Текст книги "Мечи Дня и Ночи"

– Декадо их называет Тенями. Джиамады особого рода.

– Никогда не видела таких быстрых созданий. Только что оно в нескольких ярдах, и тут же… – Она посмотрела на свое плечо. В зеленом камзоле осталась дырочка, вокруг нее запеклась кровь. – Оно укусило меня и тут же перелетело к Хараду. Он как, ничего?

– Харад убил Тень, но она и его успела обездвижить. Он еще спит.

– Это не сон, – передернулась Аскари. – Я все слышала. Твой разговор с Декадо, треск хвороста в огне. Только двинуться не могла.

Декадо у костра внезапно встал, надел на спину свои черные ножны и подошел к ним. От его пристального взгляда Аскари стало не по себе, и она сказала:

– Перестань пялиться на меня.

– Это трудно, – хохотнул он. – Сходство просто дьявольское.

– Внешнее сходство, – отрезала девушка. – В остальном я на нее не похожа.

Харад тоже сел, потом встал и побрел куда-то. Скилганнон поспешил к нему, Аскари осталась с Декадо.

– Теперь ты на меня уставилась, – заметил он.

– Я слышала истории о тебе. В них нет ничего хорошего. Невесело тебе, должно быть, живется.

– Чепуха. Я самый счастливый человек на свете.

– Не верю я в это.

– Я правду говорю. У меня было счастливое, веселое детство. Меня все любили у нас в городке. Теперь я известен своим остроумием и обаянием. Есть у вас тут какая-нибудь еда?

– Нету.

– Ну что ж, на нет и суда нет.

– Как эти твари умудряются так быстро двигаться? – спросила она.

– Это превосходит мое понимание. Насколько я знаю, их создают из существ с полыми, очень легкими костями. Птицы, летучие мыши, что-то вроде. Жутко иметь с ними дело, правда?

– Нет. Они делают то, для чего предназначены. Они опасны, и только, а жуть меня берет от тебя. – Она попыталась встать. Декадо хотел поддержать ее, но она оттолкнула его руку. – Не трогай меня!

– Боишься, что у вас с ней окажется больше сходства, чем ты полагаешь?

– Не понимаю.

– Ей нравилось, когда я трогал ее.

– Потому что ты такое же чудовище, как и она.

– И то сказать, – признал он беззлобно.

– Если ей это так уж нравилось, с чего она вдруг приказала тебя убить?

– Милые бранятся… Обычное дело. Такое случается каждый день.

Вопреки легкомысленному тону она увидела страдание в его глазах и пожалела его, но тут же и рассердилась.

– Я не ее сторонница, но надеюсь, что это ее желание будет исполнено. Ты злой, и мир без тебя станет лучше.

– Твоя правда. – Он отошел и сел на коня.

Аскари последовала за ним. Скилганнон и Харад стояли поблизости.

– Думаю, мы еще встретимся, – сказал Декадо.

– Друзьями или врагами? – спросил Скилганнон.

– Кто знает? Если вы идете на север, то впереди у вас много солдат и джиков. Это авангард основных сил Вечной. Скоро состоится решающее сражение с Агриасом. Джиана хочет покончить с войной по эту сторону моря. – Сказав это, Декадо повернул коня и уехал.

– Он мне не нравится, – заявил Харад.

– Он сам себе не нравится, – сказала Аскари, – и это доказывает, что он способен верно судить.

– Все равно я рад, что он оказался здесь, когда Тени напали, – с улыбкой произнес Скилганнон. – О чем вы с ним говорили?

– О Джиане. Я сказала, что мы с ней только внешне похожи. – Аскари посмотрела в сапфировые глаза Скилганнона. – Ведь правда?

– Не могу ответить на это так, как тебе хочется. Когда я впервые встретился с ней, она была точно такая же. Храбрая, даже бесстрашная, верная друзьям и красивая. При этом самостоятельная, с умом острым и независимым. Мы с ней говорили о том, как изменим мир. Она обещала, что, став королевой Наашана, превратит эту землю в сад, где все граждане будут жить мирно и благополучно. Это было ее мечтой.

– Отчего же она так изменилась?

– Оттого, что сделалась королевой.

– Не понимаю.

– Я тоже не сразу понял. В большинстве своем люди подчиняются законам своей страны по очень простой причине. Если человек нарушит закон, он за это поплатится, и мысль о расплате удерживает его от дурных деяний. Это древнейший принцип. Убьешь кого-нибудь, и тебя самого убьют. Вздумаешь грабить, и тебе отрубят руку или выжгут клеймо на лбу, а то и повесят. Но что будет, если ты сам и есть закон, если твои действия не обсуждаются, а решения принимаются безоговорочно? Если тебя окружают люди, согласные с каждым твоим словом? Ты уподобляешься богу, Аскари. Отсюда до тирании один лишь маленький шаг.

– Я бы такой не стала. Я знаю разницу между добром и злом.

– Я тебе верю. Если бы Джиана выросла здесь, в горах, она говорила бы точно так же. Ты в отличие от нее не жила при двуличном дворе, и твоих родителей не убивали изменники. Тебе не пришлось вести жестокие войны, чтобы вернуть себе свое королевство. Я не защищаю женщину, которой она стала, но слишком просто было бы представить ее дьяволом в образе человеческом или чудовищем.

– Потому что ты любишь ее? – в новом приступе гнева спросила она.

– Возможно. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы отнять у нее власть, даже если это приведет к ее смерти. Большего я не могу обещать.

– Большего никто и не вправе требовать, – смягчилась она.

Ужас этого дня не отпускал Ставута. Он липнул к нему, как его собственная пропитанная кровью рубашка. Ставут ушел от стаи, желая побыть один. Солнце закатывалось на кроваво-красном небе. Достойный закат для такого дня. Цвет ярости.

Слезы набегали на глаза, катились по заросшим щекам. Он смахнул их, и рука стала красной. Этот день на всю жизнь останется в его памяти как День Зверя. Он никогда его не забудет, ни единой его жуткой подробности.

Стая бежала несколько часов кряду ровным, пожирающим мили аллюром. Перед грядой лесистых холмов Шакул остановился.

– Что там такое? – спросил Ставут.

– Был бой, – сказал Шакул. Все остальные звери принюхивались, задрав головы. – Много крови, – добавил Шакул.

– Веди, – приказал Ставут.

Шакул побежал вверх по склону, где густо росли деревья. Стая следовала за ним. Скоро перед ними открылась поляна, усеянная телами. Ставут, сойдя со своей петли, первым делом увидел Киньона с размозженной головой. Молодого лесоруба Арина пригвоздила к дереву сломанная пика. Его жена Керена лежала с задранной юбкой. Солдаты надругались над ней, а потом перерезали горло. Других женщин перед смертью постигла такая же участь. В живых не оставили никого.

– Четыре джика, – сказал Шакул. – Стояли вон там.

– Что?

– Мы уходим?

– Уходим? Да, мы уходим. Мы найдем солдат, которые это сделали. – В Ставуте зарождалась ярость – никогда еще он не испытывал чувства, равного ей по силе. – Найдем и убьем. Всех до единого.

– Как Красношкурый скажет.

– Они далеко ушли?

– Недалеко. Скоро догоним.

– Тогда вперед.

Шакул нагнулся, дав Ставуту взойти на его шлею, взвыл и пустился бегом. Пятнадцать джиамадов из стаи по его команде отклонились направо, пятнадцать – налево. Остальные молча продолжали бежать за Шакулом.

Ставут пригибался под низкими ветками и приседал, когда Шакул продирался сквозь кустарник. Вскоре джиамад замедлил бег и показал на колонну солдат, идущую через холм примерно в четверти мили от них.

– Сколько их там? – спросил Ставут.

Шакул трижды сжал и разжал когтистые пальцы.

– Немного больше, немного меньше.

И они побежали дальше. Поднявшись на холм, через который отряд только что перевалил, они снова увидели солдат впереди – те шагали, не ведая об опасности. Потом один человек оглянулся и крикнул что-то. Солдаты взялись за оружие и попытались занять оборону, но джиамады уже налетели на них. Ставут, свалившись с Шакула, тяжело грохнулся наземь. Солдат с мечом подскочил к нему, но Шакул когтями разодрал человеку лицо и горло. Ставут выхватил у врага меч и кинулся в драку. Конный офицер, командовавший отрядом, в начале резни хотел ускакать, но Грава догнал коня, прыгнул на него и перегрыз ему шею. Всадник выпал из седла. Ставут преследовал бегущих и колол их мечом в спину. Уйти не удалось никому. Звериные челюсти разгрызали головы, дубины с гвоздями крушили черепа и хребты. Ставут огляделся. Несколько раненых пыталось еще уползти. Звери прикончили их, вонзая клыки в беззащитные шеи.

Командир лежал неподвижно. Грава рядом с ним пожирал зарезанного коня. Офицер, молодой и красивый, с ухоженной бородкой, взглянул на подошедшего Ставута.

– У меня есть ценные сведения. Агриас будет доволен, если вы отведете меня к нему.

– Я не служу Агриасу.

– Не понимаю. Кому же вы тогда служите?

– Киньону и молодой Керене. И другим, чьи имена я сейчас не припомню. Вряд ли вы спрашивали, как их зовут, когда убивали их и насиловали их женщин. – Ставут занес окровавленный меч.

– Подожди! – Офицер вскинул руку, и меч Ставута разрубил ее. – Смилуйся!

– Милости просишь? А других ты миловал, сукин сын? – Меч лязгнул о панцирь, отскочил и поранил офицеру бедро. Раненый стал отползать назад. Ставут шел за ним, и меч, порой задевая доспехи, рубил плоть и дробил кости. Мощный удар по челюсти выбил несколько зубов и рассек подбородок. Раненый лег на бок, подтянул к животу колени и зарыдал. Ставут продолжал рубить. Шакул схватил его за руку, оттащил прочь, а после присел над плачущим человеком и перегрыз ему горло. Ставут сидел на земле, придавленный внезапной усталостью.

Он отомстил за крестьян, но это не помогло. Они так и остались мертвыми, и их надежды ушли в землю вместе с пролитой кровью. Не стало Киньона, любившего печь пироги, и собирать народ в своем тесном домишке, и слушать, как нахваливают его стряпню. Не стало Керены, мечтавшей о пятерых ребятишках и домике в горах над Петаром. Они умерли жестокой, бессмысленной смертью – как и эти солдаты, со вздохом подумал Ставут.

Рядом с Шакулом стояли четверо джиамадов, состоявших при перебитом отряде.

– Почему они еще живы? – спросил, подойдя к ним, Ставут.

– Хочешь они мертвые? Я убью.

– Почему не убил их сразу?

– Больше стая, лучше охота.

– Они убивали моих людей.

– Нет, Красношкурый. Они стоять под деревья. – Ставут представил себе сцену побоища и вспомнил, что отметин от зубов и когтей на убитых не было. – Убить их? – спросил Шакул, и четверо попятились, подняв свои дубины.

– Не надо, – устало ответил Ставут. – Почему они захотели войти в нашу стаю?

– Воля, – сказал Шакул. – Охота. Много бегать. Хорошо есть. Много спать. Нет голокожих.

– Я тоже голокожий.

Шакул засмеялся, то есть начал издавать отрывистые рокочущие звуки.

– Ты Красношкурый.

Ставут, приняв это как комплимент, заметил кровь на боку джиамада.

– Я вижу, ты ранен.

– Не рана. Сапог. – Шакул показал на ноги Ставута, и тот понял, что содрал ему кожу во время своей «езды». А ведь зверь не сказал ему ни единого слова жалобы.

– Прости, дружище. – Ставут глубоко вздохнул и пошел к чужим джиамадам. – Хотите быть вольными и бегать в стае Красношкурого?

Они уставились на него холодными янтарными глазами, и один сказал:

– Воля хорошо.

– Тогда вы приняты. Голокожих убивать нельзя… без моего приказа. Драться между собой нельзя. Поняли? Мы все братья. Семья. – По их лицам он видел, что они не понимают его. – Вы больше не одни. Ваши враги – мои враги. Враги Шакула и Гравы. Мы все друзья. Мы… Как объяснить, чтобы до них дошло? – спросил он Шакула.

– Мы стая! – сказал тот. – Стая Красношкурого.

Четверо, дружно закивав, отозвались эхом:

– Мы стая! – Они взвыли и затопали ногами. Когда опять стало тихо, Шакул спросил:

– Куда теперь, Красношкурый?

– Обратно к месту нашей стоянки. Отдохнем день-другой.

Обратное путешествие было медленным. Шакул послал часть стаи вперед, а сам вместе с Гравой остался сопровождать Ставута. Тот, хотя и устал до предела, наотрез отказался ехать на ком-то.

На стоянке джиамады принялись за мясо, которое перед уходом подвесили высоко на деревьях. Ставуту есть не хотелось. Он сидел один, снова и снова перебирая в голове события этого дня.

«Я человек, – думал он, – притом человек просвещенный. Но крестьян мучили и убивали не джиамады, и не джиамады рубили лежачего. Джиамад как раз остановил меня и положил конец страданиям офицера».

Он знал, что этот день навсегда останется для него Днем Зверя, и его жег стыд, ибо зверем был он сам.

Глава пятнадцатая

Обеспокоенный Гильден повел солдат на восток. Алагира не было слишком долго, и сержант опасался, не случилось ли с ним чего. В воинском мастерстве своего капитана Гильден не сомневался, но конь Алагира мог оступиться и сбросить всадника в пропасть или придавить его своей тяжестью. Один их солдат в прошлом году погиб оттого, что конь, упав, лукой седла проломил ему грудь. Несчастье может случиться даже с самым умелым и отважным наездником.

С Гильденом поравнялся молодой Багалан. По правилам командовать полагалось ему, как единственному оставшемуся офицеру, но этот хитрец, быстро смекнув, что у Гильдена опыта куда больше, промолчал и подчинился приказу сержанта.

– Почему ты всегда отказывался от повышения? – спросил он теперь. – Я же знаю, что Алагир дважды пытался произвести тебя в офицеры.

– Семейная традиция, – с непроницаемым лицом ответил Гильден. – Мы крестьянская кость и офицеров терпеть не можем. Если бы я принял чин, отец бы со мной разговаривать перестал.

– Боги! Так он еще жив? Сколько ж ему, лет сто?

– Шестьдесят восемь! – рявкнул сержант. – И если твой шаловливый конек убил Алагира, я с тобой такое сделаю, что не забудешь, хотя бы сам жил сто лет.

– Я уже жалею, что сыграл с ним такую шутку. Глупо вышло, но я же не знал, что землетрясение будет.

– Скверный вид у этого склона, – заметил, подъехав к ним, крепко сбитый кавалерист.

– Скверный, – согласился Гильден. – Поэтому езжай вперед и проверь его.

– Почему я?

– Ты ж знаешь, Барик. Самые опасные задания получает тот, от кого проку меньше всего.

Барик ухмыльнулся, показав сломанный передний зуб.

– А не потому ли, что ты задолжал мне свое жалованье за месяц?

– Да, на мое решение отчасти повлияло и это.

– Нет никого хуже человека, не умеющего проигрывать, – сказал Барик и стал осторожно спускаться. Дважды его конь оскальзывался, но Барик, пожалуй, был лучшим наездником в их полусотне, и Гильден верил, что он спустится благополучно.

– Поезжай за ним, – сказал сержант Багалану. – Я соврал, сказав, что он у нас самый никчемный, но сейчас говорю чистую правду.

– Как с офицером разговариваешь, дедуля? – Парень хмыкнул и двинулся вслед за Бариком.

«Мне и верно пора быть дедушкой, – подумал Гильден. – Пора поселиться на двух акрах земли, которые мне полагаются за мою службу. Смотреть, как зреет мой урожай и пасутся мои лошади. И чтобы детишки у ног копошились».

«А жена?» – кольнула непрошеная мысль.

Гильден был женат дважды. Первую он пережил, со второй ошибся. Одиночество помутило его разум. Она завела шашни с соседом. Гильден вызвал его на дуэль и зарубил, о чем жалел до сих пор. Тот человек ему нравился. Потом он пошел на площадь, сломал свой венчальный жезл и отдал его половинки священнику Истока. Его жена потом вышла за купца и переселилась на торговый корабль.

Поэтому внуков у него нет, на земле, пожалованной ему за двадцать лет службы, распоряжаются арендаторы, а сам он сидит в седле и готовится спуститься по опасному склону.

Вздохнув, он поднял руку и повел отряд вниз. Барик и Багалан уже добрались до твердой земли. Гильден, направляя коня по их следу, вскоре присоединился к ним. Оба молчали и были чем-то встревожены. Гильден, посмотрев в ту же сторону, увидел коня Алагира, стоящего с опущенными поводьями.

– Ну что ж, – сказал он, – будем готовы к худшему.

Путь преграждали поваленные деревья, но он заставил своего коня перескочить через них и оказался рядом с брошенным скакуном. Тут же, на куче земли, сидел Алагир.

– Хороший денек, так и тянет вздремнуть, – сказал Гильден, стараясь не выдать своего облегчения. Алагир молчал. Мало-помалу у оползня собрались все остальные. – С вами ничего не случилось?

– Я должен показать тебе кое-что, – сказал тогда Алагир. – Барик и Багалан пойдут с нами, а остальные посмотрят потом, в свой черед.

Гильден спешился и залез туда, где сидел капитан.

– Что с тобой стряслось, парень?

– Все и ничего. Иди за мной и сам все поймешь.

Трое дренаев пошли за ним по коридору. В склепе все остановились как вкопанные и уставились на Бронзовые Доспехи.

– Это не может быть то, о чем я думаю? – спросил наконец Гильден.

– Может. То самое и есть.

– Кто-то шутки над нами шутит, – предположил Барик. – Не бывает так, чтобы обыкновенный оползень взял и открыл такое сокровище.

– Мне всегда хотелось посмотреть, какие они были на самом деле, – с почтительным трепетом сказал Алагир. – Я и подумать не мог, что они так прекрасны.

– Только что от них толку, раз они заперты в хрустале, – посетовал Багалан.

– Это не хрусталь. Что-то вроде иллюзии, – объяснил ему Алагир. – Просунь туда руку. Я уже пробовал, и у меня вышло.

Багалан, последовав его совету, ушибся о твердую глыбу, вскрикнул и с укором воззрился на Алагира.

– Я чуть пальцы себе не сломал!

Следующим попробовал Гильден, но и его встретило твердое, без единого шва стекло. Он тщательно ощупал всю переднюю сторону куба – никакого отверстия. Сменивший его Алагир медленно, неуверенно протянул руку. Она прошла сквозь хрусталь, и пальцы сомкнулись на рукояти меча с крылатым эфесом. Меч без усилия вышел из ножен.

– Как, во имя Истока, ты это сделал? – ахнул Багалан, все еще потирая ушибленные пальцы.

Алагир, вздохнув, отдал меч Гильдену и сел на каменный выступ.

– Неправильно это, – сказал он.

Гильден подсел к нему.

– Расскажи толком, парень. Что тут творится?

Рассказав про голос, который привел его к Доспехам и велел надеть их, Алагир умолк.

– Есть еще что-то, – сказал Гильден.

– Она сказала, что я Бронзовый Князь по праву наследия.

– А ты и нос повесил?

– Еще бы! Я ведь не Друсс-Легенда. Обыкновенный солдат. При выпуске из академии был третьим с конца. Ты лучше меня владеешь мечом, а Барик лучше стреляет из лука. Голос ошибся. За Бронзовым Князем я пошел бы в огонь, жизни бы не пожалел для дренаев. Сам я в вожди не гожусь.

– Может быть, ты и прав. Мы все недостойны своих предков. Они были гигантами. Ты сам говорил об этом не далее как вчера. У них был Друсс, а у нас только мы с тобой. Ты говоришь, что пошел бы в огонь за Бронзовым Князем, а мы все и в ад, не задумываясь, пошли бы, если б ты отдал такой приказ. – Гильден хлопнул Алагира по плечу и встал. – Делай то, что она велела, кто бы она ни была. Надевай доспехи, а я тебе помогу.

Алагир извлек из глыбы чешуйчатый панцирь с летящим орлом, кольчужные штаны и рубаху, крылатый шлем. Сняв свою кольчугу, он надел новую, развел руки в стороны, и Гильден застегнул на нем панцирь. Руки оделись в латные запястья и боевые перчатки. Гильден опоясал его мечом, вложив клинок в бронзовые ножны. Алагир поднял над головой крылатый шлем и замешкался.

– Мне кажется, что я совершаю святотатство.

– Ты чтишь святыню, а не оскверняешь ее. Надевай шлем.

Под ногами у них прокатился гром. С потолка посыпалась пыль. Следом рухнул увесистый камень – и отскочил от опустевшей хрустальной глыбы.

– Опять землетрясение! – крикнул Барик.

– Бежим отсюда! – приказал Алагир.

Все бросились обратно по коридору. Алагир поднял упавшего Гильдена. У самого выхода позади раздался грохот, и вся кровля рухнула, а боковая стена раскололась.

Гильден, Барик и Багалан вылезли на воздух. Земля больше не тряслась. Весь отряд, собравшись внизу, смотрел вверх. Гильден оглянулся. В новом устье, окруженная клубами пыли, стояла золотая фигура. Гильден знал, что это Алагир – он сам помогал ему надевать доспехи. Но сейчас, на солнце, их капитан преобразился в сказочного героя, о чьем выходе из недр земных возвестило землетрясение.

На горном склоне стоял уже не Алагир, а Бронзовый Князь.

Мемнон в покоях Ландиса Кана молча слушал разговор Вечной с Унваллисом. Он с неослабевающим интересом наблюдал за тем, как ведут себя мужчины в присутствии Вечной, и каждый раз благодарил судьбу, избавившую его самого от плотских желаний. Все мужчины, попадая в орбиту ее красоты, становились полными дураками. Унваллис всегда вызывал у него чувство, близкое к восхищению. У этого человека блестящий ум, но теперь, когда Вечная вновь допустила его к своему ложу, он скачет вокруг нее, как престарелый щенок. Правда, одеваться он стал куда лучше. Одежда была страстью Мемнона: гладкий шелк, мягкий бархат, тонкая шерсть, цвета и оттенки. Он с наслаждением придумывал новые камзолы и мантии, прибегая к помощи лучших закройщиков и вышивальщиц. Став любовником Вечной вторично, Унваллис отказался от присущих ему тускло-серых одежд и сейчас был облачен в дивный короткий камзол из голубого шелка, кремовые штаны и серые сапоги. Первое место в его наряде Мемнон отводил именно сапогам, так выгодно подчеркивавшим серебристую седину Унваллиса.

Вечная уделяла своей внешности гораздо меньше внимания, но когда женщина так хороша от природы, ей можно одеваться хоть в мешковину. Сейчас на ней доходящая до колен туника из простой белой шерсти, а единственное украшение – филигранный золотой пояс с висюльками. Красивая вещь, но он выглядел бы лучше с каким-нибудь темным платьем.

Принуждая себя думать о более серьезных делах, Мемнон поглаживал рукава собственного долгополого кафтана из густо-синего шелка.

Унваллиса беспокоило пророчество. Он более полно ознакомился с записями Ландиса Кана и сделался – как и Ландис – убежден в том, что Скилганнон представляет собой угрозу для Вечной. Джиана этого убеждения не разделяла.

– Он ведь один. У него нет армии, и магией он не владеет. Даже с Мечами Дня и Ночи он не одолеет и роты улан, не говоря уж о полке джиамадов.

– В пророчестве сказано… – снова начал Унваллис.

– К дьяволу пророчества, – перебила Вечная. – Все они, и это тоже, выдают желаемое за действительное. Разве ты сам не видишь? Старая карга напророчила возвращение Скилганнона, и поэтому Ландис Кан его оживил. Даже он не имел понятия, как это можно осуществить. По-твоему, Скилганнон имеет?

– Я знаю одно, ваше величество: Благословенная в самом деле обладала пророческим даром.

– Знаешь, кто она в действительности была? – засмеялась Джиана. – Я с ней встречалась однажды. Она была Смешанная, джиамадка, созданная людьми. Носила перчатки, чтобы спрятать когти, и платья с длинными рукавами, чтобы скрыть шерсть. Дар у нее был, это так – но не настолько сильный, чтобы знать, что будет через тысячу лет после ее смерти. – Ее черные глаза обратились к Мемнону. – А что Декадо? Судя по твоему лицу, он жив?

– Да, ваше величество. Он встретил Скилганнона, и они вместе убили трех моих Теней.

– Твоих непобедимых Теней? Сразу трех? – Мемнон думал, что Джиана разгневается, но она улыбнулась. От этой улыбки у него, как всегда, захватило дыхание. Даже свободный от любовных страстей Мемнон чувствовал, как велика власть ее красоты.

– Вы находите это забавным, ваше величество? – с трудом выговорил он.

– Только для меня одной. Человека, которого я знала когда-то, эти создания не одолели бы.

– Декадо предупредил его, и они приготовились. В следующий раз будет иначе.

– Следующего раза не будет. Я не хочу, чтобы Олека убили. Ты меня понял, Мемнон? Этот человек был – и есть – любовь всей моей жизни. Если я сумею поговорить с ним, он вернется ко мне.

– Разумеется, ваше величество. Тени преследовали Декадо. Лишь по чистой случайности он оказался вместе со Скилганноном и прочими.

– Он все еще с ними?

– Нет, ваше величество. Он поехал на север.

– А Олек?

– Одна их спутница погибла во время землетрясения. Они похоронили ее и тоже пошли на север.

– Случайно, не моя Возрожденная?

– Нет, ваше величество. Горожанка из Петара.

– Это хорошо. Куда они направляются?

– Скилганнон ищет пропавший храм.

– Еще бы! Мы все его ищем. Он найдет на том месте воронку и решит явиться ко мне, но даже если ему это удастся, убить меня он не сможет. Я его знаю. Знаю его любовь ко мне.

– Тогда вы должны также знать, насколько он изобретателен, – вставил Унваллис.

Улыбка Вечной померкла, черные глаза сузились.

– Я знаю и это, Унваллис. Ты прав, что напомнил мне об этом. Скилганнон не похож ни на одного из людей, которых я знала. Ему все и всегда удается. В нежном возрасте шестнадцати лет он уже водил за нос шпионов и наемных убийц, а к двадцати одному не проиграл ни одного сражения. Однажды он с горсткой людей взял целую крепость и убил лучшего, как я полагала, воина тех времен. Мы не должны его недооценивать, особенно я. Отправь к храму полк Вечной Гвардии вместе с их джиамадами. Они могут отплыть из Драспарты.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Теперь о более неотложных делах. В течение ближайших трех дней армия должна перейти через горы. Я выеду в ее расположение, и мы раздавим Агриаса раз и навсегда. Оставь меня с Мемноном, Унваллис.

Тот с убитым видом поклонился и попятился к двери. Когда он вышел, Джиана заложила руки за голову и потянулась.

– Поговорим на балконе, – сказала она.

Они вышли под вечернее небо, и она указала Мемнону на плетеный стул. Дождавшись, когда она сядет, он приподнял кафтан и пристроился на самом краю. Помятые вещи сразу теряют вид.

– Он уже переспал с ней? – спросила она.

Намек на ревность в ее голосе удивил его – он никогда не замечал за ней подобного чувства.

– Нет, ваше величество. Видно, что их тянет друг к другу, но ничего… неподобающего пока не произошло.

– Ты говоришь об этом так, будто вступил во что-то гадкое, – засмеялась она. – Итак, она все еще девственница. Хорошо. Всегда приятно опять побыть девственницей. – Джиана помолчала и вновь задала вопрос: – Ты слышал, чтобы он говорил обо мне?

Мемнон ждал этого вопроса и готовился ей солгать, но сейчас, убедившись в глубине ее чувства к этому человеку, решил, что правда может оказаться сильнее лжи.

– Да, ваше величество. Но не думаю, что и вам захочется это услышать.

– Об этом судить буду я. Говори.

– Возрожденная, узнав о своем происхождении, расспрашивала Скилганнона о вас. Он сказал, что власть испортила вас, сделала злой, и что он сделает все, чтобы покончить с вашим правлением.

– Узнаю моего Олека. Все тот же романтик. Добро и зло различны, как день и ночь. Чудесно будет повидать его снова.

– Вы не сердитесь? – поразился Мемнон.

– С тем же успехом можно сердиться на солнце за то, что оно светит чересчур ярко. Олек – человек необычный. При всем своем уме на мир он предпочитает смотреть очень просто. Он, несомненно, думает, что я отбираю тела у моих Возрожденных и гублю их души. Это правда, но я, глядя на них, говорю так: «Без моих костей и крови вас не было бы на свете. Без меня вы бы не родились никогда. Я подарила вам двадцать лет, которых вы иначе не прожили бы. Одолжила вам часть своей жизни. Теперь срок платежа истек, и я беру долг обратно». И это точно такая же правда. Ты тоже думаешь, что я злая, Мемнон?

– Понятие зла незнакомо мне.

– Когда ты посылаешь своих Теней убить кого-то – это зло?

– Тот, к кому я их посылаю, должен думать именно так. Ваше величество не возражает, если я постою?

– Нисколько.

Мемнон встал и разгладил полы кафтана.

– Этот шелк очень мнется, – объяснил он.

Она взяла его руку с отрезанным мизинцем в свою.

– А как поживают твои Возрожденные?

– Все умерли, кроме одного. Да и он не переживет эту зиму.

– Не надо больше калечить себя, Мемнон. Тебе и так уже трудно ходить. Сколько пальцев на ногах ты отрезал?

– По два на каждой. Я должен найти способ, ваше величество, иначе я тоже умру.

– Еще не скоро, мой дорогой. У тебя еще много времени.

– Здесь что-то не так, и я должен понять, что именно. Машины работают безупречно, но как только детям исполняется восемь, реже девять лет, у них начинается рак и съедает их заживо.

– Я помню, что и ты единственный выжил из… из семьи, созданной Ландисом. Все прочие дети умерли. В конце концов он использовал все найденные им кости.

– Жаль, очень жаль, – сказал Мемнон. – Возможно, с их помощью я создал бы более совершенную копию.

– Не думаю. Кости ведь были не человеческие.

– Как так? – изумился Мемнон. – Ландис говорил мне, что нашел останки великого чародея былых времен.

– Так и есть. В те годы это вызвало большое волнение. По преданию, тот чародей, Згужев, заключил договор с повелителем демонов. Его преследовал рыцарь Руландер, и Згужев просил у демона, чтобы тот дал ему силу победить этого рыцаря. Тогда демон сделал Згужева Смешанным, но Руландер все же убил чародея. Ландис нашел кости Смешанного. Вот почему он испытывал такие трудности, создавая тебя. Я до сих пор не знаю, как он добился этого, но хорошо помню, какими ужасами кончались его первые опыты. Один младенец, рождаясь на свет, разодрал когтями чрево своей матери и погиб вместе с ней. Других приходилось умерщвлять по причине их ужасающего уродства. Потом появился ты – почти совершенный.

– Почему мне никогда не рассказывали об этом прежде, ваше величество?

– Пока ты был мал, Ландис думал, что это может дурно повлиять на тебя. Потом ты подрос… – она пожала плечами, – но этот вопрос больше не поднимался. Стало ли тебе легче теперь, когда ты узнал?

– Возможно. Это объясняет, почему дети получаются такими нестойкими. Мне нужно узнать об этом побольше. Унваллис зачитывается дневниками Ландиса, где говорится о его опытах со Скилганноном, я же предпочитаю более подробные записи, которые нашел в машинной палате. Они касаются различных тонкостей, открытых им.

– Только не отказывай себе в отдыхе, – сказала она, отпустив его руку.

– Благодарю за заботу, ваше величество. Вы знаете, что даже моя внезапная смерть не помешает переходу вашей души в первую из Возрожденных.

– Я не это имела в виду. Ты дорог мне, Мемнон, и я хочу видеть тебя здоровым.

Мемнона на миг это тронуло, но потом он подумал: «Декадо был тоже дорог тебе». Вечная добра и внимательна, когда ей этого хочется – и беспощадна, когда у нее меняется настроение.

– Я отдохну прямо сейчас, с позволения вашего величества.

– Очень хорошо. Там у дверей несет караул хорошенький белокурый солдатик – пришли его ко мне, когда пойдешь мимо.

Мемнон, однако, не стал ложиться. Он прошел через сад к конюшне, где стоял черный фургон на шести колесах, больше двадцати футов в длину, с высокими бортами и круглой крышей. Вместо окон в нем были прорезаны занавешенные изнутри щели. Дверца помещалась сзади. Солнце уже село за горы, и хотя небо еще оставалось светлым, лучи на фургон не падали. Мемнон опустил вниз лесенку из трех ступенек и постучал в дверь.

– Закройте глаза, дети мои, – Сказав это, он быстро вошел и плотно прикрыл дверь за собой.

Внутри царила полная тьма. Тени, тихо щебеча, собрались вокруг.

– Троих ваших братьев больше нет, – шепотом заговорил Мемнон. – Они потерпели неудачу и покрыли нас всех позором, но мы должны отомстить за них. Дотроньтесь до меня, дети мои, – продолжал он, вытянув вперед руки. – Дотроньтесь, и вы увидите врагов, которых должны умертвить. – Он вызвал в уме образы Декадо и Скилганнона. Тени, все семеро, касались его легко, как утренний бриз. – Первым пусть будет Декадо. Вы знаете его запах. Потом другой, тот, что ходит с двумя мечами. Он очень для нас опасен. Убейте его и всех, кто с ним рядом. Тела спрячьте так, чтобы никто не нашел. Эта ночь будет пасмурной, и вы сможете уйти далеко. Я не покину вас и приведу прямо к добыче. Теперь снова закройте глаза, потому что мне нужно выйти, а на дворе еще день.