ты что думаешь?

– Честно, я уже забыла, о чем мы говорили.

Он опять протянул мне наушник.

– Может, в реальной жизни люди тоже так делают.

Было понятно, что отказа он не примет. Я вздохнула, затушила сигарету и взяла наушник:

– Что слушаем?

– Увидишь.

И он был прав. Я увидела.

Сказать, что песня была прекрасной, – это все равно что сказать, что солнце горячее, рыба мокрая, а миллиард – большое число. Это вроде была опера… дуэт двух женщин. Обе изливали в пении душу, и, хотя слова были на непонятном языке, я чуть не расплакалась: в их голосах было что-то удивительно знакомое, словно они на молекулярном уровне понимали мою собственную, личную печаль.

Я вернула наушник Вику и собиралась спросить, как называется песня. Но тут он сказал:

– Мне кажется, за нами следят.

Метрах в десяти от нас над высоким заснеженным берегом показалась пара пронзительных глаз. Через секунду они появились снова и уставились на Вика.

– Да это же Заз! – Я слегка улыбнулась. Интересно, сколько он пролежал на животе в снегу? – Он так часто делает.

– Что делает?

– Он… Он старается защитить свою семью.

– Значит, Заз защищает тебя от… меня?

– Он шпионит за всеми Главами первую пару дней. И не называй его Зазом.

– Но почему? Вы же называете.

– Во-первых, Баз не называет. То есть ему бы никто не запретил: он заслужил это право. А ты нет. Пока что нет.

Вик неподвижно смотрел вдаль, на берег.

– Ладно. А как я узнаю, что заслужил?

– Ты поймешь.

Снова стало тихо; мы сидели, окруженные эхом песни.

– А с деньгами что? – спросил Вик.

– А что с деньгами?

– Ну, вам же нужны деньги, чтобы жить…

– Меньше, чем они говорят.

– Кто они?

– Ну, они. Типа правительство, СМИ, все дела. Общество потребления и наша склонность вешать на счастье ценник… – Честно говоря, я понятия не имела, что за бред несу, но звучало хорошо. – В любом случае, у нас в городе есть несколько ранних Глав, и они нам помогают. Остальное покрывает работа База в кинотеатре. Он даже откладывать умудряется. Планирует открыть службу такси: «Служба Ренессанс».

– Клево, – проговорил Вик. – А почему служба такси?

Я откинула волосы на сторону. Гарри Конник Младший-Младший лениво плавал у нас под ногами.

– У тебя ужасно много вопросов.

– А у тебя не то чтобы много ответов.

– Пусть Баз тебе расскажет. Это его тема.

– Ладно. А что твоя тема? Коко говорит, ты недавно закончила школу?

Я улыбнулась ему, взяла его окровавленные джинсы, встала и стряхнула с задницы снег:

– Давай я помогу тебе донести вещи. Нам пора назад.

– Мэд…

– Что?

– Что такое Глава?

Я повернулась и посмотрела на ряд парников. Заз сидел рядом в засаде.

– Терпение, таракашка.

* * *

Прошло аж десять минут, пока не вернулся Вик. За это время я успела запихать его штаны на полку рядом с пластинками. Непонятно, зачем я вообще их взяла. Затем я села на диван и постаралась погрузиться в «Изгоев»; обычно это удавалось мне без особых усилий, но сейчас песня Вика заползала в мой мозг, лилась по венам, пульсировала в теле.

Заз поставил «Round about Midnight» Майлса Дэвиса, а Коко, встав на колени рядом с рюкзаком Вика, рылась в его вещах.

– Коко, что ты там делаешь?

Она достала несколько учебников и положила их на столик:

– Проверяю на наличие контрабанды. Мы ведь совсем не знаем его, этого чувака. На вид мирный, но вдруг на самом деле он бывший солдат, которого завербовал Талибан?

– Не глупи. – Я положила книгу на колени. – Вик явно не талиб, и в рюкзаке у него точно не сраная контрабанда. Ты вообще знаешь, что значит это слово?

Она резко повернулась, взмахнув волосами:

– А ты?

Заз дважды щелкнул пальцами. Он терпеть не мог, когда мы ругались.

Коко опять принялась рыться в сумке Вика.

– Слушай, мне правда не нравится, что ты копошишься в вещах Вика. Он может вернуться в любой мом…

– Ага! – сказала она, вытаскивая вазу.

При свете дня стало очевидно, что никакая это не ваза. Коко поставила урну на кофейный столик:

– Контрабанда.

– Извините, – раздался тихий голос. Как я и предвидела: никто из нас не расслышал, как вошел Вик. Он стоял у двери и смотрел на нас в упор. – Наверно, надо топать погромче.

В каком-то тумане он прошагал к кофейному столику и склонился над урной, как хищник, готовый наброситься на добычу.

– Видимо, ты был прав, – сказала Коко. – Я и правда негодная уличная оборванка.

Мы все приблизились к Вику, словно влекомые невидимым магнитом, и, встав вокруг, смотрели на урну.

– Что это? – спросила Коко. – Что там внутри?

Вик достал носовой платок и промокнул рот:

– Мой папа.

Он сказал это вслух, но слова прозвучали как шепот.

Три
Наши прошедшие времена, или Неизбежность соответствующих узлов

Комната для допросов № 3

Бруно Виктор Бенуччи III и сержант С. Мендес 19 декабря // 16:21

– Вик, ты меня слушаешь?

Я убрал платок в карман и оглядел комнату в поисках часов. Оказывается, время тянется дольше, если за ним невозможно следить.

– Простите, – сказал я. – Повторите вопрос, пожалуйста.

– Баз когда-нибудь говорил, почему Нзази не разговаривает?

Мендес постукивает ручкой по углу папки. Она почти ничего не записывает. Ну и правда, зачем бы: у нас ведь есть диктофон. Ручка служит ей миниатюрной барабанной палочкой: она стучит ею о стол, блокнот, браслет на левой руке…

Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично. Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично.

. .

– Говорил, – отвечаю я.

– И?

На самом деле еще двадцать четыре часа назад я почти ничего не знал о прежней жизни братьев Кабонго. Но с тех пор многое изменилось. И прошлой ночью – или сегодня рано утром, точно не могу сказать когда именно, – я узнал очень, очень много.

– Братья Кабонго родились в Браззавиле, в Республике Конго. Когда Базу было лет десять, их семье пришлось бежать. Заз тогда был совсем маленьким. А еще у них тогда была сестра. Они шли многие месяцы, почти не ели и не пили. Вокруг них умирали люди. Зашли довольно далеко, но потом их отец умер от недоедания.

– Ужасно. Ты сказал, Базу было десять?

Я кивнул.

– А Нзази и Нсимбе сколько было лет, как думаешь?

– Думаю, около трех или…

…

Черт!

…

…

– Вик, что такое?

…

Я смотрю Мендес в глаза и обдумываю каждое ее слово.

– Откуда вы узнали про Нсимбу?

– Что?

– Вот только что… Вы сказали «Нзази и Нсимба».

Мендес зарделась и принялась листать какие-то бумаги в папке.

– Ты сказал, у них была сестра…

– Но по имени ее не называл.

– В Конго это обычная практика – называть близнецов Нзази и Нсимба. Вот я и предположила.

– А я не говорил, что они были близнецами.

Наверно, было не так сложно добыть информацию о том, как жили Кабонго до того, как они переселились в Штаты. Баз упоминал организации вроде Красного Креста и Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев. Наверняка остались записи и документы, описывающие их жизнь. Но теперь мне непонятно, что еще знает Мендес и как тщательно она собирала информацию.

Она прихлебывает кофе и сверяется с наручными часами. – Ладно, в любом случае, ты собирался рассказать, почему Нзази не разговаривает.

Я провожу рукой по волосам:

– Мне как-то не хочется вдаваться в детали. Мальчишка навидался ужасов, когда был совсем крохой, мисс Мендес. Если ему не хочется разговаривать, я его не виню. Честно говоря, учитывая, через что он прошел, я бы сказал, что он хорошо справляется.

Ритмично. Ритмично. Ритм, ритм, ритмично.

…

Мендес из ниоткуда достает манильскую папку и кидает ее на стол. Есть что-то в ней ужасающе простое, как лицо незнакомца на вашем семейном портрете.

В дверь стучат, и входит мужик в костюме и с копной рыжих волос.

– Детектив Рон, – говорит Мендес, – это Вик Бенуччи. Детектив Рон кивает, внимательно вглядываясь мне в лицо. За считаные секунды я вижу: натянутую небрежность, попытки что-то себе объяснить, за которыми следует улыбка «не-на-что-тут-смотреть», и, наконец, медленный взгляд в сторону.

Ох, если бы мне давали по десять центов за каждый медленный взгляд в сторону…

– Как дела? – спрашивает Мендес.

– Неважно, – отвечает детектив Рон, избегая встречаться со мной глазами.

– Рональд, что?

Судя по тону Мендес, я предполагаю, что детектив Рональд – это такой Фрэнк хакенсакской полиции. И правда, есть в нем что-то от французского пуделя.

– Мы пытаемся дозвониться, – говорит Рон. – Она не отвечает.

В дальнем конце коридора сквозь дверное окошко я замечаю желтые волосы Мэд. Такая дичь: если человек правильный, то скучаешь по всему, что ему принадлежит. Мэд – мой правильный человек, следовательно, я скучаю по ее волосам, ее ботинкам и по ее всему, всему.

– Оставьте голосовое сообщение, – предлагает Мендес.

– Пытался. Почтовый ящик заполнен.

Во рту у меня внезапно пересыхает, ухо дергается, а в животе разливается великая вальяжность. Я знал, что они пытаются связаться с мамой, но просто представить ее здесь…

Когда она придет, ей придется подождать. Я не собираюсь останавливаться.

– Ладно, продолжайте. И сообщите мне, как только дозвонитесь.

По пути к двери детектив Рон одаряет Мендес особенной улыбкой. За годы практики я превратился в эксперта по чтению улыбок, словно невозможность улыбаться самому делает меня более чутким к чужим улыбкам.

…

…

– Так это… – говорю я. – Детектив Рональд.

– А что он? – спрашивает Мендес.

– Он же вам жопу лижет, да?

Мендес молча складывает руки на груди.

– Есть вопрос, – продолжаю я. – Ему ведь нравится торчать за дверью, да? А знаете, мне всегда казалось, что это работа как раз для таких, как он. Эй, а знаете, какая работа для вас? Сидеть. В коридоре.

Мендес раскрывает папку и достает несколько листов бумаги. Она переворачивает их лицом вниз и складывает руки поверх:

– Вик, ты когда-нибудь слышал про тач-ДНК-метод?

– Нет.

Она берет ручку и поднимает над столом:

– Мы сидели тут около часа. За это время мое тело избавилось от… ну, примерно тридцати тысяч клеток кожи. Теперь давай предположим, что лишь ничтожная часть этих клеток попала с моих пальцев на ручку. Скажем, десятая доля процента. Выходит около трехсот омертвевших клеток кожи. Или давай будем совсем уж консервативными и отнимем еще две трети. Предположим, на этой ручке осталась сотня моих клеток. Ты знаешь, сколько клеток нужно лаборатории, чтобы составить чей-то профиль ДНК? Семь, ну, может, восемь. Вот такой метод. – Она подталкивает конверт ко мне через стол. – Мы собрали образцы с орудия убийства, сравнили с ядерной ДНК, найденной на месте преступления, и пропустили результаты через Объединенную базу данных ДНК, сокращенно ОБДД. Это база ФБР, в ней содержатся образцы ДНК опасных преступников.

Она подталкивает ко мне фотографию мужчины. Я его не знаю; во всяком случае, так мне кажется. Он так избит, что сказать наверняка сложно. Это крупный кадр его лица. Такие жуткие синяки и ссадины, словно смотришь на свежий труп.

– Это кто?

Мендес хлебнула кофе.

– Когда они добрались до Штатов, База и Нзази занесли в базу как несовершеннолетних беженцев категории М4. Это значит, что у них не было здесь родственников или знакомых. Их согласилась взять семья из Сиракуз. Несколько лет все шло хорошо: Баз закончил школу, выехал от семьи, получил работу в местном магазине электроники. Но потом он связался с плохой компанией. И семья сказала ему, что с них довольно. У них есть родной сын, и они больше не могут доверять Базу.

– Но вы же сказали, что он тогда уже переехал от них?

– Да, но Нзази еще жил там, поэтому Баз постоянно приходил его навещать. Так вот, когда семья из Сиракуз от них отказалась, – Мендес кивает на фото в моей руке, – ее сменил Томас Блайт. Отец-одиночка, хороший дом, хорошая работа. Его кандидатуру одобрила служба Католической благотворительности. Нельзя отрицать, что мистер Блайт поступил чрезвычайно великодушно, взяв к себе Нзази. – Она протягивает руку и легонько постукивает по фотокарточке. – И вот как Баз отплатил за его доброту. Избил до полусмерти.

…

– Так он жив? – спрашиваю я.

Мендес пододвигает ко мне еще одно фото. На нем Томас Блайт лежит в больничной койке, окруженный аппаратами. К разным частям тела подключены трубки. Лицо у него почти зажило, хотя шрамы остались.

– Этот снимок несколько месяцев назад сделала медсестра, которая ухаживает за ним. Он в коме, Виктор. На системе жизнеобеспечения.

Я пуст, как белый лист бумаги.

– Но почему вы думаете, что это Баз? – спрашиваю я. – Этот мужчина…

– Томас Блайт.

– Вы сказали, он в коме. Откуда нам знать, что случилось на самом деле?

Мендес толкает по столу третий, последний лист бумаги. Он сильно отличается от двух предыдущих. Поверху жирным шрифтом значится: «Досье преступника». Из-под заголовка на меня смотрит лицо База. Это он, но это не он. В его глазах, на его губах нет улыбки. Это холодная фотография, серая и жесткая, жесткая и тяжелая, тяжелая и ужасная. Базу на фото не нужна правда. Он не говорит о провидении Живого Бога. Баз на фото не станет убирать хлеб с бургера или молча передавать газировку. Баз на фото разбивает мне сердце.

Слева от фотографии идет список характеристик. Пол, раса, дата рождения, вес, рост, опознавательные знаки.

– Вот это я имела в виду, когда говорила, что он связался с плохой компанией, – говорит Мендес, указывая пальцем на строку в середине страницы. Предыдущие судимости. Там всего один пункт: хищение в крупных размерах (Подозреваемый угнал «Лексус LS 600» стоимостью около 150 тыс. долларов…) – Это серьезное преступление, – поясняет Мендес. – И именно из-за него ДНК База попало в базу данных ФБР. Насколько я поняла, приговор ему вынесли мягкий, с учетом того, что это был его первый привод. Но год в тюрьме он провел.

Тебе нужна помощь? Ты причинил кому-нибудь вред? Свои вопросы Баз не брал из ниоткуда; из них было соткано его прошлое. Теперь понятно, почему он так убедительно просил нас не воровать.

Дальше в документе говорилось, что Баз был подозреваемым в одном деле о нападении с избиениями и в другом – о похищении.

Мендес протягивает руку через стол, берет фотографию Томаса Блайта и смотрит на нее, обращаясь ко мне:

– В квартире Блайта не нашли следов взлома. Ничто не пропало. При избиении не использовались никакие инструменты или оружие. Повреждения были нанесены кулаками. Энергичные и многочисленные удары человека с огромной физической силой. И, насколько я могу судить, разъяренного.

Ногти. Вдавить. Глубоко в кожу правого предплечья.

Вдавить и держать.

Теперь сильнее.

Я – сила привычки.

– Баз Кабонго – не тот, кем ты считаешь его, Виктор. Он рассчитывал, что ты станешь последователем. Его последователем. Он считает тебя глупым. А я считаю тебя умным. – Голос Мендес звучал глухо и шероховато, словно она говорила со мной по рации из какой-то далекой страны.

Плохая связь с Сингапуром.

Я смотрю на список судимостей База, и мне в глаза бросается одно слово.

– Похищение?

…

…

– Виктор. Коко когда-нибудь говорила о своем отце?

(СЕМЬ дней назад)

МЭД

– Это тату-салон, – сказал Баз.

Вик сосредоточенно пил газировку, наклоняя банку как-то боком.

– Что?

– «Гостиная». Это тату-салон. Там работает наш друг, это недалеко отсюда. Можем пойти туда, когда закончим есть.

Мы сидели в пабе «Наполеон», у самого дальнего столика в углу, зажатые между бильярдом и дартс. Разговаривали о списке Вика и пили газировку (все, кроме База: он всегда заказывал воду).

Вик примостился рядом с Коко и Зазом, а мы с Базом сидели напротив.

– А я считаю, что надо было пойти в «Белую манну», – сказала Коко.

Это хакенсакское заведение славилось мороженым на вафлях. Одно упоминание ресторана вызывало у меня слюноотделение, как у собаки Павлова. К несчастью для нас, руководство «Белой манны» не слишком терпимо относилось к невинным шалостям. Например, им не нравилось, когда рыжая коротышка воровала с чужих столов картошку фри.

– Лучшие мини-бургеры по эту сторону Миссисипи.

Я приподняла бровь:

– А ты что, была по другую сторону Миссисипи, Коко?

– А мне и не надо. Я же говорю: «Белая манна» лучше всех. И ты сама это знаешь.

– Надо было тебе помнить об этом, когда ты пошла тырить картошку с чужих…

Словно по команде, перед нами появилась тарелка дымящейся картошки с сыром.

– Вот, ребята. Мои знаменитые картофельные ломтики с острым сыром.