Текст книги "Самая большая ошибка Эйнштейна"

Глава 8
Величайшая идея

В ту промозглую военную берлинскую зиму Эйнштейн совершил величайший со времен Ньютона переворот в понимании физического устройства Вселенной. Его открытие стало одним из главных научных достижений всех времен. Пожалуй, если бы Эйнштейн никогда не родился, кто-нибудь другой наверняка вывел бы формулу E = mc², причем ненамного позже, чем в 1905 году, когда он сделал это сам. Так, француз Анри Пуанкаре и голландец Хендрик Лоренц отставали от него самое большее на несколько лет. Но никто в ту пору и близко не подошел к достижениям Эйнштейна 1915 года. Хотя подробности достаточно сложны (кое-какие мы постараемся бегло осветить в Приложении, где покажем, в частности, что искривляется не только пространство, но и время), основную идею можно изложить следующим образом.

Уподобим по-настоящему пустое пространство поверхности громадного батута. Пускай она будет плоской, без всякой кривизны, без впадин или всхолмий. Если запустить по такому батуту крошечный металлический шарик, он совершенно не исказит поверхность и будет просто двигаться по прямой.

А теперь поместим на наш батут небольшой камень. Его вес заставит поверхность батута несколько прогнуться. Если снова запустить шарик и если он пройдет близ этого камня, то он чуть отклонится в сторону камня из-за этой вмятины.

Масса камня заставляет батут искривляться. Это искривление меняет траекторию других объектов (скажем, нашего шарика), оказывающихся поблизости.

Так видел это Эйнштейн. В этом, по его мнению, и состоит объяснение того, откуда берется искривление пространства. (Он пытался объяснить эту кривизну с тех самых пор, как вообразил себе искателя приключений, попавшего в лифт.) Причина искривленности – все эти штуки (массы и энергия), которые разбросаны по всему пространству! Там, где сосредоточены масса или энергия, они искажают пространство вокруг себя, подобно тому, как камень прогибает наш батут. Перемените положение объекта какой-то небольшой массы (скажем, взмахните рукой, изменив ее положение в воздухе на несколько дюймов) – и вы словно нажмете на невидимые резиновые листы, так что конфигурация пространства вокруг объекта (вашей руки) слегка изменится. А если свое положение изменит тело огромной массы (представим себе Землю, мчащуюся по орбите), это породит куда более серьезные искажения в невидимом пространстве вокруг нас.

Это была блистательная и очень смелая идея, во многих смыслах созвучная более ранним работам Эйнштейна по обнаружению туннеля между двумя городами М и Е, каждый из которых накрыт куполом. Эйнштейн осознал: да, энергию и массу соединяет незримая связь, но при этом они неразрывно вплетены и в окружающее их пространство, в то пространство, которое они занимают. Он всегда полагал, что во Вселенной есть глубинное единство, и теперь он еще на один шаг приблизился к тому, чтобы это единство описать.

Теория Эйнштейна об искажении пространства стала поворотным моментом в истории физики, но это лишь половина его открытия. Выявив воздействие, которое вещи оказывают на окружающее их пространство, он к тому же сумел понять и то, как это измененное (искривленное) пространство влияет на другие вещи, находящиеся поблизости.

Что происходит, когда батут прогибается? Искажения его геометрии заставляют объекты, оказывающиеся поблизости от прогиба, изменять свою траекторию. Шарик, который катится по провисающему батуту, не находится под действием какой-то загадочной силы со стороны камня. Он просто следует кратчайшим – со своей точки зрения – путем.

Идея интуитивно понятна. Создайте в каком-то месте искаженную геометрию, и в результате все движущиеся объекты, что окажутся неподалеку, будут следовать по новому пути, не объяснимому никак иначе. Мы уже видели: именно поэтому два недоумевающих финских конькобежца неизбежно будут все сильнее сходиться по мере приближения к Северному полюсу, ведь они катятся по двухмерной поверхности, которая обернута вокруг нашей трехмерной планеты. Вот почему два яблока, отпущенные в свободно падающей кабине лифта, начнут медленно сближаться друг с другом, если внизу имеется источник гравитации. Они движутся по трехмерному пространству, которое, по мысли Эйнштейна, должно как бы представлять собой искривленную поверхность невидимого для нас четырехмерного пространства, вокруг которого «обернуто» трехмерное. И бедный узник лифта, парящий между яблоками, просто видит, как они движутся вдоль этой кривой.

Эйнштейн радикально пересмотрел взгляды человечества на пространство. Итак, совершенно незачем воображать себе дополнительную силу – силу гравитации. Гравитация, по его мнению, – просто результат искривления пространства. Заснеженный Северный полюс вовсе не посылает какую-то незримую силу, которая тянет конькобежцев друг к другу. Если ничто не отталкивает их друг от друга, объекты всегда следуют по кратчайшим («наиболее прямолинейным») каналам, которые перед ними находятся. Более того, ни к чему даже представлять себе ледяной Север или падающий лифт. Поглядите, как серфингист взмывает на своей доске на несколько футов. Если бы мы не видели волны под ним, этот подъем казался бы нам величайшей загадкой – как и последующий спуск вниз. Но как только вы увидите воду, для вас все станет ясно.

Эйнштейн понял: и геометрия пространства, и движение объектов в нем определяются его искажениями, а причина этих искажений – сами же объекты. Если в пространстве ничего нет, то нет и никаких искажений: это неискривленный геометрический объект вроде совершенно ровной плоскости. Если же на этой «плоскости» появится хоть одна планета, обязательно возникнет некоторое искажение, поскольку планета заставит окружающее пространство «прогибаться». А если появятся десятки планет, возникнет еще больше искажений, поскольку все эти объекты будут воздействовать на окружающее их пространство.

Осознание этого феномена коренным образом изменило наше понимание самой ткани Вселенной. В 1816 году немецкий математик Гаусс писал: «Быть может, в другой жизни мы сумеем постичь природу пространства, которая сейчас для нас совершенно непредставима». Не прошло и столетия, как Эйнштейн это сделал. Оказывается, царство Вещей и Геометрия пространства, окружающего эти Вещи, вовсе не отделены друг от друга. Между ними существует глубинная взаимосвязь. Разместите где-нибудь гигантскую каменную глыбу (скажем, позвольте нашей планете Земля занять некое место в Солнечной системе) – и ее колоссальная масса вызовет прогиб пространства, достаточный для того, чтобы крепко прижать к поверхности людей, и яблони, и целые горные хребты; для того, чтобы направлять движение самолетов, и космических челноков, и даже далекой Луны. Именно так Солнце управляет движением Земли: оно словно бы прорыло вокруг себя незримую борозду, и мы по ней летим. Нам кажется, будто мы всегда движемся прямолинейно, но это лишь иллюзия, просто мы не в силах «отступить назад и увидеть» гигантскую кривую, вдоль которой скользим. Но Эйнштейну это удалось – он сумел разглядеть ее мысленным взором.

* * *

Символы порой точнее слов. Фраза «Масса и энергия вызывают прогиб пространства» – лишь очень грубое приближение. То, что написал Эйнштейн, можно (хотя и по-прежнему очень приблизительно) передать так: в некоем месте есть вещи, обозначим их как T (от английского Th ings). Возле себя они вызывают искажение геометрии. Обозначим эту искаженную геометрию как G.

Идея Эйнштейна (упрощенно изображаемая нашими картинками с батутом) состоит в том, что любое новое расположение вещей (Т) порождает новую геометрию (G) окружающего их пространства, и это изменение геометрии можно заметить. Предметы или части предметов, которые существуют в том или ином месте (будь то руки, горы или вспыхивающие солнечные протуберанцы), искривляют или смещают геометрию окружающего их пространства. Выражаясь языком символов, любое новое расположение Т порождает вокруг себя новую G, то есть T → G.

Простота этого объяснения ошеломляет, к тому же Эйнштейн сумел выразить его необычайно кратким уравнением. Как узнать, когда вещи собираются прийти в движение? Как предсказать характер движения объектов? Достаточно взглянуть на искаженную геометрию окружающего их пространства. Сокращая запись все сильнее, получим следующее:

Геометрия пространства (провисающий батут) управляет движением вещей

Геометрия управляет Вещами

G управляет T

G → T

G = T

А как определить, насколько искажено пространство? Достаточно посмотреть на вещи, которые в нем таятся. Снова прибегнем к череде все более кратких выражений:

Вещи искажают геометрию пространства (то есть нашего провисающего батута) вокруг них

Вещи искажают Геометрию

T искажает G

T → G

T = G

Каким необыкновенно симметричным оказалось уравнение, описывающее устройство Вселенной! В нем заключена почти вся ее структура и динамика – в этих двух уравновешивающих друг друга выражениях: Вещи искажают Геометрию, а Геометрия направляет Вещи. Используйте знак равенства для краткой записи всех этих операций, и вы получите всеобъемлющее G = T. На самом-то деле уравнение Эйнштейна выглядит чуть сложнее. Выражение G = T мы используем как метафору, но она вполне точна и отлично передает суть теории Эйнштейна.

Это было поистине потрясающее открытие. То, что казалось нам, нашему разуму странным и случайным (например, движение планет в космосе), на самом деле подчинено весьма ясным и строгим законам. А главное, человеческий разум способен во всем этом разобраться.

Эйнштейн всегда старался держаться скромно, рассуждая об этом уравнении, которое стало краеугольным камнем его общей теории относительности. Позже он заметил: «Когда после долгих лет поиска набредаешь на мысль, приоткрывающую завесу тайны над красотами нашей таинственной Вселенной, незачем требовать персональных лавров». Но в то время он не мог удержаться – в 1915 году он гордо написал: это открытие принесло ему «величайшее удовлетворение в жизни». А в письме своему верному Мишелю Бессо выразился еще откровеннее. «Сбылись мои самые дерзкие мечты», – сообщал он другу после того, как в ноябре 1915 года распутал эту загадку. В конце он подписывался так: «…поклон от твоего довольного, но kaput [зд.: измотанного] Альберта».

Часть III
Слава

Эйнштейн и его вторая жена Эльза Ловенталь. (Берлин, начало 1920-х гг.)

Глава 9
Истинно или ложно?

Эйнштейн всегда полагал, что наша Вселенная наделена какой-то невидимой структурой, которую нам еще предстоит обнаружить, и что сия структура – эта космическая архитектура – должна быть очень простой, очень четкой, очень ясной. А что может быть проще, четче и яснее, чем идея, суть которой отражает уравнение G = T? Эйнштейновская теория пространства и гравитации просто не имела права быть неверной.

Сразу же после знаменательного ноября 1915 года Эйнштейн не выказывал никаких признаков сомнений в себе, но он отлично сознавал, что другие-то прежде очень даже сомневались в его открытиях. Его первые идеи насчет гравитации, родившиеся во времена его достопамятных размышлений в патентном бюро в 1907 году, оказали сравнительно небольшое влияние на мировую науку. И даже его пражские работы оставались по большей части делом частным. Но по мере того как ширилось признание Эйнштейна в кругах физиков, стало расти и сопротивление его работам в данной области. Когда в 1913 году он представил расширенную версию своих предварительных теоретических выкладок на венской конференции, казалось, вся аудитория, состоявшая из выдающихся университетских ученых, в едином порыве заявила, что он, конечно же, заблуждается. Эйнштейн пытался сохранять хладнокровие, но позже признался, что его это неприятие потрясло: «Коллеги соизволили обратить внимание на мою теорию… – вспоминал он, – лишь для того, чтобы растоптать ее». Даже Макс Планк, наиболее почитаемый ученый тогдашней Европы, питал сомнения по поводу его теории. Он писал Эйнштейну: «Как старший друг я должен посоветовать вам не публиковать [эту новую теорию]… Вы не добьетесь успеха, да вам никто и не поверит».

Эйнштейн сознавал, что ему нужно убедить коллег в справедливости теории, но больше всего, вероятно, ему требовалось убедить не других, а себя. Ньютоновская теория всемирного тяготения столетиями служила незыблемой основой научной мысли. В этой теории ничего не говорилось о каком-то искривленном пространстве. Эйнштейн признавался голландскому физику-теоретику Хендрику Лоренцу, одному из своих главных конфидентов, которого он почитал едва ли не как отца: «В моем деле остается столько серьезных неувязок, что моя уверенность в себе… колеблется».

Эйнштейн был еще сравнительно молод. Он только совсем недавно получил какое-никакое профессиональное признание. При помощи своей формулы G = T он пытался продемонстрировать невероятно смелую идею. В сущности, он пытался сообщить коллегам, что они, подобно обитателям Флатландии, не замечают, что живут в пространстве, где больше измерений, нежели они в состоянии непосредственно воспринять. По сути, он провозглашал, что открыл это новое измерение. Неудивительно, что к такому заявлению все отнеслись скептически.

Ему требовалось провести проверку – отыскать какой-то метод, позволяющий подтвердить существование этого «более высокого» измерения, которое нас всех окружает. Но как произвести проверку соотношения вроде G = T, кажущегося совершенно абстрактным?

В сущности, у него уже имелся один способ доказать справедливость теории. Дело в том, что благодаря своему новому уравнению Эйнштейн мог утверждать: планета Меркурий должна двигаться несколько иначе по сравнению с предсказаниями Ньютона. К сожалению, астрономы к тому времени уже и так знали, что Меркурий перемещается не совсем по Ньютону. И хотя до Эйнштейна никто не сумел этого объяснить, циники всегда могли заметить, что Эйнштейн исходил из этих известных фактов, а потом уже подогнал под них свою теорию.

Куда более впечатлило бы научную общественность, сумей он показать, что его новая теория предсказывает некое явление, в реальность которого никто не верил. Проверьте прогноз и убедитесь, что он справедлив. Уже в 1912 году, в Праге, Эйнштейн подумывал об этом. И понял: пожалуй, такое возможно!

* * *

Вспомним металлические шарики, бодро катящиеся по туго натянутому батуту. Скользя по плоским участкам, они двигались по стремительным прямым линиям. Приближаясь же к прогибу в центре батута (там, где его проминает небольшой камень, представляющий наше Солнце), эти шарики отклоняются в его сторону, покоряясь геометрии прогиба. Наше светило настолько массивно, что вызывает колоссальный «прогиб» в окружающем пространстве, вдоль которого и скользит Земля – подобно шарику в рулеточном колесе. И только сила, изначально увлекающая нашу планету вперед, препятствует тому, чтобы Земля при таком вращении столкнулась с Солнцем (рулеточный шарик все время норовит приблизиться к центру колеса).

Размышляя о том, как бы проверить свою теорию гравитации, Эйнштейн понял: такому воздействию кривизны пространства подвергаются не только планеты. Свет также может «изгибаться» под влиянием гравитации.

На первый взгляд это кажется невозможным. Нас учат: если посветить фонариком из корзины одного воздушного шара в корзину другого, свет всегда пойдет по прямой, и неважно, где находятся эти шары – высоко над пустынным Тихим океаном или близ Эвереста. Луч света всегда будет двигаться по прямой, он и не подумает отклоняться всего лишь из-за того, что рядом с ним высится массивная гора.

Однако, предположил Эйнштейн, представление о том, что свет движется всегда по прямым линиям, на самом деле только иллюзия, в основе которой лежит тот факт, что мы живем на планете со сравнительно слабой гравитацией. Если же мы сумеем заглянуть в области, где гравитация гораздо сильнее, у нас появится возможность обнаружить там, в таком пространстве, невидимые траншеи, изгибающие свет, который летит мимо них – или по ним.

Почему так должно происходить? Вернемся к простейшему мысленному эксперименту Эйнштейна, описанному выше, и слегка изменим его условия. Представьте себе, что вы очнулись в замкнутой кабине, не паря в ней, а ощущая силу, прижимающую вас к полу. Ситуация, опять же, неоднозначная. Она может означать, что вы благополучно приземлились на родную планету, ваше ужасное путешествие окончено и когда откроется люк, вы гордо выйдете навстречу ликующей толпе, которая вас с нетерпением ожидает. Однако может она означать и то, что вы находитесь в космосе, просто вашу кабину захватили космические пираты, прикрепили к ней крюк и теперь безжалостно тащат ее к своему кораблю [для вас это направление – «вверх»]. Если правильно подобрать ускорение пиратского корабля, вас будет прижимать к полу с той же силой, как и пассажира лифта, привычно едущего на первый этаж. Этот эффект нам знаком и по ситуации, когда машина, в которой мы сидим, внезапно разгоняется, и нас вдавливает в спинку кресла. Закройте глаза, не обращайте внимания на рев мотора и представьте себя на планете, чья мощная гравитация могла бы с той же силой прижимать вас к креслу.

Вернемся к нашему мысленному эксперименту. Если вашу кабину захватили пираты и вы все-таки ухитрились найти в ней иллюминатор, поднимите его металлическую крышку: может статься, в окошко ударит луч космического маяка с высокоразвитой планеты, как раз подвернувшейся на пути. Если вы не движетесь, то увидите, как луч проникает в иллюминатор и отражается от стенки – в точности напротив того места, куда он вошел. Но если ваши похитители ускоряют кабину, упорно волоча ее «вверх», то по мере того, как луч света будет пересекать кабину, она несколько сместится вперед, так что он будет ударять в противоположную стенку уже не строго напротив иллюминатора, в который проник: ему придется искривиться, ударив в стенку чуть ниже.

Эта вторая часть мысленного эксперимента отражает одно из основополагающих воззрений Эйнштейна, которое можно назвать наблюдательской демократией: убежденность в том, что в обычной жизни никто автоматически не заслуживает большего права, чем другие, и никакой наблюдатель не может сказать, что его точка обозрения некоего события автоматически «лучше», чем у всех прочих. В нашем мысленном эксперименте это означает, что при подходящем ускорении никто не в состоянии определить, тянут его (находящегося в кабине космического корабля) куда-то из одних космических далей в другие или же он неподвижно стоит в запертой комнате на Земле. Внутри одного такого помещения мы должны видеть точно то же, что видели бы внутри другого.

Как такое может быть? Сравним две ситуации: то, как мы видели бы космический маяк из стационарной кабины на Земле – и из кабины, захваченной пиратами и мчащейся в просторах космоса. В кабине, где вас прижимает к полу с силой 1 g (потому что вас влекут за собой злобные пираты), луч света изгибается по мере своего движения через помещение. В статичной кабине на Земле, где вас также прижимает к полу с силой 1 g (потому что Земля порождает «настоящую», «естественную» гравитацию), свет тоже должен бы изгибаться, проходя сквозь помещение. (Почему?

Если бы изгиб луча не был одинаков, вы сумели бы отличить эти два места, а мы условились, что это невозможно.)

На основе этого простенького мысленного опыта Эйнштейн сделал вывод: свет в гравитационном поле изгибается… причем точно так же, как если бы мы наблюдали его с какой-то ускоряющейся точки. А такое предположение он вполне мог проверить. Основная схема этого подхода брезжила в его мозгу в течение долгих лет, приведших к созданию общей теории относительности, хотя детали стали ему ясны, лишь когда в 1915 году он создал окончательный вариант теории.

Реальный эксперимент, который представил себе Эйнштейн, тоже отличался простотой – во всяком случае, по научным меркам. Требовалось просто найти какой-то объект колоссальной массы, достаточно крупный и тяжелый для того, чтобы создать в окружающем пространстве огромный прогиб, и затем останется лишь посмотреть, будут ли отклоняться от курса ускоряющиеся лучи света, пролетающие рядом, – подобно тому, как гоночный болид прижимается к внутреннему краю трека, входя в вираж. Эйнштейн предсказывал: наблюдая лучи света, видимые на периферии подобного массивного объекта, можно будет разглядеть и то, что находится за ним, – благодаря тому, что кривизна пространства, обусловленная гравитацией, перенаправит свет от «спрятанного» объекта в глаза наблюдателя.

Эйнштейну было ясно: в нашей Солнечной системе имеется для этого лишь один подходящий кандидат – само Солнце. Оно достаточно массивно, чтобы сильно искривлять пространство и, следовательно, оказывать заметное влияние на лучи света, проходящие рядом с этим светилом. Но обычно такой эффект засечь очень трудно. Если лучи и искривляются, то лишь ненамного – всего на какие-то доли градуса. В дневное время, когда мы привычно наблюдаем Солнце, его лучи и протуберанцы слишком ярки, чтобы дать нам возможность различить свет далеких звезд – свет, который может отклоняться, проходя близ нашего светила.

А вот во время полного солнечного затмения, когда Луна закрывает солнечный диск? Небо темное… но при этом Солнце по-прежнему висит над головой. По его краям вдруг становятся различимы звезды. И если их свет изгибается, мы могли бы это увидеть.

Эйнштейн придумал этот эксперимент еще тогда, когда пытался установить связь между G и T (он наконец установит ее в своей ноябрьской статье 1915 года). Впрочем, имеется причина, по которой Эйнштейн в конце 1915 года не сумел сообщить о результатах подобной проверки, официально представляя свою общую теорию относительности (с уравнением G = T в ее основе) на суд лучших умов Германии. Дело в том, что незадолго до этого Эйнштейн поручил тест своей теории амбициозному молодому астроному по имени Эрвин Фрейндлих, который впечатлил его как своими знаниями, так и готовностью помочь (недаром его фамилия в переводе с немецкого означает «дружелюбный»). Но Фрейндлих оказался поразительно невезуч, его неудачи были столь часты, что, можно сказать, почти опровергали теорию вероятностей.

Первым делом он предложил Эйнштейну не дожидаться затмения, а начать загодя – с анализа старых фотопластинок, хранящихся в Гамбургской обсерватории. Может быть, на них окажутся случайно запечатлены затмения, как раз отвечающие эйнштейновским условиям? В ответном письме Эйнштейн выразил согласие с такой идеей. Фрейндлих получил разрешение от директора обсерватории, принялся за просмотр и измерение… и обнаружил: хотя в архивах обсерватории великое множество фотопластинок, астрономы постоянно упускали возможность зафиксировать как раз те отклонения звездного света, которые могли бы доказать справедливость теории Эйнштейна и принести Фрейндлиху славу и почет.

Но герр Эрвин отличался несокрушимым оптимизмом. Может быть (вероятность мала, но кто знает?), далекие звезды удастся разглядеть в дневное время? И тогда, сделав нужные измерения, можно будет не дожидаться, пока дневное небо почернеет при затмении? Идея эта так его воодушевила, что он даже нарочно отправился в Цюрих, чтобы лично обсудить ее со своим новым другом Эйнштейном. К сожалению, дело происходило во время медового месяца Фрейндлиха, и его молодой жене пришлось вежливо высидеть эйнштейновскую лекцию по теории относительности, которую прилежно слушал ее муж, после чего они пообедали с Эйнштейном и затем втроем отправились на прогулку. Видимо, этот день показался юной фрау Фрейндлих очень долгим.

В течение нескольких недель после отъезда четы Фрейндлих неутомимый Эйнштейн успел сделать кое-какую проверку. Блеск Солнца и неба оказался в дневное время слишком ярким, и никакой телескоп (даже громадины, установленные на калифорнийской горе Вильсон, как подтверждал в своем письме директор тамошней обсерватории) не сумел бы выполнить предложенную Фрейндлихом операцию.

Следующая идея молодого энтузиаста казалась более удачной. Приближалось время полного солнечного затмения, причем не так уж и далеко – не в джунглях и не в арктических льдах, а в прекрасном Крыму, близ Севастополя. Там располагалась штаб-квартира военно-морского флота Российской империи, а значит, наверняка имелись рестораны и отличные отели. Будет где отметить триумф, когда они все-таки получат нужные изображения. В то время Россия и Германия уже много лет пребывали в мире, так что не было никаких причин считать, будто что-то может пойти не так.

Энтузиазм Фрейндлиха, рвавшегося подтвердить идеи Эйнштейна, внезапно натолкнулся на консерватизм ученых более почтенных лет, представлявших официальную астрономическую элиту Германии, а потому правительственные организации, которые занимались финансированием науки, совсем не стремились выделять на исследования требуемые суммы. Эйнштейн поражался их реакции – казалось бы, идея Фрейндлиха великолепна, а ведь на подготовку остается совсем мало времени! Он писал Фрейндлиху, что «если [до конца 1913 года] Академия не захочет нам помочь, мы привлечем частные средства… Если ничего не получится, я заплачу за это предприятие из собственных скромных сбережений… [но] приступайте не мешкая, заказывайте фотопластинки… Не тратьте время на финансовую сторону вопроса».

Сбережений Эйнштейна, однако, не хватало, но предприимчивый Фрейндлих сумел выбить кое-какие деньги из семейства Круппов, этих баснословно богатых и наводящих ужас на весь мир торговцев оружием. По всему миру продавались пушки и другое военное оборудование, произведенное на заводах Круппов. Их демонстративный патриотизм сделал их становым хребтом германской армии.

Во второй половине июля 1914 года Эрвин Фрейндлих прибыл в Крым, а несколько дней спустя грянула Первая мировая война. Германия и Россия оказались по разные стороны фронта. Фрейндлих, оснащенный чрезвычайно мощными телескопами, к тому времени уже разбил лагерь на природе, довольно близко от штаб-квартиры русского военно-морского флота. Трудно вообразить себе более подозрительную личность, да еще немца, особенно если учесть, что во всех его документах значилось: экспедиция осуществляется при поддержке фонда Круппа. Неудивительно, что Фрейндлиха и его помощников вскоре окружили русские солдаты. Его прекрасное оборудование, подготовленное с такой тщательностью и любовью, конфисковали. Как и было предсказано, 21 августа случилось затмение. Звезды безмятежно сияли вдали от яростных вспышек пушечных разрывов, гремевших по всей Европе, а Фрейндлих в тот день томился в русской тюрьме.

К счастью, сравнительно скоро Эйнштейну (вместе с другими доброжелателями) удалось его выручить в рамках обмена военнопленными. Конечно же, и тогда Фрейндлих не отчаивался. Выход есть: ему просто нужно самому создать больше возможностей для того, чтобы найти свежие доказательства! До ближайшего подходящего солнечного затмения несколько лет: слишком долго. Может быть, не зацикливаться на Солнце, а придумать, как измерить звездный свет, падающий в одну из невидимых гравитационных долин, которые должны существовать близ планеты Юпитер? Отклонение будет меньше, чем для звездных лучей, попадающих в большие пространственные кривые около Солнца (подобно тому, как мелкие камешки заставляют батут прогибаться слабее, чем здоровенные булыжники). Но Юпитер явно легче фотографировать для таких целей, чем Солнце.

Идея не такая уж безумная. Но когда Фрейндлих начал добывать нужное оборудование, директор Гамбургской обсерватории, где он работал, как видно, решил: «С меня хватит». Эйнштейн написал в министерство образования, прося его руководство преодолеть бюрократические препоны и оказать поддержку Фрейндлиху. Министр переправил эту просьбу директору обсерватории, а тот был не просто профессор, а еще и член Тайного совета, и очень гордился, что к нему полагается обращаться «Geheimrat», то есть, по сути, «Ваше превосходительство». Он явно не считал себя бюрократической препоной, которую нужно преодолеть. Фрейндлих же, по его мнению, был лицом низкого звания, сомнительной компетентности и с совершенно неприемлемым отношением к субординации. Директор весьма жестко и едко написал Эйнштейну: «Даже «множество изощреннейших измерений», произведенных опытными наблюдателями, не говоря уж о тех исследователях, которые не входят в эту категорию, не дадут сколько-нибудь полезных результатов и приведут лишь к неоправданной трате времени и усилий». (Надо полагать, язвительное замечание об «исследователях, не входящих в эту категорию» относилось не только к Фрейндлиху.)

Сопротивление со стороны начальника Фрейндлиха было лишь одной из целого ряда проблем. Годы шли, а война не утихала. Морская блокада, которой Британия подвергла Германию, становилась все суровее. Казалось, у Эйнштейна и его верного Фрейндлиха не было никаких возможностей провести задуманную ими астрономическую проверку, а у смелой теории Эйнштейна – никакого будущего, если только не найдется кто-то, кто ему поможет…