Текст книги "Миссия в ад"

Она выждала несколько мгновений, прислушиваясь к звукам в коридоре. Снаружи было тихо. Наверное, в этом старом отеле очень толстые стены, подумала она.

Чун-Ча вытерла кровь с ножа, встала и повесила на дверь табличку «Не беспокоить». После этого внимательно пролистала электронную почту и список контактов у британца в телефоне.

Южнокорейцы, находившиеся в плену, показывали ей, как взломать компьютерные файлы, и сейчас этот навык в очередной раз ей пригодился. Однако нашла она немного. Проверила список последних звонков – после того, который он сделал со станции, их было два. Судя по кодам, он дважды звонил в Англию.

Но ее внимание привлек третий.

850.

Код Северной Кореи. Но это не был номер британского посольства, который она знала наизусть. Чун-Ча быстро подсчитала, сколько составляет разница во времени между Северной Кореей и тем местом, где она находилась. Там сейчас 8:45 утра. Она выключила авиарежим и нажала кнопку повтора звонка.

После трех гудков кто-то ответил – но не на корейском, а на английском. Сказал несколько слов. Она слушала, пока голос не затих, потом нажала на отбой.

Она вышла из комнаты тем же путем, что и вошла, наскоро инсценировав ограбление. Взяла телефон британца, его бумажник, часы, паспорт и кольцо. Свою сумку Чун-Ча не распаковывала, поэтому просто схватила ее и покинула отель быстро и незаметно, под покровом темноты.

Она пришла на станцию ровно к прибытию следующего поезда. Десять минут спустя она находилась на расстоянии пяти миль от городка, где только что совершила убийство. Через четыре часа, задолго до того, как обнаружили тело, она уже пересела на самолет обратно в Турцию.

Теперь ей надо было решить, что делать дальше.

И как.

Глава 22

Джессика Рил отложила оружие, сдернула наушники и нажала на кнопку, чтобы мишень подъехала к ней.

Двадцать выстрелов. Девятнадцать в зоне поражения. Один отклоняется от нее на два сантиметра. Она нахмурилась. Недостаточно хорошо. На четырнадцатом нажатии на спусковой крючок она ослабила концентрацию.

Она посмотрела на Роби, к которому тоже подъезжала мишень.

Все его выстрелы попали в зону. Он посмотрел на след от ее неудачного попадания.

– Знаю, – расстроенно сказала Рил.

Она уверенно прошла тест на стрельбу даже по стандартам Пекла. Это был ее первый промах из двухсот выстрелов, сделанных за то время, что они здесь находились.

Аманда Маркс вошла и встала рядом с ними.

– Я так понимаю, ваши снайперские навыки при вас, – сказала она.

Они вышли из тира и двинулись обратно к главному зданию. Их дни в Пекле были долгими и трудными; Роби и Рил чувствовали себя одновременно усталыми и великолепно натренированными.

– Две возможных кандидатуры, – сказала Рил внезапно.

Маркс и Роби замедлили шаг.

Маркс посмотрела на нее:

– Синий?

– Его визит был как нельзя вовремя, – заметил Роби.

– Я его не приглашала, – сказала Маркс.

– Мы знаем, – ответила Рил. – Это ваш коллега.

– Вайола? Вот это сюрприз.

– Нет, если он чувствует себя рыбой, вытащенной из воды. Вроде как у него была встреча с Такером, один на один. И вышел он оттуда малость встревоженным.

– Почему и позвонил Синему, – вставил Роби.

– Если Вайола встревожен, дело плохо.

– Две кандидатуры, – снова сказала Рил. – С равной степенью вероятности.

Они встали тесным кружком.

– Две главы государства, – сказал Роби, глянув на Рил. Они долго обсуждали, как сообщить это Маркс. И решили, что лучше всего – напрямую.

Маркс уставилась на него.

– Какого черта вы имеете в виду?

– Мишенью будет глава государства. И список кандидатов короткий.

Все еще с недоверием во взгляде, Маркс нервно сглотнула:

– Это вам Синий сказал?

Роби ответил:

– Не в открытую. Но, с учетом обстоятельств, судя по тому, как все закрутилось, это единственный вариант. И тут он согласен. Такер замышляет именно это, и план поедает его изнутри. Да еще мысли о том, что делать с нами двумя.

– Но это противозаконно. Такер никогда на такое не решится.

– У него мощные союзники.

– Очень мало на свете союзников, которые утвердили бы подобную миссию, – резко бросила Маркс.

– И не все президенты одинаковы, – заметила Рил.

Маркс окинула ее пристальным взглядом:

– Вы сказали именно то, что я подумала…

– Да.

– Но это же им…

– Нарушение, караемое импичментом, – подтвердил Роби. – Вот почему круг посвященных столь узок, что его и кругом не назовешь.

– Значит, Иран или Северная Корея, – заключила Рил. – Можете делать ставки. Два наших заклятых врага. Единственные, кто остался из старой «оси зла». Теперь Ирак чудесный и мирный и полон террористов.

Маркс огляделась по сторонам. Лес выглядел пустынным, но ей все равно было неуютно обсуждать тут подобные вещи. Она сказала:

– Секретные операции вроде этой – моя сфера ответственности как номера второго. Я командую ими. Или нет. А про эту я ничего не знаю.

– Очевидно, Такер – единственный в ЦРУ, кто знает.

Рил добавила:

– А еще президент и Поттер, СПНБ.

– Это безумие, – сказала Маркс тихо. – Как Синий прознал?

– Делая то, что он умеет лучше всех: используя свои источники и читая по чайным листьям – и по лицам своего начальства в организации, – ответил Роби. – Такер не особенно умеет делать покерное лицо. И он не из разведки. Он политик. Уверен, что у Синего есть в Лэнгли такие способы добывать информацию, которые Такеру даже в голову не приходят.

Рил сказала:

– Значит, президент Ирана или аятолла[10]10
  Великий аятолла – титул, присваиваемый выдающимся знатокам ислама в шиитской ветви этой религии. В данном случае имеется в виду аятолла, исполняющий функции рахбара, то есть главы государства; таковых в истории Исламской Республики Иран было всего двое – Р. Хомейни (1979–1989) и А. Хаменеи (1989 – наст. вр.).


[Закрыть]. Либо Высший руководитель Северной Кореи. Ын.

– Это абсолютное сумасшествие, – твердо заявила Маркс. – У Северной Кореи есть ядерное оружие. Иран близок к его созданию. И у них отряды смерти по всему миру, включая нашу страну. Что, если они вступят в действие со своим химическим или биологическим оружием?

– Тогда мы ответим. Русские тоже включатся. А за ними китайцы. Израиль будет атакован. А мы вступимся за них, – сказал Роби.

– И все будет кончено, – сказала Рил. – Наступит апокалипсис.

Маркс прикрыла лицо трясущейся рукой.

– Это невозможно.

– Если речь об одном из них, то о ком? – спросила Рил.

– В целом это не имеет значения, – ответил Роби. – Возможно, мы сумеем проникнуть в Иран или Северную Корею. Но обратно нам не выбраться. Из Сирии мы вырвались едва-едва, а Сирия совсем в другой лиге, чем эти двое. Северная Корея – все равно что другая планета.

Маркс сказала:

– Северная Корея и есть другая планета. Но чтобы добраться до такой мишени, нам нужны надежные люди на самом верху. Как могло случиться, что я о них не знаю? Разведка подобного рода не производится за одну ночь.

– Вы еще недавно на этой работе, – сказал Роби. – Очевидно, все было сделано задолго до вас. ДиКарло тоже продержалась недолго, чтобы такое провернуть.

– Да уж, – сказала Маркс.

– Но ее предшественник, Джим Гелдер, мог, – заметил Роби, покосившись на Рил.

Рил отвела взгляд. Она сказала:

– Гелдер мог участвовать в чем-то подобном. Он не просто раздвигал границы, он плевал на них. Уничтожение одного из этих парней он счел бы для себя наивысшей славой, пусть бы оно и привело к Армагеддону. – Она сделала паузу и добавила: – Он уже пытался устроить нечто подобное. Парень был полон сюрпризов. Даже жаль, что он уже мертв. У меня руки чешутся прикончить его еще раз.

Роби глянул на Маркс:

– Как именно это произойдет? Нам прикажут устранить мишень, хоть это совершенно незаконно? Как мы это сделаем? Я на себя такую ответственность не возьму.

Рил сказала:

– На психологических тестах нас спрашивали об одном и том же: будем мы следовать приказам или решать сами? Так что скажите нам, госпожа заместитель, что нам делать, если такой приказ поступит.

Маркс уже собралась что-то ответить, но остановилась. Потом вдруг воскликнула:

– Помоги мне господь, Джессика, я не знаю! Не знаю, и все.

Глава 23

Эван Такер не сводил глаз с секретного электронного письма, которое успел прочесть уже дюжину раз. И все равно его разум не мог объять того, что там было написано.

«Ллойд Карсон найден убитым в отеле в Румынии. Предполагаемый мотив – ограбление».

Такер перевел взгляд на свои руки – они тряслись. Он попытался напечатать ответ, но у него не получалось. Он встал из-за стола, пересек свой кабинет в Лэнгли, налил себе стакан воды и выпил залпом. Налил еще – и случайно пролил воду на рубашку и галстук.

Он сел назад и уставился в экран. Часть его надеялась, что каким-то образом имейл исчезнет, словно его и не было, – окажется лишь плодом его перегруженного ума.

Но письмо никуда не делось. Ллойд Карсон, посланник Британии в Северной Корее, найден убитым. Ограбление заподозрили потому, что у него пропали бумажник, украшения, паспорт и мобильный телефон.

«Его мобильный».

Такер сделал звонок и приказал немедленно проверить кое-что. Приказ был исполнен.

Еще один имейл поступил в его папку входящих, и он его открыл.

Такеру показалось, что его сейчас вырвет.

Он смотрел на список телефонных звонков, сделанных и принятых Карсоном перед смертью.

Последний был сделан, когда в Бухаресте была глубокая ночь. На номер в Северной Корее. Особый номер, который знала лишь горстка людей. Вопрос заключался вот в чем: Карсон звонил сам или кто-то другой воспользовался его телефоном? Например, тот, кто его убил?

Он отправил секретный запрос и не ожидал получить ответ мгновенно, поэтому попытался сосредоточиться на другой работе, но это оказалось невозможно. Не было другой работы, сравнимой с этой по важности. Он не мог переключить свой разум на другие вещи.

Два часа спустя пришел ответ, и от него Такера до костей пробрало морозом.

«Звонок поступил, но на другом конце молчали».

На другом конце молчали.

Такер мысленно проиграл сцену, вероятно произошедшую в Румынии. Карсона что-то напугало, и он спонтанно переиграл свои планы. Сделал телефонные звонки, все, кроме одного, – на номера в Британии. А один – в Северную Корею. Тот, кто его убил, узнал код страны и просто нажал на повтор. Абонент взял трубку, предполагая, что это перезванивает Карсон.

Такер откинул голову на спинку кресла.

Означает ли это то, что он думает? Имеет ли это значение? Рассчитывать на удачу не приходилось. Возможно, их сверхсекретную операцию только что раскрыли.

Необходимо уведомить президента.

Умом он понимал, что должен это сделать, но рука отказывалась взять трубку телефона.

Он заново прокрутил все у себя в голове.

Этот телефонный номер нельзя отследить. Возможно, все еще в порядке. Но лишь возможно.

Наверное, пока не надо связываться с президентом. Лучше сперва убедиться, что операция не скомпрометирована. А тогда – срочно отправлять команду, чтобы реализовать план.

Второго шанса не будет.

Он сделал еще несколько звонков, запуская процесс.

В данный момент его не волновало, выживут Роби с Рил или нет. Его не одолевало ощущение несправедливости и желание их наказать.

Он хотел сам это пережить. Риск был гигантским. Слишком большим, понимал он сейчас, но было слишком поздно об этом думать.

Он поспешил на совещание и высидел какую-то презентацию, на которую ему было плевать и которую он не слушал. В подобных делах пролетел весь день; он лишь раз сделал перерыв на тарелку супа – суп пролился ему в желудок, словно кислота.

Его отвезли домой, проводили к дверям. Приказав сопровождающим оставаться снаружи, он прошел мимо жены, которая выглянула из гостиной поздороваться с ним, прямиком в свой домашний офис. Включил режим обработки секретной информации и проверил свою электронную почту и голосовые сообщения.

Пока ничего. Это может быть хорошо и может быть плохо.

Он позвонил Маркс в Пекло и сказал ускорить процесс. Это будут Роби и Рил, сказал он ей. И отправляться им придется, возможно, в ближайшее время. Он не стал ждать, пока она начнет задавать вопросы, и просто повесил трубку.

Налил себе кое-что покрепче, чем вода, выпил, добавил еще. Нервы были напряжены настолько, что алкоголь не оказывал никакого эффекта. С тем же успехом он мог пить газировку.

Он обмяк в своем кресле и прикрыл глаза.

Открыл, когда в компьютере сработал сигнал.

Это был особый сигнал, который он сам установил. Требующий немедленного внимания.

С пересохшим ртом и колотящимся сердцем Такер открыл имейл, отправленный по шифрованному каналу максимальной степени безопасности. Сообщение было коротким, но каждое слово в нем, как пуля, вонзалось ему в череп.

Единственное, что ему оставалось, – в неверии таращиться в экран, потому что все надежды, какие у него были до этой минуты, теперь растаяли.

Растаяли навсегда. Это превосходило даже самый худший сценарий, какой он представил себе, когда его проинформировали об убийстве Карсона. Ллойд Карсон был посредником, связующим звеном, на котором держалась операция. Его выследили и раскрыли. Он пошел ко дну.

Собственно, теперь все они шли ко дну. Даже еще хуже. И это все меняло.

Он схватил телефонную трубку и набрал номер.

СПНБ Поттер ответил на втором гудке.

Такер сказал:

– Нам крышка. Стопроцентная.

Глава 24

Тик-тик-тик.

Секундная стрелка старомодных настенных часов в очередной раз обежала циферблат по кругу.

Приемная, в которой сидела Чун-Ча, была исключительно утилитарной, не особенно чистой и нагоняла тоску – на всех, кроме нее. Она сидела бесстрастно, ожидая своей очереди.

Разглядывая секретаря в военной форме, сидевшего за металлическим столом возле двери, в которую ей предстояло войти, Чун-Ча позволила мыслям вернуться далеко в прошлое. Хотя не так уж далеко – в Йодок, где часть ее навсегда останется в заключении, в какой бы стране мира она ни находилась.

В лагере были учителя, преподававшие детям базовое правописание и арифметику, чем образование и ограничивалось. Все это время ученикам внушали, что они должны быть готовы к тяжелому труду. Чун-Ча начала работать в угольных шахтах с десяти лет, голыми руками ковыряться в горной породе и терпеть побои за невыполнение дневной нормы.

От учеников в классе ждали, что они будут доносить на других, и Чун-Ча не являлась исключением. Поощрение было скудным: чуть меньше побоев, чуть больше капусты и соли, чуть меньше ученических собраний, где их вынуждали признаваться в воображаемых прегрешениях, за которые избивали. Чун-Ча дошла до того, что каждый день являлась в класс с надуманными проступками, потому что, если каяться было не в чем, били вдвое сильнее. Учителя откровенно наслаждались, когда ученики чувствовали себя слабыми и униженными. Эти же люди были одновременно их охранниками, и учили они только насилию, предательству и боли.

Там была одна девочка, немного старше Чун-Ча, которая обвинила родителей в том, что они воруют у нее еду. Родители избили ее и обвинили в том же самом.

Чун-Ча выступила в ее защиту; она видела, как те родители крали еду у своих детей.

В результате Чун-Ча затащили в подземную камеру и подвесили в клетке за ноги, а потом охранники несколько часов кололи ее острием клинка, раскаленного на огне. Она вдыхала запах собственной горящей плоти, но крови почти не было, потому что металл прижигал раны.

Ей так и не объяснили, почему она была наказана за правду. Когда ее наконец выпустили и вернули в лагерь, девочка, которой она помогла, донесла на нее. Трое охранников избили Чун-Ча до того, что она не могла пошевелиться – просто лежала на полу и молила о смерти.

Ей перевязали раны и на следующий день отправили в поле, собирать урожай. Она с трудом держалась на ногах, и тогда привели ее отца, чтобы он ее побил, что он и сделал, потому что его избили бы еще сильней, если бы он отказался. Другие работники плевали в нее, потому что если один в бригаде не выполнял норму, наказывали всех.

Каждый день охранники пороли ее кнутом на глазах у всего лагеря. Заключенные плевали и осыпали ее проклятиями, а потом набрасывались с кулаками, когда порка заканчивалась.

Когда Чун-Ча однажды плелась с площади после такого избиения, охранник у нее за спиной сказал кому-то: «Упертая маленькая сучка».

Чун-Ча с отсутствующим видом почесала шрамы на руках, где ее тыкали раскаленным клинком. Девочка, которая донесла на нее, через месяц умерла. Чун-Ча заманила ее в уединенное место, пообещав пригоршню кукурузы, и столкнула со скалы. Ее тело – точнее, то, что от него осталось, – нашли только зимой.

С того дня Чун-Ча, «упертая маленькая сучка», никогда не говорила правды.

Дверь открылась, и мужчина посмотрел на нее. Он тоже был в военной форме – генеральской. Чун-Ча они все казались на одно лицо. Невысокий, жилистый, с глазами-пуговицами и жесткими чертами. Все они могли быть охранниками в Йодоке. Может, и были.

Он знаком показал ей входить.

Она встала и прошла за ним в кабинет.

Он закрыл дверь и указал ей на стул. Чун-Ча села. Он опустился напротив за металлический стол, сложил ладони вместе и посмотрел на нее.

– Экстраординарно, донму Йе, – сказал мужчина.

Донму – это значит «товарищ». Она была его товарищем, но не на самом деле. Она не была ничьим товарищем. Опора на собственные силы. Она была товарищем самой себе, и это все. Да и он наверняка не хотел ее в свои товарищи.

Чун-Ча ничего не ответила. Вот это было экстраординарно. Ей нечего было добавить к своему заявлению. А в тюремном лагере ее научили, что лучше не сказать ничего, чем сказать нечто, за что тебя могут избить.

– Он уважаемый человек, – сказал генерал. – И мой хороший друг.

И снова она промолчала.

Но глаз не опустила – так и смотрела генералу в лицо. Обычно северокорейским мужчинам это не нравилось, особенно если на них пялилась женщина. Но Чун-Ча давно утратила способность бояться мужчин вроде этого. Над ней издевались физически и психологически всеми возможными способами. Никаких других просто не осталось. И у нее не было причин для страха.

Генерал взялся за мобильный телефон, который она забрала у Ллойда Карсона в Бухаресте. Когда она набрала на нем последний номер, ответил генерал Пак.

Генерал Пак был в стране очень уважаемым человеком. Входил в ближайший круг Высшего руководителя; многие говорили, что он – его самый доверенный советник.

Тем не менее она сразу узнала голос в трубке. Она слышала, как он говорит. Чун-Ча однажды встречалась с ним лично, много лет назад. Но ту встречу ей никогда не забыть. И это точно был его голос в телефоне.

Она снова доносила – Чун-Ча понимала это. Но такова была теперь ее работа. Британец Ллойд Карсон привлек внимание северокорейской службы безопасности. Его видели в обществе американских агентов. В Северной Корее было известно, что британцы объединили силы с США. Ее послали проследить за ним, обыскать его вещи и, если понадобится, убить его, пока он едет на поезде.

Что же, она проследила за ним, обыскала его вещи и убила его. А еще забрала телефон. Теперь у них было ее заявление и был генерал Пак – уважаемый человек. Хороший друг того, кто сидел напротив нее. Ситуация была деликатная, она знала. Потенциально смертельная для Чун-Ча.

– Номер телефона не отслеживается. Когда мы по нему позвонили, никто не ответил, – сказал генерал. – Поэтому у нас только ваше слово, донму Йе. Против слова уважаемого лидера. – Он отложил телефон и прищурился на нее.

Чун-Ча наконец решила заговорить, но слова выбирала очень тщательно:

– Я сообщила все, что знала. Все сказала вам. Больше мне предложить нечего.

– И вы точно не ошибаетесь насчет голоса, который слышали? Вы абсолютно уверены?

Чун-Ча знала, что он хочет услышать. Однако не собиралась этого говорить. Ему предстояло услышать кое-что другое.

Она залезла в карман и достала собственный телефон. Нажала несколько кнопок и подняла его повыше. Включила динамик.

Раздался голос, уверенно говоривший по-английски: «Алло. Мистер Карсон, это вы? Алло? Почему вы снова звоните? Что-то случилось?»

Генерал дернулся в своем кресле, уронив стакан с карандашами, стоявший на столе. Посмотрел сначала на телефон, а потом на Чун-Ча.

– Это голос генерала Пака.

Она кивнула:

– Да.

– Откуда это у вас?

– Записала, когда звонила по номеру в Северной Корее из Бухареста.

Он побарабанил пальцами по столу:

– Почему вы не показали этого раньше?

– Надеялась, что вы поверите слову агента, преданного Высшему руководителю.

Дверь открылась, и вошли двое мужчин. Они тоже были генералами. Чун-Ча уже начинало казаться, что в Северной Корее слишком много генералов.

Мужчины были младше по званию, чем тот, что сидел напротив нее за столом. Но такие вещи в их стране быстро менялись. Генералы приходили и уходили. Их казнили. Она уже побывала у этих двух, дала им послушать запись с телефона, а потом пришла сюда. Мужчины у нее за спиной были слишком трусливы, чтобы пойти против своего высокопоставленного товарища, поэтому послали ее вперед.

Мужчина за столом медленно поднялся и уставился на них:

– Какова причина вашего вторжения?

– Надо сообщить Высшему руководителю, – сказал один из двух.

Они все знали, что этот генерал – личный друг Пака. Потому и придумали свой план. Правда в Северной Корее необязательно дарила свободу или отправляла на эшафот. Это был лишь один из факторов, который следовало принимать в расчет, если твоя цель – выжить.

– Вы не согласны, генерал? – спросил другой мужчина.

Генерал посмотрел на телефон, потом опять на непроницаемое лицо Чун-Ча. Он понимал, что его только что перехитрили, и ничего не мог этому противопоставить.

Он кивнул, снял с крючка фуражку, и все трое вышли за дверь.

Они просто оставили Чун-Ча в кабинете. Она не удивилась. Тут никто понятия не имел о равенстве полов. Она не служила в армии и для военных была человеком второго сорта.

Она подумала, не пошлют ли ее убить Пака. Прикинула, каковы его шансы быть казненным расстрельной командой, как большинство предателей. Ситуация была неоднозначной и напоминала случай с голландским туристом и уличными торговцами. Чтобы казнить Пака публично, придется дать какие-то объяснения. Конечно, они могут солгать, но люди посообразительней сразу поймут, что только государственная измена может стать причиной казни столь высокопоставленного лица, и придут к выводу, что была предпринята попытка государственного переворота. То, что в этой схеме участвовал член ближнего круга, может плохо сказаться на Высшем руководителе. Да, изменника поймали, но что, если другие, вдохновившись его примером, тоже попробуют? С другой стороны, изменников необходимо карать, и соответствующей карой может быть только смертная казнь. И Чун-Ча могут привлечь к возмездию, дав приказ организовать все так, чтобы это выглядело как несчастный случай. В прошлом она уже выполняла подобные задания. Изменник умрет, а его сообщники десять раз подумают, прежде чем предпринять новую попытку. Вот только общественности и другим потенциальным врагам внутри страны необязательно знать о попытке переворота. Чтобы не ослабли позиции Высшего руководителя.

Она обдумала все это, а потом выбросила из головы. Приказ либо поступит, либо нет.

Она сунула телефон обратно в карман, поднялась и вышла.

Несколько секунд спустя Чун-Ча уже шла под солнышком и глядела в небо без единого облачка.

В Йодоке в это время каждый заключенный думал, что зима близко. Первый комплект одежды, который Чун-Ча получила сразу после поступления в лагерь, раньше принадлежал мертвой девочке. Одежда была грязная и рваная. «Нового» комплекта обносков она не получала еще три года. Она работала на золотодобыче, выкапывала драгоценный металл, не понимая, что это такое и сколько он стоит. Она побывала и в гипсовом карьере, и в винокурне, и в полях. Ее рабочий день начинался в четыре утра и заканчивался в одиннадцать вечера. Она видела сумасшедших, которых заставляли копать ямы и полоть сорняки. Умирающих заключенных часто освобождали, чтобы их смерть не испортила официальную статистику, – так уровень смертности в лагере казался ниже. Чун-Ча не знала, зачем это делается; она просто помнила, как заключенные, старые и молодые, тащились через ворота лагеря, чтобы рухнуть на землю в нескольких метрах от них. Потом их тела разлагались там или их пожирали животные.

Она жила с тридцатью другими заключенными в глиняной мазанке размером не больше ее нынешней квартиры. Мазанки не отапливались, а одеял не хватало. Ей случалось просыпаться с обморожениями. Случалось, проснувшись, видеть, что сосед за ночь умер от холода. На двести заключенных приходился один туалет. Для внешнего мира такое было невообразимо. Для Чун-Ча это была обычная жизнь.

Десять.

Таково было число основных правил в лагере.

Первое и самое важное гласило: не пытайся бежать.

Последнее и почти такое же важное было: если нарушишь хоть одно из правил, тебя расстреляют.

Остальные правила между ними – не красть, подчиняться приказам, шпионить за другими и доносить на них – были, по ее мнению, пустыми словами. Тебя могли убить по любой причине и без нее.

Правило номер девять, однако, ее интриговало. Оно гласило, что надо искренне раскаиваться в своих ошибках. Чун-Ча знала, что оно касается тех, кто может однажды выйти из лагеря на волю. Сама она на такое не надеялась. Никогда не думала, что будет свободной. И не раскаивалась в своих ошибках. Просто старалась выжить. В этом смысле ее нынешняя жизнь мало чем отличалась от лагерной.

Я просто пытаюсь выжить.