Текст книги "Путь к характеру"

Детство в строгости

Фрэнсис Перкинс родилась в Бостоне в районе Бикон-хилл 10 апреля 1880 года. Ее предки прибыли в Америку в середине XVII века с большой волной протестантской эмиграции и сначала поселились в Массачусетсе, а затем перебрались в Мэн. Один из них, Джеймс Отис, был героем войны за независимость. Другой, Оливер Отис Говард, служил генералом во время Гражданской войны, а затем основал Говардовский университет, исторически черное учебное заведение в Вашингтоне. Говард посещал дом Перкинсов, когда Фрэнсис было пятнадцать. На войне он лишился руки, и Фрэнсис помогала ему в качестве секретаря[33]33
  Downey, Kirstin. The Woman Behind the New Deal: The Life of Frances Perkins, FDR’s Secretary of Labor and His Moral Conscience. Nan Talese, 2008. P. 8.


[Закрыть].

На протяжении многих веков Перкинсы занимались фермерским хозяйством и изготовляли кирпичи, в основном у реки Дамарискотта к востоку от Портленда. Мать Фрэнсис принадлежала к многочисленной семье Бин. Они дали дочери традиционное воспитание янки: экономное, серьезное и радикально честное. По вечерам Фред Перкинс читал греческую поэзию и воспроизводил наизусть греческую драматургию друзьям. Он начал обучать Фрэнсис греческой грамматике, когда ей было семь или восемь лет. Когда Фрэнсис было десять, ее мать – творческая, но степенная и строгая женщина – взяла ее с собой в шляпный магазин. В то время в моде были маленькие шляпки, украшенные перьями и лентами, но Сьюзен Бин Перкинс надела на дочь простую треуголку. Слова, которые она произнесла после этого, отражают принципиально иной подход к воспитанию, чем тот, что распространен в наши дни. Сегодня мы обычно говорим детям о том, какие они замечательные, а тогда родители чаще напоминали детям об их слабостях и недостатках.

«Вот такую шляпку тебе надо носить, милая, – сказала мать. – Всегда выбирай фасон такого рода. У тебя очень широкое лицо: расстояние между скулами больше, чем между висками, и лоб узкий. А еще у тебя острый подбородок. Поэтому тебе всегда надо следить, чтобы шляпка была такой же ширины, как скулы. Никогда не покупай шляпку, если она уже, чем твои скулы, а то будешь выглядеть смешно»[34]34
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 5.


[Закрыть].

Культура янки отличалась строгостью и прагматичностью. Они были упорными, самостоятельными, демократичными и эмоционально сдержанными. Иногда эта сдержанность переходила в холодность, а иногда ее питала и пронизывала страстная любовь и нежность. Жители Новой Англии остро осознавали свою греховность и почитали Бога, который проявлял свою любовь в виде запретов и наказаний. Они трудились в поте лица и не жаловались.

Однажды вечером Фрэнсис, будучи уже молодой девушкой, спустилась к ужину в новом нарядном платье. Отец сказал ей, что она выглядит как леди. Позже Фрэнсис отмечала: «Даже если бы мне удалось выглядеть красиво, отец никогда бы не сказал мне об этом. Это было бы грехом»[35]35
  Martin. Madam Secretary. P. 50.


[Закрыть].

Янки сочетали то, что можно было бы назвать социальным консерватизмом, с политическим либерализмом. Строгие и приверженные традиции в частной жизни, они верили в общественное сочувствие и благотворную деятельность правительства. Они считали, что у людей есть коллективная ответственность сохранять «надлежащий порядок». Кроме того, янки глубоко верили в образование. Последние 350 лет школы Новой Англии остаются в числе лучших во всех Соединенных Штатах. И сегодня в Новой Англии уровень доступности образования один из самых высоких в стране[36]36
  Fischer, David Hackett. Albion’s Seed: Four British Folkways in America. Oxford, 1989. P. 895.


[Закрыть].

Родители Фрэнсис позаботились о том, чтобы дать ей образование, но она никогда не получала высоких отметок. Впрочем, у нее от природы была бойкая речь, что выручало ее в старших классах. После школы она поступила в колледж Маунт-Холиок, который окончила в 1902 году. Правила в этом колледже, как и во всех высших учебных заведениях того времени, тоже сильно отличались от нынешних. Если сейчас студенты более или менее свободны и вольны вести частную жизнь так, как хотят, то в начале XX века они подчинялись множеству ограничений. Большинство из них в наши дни представляются абсурдными, а тогда они были призваны воспитывать почтительность, скромность и уважение. Приведу несколько правил из кодекса поведения тех времен, когда Фрэнсис Перкинс училась в Маунт-Холиоке: «Первокурсницы должны молчать в присутствии старшекурсниц. При встрече со старшекурсницей в кампусе первокурсница должна почтительно поклониться. Первокурсницам запрещается носить длинные юбки и высокие прически до экзаменов по итогам семестра»[37]37
  Paschal, Lillian G. Hazing in Girls’ Colleges // Household Ledger. 1905.


[Закрыть]. Фрэнсис пережила и ограничения, и неуставные отношения, обычные для таких структур, и стала одной из лучших на курсе студенток. В последний год учебы ее выбрали президентом класса.

Сейчас преподаватели обычно ищут у студентов сильные стороны, чтобы их развивать. В прошлом веке профессора искали недостатки, чтобы исправлять их. Так, преподавательница латыни Эстер ван Диман отметила в Перкинс склонность к лени. Она принялась муштровать нерадивую студентку, чтобы воспитать в ней трудолюбие. Заставляла ее час за часом зубрить спряжение латинских глаголов. Фрэнсис плакала от обиды и скуки, но позже оценила эту строгую дисциплину: «Впервые в жизни я поняла, что такое сильный характер»[38]38
  Martin Madam Secretary. P. 46.


[Закрыть].

Фрэнсис Перкинс увлекалась историей и литературой и слабо успевала по химии. Заметив это, преподавательница химии Нэнси Голдсуэйт заставила ее выбрать химию в качестве профильного предмета. Смысл заключался в том, что, если Фрэнсис удастся добиться успеха в самом трудном для нее предмете, она справится и со всеми трудностями в дальнейшей жизни. Голдсуэйт побуждала Фрэнсис выбирать самые трудные дисциплины, даже если это означало, что в аттестате у той будут средние оценки. Фрэнсис приняла вызов. Голдсуэйт стала ее наставницей. Спустя годы Перкинс сказала на встрече выпускников: «Студенческому уму следует сосредоточиваться на естественно-научных курсах, которые закаляют дух, укрепляют и очищают его, делая из него орудие, которым можно обрабатывать любой материал»[39]39
  Lord, Russell. Madam Secretary // New Yorker. 1933. September 2.


[Закрыть].

Маунт-Холиок был одним из тех учебных заведений, которые навсегда накладывают отпечаток на студентов. Его роль, в отличие от многих современных университетов, состояла не только в развитии когнитивных умений первого Адама. Он не просто учил думать, не просто подталкивал студенток сомневаться в выдвинутых ими предположениях – он помогал подросткам стать взрослыми: воспитывал самоконтроль, давал студенткам возможность найти новое любимое дело, разжигал в молодых девушках нравственный пыл, давая им понять, что человек пойман в паутину добра и зла и что жизнь – вечная борьба этих двух начал. В колледже студенткам говорили: хорошо прожитая жизнь предполагает участие в борьбе и большая часть жизни самых достойных людей проходит под знаком испытания моральной смелости, в неуклонном противостоянии насмешкам; тот, кто стремится к борьбе, в конечном счете счастливее того, кто гонится за удовольствиями; героем в этой борьбе становится не тот, кто самодовольно устремляется за славой, а тот, который самоотверженно принимает тяжелое призвание. Девушек постарались раз и навсегда излечить от идеализма, критикуя примитивные проявления сочувствия и ханжеское самопожертвование. Им внушали, что на путь служения встают не по доброте душевной, а из чувства долга и благодарности за дар жизни. Им указывали конкретные способы, как прожить жизнь, полную постоянного героического служения.

За несколько десятков лет сотни женщин из Маунт-Холиок отправились миссионерами в северо-западный Иран, в Наталь[40]40
  Наталь – колония Великобритании, существовавшая в период с 1843 по 1910 год.


[Закрыть] в Юго-Западной Африке и в Махараштру в Западной Индии. «Делайте то, чего больше никто не хочет делать; отправляйтесь туда, куда больше никто не хочет ехать», – напутствовала студенток основательница колледжа Мэри Лайон.

В 1901 году президентом колледжа стала Мэри Вулли, одна из первых женщин, окончивших Брауновский университет и ставших богословом. Она написала для Harper’s Bazaar эссе под названием «Ценность университетского образования для женщин», в котором охарактеризовала атмосферу высоких нравственных устремлений, пронизывавшую жизнь колледжа. «Характер есть главный предмет образования, – объявляла она и продолжала: – Истинная объективность требует уравновешенности. Недостаток этого качества часто становится слабым местом в броне, так что хорошие побуждения, высокие устремления и настоящие таланты не достигают цели»[41]41
  Woolley, Mary E. Values of College Training for Women // Harper’s Bazaar. 1904. September.


[Закрыть].

В программе Маунт-Холиок преобладали богословие и классика – Иерусалим и Афины. Религия должна была научить студенток этике заботы и сочувствия, а древние греки – особому пониманию героизма: быть смелыми и непреклонными перед лицом худшего, что может обрушить на них мир. В эссе для Harper’s Bazaar Вулли цитировала философа-стоика Эпиктета: «Жить, вдохновляясь великими истинами и вечными законами, руководствуясь незыблемыми идеалами, – вот что наделяет человека терпением, когда мир от него отворачивается, и спокойствием и чистотой, когда мир им восхищается». Перкинс и Вулли дружили до самой смерти последней.

Фрэнсис Перкинс училась в то время, когда особым влиянием пользовалось движение Социального Евангелия. В ответ на урбанизацию и индустриализацию его лидеры, в том числе Уолтер Раушенбуш[42]42
  Уолтер Раушенбуш (1861–1918) – христианский богослов и служитель баптистской церкви, пастор, профессор. Одна из ключевых фигур в движении Социального Евангелия.


[Закрыть], отвергали индивидуалистичную, частную религию, которая преобладала в большинстве аристократических церквей. Недостаточно, утверждал Раушенбуш, избавить от греха каждое сердце. Есть еще надличностный грех – несправедливые институты и социальные структуры, которые множат притеснение и страдания. Лидеры Социального Евангелия побуждали слушателей испытывать и исправлять себя ради совершенствования общества. Истинно христианская жизнь, говорили они, это не одинокое существование в молитве и покаянии, а жертвенное служение, предполагающее солидарность с бедными и участие в общем движении, нацеленном на исправление Царства Божия на земле.

Как президент класса Фрэнсис участвовала в выборе его девиза: «Будьте тверды». На финальной встрече для молитвы она зачитала однокурсницам стих из Первого послания к коринфянам: «Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом».

Фрэнсис Перкинс, как и многих других девушек, для которых принадлежность к женскому полу и определенному классу означали невысоко себя ставить, Маунт-Холиок убедил, что они способны совершить нечто героическое. Однако им не говорили, что они великолепны и готовы к подвигам, их вынуждали взглянуть в лицо своим природным слабостям. Их подавляли, чтобы они научились устремляться вверх. Фрэнсис пришла в Маунт-Холиок милой, красноречивой, сдержанной и обаятельной девочкой, а вышла оттуда сильной, уверенной в себе женщиной, горящей желанием отдаться служению и явно не приспособленной для ограниченного буржуазного мира, в котором она выросла. Ее мать, присутствовавшая при выпуске, разочарованно заметила: «Я больше не узнаю мою Фанни. Я не понимаю. Она стала совсем чужой»[43]43
  Martin. Madam Secretary. P. 51.


[Закрыть].

Твердость в нежности

Фрэнсис знала: она хочет, чтобы ее жизнь была героической, но после окончания колледжа никак не могла найти, в какой роли. В социальные службы ее не брали: не хватало опыта. Она попробовала преподавать в престижной школе для девочек в Лейк-Форесте, но это ее не вдохновляло. Наконец она перебралась в Чикаго и стала работать с Халл-хаусом.

Халл-хаус – социальное поселение, одной из основательниц которого была Джейн Аддамс, ведущий социальный реформатор Америки того времени. Халл-хаус предлагал женщинам новый спектр общественной активности, устанавливал связь между состоятельными и бедными и воссоздавал чувство общности, разрушенное нововведениями индустриализации. Образцом для него послужил Тойнби-холл в Лондоне, где влиятельные университетские преподаватели проводили социальные мероприятия, в которых наравне с представителями их круга участвовали и бедняки.

В Халл-хаусе богатые дамы жили вместе с бедняками и рабочим классом, они выступали в роли консультантов, советников, ассистентов и воплощали различные проекты, призванные улучшить жизнь. Например, они организовали курсы профессиональной подготовки, детский сад, сберегательную кассу, давали уроки английского и даже преподавали рисование.

В наши дни работа на благо общества иногда служит способом замаскировать неопределенность внутренней жизни. Недавно я спросил у директора престижной средней школы, как ее заведение воспитывает характер, в ответ она рассказала, сколько часов ее ученики уделяют благотворительности. Я спросил ее о внутреннем, а она в ответ заговорила о внешнем. Видимо, она считала, что давать уроки бедным детям достаточно для того, чтобы называться хорошим человеком.

И это не единичный случай. Многие сегодня испытывают сильные альтруистические позывы, но в отсутствие нравственного лексикона часто превращают этические вопросы в вопросы распределения ресурсов. Как мне помочь большему числу людей? Как повлиять на мир? Или, что еще хуже: как мне использовать мою прекрасную личность, чтобы помочь тем, кто обделен судьбой?

В Халл-хаусе царила совершенно иная атмосфера. У его основателей было четкое представление о том, как вырабатывать характер и у тех, кто служит бедным, и у самих бедных. Аддамс, как и многие ее современники, посвятила свою жизнь помощи нуждающимся, но скептически относилась к сочувствию. Ее настораживала бесформенность этой эмоции, то, как сострадательные люди изливали свои чувства на нуждающихся без всякой практической пользы. Она отвергала ханжество, позволявшее богатым гордиться собой только потому, что они занимаются благотворительностью. «Благодетельность – близнец гордыни», – писал Натаниэл Готорн[44]44
  Натаниэл Готорн (1804–1864) – один из первых и наиболее признанных мастеров американской литературы. Внес большой вклад в становление жанра рассказа и обогатил литературу романтизма введением элементов аллегории и символизма.


[Закрыть]. Аддамс не терпела никакой позы, которая возвышала того, кто служит, над тем, кому он служит.

Как и во всех успешных благотворительных организациях, она хотела, чтобы работники получали удовольствие от своей работы, любили служение. В то же время она призывала их держать свои чувства под контролем и неустанно бороться с любым ощущением превосходства. Социальным работникам в Халл-хаусе предписывалось быть незаметными. Они должны были оставлять сочувствие за порогом и с разумным терпением выявлять истинные потребности каждого нуждающегося в помощи. Социальные работники давали практические советы, почти как современные бизнес-консультанты: рассматривали варианты, предлагали дружбу и поддержку, но никогда не навязывали свое мнение. Смысл был в том, чтобы бедные самостоятельно организовывали свою жизнь, а не становились зависимыми от других.

Аддамс отмечала, что многие энергичные, живые и яркие выпускники к 30 годам теряли свои устремления и становились скучными и циничными людьми. В своих мемуарах Twenty Years at Hull House («Двадцать лет в Халл-хаусе») Аддамс писала, что в колледже студенток учат жертвовать собой, забывать о своем «я», ставить благо общества выше собственного блага, но, когда они заканчивают учебу, им велят позаботиться о себе, выйти замуж и, возможно, найти работу. Молодых женщин, по сути, побуждают подавлять желание исправлять несправедливость и облегчать страдания. «Девушка упускает что-то крайне важное в той жизни, к которой предназначена, – пишет Аддамс. – Ее ограничивают, она несчастлива, а старшее поколение не осознаёт этого, и вот налицо все составляющие трагедии»[45]45
  Addams, Jane. Twenty Years at Hull House: With Autobiographical Notes. University of Illinois, 1990. P. 71.


[Закрыть]. Аддамс видела в Халл-хаусе не только место для помощи бедным, но и место, где богатые могли посвятить себя облагораживающему призванию. «В конце концов дело возвращается к тому, кто его сделал»[46]46
  Addams. Twenty Years at Hull House. P. 94.


[Закрыть], – писала Аддамс.

Фрэнсис старалась проводить в Халл-хаусе как можно больше времени. Здесь она научилась ориентироваться в мире бедных и стала смелее. Следующим местом ее работы была организация в Филадельфии, основанная выпускницей Халл-хауса. В то время фальшивые агентства по трудоустройству заманивали иммигранток в пансионы, иногда одурманивали их наркотиками и принуждали заниматься проституцией. Фрэнсис Перкинс вывела на чистую воду 111 таких организаций. Она откликалась на фальшивые вакансии и противостояла сутенерам лицом к лицу. В 1909 году, уже имея за плечами кое-какой опыт, она начала сотрудничать с Флоренс Келли[47]47
  Флоренс Келли (1859–1932) – американская общественная деятельница. Боролась против детского труда и за права детей, выступала за восьмичасовой рабочий день, установление минимума оплаты труда и ликвидацию так называемых свитшопов («потогонок»).


[Закрыть] в Национальной лиге потребителей в Нью-Йорке. Перкинс считала Келли героиней и образцом для подражания. «Страстная, темпераментная, упорная, она отнюдь не была кроткой святой, – писала позже Перкинс. – Она жила и работала как миссионер – с готовностью на самопожертвование и любое усилие. Она была глубоко чувствующей и глубоко верующей, хотя зачастую выражала это необычными способами»[48]48
  Perkins, Frances. My Recollections of Florence Kelley // Social Service Review. Vol. 28, no. 1. 1954. March. P. 12.


[Закрыть]. В Лиге потребителей Фрэнсис Перкинс выступала за запрет детского труда и несправедливого обращения с рабочими.

В Нью-Йорке Фрэнсис попала в богемное общество Гринвич-виллидж: она дружила с Джеком Ридом, который впоследствии стал свидетелем русской революции, Синклером Льюисом, однажды полусерьезно предложившим ей руку и сердце, и Робертом Мозесом, который в то время бунтовал против устоев общества, а потом стал главным нью-йоркским градостроителем.

Сдержанность

С каждым этапом долгого пути – в Маунт-Холиоке, в Халл-хаусе – Фрэнсис становилась сильнее и вместе с тем идеалистичнее. Со все большим пылом она служила своей цели. Пожар на швейной фабрике стал точкой, в которой оба этих процесса совершили грандиозный прорыв.

Посол США в ООН Саманта Пауэрс тонко подметила, что некоторые люди, когда загораются идеей, «ставят на карту самих себя». Принимая решения, они готовы пожертвовать своей репутацией и своей личностью. Цель для них настолько важна, настолько близка им внутренне, что является отражением их эмоций, их личности и устремлений. Перкинс не «поставила себя на карту» после пожара. Она отправилась работать в Олбани, чтобы лоббировать в законодательном собрании штата законы о безопасности рабочих. Она оставила предубеждения своего светского круга в Нью-Йорке и благовоспитанность политиков-прогрессистов. Она была готова идти на беспощадные компромиссы, если это вело ее к цели. Ее наставник Эл Смит, восходящая звезда нью-йоркской политики, сказал Фрэнсис, что аристократы-прогрессисты быстро остывают к любой идее и, чтобы добиться реальных изменений, придется иметь дело с нечистыми на руку законодателями и участвовать в партийных интригах. Она должна будет мыслить практически и жертвовать своей чистотой ради дела. Фрэнсис узнала, что в грешном мире именно «запятнанные» люди зачастую помогают сделать большую часть добрых дел. В Олбани она начала тесно сотрудничать с «политической машиной» Таммани-холл, о которой благородные круги, где она прежде вращалась, говорили не иначе как с ужасом.

Кроме того, именно в Олбани Фрэнсис нашла подход к мужчинам-политикам в возрасте. Однажды она ждала лифт в холле Капитолия штата и стала свидетелем того, как сенатор Хью Фоули рассказывал о конфиденциальных деталях кулуарных совещаний, жалуясь на постыдную работу, которую ему приходилось выполнять. Охваченный жалостью к себе, он воскликнул: «У каждого ведь есть мать!» Фрэнсис описала этот случай в папке «Заметки о мужском разуме», которую вела, чтобы начать лучше разбираться в психологии представителей противоположного пола. Этот случай сыграл важную роль в ее политическом становлении: «Я узнала, что мужчины воспринимают женщин в политической жизни через ассоциацию с материнством. Они понимают и уважают своих матерей – 99 процентов из них. Это простое и примитивное отношение. И я сказала себе: вот как ты добьешься результата. Веди себя, одевайся и держись так, чтобы подсознательно напоминать им мать»[49]49
  Martin. Madam Secretary. P. 146.


[Закрыть].

Фрэнсис Перкинс было 33 года; ее считали обаятельной, но не красавицей. Прежде она отдавала предпочтение нарядам, соответствовавшим моде, но с тех пор стала одеваться как подобает матери – в строгие черные платья с белым бантом на шее. Она начала носить жемчуг, черную шляпку-треуголку и выглядеть как почтенная матрона. Пресса отметила эти изменения и окрестила ее мамашей Перкинс за то, как она обходилась с законодателями за шестьдесят. Прозвище ей не нравилось, но она обнаружила, что ее метод сработал. Она подавила свою сексуальность, женственность, даже часть своей личности, чтобы заслужить доверие стариков вокруг. Сейчас, когда женщинам вроде бы уже не нужно себя подавлять, чтобы добиться успеха, такая тактика кажется сомнительной, но в 1920-х без этого было не обойтись.

В числе других проектов Фрэнсис Перкинс отчаянно продвигала билль об ограничении рабочей недели до 54 часов. Она стремилась наладить отношения с лидерами Таммани-холла, чтобы заручиться их поддержкой, но те пытались ее обмануть. Однако на ее сторону встали несколько рядовых сотрудников, а также один из крупных политиков «машины» Большой Тим Салливан. «Сестрица моя жила в бедности и пошла работать с ранних лет, – признался он ей. – Мне жаль бедных девчонок, которые работают так, как вы говорите. Я бы оказал им услугу. Я и вам оказал бы услугу»[50]50
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 42.


[Закрыть].

Когда билль о 54-часовой рабочей неделе наконец вынесли на голосование, законодатели исключили из него одну из наиболее влиятельных отраслей – консервную, которая как раз часто эксплуатировала рабочих. Сторонники билля несколько месяцев перед этим настаивали на том, что никаких исключений быть не должно. Все отрасли, и особенно консервная, должны были попасть под действие закона. В решающий момент Фрэнсис стояла на пороге зала заседаний. Ей надо было решить, согласиться на этот, неполноценный, билль или отвергнуть его из принципа. Ее коллеги активно высказывались за второй вариант. Однако она согласилась на «полкаравая», которые, согласно пословице, лучше, чем ничего. «Это мой долг. Я это сделаю, и пусть меня за это повесят, если придется»[51]51
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 42.


[Закрыть]. Многие прогрессисты действительно возмутились. Однако ее суровая наставница Флоренс Келли полностью ее поддержала. С тех пор и в общественной, и в частной жизни за Фрэнсис Перкинс закрепилось прозвище Девочка-Полкаравая, то есть тот, кто возьмет столько, сколько позволят обстоятельства[52]52
  Martin. Madam Secretary. P. 98.


[Закрыть].

Примерно в это же время она познакомилась с Полом Уилсоном, красавцем прогрессистом хорошего происхождения, близким соратником Джона Перроя Митчелла, мэра-реформатора Нью-Йорка. Пол влюбился во Фрэнсис и постепенно завоевал ее сердце. «Пока вы не появились в моей жизни, – писала ему она, – моя жизнь была одинокой, холодной, суровой и жалкой, но внешне я этого не показывала… Вы каким-то образом ворвались в мое сердце, и я не смогла вас отпустить»[53]53
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 56.


[Закрыть].

Это был необычный роман. Перкинс писала Уилсону романтические, честные и страстные письма. Но в общении с друзьями и коллегами она была чрезвычайно сдержанной и десятки лет спустя отрицала, что когда бы то ни было испытывала сильные чувства. Фрэнсис Перкинс и Пол Уилсон поженились 26 сентября 1913 года в Грейс-черч в Нижнем Манхэттене. Друзей на свадьбу они не пригласили и даже заранее не сообщили им о бракосочетании, а родных хотя и поставили в известность, но слишком поздно для того, чтобы те успели приехать. Фрэнсис оделась к свадьбе в своей квартире на Уэверли-плейс и пришла в церковь пешком. Свидетелями выступили два человека, случайно оказавшихся в то время в церкви. Ни обеда, ни чаепития не было.

Когда позднее Фрэнсис Перкинс рассказывала о своем решении выйти замуж, она говорила об этом так серьезно, словно описывала визит к зубному врачу. «Во мне была новоанглийская гордость, – говорила Фрэнсис десятилетия спустя. – Я не горела желанием выйти замуж. Честно говоря, мне этого вовсе не хотелось. Я была не ребенком, а взрослой женщиной. Я не задумывалась о браке. Мне больше нравилось идти в одиночной упряжке»[54]54
  Martin. Madam Secretary. P. 125.


[Закрыть]. Но окружающие донимали ее вопросами, когда же она найдет себе мужа, и она захотела решить проблему раз и навсегда: «Я хорошо знаю Пола Уилсона. Он мне нравится… Мне приятны его друзья и его общество, так что почему бы не выйти за него и больше не думать об этом».

Первые годы брака прошли относительно счастливо. Молодожены поселились в уютном доме на Вашингтон-сквер, недалеко от того места, где Фрэнсис пила чай, когда разгорелся пожар на швейной фабрике. Уилсон работал в администрации мэра. Перкинс продолжала заниматься социальной работой. Их дом стал местом встреч для политических активистов того времени.

Однако через короткое время брак дал трещину. Джон Митчелл проиграл выборы. Уилсон завел роман со светской дамой, который вызвал бурю сплетен, но Перкинс разговоров об этом избегала. Она почувствовала, что задыхается в браке, и предложила мужу разъехаться. «Я совершила несколько ужасных ошибок, – писала Перкинс Уилсону. – Я стала другим человеком, я не могу работать, как прежде, я ослабла духовно»[55]55
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 66.


[Закрыть].

Но вскоре она узнала, что беременна. Мальчик умер почти сразу после рождения. Фрэнсис была раздавлена горем, но и об этом она тоже больше не упоминала. Впоследствии она стала исполнительным секретарем Ассоциации центра материнства, добровольческой организации, которая стремилась сократить смертность рожениц и младенцев. В декабре 1916 года у нее родилась дочь Сусанна, которую назвали в честь жены второго губернатора Плимутской колонии.

Фрэнсис хотела еще одного ребенка, но к 1918 году у Пола стали проявляться признаки душевной болезни: он не выдерживал нервного напряжения. По-видимому, это был маниакально-депрессивный синдром. «У него случались резкие перепады настроения. Он то горевал, то радовался», – позднее говорила Перкинс.

Начиная с 1918 года у семьи случались лишь краткие периоды относительно комфортной жизни. В одну из маниакальных фаз Уилсон вложил все их сбережения в махинации с золотом и прогорел. В следующие десятилетия большую часть времени Уилсон проводил в лечебницах, где Перкинс навещала его по выходным. Когда он был дома, то не мог ничего делать и за ним присматривала сиделка – эвфемистически называвшаяся секретарем. «Он превращался в нечеловека, – писал биограф Перкинс Джордж Мартин, – говорить о чем-то можно было ему, но не с ним»[56]56
  Martin. Madam Secretary. P. 232.


[Закрыть].

Потерю семейного капитала Фрэнсис Перкинс с присущей ей новоанглийской сдержанностью назвала «тот случай» и приняла решение начать работать, чтобы прокормить семью. Она отодвинула все такие «случаи» на задний план и старалась вовсе о них не думать. Называла свое состояние «фрейдистский коллапс»[57]57
  Martin. Madam Secretary. P. 136.


[Закрыть]. Следующие несколько десятилетий она старалась оградить свою частную жизнь от посторонних взглядов. Отчасти к этому подталкивало ее новоанглийское воспитание, а отчасти ее сдержанность была результатом философии и убеждений. Фрэнсис считала, что личные эмоции слишком сложны, чтобы обнажать их перед публикой; она пришла бы в ужас от откровенности современной культуры.

Две философские позиции, которые социальный обозреватель Рошель Гурстин назвала партией сдержанности и партией откровенности, противостоят друг другу. Партия сдержанности полагает, что тонкие проявления внутреннего мира разрушаются и оскверняются, если их открывают публичному взору. Партия откровенности считает, что все тайное вызывает подозрения и что полезнее все выносить на обсуждение. Фрэнсис Перкинс определенно принадлежала к первой партии. Она соглашалась с теми, кто считал, что все сложное, тонкое, противоречивое, парадоксальное и таинственное в личных переживаниях превращается в банальность, когда его демонстрируют прилюдно и облачают в стандартные фразы. Такие люди испытывают боль, когда их глубоко личные переживания выносятся на суд близких или посторонних людей. Их эмоции вырываются из контекста доверия и интимности и растаптываются. Поэтому личное должно оставаться личным. Перкинс верила в правительство, но, когда речь заходила о помощи бедным и защите слабых, она протестовала, если правительство попирало право на частную жизнь.

Эта философия ей дорого обошлась. Перкинс не была склонна к самоанализу, у нее не было близких личных отношений, ее семейная жизнь оказалась не особенно счастливой. Трудно сказать, как все повернулось бы, не проводи ее муж столько времени в лечебницах, но, скорее всего, общественное призвание все равно бы перевешивало, не оставляя ей сил на личную жизнь. Она была создана для активизма. Она не умела ни принимать любовь, ни любить, ни быть уязвимой. Даже забота о дочери часто превращалась для нее в крестовый поход нравственного совершенствования. Фрэнсис держала себя под железным контролем и того же ожидала от дочери.

Сусанна унаследовала маниакальный темперамент отца. Когда ей исполнилось шестнадцать, Перкинс уехала в Вашингтон работать в администрации Рузвельта, так что мать и дочь почти не жили под одной крышей. На протяжении всей жизни Сусанна страдала от сильных приступов депрессии. К сороковым годам она фактически превратилась в хиппи – за 20 лет до появления этого движения. Сусанна была связана с разными контркультурными группами. Она сходила с ума по румынскому скульптору Константину Бранкузи и прилагала все усилия, чтобы шокировать благовоспитанное общество и поставить мать в неловкое положение. Например, как-то раз Фрэнсис пригласила Сусанну на светское мероприятие и умоляла одеться подобающе, но та пришла в откровенном зеленом платье и с дерзкой прической, увешав волосы и шею огромными цветами.

«Возникло жуткое убеждение, будто я была причиной нервного расстройства мужа и дочери, – признавалась Фрэнсис. – Это меня пугает и мучает»[58]58
  Downey. Woman Behind the New Deal. P. 317.


[Закрыть]. Сусанна никогда по-настоящему не работала, и Фрэнсис ее содержала. В возрасте 77 лет мать уступила ей государственную квартиру в Нью-Йорке, чтобы Сусанне было где жить. Ей пришлось работать, чтобы оплачивать счета дочери.

Каждая добродетель чревата грехом. Бывает, что сдержанность оборачивается холодностью. Фрэнсис Перкинс не была эмоционально открыта близким. И общественное призвание никогда полностью не компенсировало ей личного одиночества.