Текст книги "Мечи Дня и Ночи"

– Добро пожаловать, мой господин. Работа, как видите, спорится.

– Надеюсь, что так, Балиш. Это мой племянник Каллан. Приехал ко мне погостить. – Балиш поклонился и Скилганнону. – Где нам найти Харада?

– Я не смог прекратить эту драку, мой господин, – сказал напуганный чем-то Балиш. – Все произошло очень быстро. Никто серьезно не пострадал. Я сказал Хараду, что так не годится.

– Хорошо, хорошо. Где он?

Балиш указал куда-то на запад.

– Может, его сюда привести?

– Да, приведи. Мы пока спустимся немного вниз, где ручей растекается надвое.

Ландис и Скилганнон отъехали немного от просеки и вскоре спешились у ручья.

– Балиш хороший десятник, – сказал Ландис, – но человек слабый и мелкий. Он недолюбливает Харада.

Скилганнон молчал, глядя на горы, где парили в потоках воздуха два орла. Вид этих птиц почему-то вселил в него чувство опустошенности и желание оказаться подальше от этого места. При всем его уважении к Устарте, она давно умерла, и он не чувствовал себя обязанным спасать этот чуждый для него мир. Скоро он уедет и попытается найти дорогу туда, где некогда был Наашан. Розыски, предпринятые им в библиотеке, подтвердили, что Наашан лежит за морем, на востоке. Чтобы попасть туда, ему нужно отправиться в портовый город Драспарту, называвшийся в его время Дрос-Пурдолом.

Ландис говорил что-то, и Скилганнон отвлекся от мыслей о путешествии.

– Я хочу попросить Харада сводить тебя в горы. Он, надо сказать, человек суровый и говорит мало. Гамаль полагает, что несколько дней, проведенных вдали от цивилизации, – усмехнулся Ландис, – помогут тебе привыкнуть к твоей новой жизни.

– Почему именно Харад?

– Горы он знает, как никто другой, – глядя в сторону, сказал Ландис.

Скилганнон понимал, что он чего-то не договаривает, но пока не стал в это углубляться.

– Вот и он.

Скилганнон взглянул на идущего к ним человека, и у него перехватило дыхание, а сердце учащенно забилось. Справившись с собой, он гневно посмотрел на Ландиса Кана.

– Не говори пока ничего! – торопливо промолвил тот и сказал молодому чернобородому лесорубу: – Рад тебя видеть, дружище. Это мой племянник Каллан. – Бородач, едва кивнув, скользнул светлыми глазами по Скилганнону. – Я хотел бы, чтобы ты побыл немного проводником и показал Каллану горы.

– Мне работать надо, – сказал Харад.

– На твоем заработке это не отразится, мой мальчик. Если ты согласишься, то окажешь мне большую услугу.

– Только без лошадей, – вперив взгляд в Скилганнона, предупредил Харад. – А ходить по горам трудно.

– Ничего, я не против, – сказал Скилганнон. – Но если ты не хочешь быть моим проводником, я не обижусь.

– Надолго это? – спросил Харад у Ландиса.

– Дня на три – на четыре.

– А выходить когда?

– Послезавтра.

– Встретимся здесь, как солнце взойдет, – сказал Харад Скилганнону, кивнул Ландису и зашагал к просеке.

Ландис молчал, и Скилганнон чувствовал, что ему сильно не по себе.

– Ты сердишься? – спросил он наконец.

– Да, Ландис. Еще как. – Тот в испуге отшатнулся. – Но ты не бойся, я не трону тебя.

– Уже легче. Что ты можешь сказать мне о… предке Харада?

– Теперь я вижу, зачем тебе нужна была наша встреча, но пока ничего тебе не скажу. Мне надо подумать. Побыть одному. – Сказав это, он сел в седло и поехал прочь.

Харад вернулся к работе с тяжелым сердцем, хотя со стороны никто бы этого не заметил. Он все так же махал топором, и казалось, что силе его нет предела. Все утро он работал, как всегда, молча, сосредоточенно и угрюмо. Порой он ловил на себе пристальные взгляды Балиша, но виду не подавал. Латар и его братья то и дело оказывались рядом. Они с ним не заговаривали, но Латар однажды предложил ему свою фляжку с водой. Харад напился, а Латар сказал со вздохом:

– Всю ночь глаз не сомкнул. Так откуда он вырос, первый-то дуб?

Харад невольно хмыкнул.

– Не знаю. Мне одна женщина загадала. С тех пор это у меня из головы не идет.

– У меня тоже. Вот бабы, а?

Харад кивнул. Больше они не говорили, но вражды между ними как не бывало.

Солнце пригревало, работа изматывала. К полудню Харад проработал уже шесть часов. Он вдруг понял, что ему хочется увидеть Чарис, хочется посидеть на бревне рядом с ней. Когда пришли женщины, он сел один в стороне и стал ее ждать. Она была босиком, в зеленой юбке и белой рубахе. Длинные золотистые волосы перехвачены сзади зеленой лентой. Сердце у Харада билось чаще обычного. Чарис с корзинкой обходила мужчин, раздавая им хлеб. Нетерпение Харада росло. Наконец она, улыбаясь, подошла к нему, и он покраснел.

– Доброго тебе дня, Харад.

– И тебе, – ответил он, силясь сказать что-нибудь умное. Чарис дала ему хлебец, кусок твердого сыра – и отошла. Он опешил. Раньше она всегда задерживалась около него. Ну не странно ли? Раньше, когда ему хотелось посидеть в одиночестве, она так и липла к нему, а теперь, когда ему захотелось поговорить, она уходит!

– Погоди! – сказал он, не успев сдержаться. Чарис, удивленная, оглянулась. – Давай… давай поговорим.

Она вернулась, но садиться не стала и спросила:

– О чем это?

– Меня тут не будет несколько дней.

– Почему ты мне говоришь об этом?

– Хотел спросить тебя про племянника нашего господина. Я должен свести его в горы.

– Разрисованного-то?

– Почему разрисованного?

– У него татуировки на груди и спине. Спереди кошка, сзади не то ястреб, не то орел. Хищная, в общем, птица. Да еще паук на руке.

– Ты их видела, эти картинки?

– Нет. Другая девушка говорила. Он ходит голый по комнате.

– Голый? При женщинах?

– Так он ведь из Зарубежья – там, наверно, другие понятия. Он красивый, ты не находишь?

Харад почувствовал, что в нем растет гнев.

– Красивый, говоришь?

– Даже очень. И вежливый. Я с ним говорила. Он сделал мне комплимент. Зачем ему понадобилось идти в горы?

– Я не спрашивал, – пробурчал Харад, стараясь догадаться, какой такой комплимент сделал ей чужеземец.

– Вот и спроси, как пойдете. – И она опять отошла. Харад помрачнел, даже есть расхотелось. Он представил себе высокого, темноволосого Каллана. Глаза у него голубые, яркие – может, Чарис об этом? «Я его враз надвое переломлю», – думал Харад. Потом ему вспомнились эти глаза. Харад как боец умел оценивать сильные и слабые стороны других мужчин. Он не сомневался, что этого одолел бы – но все-таки, пожалуй, не враз.

Он оставил еду нетронутой и пошел работать, вкладывая свою досаду в каждый взмах длинного топора.

Ближе к вечеру к нему пришел Балиш. Харад его не любил, чувствуя, что это человек скользкий и подленький. Но Балиш распоряжался работами и раздавал заработок, и Харад постарался скрыть свою неприязнь.

– Чего господин хотел от тебя? – спросил Балиш.

Харад рассказал, что пойдет в горы с его племянником-чужеземцем.

– Смотри, – предостерег Балиш. – Говорят, что на перевалах шатаются беглые джиамады.

– Мне случалось их видеть, – сказал Харад. – Они как медведи или дикие кошки – сторонятся людей.

– Что он хочет посмотреть там, в горах?

– Может, руины.

– Никогда не слыхал раньше об этом племяннике. Зачем он, по-твоему, приехал сюда?

Харад пожал плечами. Ему-то откуда знать? Балиш постоял еще немного, болтая о том о сем, и ушел. Харад сел, жалея о том, что не поел днем. Хлеб и сыр, оставленные им на поляне, пропали бесследно – жди теперь завтрака.

Руины… Он каждую осень ходил туда и лазал по старым камням. Там у него на душе всегда становилось легче. Он чувствовал там покой, которого не находил ни в одном другом месте. То ли от одиночества, то ли еще от чего-то. Твердо он знал одно: ему не хочется вести туда чужака.

Глава четвертая

В тридцати милях южнее небольшой отряд, состоящий из пехоты и кавалерии, поднимался к Ситезскому перевалу. Впереди ехали двое разведчиков. У одного на длинной пике полоскался простой желтый флаг. Он беспокойно поглядывал по сторонам, хорошо зная, сколько его товарищей было убито под таким же вот мирным флагом.

Чуть позади следовали посол Унваллис, прославленный воин Декадо и пятнадцать всадников Вечной Гвардии в черной с серебром броне. Двадцать джиамадов замыкали колонну.

Унваллис был уже немолод и терпеть не мог, когда его посылали в отдаленные земли и поселения. С годами он все больше привязывался к своему дворцу в Диранане. В свое время он охотно занимался интригами и политикой, но тогда он был моложе. Эта последняя война истощила его честолюбие и подорвала его силы. Он взглянул на молодого красавца, едущего рядом на белом коне. Точь-в-точь он сам в былые годы: честолюбив, беспощаден, полон желания выдвинуться. Унваллис ненавидел его за силу и молодость, но хорошо скрывал свою ненависть. Декадо не потерпит врагов рядом с собой – кроме того, он последний фаворит Вечной. Впрочем, если не считать всего этого, спутник он интересный. Он остроумен, ему присущ суховатый и резкий юмор – но теперь, как при всяком приступе головной боли, ему не до того. Унваллис снова бросил на него взгляд. Декадо, неестественно бледный, страдальчески щурился. Унваллису самому за свою долгую жизнь доводилось мучиться мигренями, но ничто не могло сравниться с тем, что терпел этот молодой человек. На прошлой неделе он упал в обморок во дворце, и из ушей у него потекла кровь. Унваллис вздрогнул, вспомнив об этом. Мемнон дал Декадо сильный наркотик, но даже это не помогло, и Декадо криком кричал три дня, лежа в затемненной комнате.

– Далеко ли еще? – спросил молодой воин.

– Через час мы должны уже встретиться с посланными Ландиса. Он непременно вышлет кого-нибудь нам навстречу.

– Почему бы нам попросту не привести с собой полк и не занять это треклятое княжество?

– Ландис Кан служил Вечной много жизней. Она хочет, чтобы ему было позволено заново подтвердить свою верность.

– Он создает джиамадов. Одно это делает его изменником.

– Создание джиамадов было его обязанностью и его призванием, – вздохнул Унваллис. – Вечная это понимает. Вряд ли следовало ожидать, что здесь, на покое, он станет выращивать овощи.

– Итак, ты предложишь ему заново принести присягу?

– Это входит в нашу миссию.

– Помимо розысков давно умершего героя, – со смехом добавил Декадо. – Единственного и неповторимого. Что за чушь!

«Так-так, – подумал Унваллис. – Любопытно. Ты ревнуешь к человеку, умершему тысячу лет назад».

– Что ж, фигура преинтересная, – невинно сказал он, зная, как раздражают Декадо разговоры о Скилганноне. – Говорят, что в поединке на мечах против него никто не мог выстоять. Даже в зрелые годы он был смертельно опасен.

– Так говорят обо всех легендарных героях, – бросил Декадо, потирая глаза.

– Это верно, но и сама Вечная подтверждает, что ему не было равных.

– Насколько я знаю, он убил нескольких примитивных джиамадов и выиграл пару-тройку битв. Это еще не делает его богом, Унваллис. Не сомневаюсь, что он был хорошим бойцом, но я бы его побил. Видел ты кого-нибудь, чье мастерство могло бы сравниться с моим?

– Не видел, – признал Унваллис. – Ты стоишь особняком, Декадо – как, впрочем, и твое оружие. – Он посмотрел за спину воина, где висели общие ножны с двумя мечами. – Вряд ли сейчас на всем свете найдется равный тебе противник.

– Ни сейчас, ни когда-либо после.

– Будем надеяться, что ты прав. – Юность всегда самонадеянна, подумал Унваллис. Она не верит, что когда-нибудь старость отнимет у нее все. Сохранишь ли ты свою веру лет через двадцать, Декадо? Или через тридцать, когда твои мышцы высохнут, а суставы поразит ревматизм? Впрочем, если ты к тому времени еще не надоешь Вечной, она может продлить тебе жизнь. Как делала это для меня на протяжении нескольких десятилетий. Продление молодости – чудеснейший дар. Жаль, что это понимаешь далеко не сразу, а лишь тогда, когда твоя молодость начинает увядать.

С ним это произошло, когда он перестал быть для Вечной любовником и стал… кем же? Другом? Но у Вечной друзей нет. Кем же тогда? Приходится, как ни печально, признаться, что он сделался всего лишь одним из ее приближенных, слугой, рабом ее капризов. Но жаловаться ему, по правде сказать, не на что. В мире, опустошенном войной и мором, у него есть свой дворец, свои слуги, а его богатства хватило бы на несколько жизней. Вот только этих жизней у него впереди больше нет. Он – девяностолетний старец в теле пятидесятилетнего мужчины. «Что-то будет с тобой, Декадо, когда она бросит тебя?»

Некоторое время спустя всадник, ехавший впереди, подал голос.

Из-под деревьев на дорогу вышли двое джиамадов. Унваллис подъехал к ним. Оба были итогом весьма примитивного смешения, скорее всего с волками. У Ландиса Кана, видимо, недостает механики, чтобы усовершенствовать процесс.

– Я Унваллис, – назвался посол. – Господин Ландис Кан ждет меня.

– Без солдат, – сказал джиамад, с трудом ворочая языком. – Вы едете. Они остаются.

Унваллис ожидал этого, но молодой Декадо взъярился. Тронув вперед коня, он выхватил из ножен у себя за плечами один из мечей. Тогда из леса вышли еще джиамады – вдвое больше, чем в охране Унваллиса. Чувствуя, что ситуация накалилась, Унваллис сказал:

– Солдаты будут ждать здесь. Мы с моим спутником едем к господину Ландису Кану.

– Это нестерпимо, – процедил Декадо.

– Нет, друг мой, это всего лишь легкое неудобство. Мы вернемся завтра, – обернувшись, сказал Унваллис гвардейскому капитану. – Я распоряжусь, чтобы вам прислали поесть.

Рядом с молчащим Декадо он проследовал мимо джиамадов. И без слов ясно, о чем тот думает. Их охрана, даже будучи в меньшинстве, могла бы победить этих незамысловатых зверолюдов. У Вечной джиамады крупнее, сильнее и куда совершеннее созданий Ландиса Кана. Декадо – воин, он побывал во многих сражениях и прост по натуре, как все военные. Видишь врага – убей его. Он мало что смыслит в интригах, ему не понять, что врагов можно превратить в друзей или же усыпить их бдительность, чтобы после расправиться с ними. Ландис Кан, по мнению Декадо, – небольшая угроза, и его легко раздавить. Между тем это значило бы совершить оплошность. Война сейчас находится в состоянии идеального равновесия. Вечная имеет перевес по эту сторону океана и, если не случится чего-нибудь непредвиденного, должна уже в этом году одержать окончательную победу. Это позволит ей в будущем году предпринять вторжение за море, на восток, а год спустя и там добиться полной победы. Но если начать восточный поход сейчас, на этом берегу останется недостаточно сил. Это делает Ландиса Кана важной фигурой. Если Вечная двинет свои полки на Ландиса и его джиамадов, это ускорит ее победу здесь, но замедлит вторжение на восток, а задержка позволит врагу собраться с силами. Равновесие будет нарушено.

Ландиса Кана надо смирить без лишних затрат сил и времени.

Между двумя высокими скалами построили новую стену футов двадцати высотой, с крепкими бронзовыми воротами в середине. Когда путники подъехали ближе, ворота открылись, и им навстречу выехал всадник.

– Унваллис, дорогой старый друг, – сказал Ландис Кан. – Добро пожаловать.

Из балконного окна Скилганнон видел, как Ландис выехал из дворца на юг встречать посланников. Проводив его взглядом, он с мрачным видом спустился в библиотеку. Там, не задерживаясь у книжных полок, он прошел прямо к двери в кабинет Ландиса – надежной дубовой двери, запертой на замок. Скилганнон закрыл глаза, чтобы собраться с силами и сосредоточиться. Потом развернулся влево и ударил правой ногой по замку. Этот маневр он повторил трижды, глубоко подышал, успокоился, пнул по двери еще два раза – и она отворилась.

Войдя, он стал обыскивать комнату. На письменном столе лежали бумаги. Скилганнон просмотрел их, ища какие-нибудь упоминания о себе. Ни в них, ни в ящике стола ничего не нашлось. В задней стене комнаты была еще одна дверь, тоже запертая. Она оказалась тоньше другой, и он выломал замок с одного пинка.

Окошко внутри было закрыто ставнями. Открыв его, Скилганнон осмотрелся. От того, что первым попалось ему на глаза, его проняло холодом. В большую раму вместо картины был вставлен туго натянутый кусок человеческой кожи. Татуировка на ней изображала орла с распростертыми крыльями. Рядом лежала другая рама, лицом вниз. Скилганнон перевернул ее и увидел такую же натянутую кожу, на этот раз с оскаленным леопардом – точь-в-точь как у него на груди. Он взял со столика перевязанные лентой бумаги, развязал их и стал читать, мрачнея все больше и больше.

Ландис Кан скрупулезно записывал каждый свой шаг. Кое-что не поддавалось пониманию Скилганнона, но остальное он понимал без труда. Когда за окном стало темнеть, он собрал бумаги. Он обещал Гамалю, что останется здесь на месяц, и сдержит слово. Потом он уедет и совершит долгое путешествие туда, где когда-то был его дом. Ему нет дела ни до серебряных орлов, ни до Вечной, ни до войны, которую они здесь ведут.

Когда-то он был полководцем великой империи, отдавал приказы и составлял стратегические планы. Теперь его использовали как последнего пехотинца, и это бесило его.

Пока он читал заметки Ландиса у себя на балконе, белокурая служаночка Чарис принесла ему какой-то еды. Он поблагодарил ее, но она все не уходила.

– Тебе что-нибудь нужно, девочка? – не слишком приветливо спросил он.

– Вы завтра идете в горы…

– Ты спрашиваешь или говоришь утвердительно? – вздохнул Скилганнон.

– Утвердительно.

– И что же? Я знаю, что завтра иду в горы.

– Какой вы спорщик. Вы всегда так к словам цепляетесь?

Он засмеялся, и на душе у него полегчало.

– Тебя разве ничему не учили, когда взяли в служанки?

– Чему тут учиться? Подай-прими. У вас здесь красивый вид. Там вон отцовская пекарня.

– Так откуда же все-таки такой интерес к моему завтрашнему путешествию?

– Никакого мне интереса до него нет. Просто вы идете туда с Харадом. Он не такой свирепый, каким с виду кажется, вы это запомните. На самом деле он просто застенчивый.

– Не совсем то слово, которое первым приходит в голову. Скорее грубый, сказал бы я. Неучтивый. Недобрый. Но застенчивость, пожалуй, может все это оправдать. Почему ты о нем хлопочешь?

– Харад мой… друг. Не хочу, чтобы у него были неприятности с господином. Вы правда его племянник?

– Разве это так удивительно?

– Нет. – Она отступила в комнату. – Только про вас разное говорят. Говорят даже, будто вы джиамад нового образца.

– И с каким же животным я, по их мнению, смешан?

– Может, с пантерой. Вы такой грациозный… как кошка.

– Хорошо, а теперь ступай. У меня много дел, и, как ни занимателен для меня наш разговор, он никуда нас не приведет.

– Вы только будьте добрым с Харадом. Он хороший.

– Буду помнить. Впрочем, Харада я знаю лучше, чем ты думаешь. Не волнуйся, Чарис. Мы сходим в горы и благополучно вернемся.

Она ушла, и Скилганнон снова принялся за бумаги. Ближе к сумеркам в комнату вошел Ландис – без стука, красный от гнева.

– Вот как ты отплатил мне? – загремел он. – Взламываешь мой кабинет, воруешь мои бумаги?

– Не кипятись, – гибко поднявшись с места, сказал Скилганнон. – Ты не из тех, кто способен прибегнуть к насилию, и не надо притворяться, что ты такой. Я же ничем тебе не обязан. Разве я просил тебя разыскивать мои кости и вставлять мою кожу в рамки? Начнем сызнова, Ландис Кан, без уверток и умолчаний. Зачем ты взял кости из моего медальона?

– Не возражаешь, если я сяду? – как-то сразу обмякнув, спросил Ландис Кан.

– Нисколько.

Ландис тяжело опустился на стул.

– В Диранане я имел доступ к самой разной механике древних. С ее помощью я научился создавать превосходных джиамадов и… возрождать всех, кого считал нужным. Здесь у меня такого изобилия нет. Ты был слишком важен, чтобы тобой рисковать. Поэтому я, прежде чем вернуть тебя к жизни, попробовал сделать это с костями из твоего медальона, и в итоге получился Харад. Кем он был прежде? Твоим братом, твоим отцом?

– Моим другом, Ландис. Великим человеком.

– Еще одним героем былых времен? – просиял Ландис. – Ну так кто же он? Кто?

– Будем, по твоим же словам, двигаться потихоньку. Доверься мне. Когда придет время, я, возможно, тебе скажу. Почему он так и не вспомнил, кем был?

– Мы не смогли вернуть его душу из Пустоты, потому что не знали, кто он. Если ты нам скажешь, мы, возможно, сумеем воссоздать человека, которого ты знал.

– Моего друга нет в Пустоте, да и быть не может. Его подвиги обеспечили ему место в чертоге героев или в раю… или что у них там за воротами. Даже если бы вы нашли его дух, он не вернулся бы. «А с Харадом что же будет?» – спросил бы он. Нет, Ландис, он не вернется, хотя мое сердце возликовало бы, случись такое. Я любил его больше всех, кого знал в той жизни.

– Ты уверен? Гамаль мог бы его поискать.

– Уверен. Для чего ты придумал это путешествие в горы?

– Это Гамаль придумал. Он сказал, что тебе нужно на время уйти из города, подумать, что делать дальше. Мы с ним полагали также, что общество знакомого тебе человека более прочно свяжет тебя с воспоминаниями о былой жизни.

– В одном он был прав, – холодно молвил Скилганнон. – Мне в самом деле не помешает уйти на время из города. Твои гости уже приехали?

– Да. Вечером ты увидишь их за обедом. Их двое, Унваллис и Декадо. Первый – советник Вечной, человек наблюдательный, с изощренным умом. Его нелегко разгадать, а провести и того труднее. У меня действительно был племянник по имени Каллан. Он жил в усадьбе близ Юсы, на берегу океана – те места ты должен помнить как Вентрию. В прошлом году его судно попало в шторм, и он утонул. Если об этом зайдет разговор, скажи, что выплыл, ухватившись за доску. Вообще, говорить старайся как можно меньше.

– А Декадо?

Ландис перевел дух.

– Ты решил, что мы должны говорить без недомолвок. Будь по-твоему. Декадо, как и Харад, неудавшийся Возрожденный. Его кости по приказу Вечной были взяты из могилы на поле давнишней битвы. Тот, прежний, Декадо возглавлял отряд монахов-воителей, называвшийся Храмом Тридцати. Тогда он носил прозвище Ледяной Убийца и был, возможно, величайшим во все времена бойцом на мечах.

– Я чувствую, что ты чего-то не договариваешь.

– Ты прав, – вздохнул Ландис. – Утром я долго беседовал с Гамалем. Он знает о тебе куда больше, чем я думал, но по причинам, известным ему одному, не хотел делиться своими знаниями со мной. По его словам, настоящий Декадо был твоим потомком по прямой линии.

– Еще один миф, Ландис. У меня не было детей.

– Гамаль сказал, что одна женщина по имени Гарианна родила тебе сына. Ребенок родился в храме Благословенной через восемь месяцев после твоей битвы со злодеем… я забыл его имя.

– Бораниус.

– Верно, теперь я вспомнил. Твой род в каждом поколении давал хороших воинов. Гарианна по указанию жрицы соблюдала традиции твоего дома. Первенца называли Декадо, его первого сына – Олек, затем снова Декадо и так далее. Вот почти и все, что известно Гамалю. История умалчивает о том, какой была сама Гарианна, о чем она думала и о чем мечтала. Но вернемся к настоящему времени. Возрожденный Декадо – тоже прославленный воин. Он, как и ты, носит два меча в одних ножнах и успел убить двадцать человек на дуэли. Он столь же опасен, как его тезка – и, как и он, по словам Гамаля, близок к безумию.

Скилганнон, потрясенный не на шутку, сумел это скрыть.

– Для чего он приехал сюда? – спросил он.

– Думаю, для того, чтобы изучить нашу оборону. Он искусный стратег.

– А Унваллису что здесь нужно?

– Он будет меня уговаривать принести Вечной повторную присягу на верность. Положение мое не из легких. К северу от нас находится одна из мятежных армий, к югу – войска Вечной. Если я присягну ей, мятежники начнут покушаться на мою жизнь и мои земли. Если откажусь, солдаты Вечной займут Петар.

– Положение в самом деле незавидное, – согласился Скилганнон. – Как думаешь поступить?

– Буду вести себя, как девица на выданье. Увертываться, лукавить и держать обоих вздыхателей на расстоянии. Однако пора одеваться к обеду. С кем ты предпочитаешь сидеть – с политиком или с безумцем?

– С безумцем. Политиков я не люблю.

Комнаты, отведенные Унваллису, помещались в южном крыле, но большая терраса при них выходила на запад, на горы. Стоя там, он смотрел, как за снежные вершины садится солнце. Это было его любимое время дня, и он любил проводить его в одиночестве.

Он скучал по своему дирананскому саду. В последние годы он открыл для себя новую радость – растить цветы. Связанный с этим круговорот жизни, смерти и возрождения зачаровывал его. Здесь, у западной садовой стены, он заметил вьющееся растение с огромными лилово-золотыми соцветиями. Оно называлось «звездой Устарте», и Унваллису никак не удавалось вырастить его у себя. Оно неизменно погибало, даже высаженное в самую лучшую почву. Верхние листья начинали чернеть, и цветок ничто уже не могло спасти. Унваллиса это бесило до крайности. Нужно будет непременно посоветоваться с Ландисом.

«В каком странном мире мы живем, – со вздохом подумал Унваллис. – Вечером я обедаю с человеком, которого, по всей вероятности, прикажу убить, и при этом собираюсь просить его помощи в садовом деле».

Мысль эта угнетала его. Он всегда, вопреки всем своим усилиям, любил Ландиса Кана. В пору его ученичества Ландис был в Диранане живой легендой, обещавшей остаться в веках. Он служил Вечной уже несколько столетий. Никто не знал толком, сколько ему лет и сколько жизней пожаловала ему Вечная. При всей своей громадной власти с молодежью он держал себя сердечно и просто, и Унваллис в юные годы находил в нем великую помощь. Видеть Ландиса седым и морщинистым казалось чуть ли не противным природе. Унваллис от всей души надеялся, что Ландис согласится на просьбу Вечной.

Но изменит ли что-то его согласие?

Вопрос этот наполнял душу холодом, и Унваллис попытался отогнать его прочь. Вечная, поручив ему передать ее желание Ландису, добавила затем, что с ним поедет Декадо. Унваллис был удивлен. Зачем посылать этого одержимого убийцу с дипломатической миссией?

Солнце садилось. В комнату, постучав, вошла молодая служанка с зажженным фитилем. Она сделала гостю реверанс и принялась зажигать лампы в покоях.

Унваллис налил себе вина и разбавил его водой, желая до обеда сохранить трезвость. Их будет всего четверо: он, Декадо, Ландис и его племянник Каллан. Почему Гамаль не захотел посидеть с ними? Он ведь как будто живет сейчас в доме Ландиса?

Девушка еще раз присела и вышла.

Невеселая получится трапеза. С Декадо, когда он болен, приходится тяжело. В таких случаях он становится резок и толкует лишь об оружии и военном деле. И зачем только Вечной нужен такой любовник? Унваллис вспомнил то время, когда сам был на месте Декадо, и тоска в который раз нахлынула на него. Не только страсть, сливавшая их тела и возводившая их на вершину блаженства, вызывала в нем это чувство. Еще больше он сожалел о тихих минутах после любви, когда они лежали на шелковых простынях и разговаривали. Эти минуты он хранил в памяти, как бесценный клад. Он любил ее всепоглощающей, непоколебимой любовью, а она его бросила. Его душу словно лишили еды и питья. Она услала его за море, в восточные области империи. Там он трудился со всем усердием, питая надежду, что когда-нибудь она вернет его назад, на застланное шелками ложе. Но этого не случилось.

Унваллис вообразил себе, как Вечная, лежа в лунном свете, болтает и смеется с Декадо. Он находчив в разговоре, когда здоров, – кроме того, он красив и молод. У Вечной все любовники молоды и красивы. Ее смех всегда поражал Унваллиса. Звонкий и мелодичный, он веселил душу всех, кто его слышал. Как совместить женщину, которая так смеется, с безжалостной королевой, походя обрекающей на смерть тысячи людей? Унваллис вынужден был признать, что совсем не знает Вечную. Она может быть суровой без всякой причины и жестокой сверх всякой меры – и в то же время способна на величайшую нежность и преданность.

Погруженный в глубокую меланхолию, он даже обрадовался, когда на пороге появился Декадо. Тот забрал в хвост свои длинные темные волосы, и все на нем было черное, даже высокие сапоги. Единственным украшением служил широкий, с серебряными накладками пояс.

– Давай поскорее покончим с этим, – сказал Декадо.

– Как твоя голова?

– Сносно.

Унваллис посмотрел ему в глаза. Зрачки расширены – значит, Декадо принял еще дозу болеутоляющего средства, которое дал ему Мемнон. Советник накинул светлый шерстяной плащ с серебряной каймой, и они вышли.

Служанка, ожидавшая в дальнем конце коридора, провела их наверх, в длинную, ярко освещенную залу. У огромного окна с видом на горы был накрыт стол. Ландис, стоя рядом, беседовал с высоким молодым человеком. Они обернулись к вошедшим, и Ландис сказал:

– Позвольте еще раз приветствовать вас у себя, дорогой Унваллис, и ты, Декадо. Гости из Зарубежья всегда желанны. Мы здесь отрезаны от мира, и я жажду услышать столичные новости. – Унваллис перевел взгляд с Ландиса на молодого человека с поразительно голубыми глазами. – Мой племянник Каллан из Юсы.

– Неспокойные места, – сказал Унваллис, пожимая Каллану руку. – Вы солдат?

– Нет, помещик, – быстро ввернул Ландис.

– На солдата он больше похож.

– Внешность обманчива, – проронил Декадо. – По мне, он самый настоящий помещик.

Каллан, к облегчению Унваллиса, ответил на это добродушным смехом, но Декадо отчего-то озлился еще больше.

– Что тут смешного? – спросил он.

– Небольшое противоречие. Если внешность обманчива, а я похож на помещика, не значит ли это, что я не помещик? – Не успел Декадо найтись с ответом, Каллан спросил, показывая на ножны у него за плечами: – Здесь такой обычай – приходить вооруженным к обеду?

– Я никогда с ними не расстаюсь, – тяжело глядя на него, ответил Декадо.

– Вы можете оставить свой страх. Здесь врагов нет.

– Страх? Я не знаю, что это такое.

– Могу я взглянуть на один из ваших мечей? – Унваллис видел, что Декадо колеблется. На лице у него проступила испарина, и советник догадывался, что этот обмен репликами усилил его головную боль. Унваллис думал, что он откажет, но Декадо, нажав на камень, вставленный в рукоять, достал меч и подал его Каллану. Тот взвесил клинок на руке, отступил назад и ловко проделал несколько пробных взмахов, а затем вдруг подкинул меч в воздух. Унваллис затрепетал, следя за кружением бритвенно-острого клинка, но Каллан выбросил левую руку и перехватил рукоять. Унваллис с трудом верил своим глазам. Малейшая оплошность – и меч рассек бы Каллану пальцы, поранил запястье или, пролетев через комнату, вонзился в кого-то из зрителей.

– Превосходный баланс, – сказал Каллан, возвращая клинок Декадо.

– Где вы этому научились? – воскликнул Унваллис. – Невероятно!

– Мы, помещики, много чего умеем, – ответил Каллан и сказал, обращаясь к Декадо: – Что-то ты бледноват, мальчик.

– Назовешь меня мальчиком еще раз, – рявкнул Декадо, – и я покажу тебе, как надо пользоваться этим мечом, сукин ты сын!